СОДЕРЖАНИЕ ОБРАЗА
Церковь Вознесения в подмосковном селе Коломенском построена по заказу великого князя Василия III. Поводом для её создания, как считают, послужило рождение долгожданного наследника великокняжеского престола – будущего Ивана IV Грозного[1]. Иван Васильевич родился 25 августа 1530 г.[2] Церковь Вознесения «свершена» в (7040) 1531 г. и освящена 3 сентября (7041) 1532 г. митрополитом Даниилом[3].
Летопись недвусмысленно указывает, что «такова не бывала преже сего въ Руси», что позволяет считать Вознесенскую церковь первым шатровым храмом, прототипом всех последующих[4]. Необычность центрической композиции, вертикально устремлённого завершения и осознанное применение ордера позволяют считать её произведением итальянского зодчего. С.С. Подъяпольский высказал предположение, что им был Петрок Малой, известный как строитель московского Китай-города, земляных крепостей в Себеже и Пронске, Воскресенской церкви при Иване Великом в Кремле[5].
Важным аргументом в пользу итальянского происхождения мастера явилось обнаружение на каменной плите карниза четверика вырезанной даты арабскими цифрами: «1533». Расхождение в год с летописной датой Д.А. Дрбоглав объясняет тем, что писавший применил «пизанский» календарный стиль[6].
Однако констатация личности архитектора-иноземца далеко ещё не объясняет появления столь феноменальной постройки. Очевидно, ключ следует искать в «специфике заказа»[7], а именно в содержании образа, предписанного заказчиком. Это содержание должно было определяться мотивацией сооружения данной постройки. Если оставить неосновательные рассуждения о «прославлении земного события», останется два существенных мотива для создания храмов: молитвенное упование и благодарение Богу. В данном случае речь идёт о важнейшем вопросе как для великого князя лично, так и для государства в целом – о престолонаследии.
Если прав С.С. Подъяпольский, считающий «вероятной» дату начала строительства в сезон 1529 г., т.е. ещё до рождения наследника, мотив молитвенного упования выглядит особенно убедительно. Однако не снимается он и в случае закладки храма уже после рождения младенца – ведь тому ещё предстоит выжить, достичь совершеннолетия и благополучно занять престол. Как же выразилось это в символике форм Вознесенского храма?
Прежде всего, бросается в глаза непомерная высота внутреннего пространства по отношению к площади помещения. Затем – строгая центричность плана. И, наконец, необычайная, невиданная прежде форма завершения.
Общеизвестно значение сводчато-купольного завершения храма, как символа небес. Очевидно, этот образ возник из библейской метафоры, уподобляющей святилище небесам, как месту нахождения престола Бога (Исаия, 57, 15; Пс., 10, 4; 17, 10). Отказ от традиционной формы купола в пользу шатра должен был иметь весомую причину.
Прежде всего, уподобление небосвода шатру (и обратно) известно с глубокой древности. Бог «простёр его [небо] как шатёр для жития» [8]. Шатёр по-гречески – σκηνή. Этим словом в греческом тексте Библии названо первое святилище, устроенное Моисеем (Исх., гл. 25–28; 35–40). Таким образом, можно предположить, что церковь Вознесения была задумана как модель скинии Моисеевой. В частности, это подтверждается соответствием внутренней длины церкви (от восточной стены алтаря до западных дверей) длине скинии в 30 локтей (библейский локоть = 10½ вершкам ≈ 0,467 м).
Смысл такого уподобления заключается в предназначении Моисеевой скинии свидетельства – места, где Господь сообщал людям Свои откровения (Исх., 29, 42; 40, 35–37)[9]. Итак, архитектурные формы Вознесенского храма обусловлены его функцией: Василий III, в подражание Моисею, создал нечто вроде «оракула», приспособления для общения с Богом.
Не противоречит этому и посвящение храма. Одно из библейских значений слова έπαρστς = «восторг, мечтание, ожидание» (Иез. 24, 25)[10]. Связь с темой чадородия и наследия раскрывает ещё одно библейское значение слова «скиния»: «дом Давида, его династия» (Исаия, 16, 5; Амос, 9, 11)[11].
Итак, в функции прообраза (которая должна была перейти и на образ) находят объяснение все основные особенности архитектуры Коломенского храма: малая площадь помещения («святая святых»); обширное гульбище (двор скинии); центричность плана и устремлённость к небесам; наконец применение шатра как «аккумулятора Божественной энергии»[12]. Содержание образа – мистико-символическое (разумея символ как работающую связь).
Становится ясным и назначение «царского места» на гульбище, у внешней стены алтаря. Сидя на нём, царь Алексей Михайлович упражнялся в птицегадании. В дальнейшем хотелось бы выяснить, кто был автором столь своеобразной программы Вознесенской церкви (без сомнения лицо, хорошо знакомое с греческим текстом Ветхого Завета), и насколько сознательно воспроизводили Коломенский храм авторы его многочисленных реплик.
[1] Ильин М.А. Русское шатровое зодчество. Памятники середины XVI века. Проблемы и гипотезы, идеи и образы. М.: «Искусство». 1980 – с. 33, 35.
[2] ПСРЛ VIII, 273 (7039 – комета, 278)
[3] ПСРЛ VIII, 279, 280.
[4] Ильин М.А. Указ. соч. – с. 30.
[5] Подъяпольский С.С. Архитектор Петрок Малой / Памятники русской архитектуры и монументального искусства. М.: «Наука». 1983 – с. 46–50.
[6] Дрбоглав Д.А. Камни рассказывают… Эпиграфические латинские памятники. XV – первая половина XVII в. (Москва, Серпухов, Астрахань). М.: МГУ. 1988 – с. 17–21.
[7] Подъяпольский С.С. Указ. соч. – с. 46–47.
[8] См.: Ильин М.А. Указ. соч. – с. 36–37.
[9] См. так же: Дьяченко Григорий, протоиерей. Полный церковно-славянский словарь. М.1993 – с. 605–606.
[10] Там же – с. 89.
[11] Там же – с. 606.
[12] Важно, что шатёр раскрыт в интерьере практически на всю высоту, что резко отличает его от фальшивых шатров XVII века, скрывающих помещение, перекрытое низким потолком.