Раздел VII. Земельное дело

1. В определении своего отношения к земельному вопросу, евразийцы исходят из исконных воззрений народов России-Евразии на землю как на объект, конечное распоряжение которым принадлежит всему общественному целому. Интересы же общественного целого, связанные с развитием производительных сил, требуют установления личной собственности на землю (в частности на полевые, луговые и усадебные угодья), в функциональном понимании этой собственности.

2. Евразийцы отстаивают обеспечение свободы хозяйственного самоопределения крестьян (земледельцев). Должны быть проведены без всяких ограничений, внесенных незаконной административной практикой, постановления в этой области земельного кодекса 1922 г.

3. Крестьянские хозяйства, самоопределяющиеся в пользу общинного порядка, остаются при существующем способе землепользования. Евразийцы считают необходимым проведение мероприятий по широкому распространению в их среде перечисленных в предыдущем кооперативно-агрономических улучшений.»

№ 13. Тезисы П.П. Сувчинского к Пражскому совещанию евразийцев [255]

[3 декабря 1927 г.]

1. Вся наша работа в М. [256] в связи с организацией Гарримана [257] показала полную несостоятельность конспиративного метода.

2. При современных условиях всякая подпольная организация немедленно перерождается в провокацию.

3. Нужно перейти к иному методу проникновения в М. Конспиративная работа должна сочетаться с полулегальной, т.е. с каким-то видом оппозиционерства.

4. Именно теперь, когда политический класс М. находится в процессе пересмотра своей доктрины, евразийство должно всеми средствами перейти к включению в советскую обстановку.

5. При современной дифференциации политического сознания есть все основания предполагать, что в М. уже имеются группировки, готовые прислушаться к евразийству.

6. Евразийство должно идти на временную «транскрипцию» своего учения в понятия, тяготения и термины советской среды и на то, чтобы временно иметь свое условное «представительство» в М. Это «представительство» не должно обозначать себя евразийским именем, но должно в той или иной мере действовать, координируясь с евразийским центром, который по-прежнему должен находиться за границей и не менять своего эмигрантского положения.

7. Если большевики пришли от идеи к власти, то евразийство может стать в центр политических событий исключительно в обратной последовательности: от власти к идее.

8. Если евразийство хочет строить идеократию, то оно должно закрепиться уже теперь в кадрах компартии, так как иного организованного политического корпуса не будет. Евразийству нужно ухватиться за процесс коммунистической демобилизации, подобно тому как фашизм ухватился за военную демобилизацию.

9. Нужно идти в М. под титулом государственности. Когда евразийство овладеет государственной пирамидой советской власти — можно будет перейти к «идеократизации». Впрочем, персональное включение евразийцев в советский правительственный аппарат и будет уже означать его принципиальное изменение.

10. Евразийство должно получить два наследства: а) новый политический тип России, с выражающим его новым политическим классом и б) ту движущую идею, которая произвела революцию, т.е. социализм в его марксистско-максималистической формулировке. Это второе наследие должно быть естественно целиком переобосновано и переработано. Нужно отделить в социализме историософскую и социальную силу марксизма, уяснить себе, какие интуиции положены в основу его ложных построений, увести его вместе с идеей интернационала в философскую и конкретную современность.

11. Без этого «наследия» у евразийства будут серьезные конкуренты в лице социалистов-меньшевиков и реформаторов. Если же будет пропущен момент для включения в советский политический процесс, то евразийству грозит опасность стать правым охранительным движением с явно несостоявшимся переходом к активной политической деятельности.

№ 14. Из статьи П.Н. Савицкого «Газета «Евразия» не есть евразийский орган» [258]

5/18 января 1929 г.

В № 7-м газеты «Евразия» напечатано письмо Н.С. Трубецкого. В этом письме Н.С. отмечает, что «газета «Евразия» в вышедших до сих пор номерах отражала почти исключительно только одно из течений евразийства, притом течение, склонное к замене ортодоксально-евразийских положений элементами других, ничего общего с евразийством не имеющих учений (марксизм, федоровство)» <...> В определении того, что в идеологическом плане есть и что не есть евразийство, Н.С. Трубецкой — судья компетентнейший. Ведь он — автор «Европы и человечества», «Туранских элементов русской культуры», идеократии и многого другого, имеющего основное значение в евразийской системе. И не анонимной редакции газеты «Евразия» утверждать, что заявление Н.С. Трубецкого «является сплошным недоразумением» <...> Для каждого, кто живет евразийством, заявление Н.С. Трубецкого и выход его из газеты «Евразия» подсказывает вывод, что газета «Евразия» не есть евразийский орган: что евразийство в ней не только и не столько проповедуется, сколько подменяется элементами других, ничего общего с евразийством не имеющих учений.

Содержание газеты «Евразия» (в пределах вышедших восьми номеров) полностью подтверждает этот вывод. В газете этой элементы подлинного евразийства (выраженные, например, в статьях В.Н. Ильина, П.Н. Малевского-Малевича, В.П. Никитина и др.) смешаны с элементами, совершенно чуждыми евразийству. «Руководящие статьи газеты в значительной части представляют собой апологию марксизма» <...> Делается попытка сочетать религиозное начало с такими, например, утверждениями:

«Надо... посмотреть, какой «дух» отрицается (марксизмом), может быть, — такой дух, что его не стоит и защищать» (№ 6 газ. «Евразия», статья «Социализм и Россия»). Для каждого изучавшего марксизма и знающего, что «реальностью» марксизм считает только производственные отношения, ясно, какой «дух», прежде всего и главнее всего, отрицается марксизмом: Дух Божий. Нужно признать, что хитросплетения газеты «Евразия» по поводу марксизма покажутся жалкими одинаково каждому марксисту и каждому евразийцу. Попутно подчеркнем неприемлемость, с евразийской точки зрения, формулы, что «марксизм необходим, но недостаточен». Марксизм именно монистическая система. И кто говорит: «Марксизм необходим», — тот утверждает, что в социальных явлениях и в идейных составах мы находим только отражение материально-экономических отношений. Идее Бога здесь не может отвечать никакая реальность. А если бытие Божие признается как реальность, — то это уже не марксизм. Здесь нет «монистической» системы. В таком случае не может быть речи о «необходимости марксизма». Иными словами, для религиозного человека марксизм не только недостаточен, но и сверх недостаточен, так как утверждает неприемлемые для религиозного сознания принципы. Или признание, что все «в конечном счете» сводится «к экономической базе», — или «признание Логоса, действующего в материи». Евразийство несовместимо с марксизмом, и попытки механически сопрячь эти системы суть попытки, не додуманные до конца. Марксизм нужно делать объектом анализа. Нужно исследовать причины его значения и успеха. Эти причины нужно учесть в самостоятельной евразийской конструкции. Вместо того газета «Евразия» сделала марксизм субъектом, идеологических построений. И тем отреклась от евразийской системы.

Апология марксизма, проводимая газетой «Евразия», делает религиозное начало как бы «реликтом» или остатком. О нем упоминается время от времени на газетных страницах, но оно не отвечает уже окружающей идеологической обстановке. И действительно, как может религиозное начало найти себе место и руководящее значение в том «мироделании», для которого «трагическое положение современной культуры заключается в основной внесогласованности массового обобществленного характера производственной культуры с отстающим от нее миросозерцательным индивидуализмом» (передовая № 3-го). Это — характерная марксистская формула, для которой миросозерцание есть «надстройка» над производственной базой. В рамках подобных взглядов нет места абсолютным началам, действующим и применяемым в жизни. Отсюда и вытекает, нужно думать, потребность как можно строже отделить религию от жизни, что и делается в ряде статей. «Руководящим практическим принципом должен здесь быть «дуализм» религии и «политики» или социологии» (статья «Социализм и Россия» в № 8-м газ. «Евразия»), «Наше понимание исторического процесса определяется основным первичнорелигиозным дуализмом, в силу которого область собственно религиозной и церковной жизни четко отделяется от проблем и потребностей социально-политической жизни» (передовая № 7-го). Нужно подчеркнуть, что идеология отделенной от жизни религии не является евразийским принципом. Дело идет не о том, чтобы догматизовать, с религиозной точки зрения, те или иные социальные формы; это было бы кощунственно и нелепо. Социальные формы должны быть применительны к потребностям времени. Утверждение «дуализма» противоборствует тому, чтобы религиозные начала стали действенны в «политике» и жизни. В контексте газеты названный «дуализм» приходится рассматривать как идеологию обессиленной или вынесенной из жизни религии. Газета «Евразия» в названных статьях, а также в других (ср. передовую № 8-го) является антагонисткой тех взглядов, которые привели к понятию «бытового исповедничества» (ср. «Евразийские временники»). Ибо в понятии этом олицетворяется проникнутость всей жизни религиозным началом.

Подобно марксизму, евразийство представляет собой монистическую систему, но только систему не материализма, но «Духа, действующего в материи» или — иначе — номогенеза, т.е. эволюции на основе закономерностей, предустановленных Божественной Волей. О номогенезе в биологии трактует превосходная статьяВ.Н. Ильина («Номогенез и мутация», № 6). В сопоставлении с остальным содержанием номера помещение этой статьи знаменует характерное для газеты сочетание евразийских тезисов с существенно не евразийскими утверждениями.

Газете «Евразия» чуждо представление о евразийстве как о цельной и в основных чертах последовательной системе. Отдельные положения представляются разрозненными, неизвестно почему привлеченными, противоречащими друг другу. В составе разнородных положений находим и пропаганду идей Н.Ф. Федорова. Можно приветствовать ознакомление с идеями этого интересного мыслителя. В газете «Евразия» ознакомление это ведется в тонах «федоровского сектантства». Это обстоятельство и побудило, вероятно, Н.С. Трубецкого назвать «федоровство» в числе тех учений, «не имеющих ничего общего с евразийством», которые отражает газета «Евразия». Федоровство проповедуется в ряде «руководящих» статей газеты. Примечательно, что именно федоровство никак не совместимо с тем «дуализмом» религии и «политики» или, иначе — «первично-религиозным дуализмом», который утверждается в других «руководящих» же статьях газеты (см. выше). Ведь именно федоровство утверждает религиозный смысл всякого социального и даже технического деланья: через это деланье оно думает указать путь к воскрешению мертвых. Об отделении «области собственно религиозной и церковной жизни... от проблем и потребностей социально-политической жизни» здесь просто не может быть и речи. Одновременное утверждение пресловутого «дуализма» и федоровского «общего дела» — это один из примеров той логической и теоретической беспомощности, в которой пребывает газета «Евразия». Другой подобный пример — это попытка сочетать апологию марксизма с каким-то (хотя бы и невразумительным) признанием религиозного начала.

Возвращаемся к вопросу о «федоровстве». Для того чтобы православным евразийцам были ясны основы собственного их «мироделанья», — не бесполезно подвергнуть критике те «федоровские» воззрения, которым дается место в газете «Евразия». В этом смысле особенно характерны «письма из России», помещенные в № 3-м «Евразии». Они снабжены «поощрительным» примечанием от редакции. Прежде всего нужно сказать, что православному евразийцу существенно чужд тот оттенок «хилиазма» или мысль об окончательном и последнем разрешении всех проблем еще в пределах земного существования, которое сказывается в названных письмах. «Самое существенное сейчас найти и дать эту стягивающую все стремления точку. И не тактическую только, какой является мысль о социальной революции и т.п., а окончательную и последнюю» (письмо первое). Евразийцы знают, что в пределах земной жизни такая «окончательная и последняя» точка не может быть найдена. Тем больший смысл для православного сознания приобретает уверенность, что бытие не ограничивается рамками земного существования. Если вспомнить, какое огромное религиозное содержание связано с этими вопросами, — странным и даже кощунственным покажется делаемое в том же письме обращение к коммунистической власти с настоянием «наметить разрешение последних и окончательных проблем». Двусмысленно понятие «диктатуры спасения», выдвинутое в письме втором. Спасение кого? душ? и какими средствами? внешнего принуждения и «большого строительства»? Если так, то православная евразийская мысль должна решительно указать на несообразность этой концепции. Самое представление о «диктатуре» противоречит христианскому пониманию спасения. Ибо здесь не может быть внешнего принуждения, на которое указывает «диктатура». И внешнее деланье является выражением и следствием деланья внутреннего. Наименьшие сомнения возбуждает письмо третье. «Я всегда помню слова Николая Федоровича, который говорил, что вражда против христианства есть «недоразумение», что христианство — общее всех, в том. числе и атеистов, дело, и надо думать, что вдумчивые и искренние атеисты лучше всех этих блудливых и слюноточных мистиков и всяких и всяких любителей тайны, пугающихся собственной темноты». Как бы ни относиться к «блудливым и слюноточивым мистикам», приходится признать, что эти слова не дают и отдаленного представления о силе и реальности этого начала в мире. Наоборот, в них видно стремление стушевать грани между Добром и злом, представить существующее в виде не поддающегося анализу месива. Это, впрочем, отвечает общему характеру газеты «Евразия». И то, что упомянутые «письма из России» появились в газете без оговорки о несогласиях, лишний раз показывает, что газета «Евразия» не есть евразийский орган. Ибо евразийству неискоренимо присуще ощущение реальности злого начала в мире.

Сказанное намечает те основные пункты, которые обнаруживают неевразийский характер газеты «Евразия». Но есть и много других показаний того же смысла, которые сами по себе весьма значительны. Отметим в особенности метод ведения в газете хроники СССР и экономической хроники в частности. Несмотря на частые выпады в газете «Евразия» по адресу «установки эмиграции», можно сказать, что в методе этом обнаруживается прямой «эмигрантоцентризм»: названная хроника — это как бы карикатура на такую же хронику в эмигрантских газетах: взято все то же, только наоборот; эмигрантские газеты перепечатывают отдельные факты, заимствованные из «самокритики»; газета «Евразия» повторяет данные коммунистической хозяйственной пропаганды. Истина во всей ее сложности столь же далека от перепечаток газеты «Евразия», как и от данных по «самокритике». Значение евразийства заключается, между прочим, в том, что в ряде вопросов оно преодолело «эмигрантскую» трактовку проблемы. В данном случае мы этого не находим. «Хроника» в газете «Евразия» — это просто изнанка эмигрантской позиции. Истинное положение дел в СССР гораздо соразмернее изображается любым серьезным советским изданием, чем «хроникой» газеты «Евразия». И, конечно же, с евразийством подобное ведение дела не имеет ни капли общего. Если отношение к марксизму в ряде «руководящих» статей газеты определяется, как «подцензурная» его апология (см. выше), то здесь мы находим наивную апологию существующего в СССР порядка.

Каждому вопросу, к которому подходило евразийство, оно давало новое освещение; будь это вопрос философский, культурно-исторический, государственно-правовой или даже лингвистический. Ничего подобного мы не видим в экономическом «подходе» газеты «Евразия». Здесь собственно и нет самостоятельного подхода. Подход газеты соотносителен эмигрантскому и, как сказано выше, представляет собой антиэмигрантский подход или «эмигрантство» наизнанку (см. «Экономический обзор» № 2, «Экономический отдел» № 5, «К вопросу о государственном начале в народном хозяйстве» № 8 и т.д.). Особую нарочитость видим в обзорах «строительства», помещенных в нескольких номерах. Нелегко разобраться в следующем абзаце «евразийского» автора: «Экономическое благосостояние современной с.-х. единицы — крестьянского двора, как бы высоко оно ни было, всегда будет играть роль только активной ячейки в общем хозяйственном процессе. Ибо как только крестьянский двор разрастался по тем или иным причинам в экономию прежнего типа, местные колхозы и совхозы должны включать такое хозяйство в сферу своего влияния, наконец, с.-х. кооперация имеет своей прямой задачей схватывание разрастающихся дворов в кооперативные товарищества» («Экономический отдел» № 5). Читателю предоставляется понять, какова же будет судьба разрастающихся крестьянских дворов, по предположениям автора. О реальных цифрах с.-х. продукции читатель газеты (в первых восьми номерах) не узнает ничего. Зато ему сообщается о плане весенней посевной кампании на 1929 г. (№ б): все цифры — «в будущем времени», и никакой критики осуществимости плана. Сказано только, что нужен «пересмотр размеров ставок, практики применения с.-х. налога и политики заготовительных цен... Последние два вопроса должны быть пересмотрены как можно скорей, чтобы крестьянин знал, что он получит, на каком основании ему следует развертывать свое хозяйство». Одним словом, чтобы крестьянин знал, «что прикажете». В таком тоне пишут не осведомленные, но пропагандистские коммунистические газеты. В газете некоммунистической такой тон, по справедливости, нужно признать рептильным. Нет конкретных данных об итогах озимого сева в СССР, зато отмечается ряд «успехов» в виде образования 2875 колхозов (№ 5 «СССР»). Общий вопрос о колхозах и совхозах никак не поставлен, отмечено только, что «значение совхозов и колхозов принципиально велико, и линию на зерновые фабрики и тракторные колонны отнюдь не следует утрачивать» (№ 5 «Экономический отдел»). Коммунистическая власть может поблагодарить газету «Евразия» за ценный совет. Верх наивности достигнут в № 8-м, где в заметке о десятилетии Белорусской республики дана сводка безоблачных успехов строительства. Серьезный советский орган никогда не допустил бы той меры апологетичности и несогласия, которая допущена в экономическом отделе газеты «Евразия». Отдел этот — не выражение евразийства, но прямая профанация имени.

В статье Л. П. Карсавина в № 1 «Евразии» («О смысле революции») говорится о процессе перерождения рабочего правящего слоя в рабоче-крестьянский. Это процесс, на который в социальной области евразийство делает одну из главных своих установок. Только этим путем правящий слой может стать выражением всего целого русских трудящихся масс. То новое, что должно быть принесено названным процессов, есть частичное превращение правящего слова в подлинно крестьянский. В связи с этим уясняется вся значительность для евразийства крестьянского вопроса. Нужно констатировать: крестьянский вопрос никак не поставлен в газете «Евразия». Нельзя же считать подобной постановкой несогласие, образцы которого приведены в предыдущем. Не дано в газете «Евразия» никакого соразмерного выражения и той установки на государственно-частную систему хозяйства, которая наметилась в развитии евразийства (ср. брошюру Н.Н. Алексеева «Собственность и социализм». Париж, 1928).

Приведем суждение газеты «Евразия» из внешнеполитической области: «Замена интернационалистической воинственности СССР новой мирной идеологией... замедляется, главным образом, причинами внешнего для России свойства» (передовая 2-го номера). Вот формулировка, достойная европейского и американского сторонника «признания советов», которому существенно чужд евразийский тезис о самодовлеющем протекании русского исторического процесса. Впрочем, вопросы «признания советов», по-видимому, особенно близки газете «Евразия» (см., например, «К вопросу о взаимоотношениях Великобритании и СССР» в № 6-м и др.). И трактуются в ней в связи с вопросами о расширении концессионной политики (ср., например, «Германо-советский торговый договор» в № 8-м и пр.). Соединение это характерно для европейского политико-экономического сознания, в его отношении к современной России. Во многих случаях газета «Евразия» могла бы по праву называться «Анти-Евразией».

Но не каждый антиевразиец одобрит газету «Евразия». Коммунист строго раскритикует такое, например, положение: русская революция «утверждает единственную реальную свободу — свободу распоряжения материальными благами, свободу — равенство» (передовая 8-го номера). Коммунист сказал бы: «Наивные люди! Они говорят в настоящем времени о том, что относится к будущему. Такая свобода утвердится, когда произойдет «прыжок из царства необходимости в царство свободы». А прыжок этот еще не произошел. И насколько мы от него далеки, видно хотя бы из сопоставления русского народного дохода в расчете на душу с таким же американским или европейским доходом (несколькократная разница уровня)»<...>

<...> Во избежание недоразумений, нужно подчеркнуть с полной определенностью: евразийцем является тот, кто признает положения большой евразийской литературы, созданной от 1921 по 1928 г. включительно. Бог даст, в дальнейшем культурно-конструктивная и политико-конструктивная работа евразийцев будет крепнуть и шириться. Газета «Евразия» в отношении этой работы занимает особое место. Газета эта знаменует попытку маскировать в цвета евразийства учения и блуждания, существенно чуждые евразийству: в частности, апологию марксизма и мировоззрение, которое можно назвать «салонным коммунизмом». Подчеркнем с полной силой, что евразийское отношение к русской действительности, прозревающее в ней огромные творческие процессы, принимающее ее социальную устремленность, — ни в коем случае не связано с апологией марксизма или «салонным коммунизмом». В отношении к евразийству как самостоятельной системе газета «Евразия» занимает позицию ликвидаторства. Все предыдущее дает тому достаточно иллюстраций. Отметим дополнительно статью «О евразийстве и опасностях евразийца» в № 8 газеты. Статья эта в значительной степени сводится к полемике против евразийских теорий. Делается попытка «дискредитировать» «теоретическое Россиеведенье». «Это россиеведенье, именно как отвлеченное, т.е. отвлеченное от полноты евразийства, полноты настоящего, полноты жизни, неизбежно не действенно». Тут же рядом — три статьи по европоведению. В выступлении Отто Клемперера в Париже (с. 8) — в нем так много «полноты евразийства, полноты настоящего, полноты жизни»! Газета «Анти-Евразия» полностью заслужила свое антиевразийское имя.

Евразийство чуждо эксцессов догматизма. Но некоторый догматический костяк, в соответствии с основными положениями евразийской системы, обязательно присущ евразийству. И в этом смысле беспринципность и противоречивые шатания газеты «Евразия» нельзя назвать иначе как попыткой компрометировать идею.

К настоящему времени достаточно определилось, что огромная преобладающая часть евразийской среды, отдельные лица и целые группы ни в коем случае не признают газеты «Евразия» своей газетой <...> Хотим подчеркнуть, что двусмысленная и смесительная линия газеты «Евразия» не может остановить развития евразийства. Евразийство продолжается, какие бы извращения ни допускала газета «Евразия».

Основные черты описанного положения стали ясны для нижеподписавшегося в ноябре месяце 1928 г. В то время он познакомился с идеологической обстановкой, в которой происходила подготовка к газете.

21-22 ноября 1928 г., за несколько дней до выхода в свет первого номера, он прекратил участие в редактировании газеты, письменно известив об этом членов евразийской редакционной коллегии. В тот момент об этом не было сделано публикации, так как можно было надеяться, что ошибки и уловки окажутся временными, и газета «Евразия» вернется в евразийское русло. С выходом газеты указания на ее неевразийский характер стали поступать со всех концов евразийской среды. В настоящее время совокупность приведенных фактов делает невозможным дальнейшее выжидание. Свое значение имеет здесь и выход Н.С. Трубецкого, председателя Евразийского Совета и старшего члена евразийской редакционной коллегии. В нынешнем ее виде газета «Евразия» каждым евразийцем должна рассматриваться как неевразийский и антиевразийский орган.

5/18 января 1929 г.

№ 15. П.Н. Савицкий. «Пятилетний план и хозяйственное развитие страны» [259]

1932 г.

Ход экономической эволюции Росси в последние десятилетия отмечен своеобразной ритмикой, сводящейся к чередованию семилетних периодов подъема с десятилетними периодами депрессии. Эпохи подъемов представляют собою время усиленного развития тяжелой промышленности (т.е. производящей средства производства). Оно особенно наглядно прослеживается по истории выплавки чугуна. Меньше внимания уделяется в эти эпохи развитию легкой промышленности (т.е. производящей средства потребления). Наоборот, периоды депрессии представляют собою время застоя или даже прямого упадка (иногда весьма значительного) тяжелой промышленности. Если есть в эти периоды движение вперед в промышленной области, то сказывается оно, по преимуществу, в отраслях легкой промышленности.

Переход от подъема к депрессии бывает иногда очень резким. Наоборот, депрессии всегда изживаются постепенно. В пределах народного хозяйства, потрясенного депрессией и связанным с нею кризисом, мало-помалу скопляются силы и средства для нового подъема. Согласно формуле, общепринятой в политической экономии, его можно считать наступившим в тот момент, когда в основных показателях, относящихся к тяжелой промышленности, максимальной величины, характеризовавшие предыдущий период подъема, оказываются превзойденными.

Наиболее замечательной чертой новейших русских конъюнктур является та, что Революция уложилась в их рамки, но не нарушила их хода. В новейшей русской истории революционные события приурочены к периодам депрессии. Связь аграрных волнений 1902-1905 гг. на юге России с экономическим кризисом начала века — очевидна. Инициаторами волнений явились «шахтеры», т.е. рабочие, вернувшиеся в свои места с пораженных кризисом предприятий Донецкого бассейна и южной металлургии. Сложной связью спаяны с изменениями конъюнктуры и революционные события 1917 г. Тот промышленный подъем, который коренная Россия переживала в годы войны, прошел через свой апогей в ноябре 1916 г. Февральская революция произошла в начальной фазе депрессии. С своей стороны революционные события в огромной степени способствовали тому, что депрессия эта приобрела катастрофические размеры. Нет сомнения, что депрессия, которой предстоит разразиться в ближайшие годы, а может быть и в ближайшие месяцы в Советской России, тоже будет сопровождаться революционными событиями того или иного рода.

Общая ритмика развертывания русских конъюнктур не была нарушена социальным переворотом, происшедшим в 1917 г. Даже сроки не оказались смещенными. Депрессия, начавшаяся почти одновременно с первыми революционными событиями, продолжалась десять лет, т.е. столько же, как и русская депрессия начала века. На грани 1926 и 1927 гг., по основным промышленным показателям, был превзойдет уровень 1916 г. 1927 г. можно считать первым годом нового промышленного подъема. Иными словами, к настоящему моменту (сентябрь 1932 г.) истекает шестой год очередного русского промышленного расцвета. И множатся признаки, что поворот к депрессии уже недалек. Есть основания думать, что с большей или меньшей точностью окажется соблюденной и та правильность, которая указывает на семилетнюю длительность русских промышленных подъемов.

Мы отнюдь не хотим увековечить этих наблюдений. Мы вовсе не думаем, что России навеки суждено переживать чередование семилетних периодов «расцвета» с десятилетними периодами депрессии. Мы не выходим за пределы предлежащего нам материала.

Поскольку дело идет о прогнозах, стремлениях и чувствах, мы предвидим, что наступающая в СССР депрессия окажется изжитой в срок, который будет короче десяти лет. И мы желаем скорейшего ее изживания.

В конкретном виде чередование в новейшей истории России конъюнктур разного характера определяется следующим образом:

Можно считать, что «плановое хозяйство», в той форме, в какой оно существовало до сих пор и существует в настоящее время, не отменило явления конъюнктуры. В частности, внимательное изучение истории пятилетнего плана управомачивает к заключению, что план этот представляет собою не что иное, как организацию промышленного подъема, наметившегося без связи с ним. Не подъем был создан планом, но самый план стал реальностью потому, что с очевидностью обнаружились признаки подъема. Плановые наметки на 1927-28 операционный год были превзойдены. К моменту составления пятилетнего плана для всех хозяйственников сделалось несомненным наличие в экономике СССР резервов, о существовании которых они и не подозревали перед тем. В порядке констатирования факта нужно установить следующее: пятилетний план еще не знаменует собою преодоление стихийных начал хозяйства. Он сам в значительной степени порожден стихией.

Это не значит, что плановое хозяйство вообще бессильно воздействовать на стихию. Нет, оно может на него воздействовать. Но чтобы воздействие это было действительным, руководители планового хозяйства должны в полной мере отдать себе отчет в том, что конъюнктура отнюдь не отменена провозглашением «планового хозяйства». В ней есть некоторые непреходящие элементы. С нею нужно считаться, и задача заключается в том, чтобы влиять на нее. Руководители же нынешнего советского планового хозяйства очередной русский промышленный подъем приняли за переход в царство социализма, которому не будет конца. Страна дорого заплатит за эту ошибку.

Представители «генеральной линии», в своем увлечении волною подъема, уже сейчас бросили в дело все хозяйственные резервы, включая и ресурс инфляции, и тем самым обезоружили себя и страну перед лицом надвигающейся депрессии. Но из всего этого можно вывести и положительный урок. Разумно поставленное плановое хозяйство, способствуя промышленному подъему в момент стихийного его нарастания, должно, в то же время, сохранять в руках государства такие резервы, введение которых в дело в момент перехода к депрессии могло бы ослабить остроту этой последней.

Нельзя отрицать значения речи Сталина, произнесенной 23 июня 1931 г. с ее известными 6-ю пунктами, как попытки упорядочить стихийные явления промышленного подъема, в том виде, как они развертывались в этот момент в стране. Факты бесхозяйственности, полного забвения начал экономии и учета, безудержного оптимизма, которые описывал Сталин, отличительны и для капиталистических периодов подъема. Описание, данное Сталиным, лишний раз свидетельствует, насколько много общего в эпохах подъема, без отношения к тому, в капиталистических или социалистических формах они протекают. В такой момент «капитаны» государственной промышленности проявили, в условиях СССР, те же свойства, которые до них, в подобных обстоятельствах, проявляли капитаны промышленности капиталистической. И та же речь Сталина ярко свидетельствует о том, что руководители советского хозяйства начинают ощущать ограниченность ресурсов инвестиции, которыми они располагают. Депрессия в СССР наступит в тот момент, когда они дойдут до предела этих ресурсов.

Уже к настоящему моменту трудности, на которые наталкивается коммунистическая власть, огромны. Но строительство еще не приостановлено. Депрессия не началась. Промышленный подъем продолжается.

И возникает вопрос, как могло случиться, что эпоха широчайшего русского промышленного строительства развернулась как раз в то время, когда на всем романо-германском Западе возобладал жесточайший кризис. И он же явился начальным моментом кризиса в Европе и Америке.

Если до сих пор у того или иного беспристрастного наблюдателя еще могли быть сомнения в истинности основного Евразийского тезиса, характеризующего Россию, как особый экономический мир, то ныне сомнения эти рассеяны полностью. Совпадение глубокой депрессии на Западе со временем усиленного строительства в России даже не говорит, а кричит о том, что пути России (на этот раз пути движения ее экономических конъюнктур) пролегают по своей, особой линии. В этом совпадении с небывалой четкостью кристаллизуются обстоятельства, которые и ранее не могли не остановить на себе внимания экономиста. И до эпохи пятилетнего плана русские конъюнктуры проявляли некоторые черты независимости от конъюнктур Запада. Еще в условиях капиталистического хозяйства, европейский денежный кризис 1909 г. совсем не отразился в России. Перед тем Россия не знала подъема, отвечающего европейско-американской эпохе расцвета 1904-1907 гг. Почти не отозвался в ней и закончивший эту эпоху кризис 1907 г. Наоборот, сказавшийся в России в 1895-1896 гг. денежный (не общепромышленный) кризис не имел соответствия на Западе. Число примеров можно было бы умножить. Существенно подчеркнуть тот факт, что именно в эпоху пятилетки независимость русских конъюнктур от западных выступила на поверхность с особой ясностью. Давно намеченная Евразийцами характеристика России, как особого экономического мира, обогатилась новой и важной составной частью.

Русский промышленный подъем эпохи пятилетки куплен дорогою ценою. Промышленные расцветы, во многих случаях, обходятся не дешево тем странам, в которых они происходят. Иногда этой ценой является закабаление страны иностранным капиталом. Элемент поставления русской промышленности в финансовую зависимость от заграницы несомненно присутствовал в русском промышленном подъеме 1893-1899 гг. В меньшей степени он чувствовался в расцвете 1910-1916 гг. Ценой осуществления пятилетнего плана является сильнейшее сокращение народного потребления. В масштабах нашего времени, тот миллиард — другой золотых рублей, которые коммунистическая власть получила для осуществления своих целей в виде заграничных кредитов, не могут быть признаны решающими. Гораздо существеннее тот нажим на народное потребление, с которым связан финансовый план пятилетки, и о котором, в некоторых случаях, весьма откровенно говорят официальные документы. Величие строительства в стране и грандиозность лишений, ею переживаемых — эти факты не противоречат друг другу, но, наоборот, обусловливают друг друга. Средства для строительства небывалых в России размеров получены путем возложения на страну такого же масштаба лишений. Здесь действуют и рычаги налогового пресса, и принудительные займы, и политика высоких цен на промышленные изделия, диктуемые стране государством, выступающим в качестве производителя-монополиста.