Морской рассказ
(Из далекого прошлого)
---------------------------------------------------------------------
Книга: К.М.Станюкович. "Морские рассказы"
Издательство "Художественная литература", Москва, 1986
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 апреля 2002 года
---------------------------------------------------------------------
I
За несколько лет до Крымской войны на севастопольском рейде, словно
замлевшем в мертвом штиле, стояла щегольская эскадра парусного Черноморского
флота.
Палящая жара начинала спадать. Августовский день догорал.
На полуюте флагманского трехдечного корабля "Султан Махмуд" под
адмиральским флагом, повисшим на фор-брам-стеньге, маленький молодой
сигнальщик Ткаченко не спускал подзорной трубы с Графской пристани, у
которой дожидалась белая адмиральская гичка.
Адмирал приказал ей быть к семи часам, и время приближалось.
И как только на судах эскадры колокола пробили шесть склянок, в
колоннаде пристани показался высокий, слегка сутуловатый, плотный адмирал
Воротынцев, крепкий и необыкновенно моложавый для своих пятидесяти семи лет,
которые он называл "средним возрастом".
Он глядел молодцом в сюртуке с эполетами, с "Владимиром" на шее и
Георгиевским крестом в петлице. Из-под черного шейного платка белели
маленькие брыжи сорочки - "лиселя", как называли черноморские моряки,
носившие их, отступая от формы, даже и в николаевские времена.
Быстрой, легкой походкой, перескакивая через две ступеньки лестницы, с
легкостью мичмана, адмирал спускался к гичке.
Офицеры, встречавшиеся с адмиралом, кланялись, снимая фуражки. Снимал
фуражку, отдавая поклоны, и адмирал. Матросам, останавливающимся с фуражками
в руках, говорил:
- Зря не торчи, матрос. Проходи!
Сигнальщик с флагманского корабля увидал адмирала, со всех ног
шарахнулся к вахтенному лейтенанту Адрианову и несколько взволнованно и
громко воскликнул:
- Адмирал, ваше благородие!
- Где?
- Идет к гичке, ваше благородие!
- Доложи, как отвалит.
- Есть, ваше благородие!..
И через минуту крикнул:
- Отваливают, ваше благородие!
- Оповести капитана и офицеров.
- Есть! - ответил сигнальщик и побежал с полуюта.
Щеголяя своим сипловатым баском, лейтенант крикнул:
- Фалрепные, караул и музыка наверх, адмирала встречать!
Старый боцман Кряква засвистал и закончил команду руладой
артистического сквернословия.
Здоровые на подбор гребцы на гичке наваливались изо всех сил,
откидываясь совсем назад, чтобы сильнее сделать гребки, и минут через десять
гичка с разбега зашабашила и, удержанная крюком, остановилась как раз кормой
к середине решетчатой доски трапа.
- По чарке, молодцы! - отрывисто бросил адмирал, выскакивая из шлюпки.
И, видимо, довольный своими гребцами, сдобрил свои слова кратким
комплиментом в виде своеобычного морского приветствия.
- Ради стараться, ваше превосходительство! - ответил загребной от имени
всех красных, вспотевших и тяжело дышавших гребцов.
Адмирал не поднялся, а взбежал с маху мимо фалрепных, по двое стоявших
у фалрепов на поворотах коленчатого высокого парадного трапа, и у входа был
встречен капитаном и вахтенным начальником. Офицеры стояли во фронте на
шканцах. По другой стороне караул отдавал честь, держа ружья "на караул".
Хор музыкантов играл любимый тогда во флоте венгерский марш в честь Кошута.
И, словно бы избегая этих парадных встреч, отменить которые было
неудобно, адмирал, раскланиваясь, торопливо скрылся под полуют, в свое
просторное адмиральское помещение.
В большой светлой каюте, служившей приемной и столовой, с проходившей
посредине бизань-мачтой, с балконом вокруг кормы и убранной хорошо, но
далеко без кричащей роскоши адмиральских кают на современных судах, адмирала
встретил вестовой, носящий странную фамилию Суслика, пожилой, рябоватый и
серьезный матрос, с медной серьгой в оттопыренном ухе, в матросской
форменной рубахе и босой.
Жил он безотлучно вестовым у Воротынцева лет пятнадцать. Но денег у
Суслика не было, и он не пользовался своим положением адмиральского любимца
вестового и пьянствовал на берегу с матросами, а с "баковыми аристократами"
не водил компании.
- Снасть с меня убрать и трубку, Суслик! - не говорил, а кричал адмирал
по привычке моряков, командовавших на палубе.
И он нетерпеливо расстегнул и сбросил сюртук, пойманный на лету
вестовым, снял орден и размотал шейный черный платок.
В минуту Суслик снял с больших ног адмирала сапоги, подал мягкие
башмаки и старенький люстриновый "походный" сюртук с золотыми "кондриками"
для эполет. И тотчас же принес длинный чубук с янтарем, подал адмиралу и
приложил горящий фитиль к трубке.
- Ловко... Отлично! - произнес адмирал сквозь белые, крепкие, все до
одного зубы, закуривая трубку.
Он почувствовал себя "дома" в каюте, без "снасти" удовлетворенно
довольным и, развалившись с протянутыми ногами в большом плетеном кресле у
стола, с наслаждением затягивался из трубки крепким и вкусным сухумским
табаком по рублю за око*, и по временам насмешливая улыбка светилась в его
маленьких острых глазах.
______________
* Три фунта. (Примеч. автора.)
Вестовой хотел было уйти, как адмирал сказал:
- Подожди, Суслик!
- Есть! - ответил Суслик и притулился у двери в спальную.
Адмирал молчал, покуривая трубку.
- "А то гаванскую сигару, адмирал?" - вдруг проговорил он, стараясь
изменить и смягчить свой резкий голос, несколько гнусавя и протягивая слова,
словно передразнивал кого-то.
Адмирал усмехнулся и уже продолжал своим голосом в
добродушно-ироническом тоне:
- И марсалы не подавали за обедом у его светлости князя Собакина...
Да-с... Высокая государственная особа-с приехала в наш Севастополь... Первый
аристократ-с... Разговор на дипломатии... Одна деликатность... Гляди, мол,
моряки, какие вы грубые и необразованные... И все го-сотерны, го-лафиты... А
шампанское после супа пошло... А после пирожного тут же рот полощи...
Аглицкая мода... Плюй при публике, а громко сказать неприлично-с... Понял,
Суслик?
- Точно так, Максим Иваныч.
- Таких не видал, Суслик?
- Не доводилось, Максим Иваныч.
- Завтра покажу. Его светлость и дочка его приедут посмотреть корабль,
и мы дадим завтракать... Да чтобы ты был у меня в полном параде... Понял?
- Есть!
- Чтобы чистая рубаха... Побрейся и обуйся. Нельзя босому подавать
важной даме. Скажут: грубая матрозня! - не без иронии вставил адмирал и
прибавил: - Да смотри, идол, рукой не сморкайся...
- Не оконфузю, Максим Иваныч! - уверенно и не без горделивости ответил
Суслик.
И в черноволосой, коротко остриженной его голове промелькнула мысль:
"Ты-то не оконфузь своим языком!"
- Ты у меня вестовщина с башкой! То-то черти играли в свайку на твоей
чертовой роже.
- Небось по своему матросскому рассудку могу обмозговать и марсалу
завтра подам к столу, дарма что по-столичному не подают...
Адмирал засмеялся.
- Сметлив ты, Суслик, когда трезвый! - произнес он.
- Я только отпущенный вами на берег занимаюсь вином... И редко! -
угрюмо и сердито промолвил вестовой, хорошо зная, как основательно он
"занимается" во время редких отлучек на берег и какие бывали с ним разделки
от адмирала, когда он, случалось, очень "намарсаливался".
- Ты, Суслик, не вороти рожи... Я к слову...
- Так прикажете принести графин марсалы, Максим Иваныч?
- Молодчина! Догадался, башка, попотчевать адмирала. Давай да попроси
капитана.
Вестовой принес графин марсалы и две большие рюмки, поставил на стол и
пошел за капитаном.
Адмирал налил рюмку, быстро выпил рюмки три и четвертую начал уже
отхлебывать большими глотками, с удовольствием смакуя любимое им вино.
II
Осторожно и вкрадчиво, словно кот, вошел в адмиральскую каюту капитан,
пожилой, толстый, круглый и сытый брюнет с изрядным брюшком, выдающимся
из-под застегнутого сюртука с штаб-офицерскими эполетами капитана первого
ранга, с волосатыми пухлыми руками и густыми усами.
Его смуглое, отливавшее резким густым румянцем, с крупным горбатым
носом и с большими, умильными, выпуклыми черными глазами с поволокой лицо
выдавало за типичного южанина.
Несмотря на необыкновенно ласковое и даже слащавое выражение этого
лица, в нем было что-то фальшивое. Капитана не терпели и прозвали на баке
"живодером греком".
Капитан, впрочем, называл себя русским и считал более удобным
переделать свою греческую фамилию Дмитраки на Дмитрова и испросил об этом
разрешение.
- Что прикажете, ваше превосходительство? - спросил, приближаясь к
адмиралу, капитан почтительно высоким мягким тенорком и впился в адмирала
своими полными восторженной преданности "коварными маслинами", как называли
его глаза мичманы. Но прежде капитан предусмотрительно взглянул на графин -
много ли уровень марсалы понизился.
- И что это вы, Христофор Константиныч, словно ученый кот, меня
прельстить хотите... Я хоть и превосходительство, а Максим Иваныч. Кажется,
знаете-с? - насмешливо и раздражительно выпалил адмирал. - Присядьте...
Хотите марсалы? - прибавил он любезнее.
По-видимому, капитан нисколько не обиделся насмешкой адмирала.
Напротив, приятно улыбнулся, словно бы остроумие адмирала ему понравилось.
"Лишняя лесть не мешает, как и лишняя ложка масла в каше", - подумал
"грек", никогда не показывавший неудовольствия на начальство.
И капитан, присаживаясь на стул, тем же льстивым тоном проговорил:
- Премного благодарен, Максим Иваныч... А что назвал по титулу -
извините-с, Максим Иваныч... По привычке-с... Прежний адмирал не любил,
чтобы его называли по имени и отчеству...
- А я не люблю, когда меня титулуют-с... И не благодарите-с. Хотите или
нет-с марсалы?
- Выпью-с рюмку, Максим Иваныч... Отличное вино...
- Наливайте... Вино натуральное... - И, отхлебнув марсалы, прибавил: -
Завтра у нас смотр, Христофор Константиныч.
Капитан изумился.
- Главный командир? - испуганно спросил он.
- Эка вы, Христофор Константиныч! Приезжай главный командир в
Севастополь, давно бы у вас дрожали поджилки... К нам приедет в одиннадцать
часов князь Собакин... Катер послать с мичманом!
- Его светлость?! - с каким-то сладострастием в голосе воскликнул
облегченно капитан... - Почему его светлость пожелал осчастливить нас?
- А так-с. Взял да осчастливил!.. Захотел посмотреть и с дочерью... Она
пожелала... И насчет этого князь в некотором роде-с стеснился... После
обеда... Обед ничего, только марсалы не подавали-с... Отвел меня к окну и
тихонько спрашивает: "Только удобно ли дочери, адмирал?"
- В каком это смысле, Максим Иваныч?
- Не сообразили, Христофор Константиныч? А еще командир корабля!.. -
насмешливо спросил адмирал.
- Не могу сообразить, Максим Иваныч...
- Поймете, как узнаете, что думает князь... А мне досадно, что этот
брандахлыст, будь ты хоть разминистр и развельможа, боится везти замужнюю
дочь на русский военный корабль. Аристократка, - скажите пожалуйста!.. Я
спрашиваю, будто не догадываюсь: "Почему-с сомневается ваша светлость?" А он
улыбается по-придворному - черт его знает как понять! - и наконец с самой
утонченной любезностью прогнусавил: "Я слышал, милый адмирал, что на
кораблях в ходу такой морской жаргон, что женщина сконфузится... Так не
лучше ли не брать графиню?" Поняли, Христофор Константиныч?
- Какое мнение у его светлости о флоте, Максим Иваныч! - с чувством
прискорбия промолвил капитан.
- Дурацкое мнение-с!.. - выкрикнул адмирал, обрывая капитана. -
Екатерина небось не обиделась, когда адмирал Свиридов, рассказывая ей о
победе, увлекся, стал "загибать" и, спохватившись, ахнул... Она была умная и
ласково сказала: "Не стесняйтесь, адмирал. Я, говорит, морских терминов не
понимаю!.." А ведь на смотру мы барыньке о сражениях рассказывать не
будем... Да хоть бы услышала с бака "морской термин"... Эка беда!.. Не
слыхала, что ли, на улице, будь и графиня!.. Ваш, Христофор Константиныч,
князь, - почему-то назвал адмирал князя капитанским, - не очень-то умен...
Ты посмотри, и увидишь, сконфузим ли мы даму, если захотим! И я дал слово,
что не сконфузим. Поняли?..
- Есть!
- Чтобы завтра во время смотра ни одного "морского термина", Христофор
Константиныч! - строго проговорил адмирал.
- Слушаю-с...
- Положим, на баке хоть топор повесь - так ругаются, особенно боцманы и
унтер-офицеры... Но пусть хоть при даме воздержатся...
- Не посмеют, Максим Иваныч, - с какой-то внушительною загадочностью
по-прежнему ласково проговорил капитан.
- И офицеры чтобы придержали языки... Ни одной команды не могут кончить
без прибавлений... Так побольше, знаете ли, характера... На час, не
больше...
- Помилуйте-с, Максим Иваныч.
- Что-с?
- Да уже одно посещение таких высокопоставленных особ, как его
светлость и ее сиятельство графиня, обрадует господ офицеров и заставит их
быть на высоте положения! - не без "лирики" проговорил капитан.
- Что вы вздор городите-с! - резко оборвал Максим Иваныч. - Что-с?
Какая там радость и высота положения... лакейство-с!.. Это брехня на
офицеров... Что-с? - выкрикивал, точно спрашивал, взбешенный адмирал, хотя
капитан не думал возражать. - И вы ничего не говорите офицерам... Поняли-с?
- Понял, ваше превосходительство!
- Я сам им скажу, что адмирал не хотел бы видеть подтверждения
глупостей князя и дамы в обмороке от... от "морских терминов", что ли...
Одним словом... Я попрошу офицеров, и они воздержатся... Слышали-с?
- Слушаю, ваше превосходительство.
- А больше вас не задерживаю, можете идти-с!
Капитан вышел, улепетывая, как вежливый, боязливый кот от оскалившей
зубы собаки.
"Подлинно собака!" - с ненавистью подумал капитан.
Адмирал, раскрасневшийся и от возмущенного чувства, и от многих рюмок
марсалы, сердито проговорил:
- Экая подлая лакейская душа! Думаешь, и ко мне в душу влезешь? Дудки,
лукавый грек!
Адмирал раздраженно выпил рюмку марсалы и крикнул:
- Суслик!
- Есть, - ответил прибежавший вестовой.
- Марсалы на донышке, а ты не видишь?.. А?
- Не будет ли вреды, Максим Иваныч? - заботливо и осторожно промолвил
Суслик.
- Молчи, чертова свайка! На ночь вредно? Какой-нибудь графинчик... да
еще и "грекос" пил! - приврал вестовому адмирал. - Давно не учил тебя,
гувернера, идола, что ли? Да живо!.. И трубку!
Вестовой исчез и вернулся с трубкой и с графином марсалы, но
наполненным до половины только.
III
Капитан призвал к себе старшего офицера, Николая Васильевича Курчавого,
рассказал о счастье, которое выпало "Султан Махмуду", и обычным своим
ласковым тоном продолжал:
- Так уж вы присмотрите, дорогой Николай Васильич, чтобы смотр как
следует... Чтобы паруса горели... при постановке и уборке... Орудия чтобы
летали... И чтобы ни соринки нигде... одним словом... идеальная чистота...
- Все будет исправно, Христофор Константиныч! - нетерпеливо проговорил
старший офицер.
"Чего размазывать, коварный грек!" - подумал этот блестящий морской
офицер и любимец севастопольских дам, молодой, красивый и щеголеватый
капитан-лейтенант.
И его жизнерадостное, веселое лицо вдруг стало напряженным и
подавленным.
- Уж я знаю, дорогой Николай Васильич, что с таким превосходным старшим
офицером командир спокоен... Я так только, для очистки совести напомнил...
- Так позволите идти, Христофор Константиныч?..
- Я не задержу вас, Николай Васильич... Куда торопитесь?.. Или
собираетесь на берег... на бульвар?..
- Какой бульвар?.. Работы много... Да и смотр завтра.
- Я так и полагал, что вы не уйдете с корабля, Николай Васильич, хоть
вы и жданный кавалер наших дам, - сказал капитан, словно бы сочувственно
глядя на своего старшего офицера, имевшего репутацию ловкого "обольстителя".
- Наверное, вас ждут на бульваре! - прибавил капитан и плутовски прищурил
глаз.
- Никто меня не ждет, Христофор Константиныч! - небрежно бросил
Курчавый.
И про себя улыбнулся, как вспомнил, что супруга пожилого капитана,
молодая красавица "гречанка", наверно, сегодня на бульваре и позволила бы
ему заговаривать ей зубы.
"А эта ревнивая скотина и не догадывается!" - мысленно проговорил
старший офицер.
- Ну-с, от поэзии перейдем к прозе-с, Николай Васильич.
- Что прикажете?
- Не приказываю, а прошу-с объявить, что если завтра я услышу во время
пребывания высоких гостей хоть одно ругательное слово, то всех боцманов и
унтер-офицеров перепорю-с, дорогой Николай Васильич, по-настоящему, без
снисхождения. А кто-нибудь из них или из других нижних чинов выругается
площадным словом, с того спущу шкуру, пусть в госпитале отлежится. И
пожалуйста, внушите им, что пощады не будет! - тихо и ласково, словно бы
речь шла о каком-нибудь удовольствии, проговорил капитан.
Он еще был первую кампанию на "Султан Махмуде" и стеснялся адмирала. Но
изысканная жестокость "грека" была известна во флоте.
Подобная угроза, перед исполнением которой он не затруднился бы,
изумила даже и в те жестокие времена во флоте.
И старший офицер, далеко не отличавшийся гуманностью и, как все,
считавший лучшей воспитательной мерой телесные наказания матросов и "чистку
зубов", был возмущен "жестоким греком".
Но, сдерживаемый морской дисциплиной, скрывая волнение, он
официально-сухим тоном проговорил:
- Приказание ваше передам, но внушать основательность жестокого
наказания всех за одного и притом за ругань, которая до сих пор не считалась
даже проступком и никогда не наказывалась, не считаю возможным по долгу
службы. И, пожалуй, наказанные заявят претензию адмиралу. Адмирал -
справедливый человек.
"Грек" струсил.
- Адмирал же приказал, чтобы ни одного ругательства. Он обещал его
светлости, что дочери можно приехать. И как же иначе поддержать честь флота,
Николай Васильич? Но если вы можете заставить боцманов не ругаться завтра
без страха взысканий, то я ничего не имею... Я не жестокий командир, каким
меня расславили... Поверьте, Николай Васильич! - необыкновенно грустным
тоном прибавил капитан.
И даже "маслины" его будто опечалились.
- Будьте покойны, Христофор Константиныч. Меня послушают.
- Тогда вы маг и волшебник! И как я счастлив, что имею такого старшего
офицера, уважаемый Николай Васильич. Всегда говорите мне правду. Не
стесняйтесь. Я люблю правду!
"И как прелестная "гречанка" выносит этого подлого "грека"!" - внезапно
подумал Курчавый.
Он вышел из каюты оживившийся, повеселевший и довольный и оттого, что
капитан, испугавшись претензии и адмирала, отменил свое нелепое, неслыханное
по жестокости приказание, и оттого, что это "лживое животное", наверное,
скоро будет рогатым.
"Не беспокойся, "грек". Я не буду "зевать на брасах"!"
IV
Старший офицер собрал на баке всех боцманов, унтер-офицеров и старшин
и, войдя в тесный кружок, проговорил:
- Слушайте, ребята! Завтра у нас смотр. Приедет петербургский генерал и
с ним дочь, молодая графиня... И такой моды, братцы, что не может услышать
бранного слова... Сейчас испугается и... в слезы! - проговорил, смеясь,
Курчавый.
В кучке раздался смех.
- Не видала, значит, матросов, вашескобродие! - заметил один из
боцманов.
- Жар-птица объявилась!.. - проговорил какой-то унтер-офицер.
- Пужливая, видно, генеральская дочь, вашескобродие! - насмешливо
сказал кто-то.
- То-то и есть, братцы! - заговорил старший офицер. - И генерал
опасается... Думает, как на корабль приедет, то тут и срам дочке от вашей
ругани... Боцмана, мол, не могут даже при даме поберечься... Беспардонные
черти!
"Беспардонные черти" добродушно улыбались.
- Однако наш адмирал защитил вас, ребята, перед важным генералом...
Привозите, мол, ваша светлость, боцмана не оконфузят!
- Небось доверил, молодца адмирал... Не оконфузим, вашескобродие...
Постараемся! - раздались горячие голоса.
- Так завтра, во время смотра, ни одного боцманского слова, братцы! Я
уверен, что мы покажем себя! - с подкупающей, вызывающей веселостью
проговорил статный и привлекательный Курчавый.
И почему-то он в эту минуту вспомнил, как сильно и
благодарно-трогательно ценили эти люди, обреченные на жестокую флотскую
муштру, даже небольшое человеческое отношение начальства и как много они
прощали человеку только за то, что он считал и матроса человеком.
Вспомнил Курчавый, как берегли его, тогда мичмана, матросы во время
ледяного шторма, вспомнил в эти секунды многое, и вдруг этот блестящий
офицер сильнее почувствовал, как близки ему матросы, и в его голове
пролетела мысль, что они точно к чему-то его обязывают и что, собственно
говоря, и ему можно было бы поменьше драть и бить матросов.
Польщенные доверием адмирала и старшего офицера, которого давно на баке
звали "козырным" за его морскую лихость и любили за открытый добрый
характер, - все, проникнутые добрыми и горделивыми намерениями показать себя
и не оконфузить, дали старшему офицеру обещание.
- Взгляни ты на саму приезжую графиню вроде быдто как на кварту водки -
язык и при тебе, вашескобродие! - промолвил, словно бы подбадривая себя,
один из унтер-офицеров, торопливо обещавший, что на смотру он "ни гугу".
Только старший боцман Кряква раздумчиво молчал.
Это был сухощавый и крепкий старый человек, со скорюченными корявыми
пальцами левой руки, давно сильно помятой высученным марса-фалом, и слегка
искривленными цепкими, жилистыми босыми ногами, со спокойно-лихой посадкой
небольшой ладной фигуры настоящего "морского волка", видавшего всякие виды.
Перешибленный сизоватый нос и отсутствие нескольких передних зубов,
следы тяжелых карающих рук, разумеется, не украшали загорелого, красного и
грубого бритого лица, с короткою щетинкой седых усов и с плешинами на черных
клочковатых бровях, под которыми светились умные, зоркие, слегка иронические
темные глаза. Все повреждения лица имели, впрочем, свою жестокую историю, о
которой Карп Тимофеич Кряква и рассказывал кому-нибудь из матросов, но
только на берегу и когда, после бесчисленных шкаликов, был еще в
словоохотливом периоде воспоминаний, во время которых начальству икалось.
Первый ругатель-художник на эскадре, творчество которого было для
черноморских моряков классическим образцом сквернословия, он, видимо,
сомневался в исполнении сослуживцами легкомысленно принятого на себя
обязательства и добросовестно не решался давать зарок хотя бы на время
смотра.
- Надо стараться, вашескобродие! - сказал, наконец, боцман
поощрительным тоном. - Разве только, ежели не стерпеть, хучь тишком, чтобы
барышня не вмерла с перепугу, Николай Васильич! - предложил Кряква, словно
бы устраивающий обе стороны компромисс. - Она, видно, щуплая и пужливая,
ровно как борзая сучонка, вашескобродие... Так она не услышит, ежели
тишком...
Все засмеялись.
Засмеялся и старший офицер и сказал:
- От твоей выдумки барынька умереть, пожалуй, и не умрет, а в обморок,
чего доброго, и упадет... А голос-то у тебя... сам знаешь, такой, что и
тишком на юте слышно... Так уж ты, Кряква, постарайся, поддержи.
- Разве подлец я, что ли, чтобы изобидеть барышню, вашескобродие! И
оконфузить наш "Султан Махмуд" перед князем, и обезнадежить адмирала и
вашескобродие никак не согласно... Во всю мочь буду стараться, но только от
зарока освободите, Николай Васильич, чтобы совесть не зазрила.
- Ну, ладно... ладно... Спасибо, Кряква... И уж если не сможешь, так
заткни рот рукой и себя облегчи про себя... Так завтра, братцы, чтобы все
было в исправке, - прибавил старший офицер и вышел из кружка.
- Как есть "козырный", - сказал один унтер-офицер после ухода
Курчавого.
- "Козырный" и есть! - раздались голоса.
Кучка разошлась.
Каждый унтер-офицер внушал своим подчиненным матросам приказ адмирала и
старшего офицера, чтобы во время смотра все было по-хорошему... благородно.
И, разумеется, унтер-офицер уже от себя прибавлял к этому обещание
форменно "начистить рожу" того "сучьего матроса", который "оконфузит"
адмирала.
- А еще какая шлиховка будет от капитана, ежели узнает... Только
держись, ежели как сам будет считать удары. Он, видишь небось, какая
"греческая Мазепа"! - в заключение прибавлял для острастки унтер-офицер.
Затем, словно бы отделавшись от служебной обязанности по временам
"играть в строгое начальство", унтер-офицеры мгновенно делались простыми,
далеко не страшными людьми и по-товарищески лясничали с теми же матросами, у
которых обещали "искровянить хайлы", о посещении петербургского важного
генерала и - главная загвоздка в том-то и есть! - о "щуплой и пужливой"
дочке, боявшейся даже и духа матросской ругни. "Вроде как помрет, братцы!" -
вышучивали рассказчики графиню. Представлялась она им именно такой "щуплой и
пужливой", как вообразил себе боцман Кряква.
Старый боцман никому не внушал.
"Сама, мол, матрозня в чувстве!"
После спуска флага адмирал хоть и был красен, но далеко еще не
"намарсалился". Он попросил к себе офицеров и объяснил им, почему просит их
воздержаться...
- Дама-с будет с ним... Дочь его! - прибавил адмирал.
Нечего и говорить, что офицеры обещали...
А молодой лейтенант Адрианов интересовавшийся литературой и вдобавок
влюбчивый, как воробей, не без торжественности проговорил, краснея, как
маковый цвет:
- Одно присутствие женщины, Максим Иваныч, женщины... которая влияет...
благотворно... и... и... и...
У лейтенанта "заело". И адмирал поспешил на помощь к растерявшемуся
лейтенанту.
- И прехорошенькая-с, Аркадий Сергеич... Да-с! И сложена... и... Одним
словом - есть на что посмотреть... И... шельмоватая-с... Любит, что
показать-с, - сказал, смеясь, адмирал.
V
Высокий и прямой старик в военном сюртуке с генерал-адъютантскими
эполетами и эффектно одетая молодая блестящая женщина ровно в одиннадцать
часов вступили на палубу "Султан Махмуда".
Адмирал, капитан и вахтенный офицер приняли почетных гостей у входа.
Встреча была парадная, как полагалось по уставу. Музыка играла марш. Команда
выстроена была во фронте. На шканцах стоял караул, и офицеры, в сюртуках и в
кортиках, вытянулись в линию. Во главе стоял красивый старший офицер.
Его светлость, не отнимая руки в белой замшевой перчатке, отдавал честь
и подошел с дочерью к офицерам. Адмирал представил их гостям. Князь протянул
старшему офицеру руку. Пожимая руку Курчавого, графиня на секунду
приостановилась, бросила на него быстрый любопытный взгляд и двинулась за
отцом. Он всем подавал руку... То же делала и дочь. Штурманам и двум врачам
его светлость руки не подал. Графиня любезно пожала им руки.
"Молодчага!" - подумал Максим Иваныч, видимо, не очень-то довольный
"накрахмаленным" видом его светлости.
Затем князь поздоровался с матросами. Те так рявкнули, что князь едва
заметно поморщился. Обойдя фронт по обеим сторонам, он вместе с молодою,
высокою и цветущею графиней пошел по приглашению адмирала "заглянуть вниз, в
палубу".
Между тем приказано было разойтись.
Матросы, видимо, были чем-то удивлены и сдержанно хихикали на баке.
- Вы что, черти, зубы скалите? - вполголоса спросил старший боцман
одного матроса, подошедшего покурить.
По "политическим" соображениям старший офицер приказал Крякве не быть
на палубе при осмотре, и боцман наскоро курил трубчонку.
- Как же, Карпо Тимофеич. Щуплая - графиня-то?
- То-то и я полагал: сучонка. А как есть форменная сука. Должно, не
пужливая! - тихо промолвил старый боцман и, сплюнув в кадку, усмехнулся.
После того как гости в сопровождении адмирала, капитана и старшего
офицера обошли все палубы, заглянули в пустой лазарет и побывали в
кают-компании, все вернулись наверх и поднялись на полуют.
- Я в восхищении от безукоризненной чистоты и порядка на корабле. И
какой бравый вид у матросов! Какая идеальная тишина, любезный адмирал! Я
вижу больше того, что ожидал, любезный адмирал! - говорил князь
утонченно-любезно, протягивая слова и чуть-чуть в нос. - Почту за долг лично
доложить, когда возвращусь в Петербург, - прибавил князь с особенною
аффектацией серьезной почтительности в тоне, словно бы желая осчастливить
этого "маловоспитанного моряка", каким считал князь адмирала.
Адмирал не был особенно тронут комплиментами его светлости, ничего не
смыслившего в морском деле и словно бы удивлявшегося, что на корабле
Черноморского флота чистота и порядок. И это снисходительное высокомерие в
дурацкой манере звать "любезным адмиралом", и желание облагодетельствовать
своим докладом, и апломб... все это начинало раздражать самолюбивого
адмирала.
"Брандахлыст ты и есть. "Почтешь за долг"! А воображаешь: умница", -
подумал адмирал.
Зато "грек", получивший и на свою долю несколько любезных слов, таял и
рассыпался в восторженно-льстивой благодарности.
Тем временем в нескольких шагах от отца графиня болтала со старшим
офицером.
Это была брюнетка лет тридцати, эффектная и красивая, с надменно
приподнятой головой, бойкая и самоуверенная, словно бы имеющая право
сознавать и неотразимость красоты лица, и привлекательность своих форм и
роскошного сложения.
Казалось, она хорошо знала, чем именно привлекает мужчин, и словно бы
нечаянно показывала Курчавому то руки, то ослепительную шею и, играя
черными, слегка вызывающими и смеющимися глазами, говорила старшему офицеру:
- У вас очень мило... Мне понравилось... И какие вы, господа моряки,
любезные...
И, бесцеремонно оглядывая красивого блондина значительным, и
пристальным, и ласковым взглядом красивого и холеного животного, вдруг с
дерзкой насмешливостью проговорила:
- А вы, кажется, имеете здесь репутацию опасного... Очень рада видеть
местную знаменитость.
Курчавый, самолюбиво польщенный, вспыхнул и с напускною серьезностью
сказал:
- Репутация, графиня, незаслуженная...
- Не совсем, я думаю... Приходите - поболтаем! - почти приказала она.
Курчавый, снимая фуражку и наклоняя голову, спросил:
- Когда позволите?..
- А сегодня, в семь часов...
Его светлость повел бесстрастные глаза на дочь.
"Новый каприз!" - подумал он и поморщился.
"Проблематическая" репутация единственной дочери, жены известного
сановника, товарища князя по пажескому корпусу, давно уж была болячкой
князя, и уж он только смущался теперь забвением "апарансов"* красавицы
графини.
______________
* Здесь: приличий (от фр. les apparences).
Его светлость опять взглянул на дочь.
Но она не обратила внимания на значительный, предостерегающий взгляд
отца, который - графиня хорошо знала - говорил: "Люди смотрят!"
- С чего прикажете начать, ваша светлость? - слегка аффектированным
тоном младшего по должности и по чину спросил адмирал, прикладывая руку к
козырьку своей белой фуражки, слегка сбившейся на затылок.
- Я в вашем полном распоряжении, любезный адмирал! - с подавляющей
любезностью ответил князь и тоже немедленно приложил два длинные пальца руки
в перчатке к большому козырьку фуражки, надвинутой, напротив, на лоб.
- Угодно вашей светлости сперва посмотреть артиллерийское учение, потом
парусное?.. Или пожарную тревогу прикажете, ваша светлость? - настойчивее
спрашивал адмирал, продолжая играть роль подчиненного.
- Так покажите мне, любезный адмирал, сперва ваших молодцов
матросов-артиллеристов и затем лихих моряков в парусном учении... Больше я
не злоупотреблю вашей любезностью, адмирал.
- Слушаю-с, ваша светлость.
Адмирал позвал к себе вахтенного офицера и приказал:
- Барабанщиков.
Старший офицер, слышавший разговор двух стариков, похожих в эту минуту
на "ученых обезьян", извинился перед графиней и бегом бросился к компасу,
чтобы подменить вахтенного лейтенанта и командовать авралом.
И, слегка перегнувшись через поручни полуюта, звучным, красивым и
особенно радостным голосом крикнул бежавшим по палубе двум барабанщикам:
- Артиллерийскую тревогу!
Барабанщики с разбега остановились и забили тревожный призыв.
- К орудиям! - рявкнул с бака Кряква.
В мгновение раздался топот сотни ног по трапам и по палубе. Ни одного
окрика унтер-офицеров.
Через минуту на корабле царила мертвая тишина. У орудий на палубе и
внизу, в батареях, недвижно стояла орудийная прислуга.
VI
- Где угодно, ваша светлость, посмотреть учение? Здесь или внизу?
- Пожалуй, здесь, адмирал.
Пробила дробь, и ученье началось.
Старый артиллерист, по обыкновению, волновался, но не закипал гневом и
не ругался. Он, по счастью, не забывал, что на полуюте его светлость и
графиня, которая...
"Пронеси господи смотр!" - мысленно проговорил колченогий капитан
морской артиллерии и наконец просиял. Он заметил, что и гости, и адмирал, и
"коварный грек", и старший офицер, видимо, были довольны.
Еще бы!
Матросы откатывали орудия в открытые порты и подкатывали назад для
примерного заряжания, словно игрушки, и делали свое дело без суеты, быстро и
молча.
- Превосходно... Ве-ли-ко-леп-но! - говорил его светлость, любуясь
ученьем и обращаясь к адмиралу, точно лично он - виновник торжества.
- Привыкли матросы, ваша светлость!.. И в море боевыми снарядами
недурно палят! - отвечал адмирал без особой почтительной радости и словно
нисколько не удивлялся лихости матросов.
Но в душе радостно удивлялся, что старый артиллерист из вахтеров не
произнес ни одного бранного слова.
- Удивляет меня наш Кузьма Ильич! Хоть бы свою любимую "цинготную
девку" сказал! - тихо и весело проговорил адмирал, подходя к старшему
офицеру.
- Еще как окончится учение, Максим Иваныч!.. Зарежет!.. Особенно перед
графиней! - взволнованно отвечал старший офицер, не спуская глаз с
артиллериста, точно хотел внушить ему не прорваться.
- А эта дамочка-с, видно, все свои онеры вам показала, Николай
Васильич? - с улыбкой бросил адмирал и вернулся к его светлости и графине,
от которых не отходил капитан и восторженно улыбался.
Скоро его светлость просил дать отбой, и матросы б