Творец в тени
Писатель. Затмение.
Три зимы назад я познакомилась с человеком, который сыграл ключевую роль в моей юности, дав ей право быть тем красивым, тонким и изящным, чем она стала после нашего знакомства. Мы не знакомились. Мне просто повезло оказаться с этим человеком в одно время и в одном месте волею случая. Мы не знакомились. Мы находились рядом благодаря стечению обстоятельств.
Но такое стечение обстоятельств не могло остаться всего лишь случайностью, поэтому оно вынуждено было придать смысл тому, что произошло. По мере того как общение с этим человеком становилось все более частым, темы, рождавшиеся в ходе наших бесед, становились все более сложными и интересными для меня.
За этот период я выросла: психологически, умственно, эмоционально. Жадно выуживая из наших диалогов все то новое и до этого мне незнакомое, я думала о том, что меня удивляло, я спорила, я делала заметки на обрывках бумаги – я размышляла.
Однажды этот человек показал мне свои рукописи: стихи, очерки, заметки. Увидев сложные, непривычные, не похожие на то, что я привыкла видеть, строчки, я почувствовала внутреннее противоречие. Меня настораживала неотесанная форма его письма, напористая чувствительность, отсутствие безупречности, чистоты и идеальности, которые я видела в работах других людей. Его очерки казались мне неправильными: они были лишены красивого обрамления, легкости стоящих друг за другом слов, спокойствия. Зачастую они были нервными или ошеломляюще пронзительными. Я не могла принять такую форму письма, потому что она не была похожа на то, что я считала красивым. Я не могла принять ее, равно как и объяснить логической аргументацией в чем состоит ее неправильность.
Так мы подошли к обсуждению темы творчества. Я, дабы предоставить своего рода ответ, сказала, что тоже имею, пусть и звучит громко, пристрастие к слову и музыке. С музыкой, к сожалению, выходит грустная история: попытки придумать что-либо редко когда могут увенчаться успехом, и чтобы это произошло, мне нужно долгие часы, медленно и кропотливо, сидеть и буквально силой вытаскивать звуки из инструмента, в нервозной усталости пытаясь извлечь из-под клавиш красивый орнамент мелодии. Все совершенно иначе со словом. Я словно играю в писателя: стоит поймать то самое эфемерное чувство, родное вдохновению, как слова звонким потоком разбиваются о лист, и получается то, что я хотела, получается стройно, легко и свободно, некоторые даже говорят, что красиво. Мне приятно, когда кому-то нравится то, что я сделала, приятно быть оцененной. Если оценивают – значит получилось и правда достойно. А главное, мне легко писать, спокойно. Совершенно не так, как с музыкой. Видимо, к слову у меня есть способность, а музыка – не мое. Увы.
Мне возразили. Резко, уверенно, строго. Сказали, что вдохновение – это, конечно, прекрасно, но упираться лишь в него, отрекаться от творчества только лишь из-за отсутствия вдохновения, отказываться тем самым от любых попыток творить просто потому что это дается тяжело, грузно и технично, а не воздушно и легко, как при вдохновении – глупо. Мне не понравилось то, что я услышала. Мы начали спорить об истинном творчестве, пытаясь убедить друг друга в том, что, как нам казалось, оно из себя представляет, и кто есть истинный творец.Я сказала, что в творчестве главное –безмятежный полет мысли, не обремененный весом трудностей. Собеседник ответил мне тем, что настоящий мастер сможет преодолеть любые преграды на пути к реализации идеи и что считать творчество чем-то исключительно духовным, лишенным техничности – неправильно, ведь при достаточном усердии и самосовершенствовании «гений труда» может даже обогнать «гения вдохновения и таланта».
Я не поняла. Мне не понравилось.
Доктор Брок.
В один из дней сентября первого года обучения в университете мы читали отрывок из книги Уильяма Зинсера «Как писать хорошо». Подзаголовок гласит: «Классическое руководство по созданию нехудожественных текстов». Странно, учитывая тот факт, что фрагмент, который мы читали, показался мне вполне художественным. Возможно, у меня размыты представления о художественности. Или же, что скорее всего, я просто не могу от нее отступить. Кажется, это сейчас происходит и с моим текстом.
Автор описывает событие из своей жизни, когда его, а также некого Доктора Брока пригласили на «день искусства» в школу. Они должны были поведать слушателям о своем ремесле, рассказать каково это – быть писателем. Все внимание присутствующих (и мое, в качестве читателя, также) было обращено в сторону Доктора Брока. Он говорил, что быть писателем – это «ни с чем не сравнимое удовольствие», это «очень легко», это когда «слова так и льются рекой на бумагу». Меня сразу же подкупилиего размышления о том, что написанный текст совершенно не нуждается в постобработке: «Что выросло, то выросло». Вот оно, истинное творчество! Свобода мысли!
Автор говорил скучные вещи. Он сказал, что писательство – это «совсем не легко и далеко не всегда удовольствие», что это «тяжелый и одинокий труд, и слова редко льются рекой» и, что не понравилось мне больше всего, - «это не искусство, а ремесло».
Ну конечно, а что здесь может понравиться? Здесь нет романтики, нет красивой картинки, есть только труд и усилия. Это не совпадало с тем, что я представляла себе, это не совпадало с мною выдуманным образом творца.
Писатель. Первая тень.
Сейчас я понимаю, что мое согласие или несогласие с позицией этого человека упиралось в «нравится» и «не нравится». Я не способна была посмотреть на проблему «сверху», отдалившись от того, что было изображено в моей голове. В моей голове был красивый образ писателя, который творит, потому что ему легко творить – Доктор Брок идеально соответствовал ему.
Теперь я осознаю, что дело вовсе не в соответствии образу. Истинное творчество не в том, что должно даваться легко, истинное творчество в желании и намерении совершенствовать каждое свое новое произведение. Легко ли это будет, сложно ли, главное не то, как ты это сделал, а то, что ты получил в итоге. Возможно, автор - писатель лучший, нежели Доктор Брок. А возможно и нет. Тот факт, что кому-то дарован талант, награждающий вдохновением, еще не говорит о том, что этот человек будет лучшим творцом, чем тот, кто шел по своему пути усилиями и старанием, а не мимолетным вдохновением.
Этим выводом я открыла для себя новых творцов, которых прежде не замечала. Раньше они были в тени для меня. Я открыла людей, которым не легко творить, которым не знакомо частое вдохновение и легкость создания, однако у которых в конце долгого, тяжелого и усердного пути получается творение. И оно тоже красивое. По-своему.
Выходит, мой собеседник был прав.
Иоганнес Крейслер. Музыка.
Произведение Э. Гофмана «Крейслериана» привлекло мое внимание сразу. Все-таки к музыке я испытываю особый трепет. Я пытаюсь отойти от того, чтобы цепляться за категории образов, однако, признаюсь, что образ главного героя очаровал меня сразу. И это не было очарованием, которое потом привело к сомнениям, как было в случае с Доктором Броком. Это было очарование, которое быстрой дорогой привело меня к новому открытию.
Иоганнес Крейслер, от лица которого написан текст, был гениальным безумцем. Композитор, дирижер, который всю свою жизнь отдал музыке, посвятил ей и провел ради нее. Его существование было немыслимо без музыки: она наполняла каждый его день, наполняла его самого. «Иногда он сочинял ночью, в самом возбужденном состоянии; он будил жившего рядом с ним друга, чтобы в порыве величайшего вдохновения сыграть то, что он написал с невероятною быстротою, проливал слезы радости над удавшимся произведением, провозглашая себя счастливейшим человеком... Но на другой день превосходное творение бросалось в огонь». Люди вокруг не понимали его «прихотей» и своенравности. Его отказ писать оперу на стихи придворного поэта возмущал их, а едкие высказывания в сторону примадонны и вовсе считались дерзостью. Именно такой же дерзостью считал и он отношение окружающих его людей к музыке. Люди светского общества, где каждый должен разбираться в музыке, потому что так принято, потому что так модно; бесталанные молодые девушки, родители которых гордятся «юными дарованиями»; «знатоки» музыкального искусства, которые в нем совершенно ничего не смыслят, но при этом мнят себя людьми сведущими – обстановка, в которой он вынужден находиться, но в которой ему находиться противно. Он исчезает.
Как же так, исчезнуть? Он что, сбежал? Он ведь мог жить хорошо и комфортно, если бы только отказался от «некоторых странностей и смешных предрассудков». Только дело в том, что не будет ему «хорошо» и «комфортно», пока он находится среди этих людей. Эти люди делают пустое и веселое развлечение из того, что для него – смысл существования. Они балуются в перерывах между приемами пищи тем, что для него –самое серьезное и значительное.
Ему не нужно быть принятым людьми, которые считают его «неправильным», потому что он не отвечает их стандартам. Он не нуждается в их согласии на то, чтобы выстроить ноты в стройный и ровный ряд так, как ему самому захочется их выстроить. Мнение людей, которые считают себя и свои мысли важными, не способно затмить свободу его творчества. Он может прожить без них.
Писатель. Вторая тень.
Я помню, мы говорили с этим человеком и о принятии творчества остальными. Сейчас мне хочется всячески скрыть факт того, что я могла быть с ним не согласна, но я вынуждена сказать все как есть: я считала положительную оценку творчества другими людьми важным показателем качества созданного. Мой собеседник говорил мне обратное. Говорил о непризнанности, неприятии обществом. Не то чтобы я спорила с ним, но я понимала, что считаю одобрение со стороны других людей значимым. Возможно, мне и хотелось, чтобы это было не значимо для меня, но, не буду обманывать, я отдавала себе отчет в том, что мне бы хотелось, чтобы то, что я делаю, было оценено другими.
Иначе зачем что-либо делать? Или, возможно, все рукописи надо складывать в стол, а ноты прятать на верхнюю полку пыльного шкафа? Зачем они тогда нужны? Если не для того, чтобы остальные одобрительно кивнули головой – для чего?
Мой собеседник снова был прав.
Так для себя я открыла новых творцов, прежде стоящих в тени. Людей, которые творят ради того, чтобы творить. Не для принятия публикой или ее единодушного согласия. Ради создания. Создание ради создания.
Тэнго и Комацу.
Так зовут героев книги Харуки Мураками «1Q84». Их жизнь связана с издательским делом. Они отбирают претендентов для литературной премии, каждый год перебирая сотни бумажных листов. Для них это стало обыденным делом, и в этом году все должно было пойти так же, как и обычно, но в их руки попадает повесть школьницы Фукаэри под названием «Воздушный кокон». Она написана ужасно коряво, неправильно и даже неграмотно, но оба героя отмечают, что что-то в этой повести задело их, заставило прочитать до конца, их, людей, видевших уже несметное количество исписанных листов. В повести девочки, технически сырой, есть живая идея, фантазия – то, чего нет у других авторов. Комацу поручает Тэнго, человеку, который обладает прекрасными техническими и стилистическими навыками письма, но которому не хватает идей для интересного сюжета при написании собственных сочинений, переписать текст девочки так, чтобы оставить ее главную задумку, но сделать это аккуратным, чистым, грамотным языком: «Соединяем два таланта в одном — и получаем отличного писателя! От Фукаэри получаем грубо изложенный, но яркий сюжет, а от дружища Тэнго — безупречный язык». Комацу не скрывает, что от такой сделки они с Тэнго получат неплохую прибыль, однако спешит объяснить свое истинное намерение: «Но самое главное все-таки в том, что мы собираемся сделать из «Воздушного кокона» выдающееся литературное произведение. Сама эта вещь заслуживает того, чтобы ее написали гораздо лучше. Ибо хранит в себе некое важное послание. Нечто, требующее, чтобы его передали людям как следует». Именно это благородное намерение он считает решающим.
Тэнго и Комацу навсегда останутся в тени, и никто так и не узнает, что они приложили руку к повести, которая, быть может, потрясет мир литературы. Но им не нужны признание и громкие слова – им нужно выполнить свою миссию: дать жизнь новому произведению, которое обязано увидеть свет, но без их помощи сделать этого не может.
Писатель. Третья тень.
Мой собеседник всегда говорил, что охота за почестями, славой –низкое дело. С этим пунктом я соглашалась охотнее всего, но сама понимала, что мне было бы приятно, если бы мое творчество получило огласку и рассказало о себе многим людям. Скажем, я отдавала себе отчет в том, что слава не может быть причиной для того чтобы творить, но я понимала, что для меня известность была бы приятным дополнением. Следовательно, ее потенциальное наличие могло бы послужить для меня мотивацией для того, чтобы творить. Для меня. Но не для этого человека.
Так я сделала третье и последнее открытие о творцах. Есть люди, которые не думают о славе и признании, когда творят. Не думают вовсе. Поэтому стоят в тени.
Писатель. Рассвет.
Так я пришла к трем выводам, два из которых раньше могли бы мне показаться сомнительными, а один и вовсе чуждым. Я открыла себе творцов – истинных – для которых создание – это не чуткое вдохновение, а упорная, кропотливая деятельность; для которых создание – не принятие и согласие общества, не дифирамбы и похвала, а чистый процесс творчества, цель которого заключена в самом же себе. Так я открыла творцов, которые раньше были в тени.
Не я открыла. Мне открыли.
Я лишь записала историю об этом человеке. Но писатель здесь не я, а он.
И творец – тоже он. Творец в тени.