В послевоенной истории Японии политическая культура выглядит как фактор, в наибольшей степени изменявшийся эволюционным путем и преодолевавший наиболее извилистый путь трансформации. Поражение во второй мировой войне, без сомнения, означало для страны огромный культурный шок, подрыв политических и идеологических стереотипов, господствовавших в течение почти столетия со времен революции Мэйдзи 1868 года. В первую очередь разрушенными оказались идеологические установки о "божественном предназначении японской нации", непобедимости ее вооруженных сил, "божественном происхождении" императорской семьи и так далее, то есть наиболее грубые и примитивные догматы авторитарно-милитаристского режима. Вместе с тем крушение даже этих мифов произошло не в силу эндогенных перемен в общественном сознании и политической ситуации, а исключительно благодаря военному поражению и капитуляции, новой политической линии на демократизацию страны, привнесенную американской оккупационной администрацией.
Тем не менее можно отметить, что культурно-политический шок капитуляции и оккупации затронул прежде всего наиболее поверхностные слои массового общественного сознания и политических ориентаций, не подорвав в целом базы пассивно-консервативного восприятия политических реалий. Крах потерпели конкретные политические институты, идейные и политические догматы, но не базисные принципы политического поведения, которые и составляют основу политической культуры.
В традиционной японской политической культуре наблюдается ряд черт, способствовавших укоренению консерватизма и пассивного отношения к участию в политической жизни. По образному выражению японского культуролога К.Накамура, это "культура тайфунного типа". Подобно климату зоны тайфунов она временно сталкивается с периодами бурь и ужасных разрушений, о после того как тайфун проходит, небо вновь становится чистым, и общество возвращается к своему исходному состоянию, как будто оно и не переживало столь бурных потрясений. Корни традиционных стереотипов политического поведения лежат глубоко в культурных принципах жизни деревенской общины, что позволило ряду японских исследователей определять этот тип культуры как культуру "деревенского общества".
К важнейшим из этих принципов следует отнести понятие "ва", довольно приблизительно переводимое на русский язык как "принцип гармонии". "Ва" ориентирует социальный организм на поддержание бесконфликтных отношений, неприятие оппозиционности, игнорирование и подавление мнения меньшинства. На практике такая установка реализуется через противопоставление общественно предписанных норм поведения и высказываемых взглядов ("татэмаэ") и личной позиции индивида ("хоннэ"). В жизни японского социального организма "хоннэ" значимо только для самооценки и самовосприятия личности, но в случае его расхождения с общественно признанным "татэмаэ" данной группы "хоннэ" индивидума невозможно не только отстаивать, но даже высказывать.
Таким образом, предпочтение, отдаваемое "татэмаэ" ради поддержания общественной гармонии "ва" в традиционной японской культуре, фактически ставит вне закона любое появление альтернативной позиции в конкретном социальном организме. На практике же этот принцип приводит к доминированию даже не точки зрения большинства, а к конформизму или с устоявшимися взглядами и нормами поведения или с точкой зрения лидеров данной группы, имеющих возможность формировать желательный для себя "татэмаэ". Поскольку подобная система исключает оправданность даже выражения неортодоксального "хоннэ", в ней отсутствует и механизм выявления взглядов большинства. За позицию большинства автоматически принимается или существовавший ранее "татэмаэ" или идеи, которые можно представить как "татэмаэ" через каналя формальных, а чаще неформальных властных структур.
Вторым существенным механизмом "ва" следует считать систему отношений "оябун-кабун", описываемую в европейских терминах как отношения "патрон-клиент". Описывая это явление в целом, американский автор С.Фарр отмечает: "Немногие вещи так согревают сердца японцев, как успешные отношения между старшими и младшими (в том числе и по социальному и политическому статусу). В таких отношениях младшие проявляют лояльность, идущую от сердца, выходящую за рамки чувства обязанности выполнять любую работу, которую от них требуют. Таким образом они обретают смысл и цель своего существования. Взамен они приобретают любовь, защиту и заботу о тех, кто принимает их интересы близко к сердцу".
Нарисованная картина выглядит достаточно идеалистично. В реальных правилах политической игры она означает почти абсолютное неприятие индивидуализма в становлении политической карьеры. Серьезный политик просто обязан принадлежать определенной группе и начинать свою карьеру как младший член этой группы, подчиненный одному из ее патронов. Преданное и успешное служение в этих нормах обязательно должно вознаграждаться политическим ростом, и иные пути становления политической карьеры рассматриваются как нарушение освященных традицией принципов. В сущности, система выгодна и патрону, и клиенту: патрон получает послушного исполнителя, постепенно приобщающегося к сложной внутренней политической кухне; клиент получает и необходимый опыт, и гарантии постепенного восхождения своего статуса в политической иерархии. Однако эта система отбора политической элиты способствует и консервации традиционных основ и механизмов политической деятельности.
Юридическим путем преодолеть консерватизм принципа "ва" практически невозможно. В данном случае действует более глубинный культурный механизм, предопределяющий неизбежную подстройку практики применения законодательства к жестким императивам политической культуры. В этом смысле демократический пафос первых послевоенных реформ, привнесенный в политическую жизнь Японии американскими оккупационными властями, во многом оставался чисто формальным и поверхностным, новая демократическая фразеология успешно абсорбировалась традиционными по своей сути нормами политического поведения.
В условиях жестко ограниченных возможностей культурно-политических инноваций внутри достаточно интегрированной и иерархизированной группы реальный механизм возникновения новых политических норм в японском обществе традиционно определялся становлением принципиально новых политических, или скорее даже социально-политических объединений, в целом более подверженных влиянию процессов модернизации и возглавлявшихся личностями, провозглашавшими альтернативные политико-культурные ценности. В ходе революции Мэйдзи такую роль в первую очередь играли полунезависимые южные и юго-западные княжества, оппозиционные центральному правительству Токугава, а в эпоху Мэйдзи - партии, сформировавшиеся на волне движения за свободу и народные права. В начальный период послевоенной истории аналогичную миссию выполнили левые партии и профсоюзы, укрепившие на первых порах свои позиции в японской политической системе, благодаря курсу американских оккупационных властей на демократизацию страны.
Механизм внесения изменений в политическую культуру через появление и рост модернистских социально-политических объединений при длительном сохранении консервативной ориентации старыми группами порождает продолжительный период сосуществования и борьбы противоположных субкультур в японском обществе. На уровне политических организаций он получил отражение в длительном идеологическом противостоянии консервативных партий, объединившихся в 1955 году в Либерально-Демократическую партию (ЛДП) и Социалистической партии (СПЯ, с 1991 - СДПЯ), изначально выступавшей как ведущая сила оппозиции. Внешне идейная сторона этого противостояния могла бы быть описана как противоборство устремлений консерваторов к максимальному сохранению основ довоенного политического режима и провозглашенной социал-демократами цели достижения социализма реформаторским путем. Но на практике СПЯ редко воспринималась как партия "социалистического выбора", да и сама она не делала на этом серьезного акцента. Реально политическое противостояние консерваторов-социалистов скорее проходило по оси реставрация-модернизация и вокруг военных вопросов (СПЯ традиционно известна своей пацифистской позицией).
|
|
|
|
|
|
Таким образом, традиционная политическая культура представляет собой строго иерархизированную структуру, которая основана на использовании психологии большинства и расслоении общества на элиту и не-элиту.
> к плану
2. Влияние политических и социальных изменений на политическую культуру.
Существенной трансформации политической культуры Японии в послевоенное время способствовали также изменение акцентов в политической деятельности единственной с 1955 года консервативной партии ЛДП и быстрый процесс изменения социальной структуры общества.
В деятельности ЛДП как правящей партии прежде всего необходимо отметить перенесение акцентов с охраны политических ценностей довоенного периода на стимулирование экономического развития страны. Объединение всех консервативных партий в 1955 году положило конец постоянному соперничеству политиков этого направления в ходе парламентских выборов. Соперничество это осталось как таковое, но местом политической борьбы между консерваторами стала уже не национальная политическая сцена, а внутрипартийные сферы, где главную роль стали играть фракции, первоначально образовавшиеся на базе партий, создававших ЛДП. Новые условия исключили важнейшие источники нестабильности правления консерваторов в 1945-55 годы: 1) существование ряда консервативных парламентских фракций, противостоящих по сути единой левой оппозиции в лице СПЯ, что иногда выводило ее на роль первой политической силы в стране (выборы 1947 года); 2) противоборство между консервативными партиями, когда некоторые из них стремились к установлению парламентского альянса сСПЯ, что повышало влияние левых сил на национальную политику.
При существовании же объединенной ЛДП вопрос о борьбе за власть как борьбе за парламентские места практически отпадал. Однозначное доминирование консервативных настроений в стране не оставляло сомнений в победе ЛДП на любых выборах в конце 50-х и в 60-е годы. Это и позволило ей перенести акценты в своей деятельности с идеологизированных тезисов на форсирование политики экономического развития. В итоге основной политический конфликт первого десятилетия послевоенной Японии оказался снятым: опасения интеллектуалов по поводу реставрационных политических целей консервативных политиков постепенно размывались, и хотя ЛДП не теряла имиджа консервативной силы, ее облик все больше ассоциировался в глазах избирателя не столько с задачами восстановления довоенных политических ценностей, сколько с прагматичной экономической политикой и повышением общего благосостояния народа.
С другой стороны, в условиях фактического ослабления идеологизированного конфликта в обществе оппозиция постепенно теряла статус единственной силы, способной защищать японскую демократию. Верее, вопрос о защите этой демократии становился уже неактуальным. В этой ситуации настойчиво муссирующая военную проблематику оппозиция оказывалась на периферии реальных общественных интересов. Неспособная выработать эффективную альтернативу экономической политике ЛДП, она все больше ассоциировалась с организованным рабочим движением - ее основной социальной базой, и маргинальными недовольными слоями. Понижение же уровня маргинализации общества и было одним из важнейших следствий экономической политики консерваторов.
Таким образом, собственно политические факторы послевоенного развития японского общества стимулировали ослабление идеологического противостояния и уменьшали привлекательность оппозиции как главного защитника демократических ценностей. Напротив, появление в программных документах СПЯ лозунгов "мировой социалистической революции" (у КПЯ этот тезис присутствовал всегда, правда на ряде этапов установка была и на насильственные действия) придавало оппозиции и облик деструктивно-антидемократической силы.
Социальные изменения, явившиеся следствием высоких темпов экономического роста, порождали и противоположные стимулы эволюции политической культуры. В первую очередь это относится к размыванию важнейшей социальной опоры и японского консерватизма, и политических ценностей культуры "ва" - сельского населения.(прил.1, табл. 1)
Быстрый рост населения крупных городов подрывал традиционные механизмы мобилизации консервативного сельского электората - сплоченную сельскую общину, политическое волеизъявление которой легко контролировалось местной элитой. При том, что формы соседского взаимодействия населения существуют и в городах, его политическая роль, особенно в крупных мегалополисах, значительно слабее, чем в деревне, и традиционный механизм консолидации консервативных избирателей оказался здесь куда менее эффективным.
Еще более очевидна эта тенденция при анализе социального состава избирательных округов. Так Е.Кобаяси выделяет следующие их типы: сверхурбанизированные округа, урбанизированные, слабоурбанизированные, средние, слабоаграрные, аграрные и сверхаграрные. Изменения их распределения на территории Японии представлены в приложении 1 таблице 2.
Следует учитывать и существенно возраставший, параллельно высоким темпам экономического роста, уровень образования японского населения и, соответственно, большую восприимчивость к газетной и телевизионной информации, более высокий уровень понимания текущих политических проблем.
Наиболее детальная схема полевения японского электората в годы высоких темпов экономического роста, основанная на математическом анализе многочисленных данных опросов общественного мнения, принадлежит С.Фланнагану. Она опирается на четыре элемента:
1. Занятость в современных сферах экономики ведет к организации групп недовольных (членство в профсоюзах), что в свою очередь увеличивает долю голосующих за оппозицию. Поскольку урбанизация тесно связана с занятостью в современных сферах экономики, выявляется связка факторов: плотность населения - организованность профсоюзного движения - голосование за оппозицию.
2. Урбанизация, занятость в современных сферах экономики и современные культурные ценности - каждый из этих факторов способствует повышению мобильности населения, а высокая мобильность населения напрямую связана с падением поддержки ведущей партии.
3. Существует непосредственная связь между современными культурными ценностями, современными политическими ценностями и голосованием за оппозицию.
4. Современные культурные ценности и политические ценности, членство в профсоюзах порождают более высокий интерес и внимание к политике. Более высокий интерес к политике тесно связан с развитием более идеологизированного классового сознания. Занятость в современных сферах экономики также поощряет ориентацию на классовую идеологию, которая сама по себе способствует голосованию за оппозицию и (это еще более важно) изменяет критерии предпочтения кандидата, что тесно связано с поддержкой оппозиции.
Дополнительным эффектом быстрого экономического роста, оказавшим к концу 60-х годов огромное воздействие на политическую психологию городского населения, стала проблема загрязнения окружающей среды.
Т.Мак-Дугалл отмечает: "Экономический рост содействовал потере консерваторами голосов на выборах в городах, потому что он ослаблял важнейшую основу поддержки консерваторов - солидарность местных сообществ жителей, и создавал новые проблемы городов, которые не могли быть адекватно решены в традиционной модели представительства регионов в парламенте. В 1958-1972 годах проблемы строительства дорог, безработицы, обеспечения учебными заведениями утратили прежнюю актуальность. Напротив, возникли новые проблемы напряженного дорожного движения, качества потребительских товаров, загрязнения окружающей среды. По-новому встали вопросы социального обеспечения. Большинство проблем, значение которых уменьшилось, могли быть решены в партикуляристской модели представительства, характерной для политического стиля консерваторов - модели обеспечения определенных благ населению конкретного ограниченного района. Проблемы, ставшие более значимыми, - это структурные проблемы общества и экономики, и они не могут быть решены просто расширением и переделом общественного пирога".
Структурные проблемы японского общества конца 60-х - начала 70-х годов дали старт многочисленным "неформальным" гражданским движениям, озабоченным в первую очередь проблемой охраны окружающей среды в своем конкретном регионе и крайне критически настроенным по отношению к консервативной администрации. Поддержка гражданскими движениями оппозиционных партий привела в начале 70-х годов к появлению в большинстве наиболее урбанизированных префектур (Канагава, Осака, Фукуока и другие) "прогрессивных" муниципалитетов и префектуральных администраций - местной администрации во главе с независимыми мэрами и губернаторами, опиравшимися на оппозиционное большинство в местных законодательных органах.
Активизация гражданских движений имела двоякое значение для политической культуры и политического сознания в Японии. Во-первых, как отмечает М.Мак-Кин, "гражданские движения расширяли круг политически активных граждан, мобилизуя "изоляционистов", которые не обращали до сих пор большого внимания на политику, и превращая их во временных политических активистов. Опыт активной деятельности "изоляционистов" становился еще более существенным фактором, заставлявшим их задумываться над политическими вопросами. Эмоционально этот опыт наиболее сильно расшатывал их политическое сознание, порождая недовольство существующим политическим истеблишментом".
Во-вторых, гражданские движения создавали принципиально новую модель общественной поддержки оппозиционных партий. Большинство сторонников оппозиции в гражданских движениях не были сторонниками марксизма или каких-либо еще форм левой идеологии. Они поддерживали левые партии, несмотря на идеологические и философские разногласия с левыми, поскольку были убеждены, что СПЯ и КПЯ обратят внимание на их проблемы, тогда как ЛДП проигнорирует их.
Таким образом, быстрые темпы экономического роста породили в японской политике модель, в которой неуклонно шло сокращение электоральной поддержки консерваторов и набирали силу оппозиционные партии. Вместе с тем, в отличие от периода конца 40-х - начала 50-х годов, оппозиция уже не могла рассчитывать на идеологическую привлекательность своей политической программы. Главными источниками ее социальной базы становились рабочее движение, стремившееся к расширению своего политического представительства для более эффективной защиты экономических интересов членов профсоюзов, а также слабоидеологизированная группа гражданских движений, интересы которых ограничивались решением нараставших новых местных проблем, в первую очередь проблем экологии, не учитываемых в деятельности ЛДП.
> к плану
3. Психология среднего слоя
Помимо отмеченных выше политических последствий эпохи высоких экономических темпов роста резкое повышение уровня благосостояния и сокращение разрыва в уровнях доходов вызвали к жизни и такой феномен, как осознание подавляющей частью японцев своей принадлежности к среднему слою. Ежегодный опрос канцелярии при премьер-министре Японии демонстрирует динамику этого явления (прил 1 табл 3)
В связи с многочисленными дискуссиями вокруг понятия "средний слой" в Японии, необходимо подчеркнуть, что отмеченная идентификация отнюдь не ассоциируется ни с социально-классовой принадлежностью, ни с классовым самосознанием. Так, по опросу общественного мнения, проведенному Японским социологическим обществом в 1975 году, со средним классом (а не слоем) себя идентифицировало 24,1 % опрошенных, а с рабочим классом - 71,0 %. При этом, однако 90,8 % людей, рассматривающих себя как "капиталисты", и 72,3 % людей, причисляющих себя к рабочему классу, одновременно относили себя и к среднему слою. Соответственно по социально-классовой самоидентификации группа "верхнего слоя" состоит на 30% из "капиталистов", на 20% - из представителей "среднего класса" и на 50 % - из "рабочего класса". Группа "среднего слоя" состоит на 5,7 % из "капиталистов", лишь на 28,1 % - из представителей "среднего класса" и на 66,2 % - из "рабочего класса". Наконец, группа "нижнего слоя" состоит на 0,9 % из "капиталистов", на 9,4 % - из представителей "среднего класса" и на 89,7 % - из "рабочего класса".
Таким образом понятие "среднего слоя" представляет собой не элемент социально классовой структуры, а скорее определение статуса человека в современном японском обществе. Так, Т.Сакайя отмечает, что "средний слой" означает самооценку принадлежности индивида к группе "таких как все", а не объективное выделение категории по критериям владения имуществом, уровня доходов и так далее". В первую очередь такая самоидентификация определяется уровнем потребления. Неслучайно Н.Томита связывает ее с доступом к символам массового потребления - "трем божественным машинам" 60-х годов (стиральная машина, пылесос, холодильник) и "трем Ка" (цветной телевизор, автомобиль и кондиционер).
Значимым в данном случае представляется отнюдь не "среднеклассовое" сознание японцев, на которое обычно обращают внимание исследователи, а именно самоидентификация подавляющей части рабочего класса со средними и высшими слоями общества. Данное обстоятельство означает, что японский рабочий класс перерос классическое понимание "пролетариата" не только по объективным параметрам, но и по своей социальной психологии. В своем большинстве он не отделяет себя от всего общества и не противопоставляет себя ему. И поскольку этот класс численно образует подавляющее большинство населения страны, именно его реакция на повышение уровня благосостояния к 70-м годам стала основой общего психологического настроя японского общественного мнения. Реакция же эта, как правило, описывается терминами "консерватизм ради сохранения существующего положения" или "потребительский консерватизм".
Под ними понимается сознание и модели поведения, исходящие из приоритета ценностных ориентаций, направленных на сохранение высокого жизненного уровня, который был достигнут в период быстрого экономического роста. Такое сознание признает примат экономической эффективности и категорически не приемлет любые изменения современной политической системы, будь то сдвиг вправо или влево. Примечательно, что даже по оценке японских авторов левой ориентации "сознание потребительского консерватизма представляет собой не столько господствующее сознание промежуточных социальных слоев как, например, самостоятельных предпринимателей, а охватывает большинство рабочего класса".
В конкретных политических ориентирах эти настроения проявляются в парадоксальных на первый взгляд тенденциях. Несмотря на замедление темпов роста благосостояния, именно с 1974 года опросы общественного мнения выявляют рост удовлетворения уровнем жизни. Одновременно несколько падает или по крайней мере не повышается ощущение роста жизненного уровня по сравнению с предшествующим годом.
Факторный анализ ряда показателей психологического настроя японского общественного мнения позволил Е.Кобаяси выделить две основные оси, определяющие динамику этого явления. Первая ось определяется дихотомическим выбором между пессимистами-недовольными и оптимистами-довольными, вторая - выбором между устремлениями в будущее и ориентацией на решение текущих проблем. При этом психологический портрет сторонников ЛДП описывается как "установка на позитивное сохранение статус-кво при определенной удовлетворенности существующим уровнем жизни и стремлением избегать риска в ориентациях на будущее". С другой стороны, ведущая сила оппозиции - СПЯ - "опирается на недовольство существующим положением и аккумулирует требования недовольных о том, чтобы государство и общество оказали им содействие в решении проблем".
Эволюция усредненных психологических установок в Японии в последние десятилетия явно неблагоприятна для левых сил. Если за исходную точку брать 1972 - последний год, предшествовавший модели "стабильных темпов экономического роста", то она характеризуется в целом слабым уровнем критических и пессимистических оценок при высокой устремленности к текущим проблемам. Иными словами, последние годы высоких темпов экономического роста породили общественную ситуацию балансирования между неудовлетворенной частью группы, устремленной в будущее, и всей группой, ориентированной на текущие проблемы.
В 1972-74 года, в годы кризиса модели высоких темпов экономического роста, были отмечены резкий взлет настроений неудовлетворенности и определенное усиление ориентаций на текущие проблемы, то есть наблюдалось укрепление социальной базы левых сил. Однако уже в 1974-78 годах отмечается резкое падение критических настроений и равновесие между устремлениями в будущее и ориентациями на текущие проблемы. Такая ситуация существовала без изменений в 1978-83 годы. Таким образом, для этих лет характерным стало расширение группы, ориентированной в будущее, то есть настроений "потребительского консерватизма".
В период 1983-85 гг. происходит резкое увеличение доли довольных оптимистов. Неслучайно именно этот период совпадает с наибольшим укреплением позиций консерваторов на политической сцене. Наконец, в 1985-88 гг. (конец исследования Кобаяси) можно отметить существенный спад оптимистических оценок, который однако не достигает точки недовольства, а также существенное преобладание ориентаций на решение текущих проблем. Тем не менее позитивный показатель по шкале довольных-недовольных не позволяет говорить о конце 80-х годов как о периоде политических преимуществ оппозиции.
Отметим, что по уровню относительной удовлетворенности населения существующим положением Япония 80-х годов занимала одно из первых мест, опережая США и многие страны Западной Европы. Несмотря на невысокий уровень полного удовлетворения (во многих странах этот показатель выше), общая благоприятная оценка итогов развития была чрезвычайно высокой именно в Японии, что объективно содействовало стабилизации положения ЛДП как правящей партии.
Наряду с этим, данные выводы отнюдь не говорят о чрезмерно консервативных приоритетах современных японцев. Проведенный И.Кабасима анализ самооценок политических позиций показывает, что средний японец тяготеет к центризму. Так, при 10-интервальной шкале политических убеждений от "крайнего либерализма" до "крайнего консерватизма" сторонники всех оттенков консерватизма (позиции 5-10 по шкале) составляют 57,8 % от всех респондентов, сторонники либерализма - 42,2 %. Наиболее многочисленной оказывается срединная группа (объединение умеренных либералов и умеренных консерваторов: позиции 5-6 по шкале) - 41,1 %.
Опросы, проводимые Обществом содействия справедливым выборам, позволяют относительно детально оценить распределение политических взглядов по шкале из 5 параметров лишь с 1989 года (до этого в опросах фигурировали только 3 параметра - сторонники консерватизма, сторонники "обновления" и промежуточные взгляды). Соответствующие данные за 1990 года также показывают в качестве пика центристов - 27,9 %, крайние правые - 19,5 %, крайние левые 5 %.
Исключения с высокой долей консервативных настроений составляют лишь лица старших возрастов (более 50 лет), лица с минимальным образовательным уровнем и мелкие состоятельные предприниматели.
Таким образом, однозначное доминирование консерваторов на политической сцене Японии отражало не явно выраженные идейные приоритеты большинства японского общества, а ситуацию партийной системы, не предлагавшей адекватного выбора.
Второй вывод этой части касается психологии среднего слоя в Японии. Средний слой является не социально-классовой категорией, а именно критерием самооценки.