ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА. Вечная весна в одиночной камере

Архив 2004 - №11

Начало нынешнего века для рок-н-ролльной России — пора юбилеев. Маститые музыканты один за другим справляют N-летия своих групп, принимают поздравления с личными круглыми и солидными датами. Для кого-то это повод для торжества, для кого-то — время подведения итогов. Кто-то уже стар, а кто-то вечно молод... И только ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА, как обычно, выламывается из общего ряда, и 20 лет со времени ее основания (как и 40-летие Егора Летова) не воспринимаются умом и не ощущаются душой. И как дата, и как повод, и как факт. Причин абстрактности для ОБОРОНЫэтих юбилейных цифр — несколько, и ни одна не главнее другой. Можно сказать, что квинтэссенция активности группы и ее наибольшего влияния вместилась, по сути, всего лишь в 5 лет: с момента легендарного и скандального выступления на I Новосибирском рок-фестивале весной 1987 года (которое в дальнейшем дало повод повторять в самых разных контекстах расхожую формулу: “Настоящий панк в России существовал всего 25 минут”, — даром, что формально это была вовсе не ОБОРОНА, а Егор Летов + музыканты дружественного ПИК & КЛАКСОНА) — и до выхода в середине 1992-го последнего великого альбома “Сто Лет Одиночества” (и это опять — на этот раз уже — была не ОБОРОНА, а проект ЕГОР И ОП...ДЕНЕВШИЕ). Дробность периодов и мозаичность названий и составов затрудняют подсчеты, но ни до, ни после этих пяти лет ГРАЖДАНСКУЮ ОБОРОНУ не любили столь истово и не преследовали столь яростно, не вгрызались так глубоко в персону и идеи Летова, не поднимали его на щит и не винили во всех представимых грехах. Вот и еще одна причина неявности юбилейных скруглений: дотошные исследователи и упертые любители легко перечислят все альбомы и ПОСЕВА, и КОММУНИЗМА, и других Летовских проектов, назовут имена, фамилии и прозвища всех музыкантов, не-музыкантов и просто сочувствующих, кто входил когда-то в состав ГО или околачивался поблизости, — но, по большому счету, ГРАЖДАНСКАЯ ОБОРОНА всегда приравнивалась лишь к нему, к Летову, и ни к кому больше. И это абсолютно верно, и любая статья о группе неминуемо превращается в исследование личности и деяний ее основного столпа, потому что даже идеи, заимствованные Летовым у кого-то иного, неизбежно перекраивались им под себя, многократно усиливались и широко транслировались от его собственного лица. Дело тут не в неоспоримом лидерстве Егора в рамках любого из известных бэндов, к которым он имел отношение, не в его таланте и харизматичности, и даже не в той убедительной мощи, с которой происходила трансляция. Дело в том, что Летов для большинства — от рядовых фанатов до мудрейших критиков — всегда был, прежде всего, именно что носителем идеи. Не музыкантом, не певцом, не поэтом, не исполнителем — нет, идеологом. Почитайте статьи, сравните интервью (и того, и другого — море разливанное): сколь немногие рассуждают и спрашивают Егора об искусстве! Постоянный рефрен, какой-де Летов начитанный и образованный, и какая у него огромная коллекция пластинок — лишь антураж, сотрясение воздуха, повод для странноватого мостика к тому, что с умным человеком и говорить надо об “умном”, то есть о политике, философии, социологии, религии... Может, оно и верно; может, подвох в том, что музыкальные вкусы Летова далеко не всем понятны (кроме пресловутой советской эстрады 50-60-х, в его личном топе значатся группы, которые знает не так-то много народу, а коль знает, так не слишком-то в них врубается); да только четко вырисовывается вывод, что на протяжении всех этих лет Егор был — и остается, и это третья причина, если возвращаться к ним, — не более чем символом. Символом чего, — каждый выбирал по себе: панк-рока, анархии, андеграунда, суицида, протеста, антикоммунизма, коммунизма... А человек-символ может быть героичен или жертвеннен, свят или проклят, — только вот подлинным, реальным человеком ему быть не должно. Потому Летова на концертах не слушают, а воспринимают и созерцают, и рвутся на сцену, чтоб пощупать миф, а не прикоснуться к теплой, настоящей руке; потому всякий знает наизусть пяток песен ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ, и любит покричать их по нетрезвому делу под худо настроенную гитару, и поскандировать “Панки, хой!”, — но мало кто берет на себя труд понять, про что, собственно, повествует песня “Все Идет По Плану”, и по какой такой причине батюшка Ленин разложился именно на плесень и липовый мед, — и что это за дома, полные розовых людей, отчего вечность пахнет нефтью, и каким образом злая собачка умерла восвояси, безусловно являясь к тому же тринадцатым апостолом. И спрашивают: “Егор, что ты думаешь о...”, а не “Егор, а почему?..” Потому что потому. А ведь в лучших своих интервью Егор Летов — Игорь Федорович Летов, младший брат знаменитого авангардно-джазового саксофониста Сергея Летова, ценитель и литературы, и поэзии, один из любимых писателей коего Достоевский, а поэтов — Введенский, — рассказывает интереснейшие вещи именно об искусстве: об атональности как способе организации музыкальной ткани, о разнице между английским и американским видением рока, о психоделии и ранних гаражниках, о своем понимании литературных текстов, — рассказывает с удовольствием, увлечением и знанием дела, с радостью от того, что его в кои-то веки спросили об этом. И пусть он никогда не оперирует самим термином “искусство”; пусть творчество для него — прорыв, скачок в неведомые дали, ниже кладбища, выше солнышка, и поэзия — езда в незнаемое (словами также любимого им Маяковского), и процесс писания песен, музыки — шаманство, медитация, прямой контакт с космосом (любовь, кстати, — тоже); пусть натуральная звуковая грязь всегда была ему ближе отточенности музыкальных изысков, а неумение играть и петь не причислялось к человеческим недостаткам; пусть для него вершина в оценочной шкале творений характеризуется словом “Настоящее” (всегда с большой буквы), да и рокер, в его понятиях, — нелюдь, то есть не-человек, а значит, существо вне любого прикладного контекста... Пусть так. Но ведь невозможно не заметить, что Летов — отличный, талантливейший мелодист! Косвенным признаком этого служит та самая популярность его песен мимо понимания текста, которая приводит и к хоровому пению в подворотнях, и к серии Трибьютов — благодарный материал, как правило, убитый чужим воплощением, потому что мало написать хитовую песню, надо ее уметь и спеть, и сыграть, и осмыслить, и понять... У Летова превосходный голос: можно послушать и авторский сольник “Вершки И Корешки”, и фирсовскую акустическую запись “Русское Поле Эксперимента”, чтоб, отвлекшись на время от фирменных Летовских форсажей, надсадного крика и яростного ора, услышать роскошный глубокий голос, большой диапазон, способность тонко интонировать... Знаю людей, могущих снимать вокальную манеру Летова достаточно близко к оригиналу и даже исполнять полноценную программу из его песен, — они всегда, коли уж берутся за “Русское Поле” или “Мясную Избушку”, ставят эти песни последним номером: после них голос садится примерно на сутки. Летов иной раз поет эти громадные, тяжелейшие не только для восприятия, но и для исполнения вещи в середине программы, — поет запросто, и его хватает еще на час... Летов — интереснейший автор: не только умелый коллажист, но и новатор, выработавший на основе изначально чужих поэтических приемов собственную манеру письма, свой особенный язык: мало что в песнях и стихах, но и в устной и письменной речи (особенно это видно в тех его интервью, которые он посчитал нужным взять сам у себя); за исследования его творчества пока брались немногие (Алексей Курбановский, например), и оно еще ждет своих диссертантов.
Или не стоит, может быть, поверять алгеброй гармонию? Искать смысл, сравнивать словесные конструкции и мелодические линии, выискивать прототипы и отсеивать оригинальные находки? Все равно ведь приходится констатировать, что главное, что привлекает и будоражит в Летове, — это его личность. Его энергетика — сценическая, прежде всего. Его уникальный драйв, который распределяется среди внимающих по двум отчетливо раздельным потокам: негатив и позитив, некрофилия и оптимизм, суицидальность и жизнеутверждение. Чернушный вариант почему-то всегда всасывался более жадно и смаковался с наибольшей тщательностью. С цитатами, примерами и упреками. Обильность инвектив в его текстах была предметом восхищения эстетствующей богемы (которая по той же причине сейчас обожает ЛЕНИНГРАД) и городской шпаны (у коей в кумирах равнозначно гулял СЕКТОР ГАЗА). Особенно на ура лихие рефрены вроде “Пошли вы все на х...!”, “Винтовка это праздник, все летит в п...ду!” или “Все в порядке, за...бись!” шли в середине-конце 80-х — как символ перестроечной свободы или, соответственно, непростительной вседозволенности; это было необычно, эпатажно, круто. Не так-то просто было разглядеть, что для Егора-поэта, Егора-песнетворца мат всегда оказывался всего лишь одним из средств выражения чувств и описания состояний; слова в ряду слов, откуда в нужный момент берется единственно нужное, максимально достоверное в требуемом контексте: пограничные состояния (надо ли говорить, что в те времена гонений они были для Летова постоянны?) описываются пограничной лексикой. Максимально острая часть дома — громоотвод. Когда на тебя рушится стена, едва ли ограничишься слабым “увы”. Надо еще помнить, что древнейший смысл мата — сакральность: это слова-заклинания, слова, описывающие потаенное, смутное, скрытое, запретное. И она из главнейших функций Летовских песен — медитация, ритуал, шаманизм, заклятие духов, если угодно. Связь с космосом, с иными структурами бытия. Это особо заметно в альбомах “Прыг-Скок” и “Сто Лет Одиночества”, где и музыка от линейного мелодизма уходит в психоделику, размывается стеной звука, и текст отсылает к древним заклинаниям-заговорам, но и в ранних песнях и программах медитативность тоже есть, она просто не так явна. И классические альбомы ОБОРОНЫ1988 года (пост-панк-готические, однокрасочные), и столь же хрестоматийные 1989-го (почти нойзовые, нарочито грязные), — все притапливающие валом звука мелодические линии и заставляющие мучить воображение в тщетной попытке разобрать текст — из этой истории. Да и ранние КОММУНИЗМЫ, коли уж на то пошло, сделаны в этой же технике, сродственной самодельной практике сосредоточенного повторения любого слова раз сто подряд: тогда это слово неизбежно станет абсурдным, новым, лишенным въевшегося смысла. В КОММУНИЗМАХ бралось “расширенное слово” (советская эстрадная песня, пропагандистское стихотворение, трибунная речь) — и проговаривалось, пропевалось, воспроизводилось именно на уровне медитации с целью вывернуть наизнанку и показать суть. Суть часто оказывалась нелепа, но еще чаще — страшна: в поздней, совсем не смешной “Хронике Пикирующего Бомбардировщика” изначально благостный книжный фрагмент про пойманного и съеденного Мересьевым ежика одной лишь интонацией заставлял трястись от отвращения и ужаса. Летов на сцене (с группой) в тот период — чистый шаман: то дикие метания и падения, то странная, не вяжущаяся со смыслом песни, угловатая, безумная пластика, кружения по периметру подобно зверю в невидимой клетке, — двинулось тело кругами по комнате, без постороннего усилия, само по себе...
То, что пугает, неизбежно связывается с разрушением, а пуще того — со смертью, которая страшит всех без исключения. Летов — анархист, Летов — певец суицида: привычные ярлыки. Только анархистом в русском понимании он, в общем-то, никогда не был. Что такое бунт в исконной народной интерпретации? “Царя-батюшку грохнуть, царицу-матушку трахнуть”, — и на их место сразу же посадить своих выдвиженцев, установить новый порядок. Не выходя за рамки тоталитаризма. “До основания, а затем...”. Для Летова-творца “затем” нет никакого стройного внешнего плана, а внутреннее движение, направленное вечно “за флажки”, за все известные измерения — путь более Бодхисаттвы, чем батьки Махно (стоило бы поразмыслить на тему, каким образом Летов, пользуясь почти теми же источниками и даже приемами, что и Гребенщиков, пройдя весьма похожими тропками, достиг совершенно иных результатов). Что до суицида, то бесстрашие перед ликом смерти не означает ее воспевания. “Лишь калитка по-прежнему настежь, лишь поначалу слегка будет больно” — да, но возврата все равно нет. Егор не пугает, но и не прельщает (“покончить с собой — уничтожить весь мир”: истинно людская правда), в его песнях смерть стоит в одном строгом ряду со всеми прочими проявлениями органической жизни, и тем самым лишается своей жуткой особости. Смерть везде, — значит, ее нет. Если кто-то умер у тебя на глазах, а ты остался таким же, как и был, — значит, ты ничего не понял ни про жизнь, ни про смерть. Надо осознать постоянное, неизбывное ее присутствие, чтоб перестать мучиться бытовыми проблемами и всем прочим, не относящимся к эволюции души. Закончить, наконец, выдавливать в себе раба, и начать раба в себе отрицать. Это тоже свобода. И способ ее достижения у каждого свой, но расплата за обретение всегда одна и та же — одиночество. Не только непринадлежность к толпе, но и невозможность иметь друзей. Близких людей. Любимых. Нормальная судьба всякого большого художника. Обыденный его крест. А строчки из песен в обвинение или оправдание можно приводить любые. Ведь интерпретация тоже сугубо индивидуальна, и каждый берет свое там, где видит свое. Недаром одна из самых частых песенных цитат из Летова — “Я иллюзорен со всех сторон”, а из других источников — выработанная кем-то формула: “Что такое Егор Летов, не знает никто”. Я не проницательнее других, я тоже не знаю. И можно ли препарировать живого человека? Но артист всегда публичен — в этом тоже его одиночество, — и, если незауряден, обязательно подвергается искуствоведческой вивисекции (не говорю о жизнеописательной, часто творимой презренными методами папарацци). Насколько корректной и беспристрастной, — это зависит уже не от него. Если говорить о духовном росте, об эволюции Летова-художника, то, анализируя альбомы от первых к последним, можно заметить удивительную вещь: Егор живет наоборот. Совершая постоянные прыжки от частного к общему, от мира к надмирному, от быта к бытию, снимая с себя оболочку за оболочкой, слой за слоем. Первые 10 лет это движение шло со всё возрастающей скоростью. Взросление на совковых реалиях, эпатаж, политический памфлет, нигилизм — ПОСЕВ, ранняя ОБОРОНА — пролетает резко и проходит без осложнений, как ветрянка, оставив, возможно, лишь два-три струпа на теле. Стоп! Наступившая взрослость, не помедлив, начинает разматываться назад, отрабатывая и отбрасывая все мифы всевозможных возрастных этапов, в том числе социально обусловленных. За пару лет от себя отстреливается “Хроника...” как настоящая война с ее психологией и мифологией, и “Солдатский Сон” как война понарошку, глупые дембельские песни, магией голоса поднятые до реальных, больных чувств... обе войны прожиты не в реальной жизни, но обе — всерьез. Отработаны, взвешены, отмерены и разделены. “Лет Ит Би” — хипповая, уличная юность, светлая, наивная и прекрасная, с прозрачной музыкой и мантрой про Бетти и Джека на коллективно-бессознательный мотив “Lady In Black” URIAH HEEP, выламывающейся в дворовую “Стоп Для РОЛЛИНГ СТОУНЗ” — тоже про войну, но уже ненастоящую, мальчишески романтизированную. Выход в позднее детство — еще всего лишь внешнее, знаковое. Но и эту шкуру — долой, и дальше идет “Прыг-Скок” с подзаголовком “Детские Песенки”: Маленький принц из сказки для взрослых, плюшевый мишутка и червячки из детских снов, “на цыпочках подкравшись к себе, я позвонил и убежал” — детство надо трогать лишь так, ибо оно хрупко и непознаваемо: среди детей нет аналитиков, — и весь этот цветной мир (раньше красок не было, песенный мир Летова казался черно-белым с редкими привнесенными вкраплениями неуместных цветов) обрамлен языческими, шаманскими, психоделическими вещами-заговорами-заклинаниями “Про Дурачка” и “Прыг-Скок”, — и частное человечье детство тем самым обращается в зарю всего человечества. И далее — “Сто Лет Одиночества”: через мучительную потерю Янки, как защита, и обрыв, и реквием (не только “Офелия”, но и весь альбом, если вслушаться) — падение в эмбриональное состояние. “Первый срок отбывал я в утробе, ничего там хорошего нет” у Высоцкого и “Вечная весна в одиночной камере” у Летова — это об одном и том же, хотя и очень по-разному. После этого, последнего броска — какие слои снимать, куда выпадать дальше? Только в новое рождение, другую жизнь...
Многие помнят шок от политической переориентировки Летова в 1993-94 годах, от его “Русского прорыва”, публичных речей, новых сподвижников и деяний. Многие тогда от него отвернулись. Кто-то увидел в нем предателя воспитанных им же идеалов анархии и протеста; кто-то недоуменно осознавал, что строчки “при коммунизме все будет за...бись” и другие подобные теперь нужно воспринимать не как изощренную издевку, а в буквальном смысле; кто-то посчитал, что Егор “продался” и занимается саморекламой... Я не собираюсь его защищать и толковать лишь в его пользу то, что он тогда говорил и делал: за все, что не касается мистических сторон бытия, человек может и должен отвечать сам. Но почему-то никто не додумался сопоставить этот непонятный период с возрастом Летова. На пороге тридцатилетия человек часто обнаруживает в себе творческий спад, мучительно переоценивает жизненные ценности, сомневается в правильности избранного дела, ищет новые пути самореализации. Из метафизической утробы Егор вывалился вот в такую свою новую жизнь; не научившись еще заново творить, не найдя пока нового себя, направил силы, энергию, мысли, требующие выхода, вот в это русло. Да, конечно, все мы в ответе за тех, кого приручили, но вспомним еще раз о том, что творчество людей, подобных Летову, крайне индивидуалистично (и поэтому ему в середине 90-х так плохо удавались массовые гимны и марши): для тех, кому в ОБОРОНЕ кач важнее смысла, политические метаморфозы Егора не стали определяющими, а рефлексирующие чистоплюи вообще-то должны бы уметь обходиться без духовных подпорок в лице музыканта, только что пережившего острейший возрастной и творческий кризис. Егор выбирался из него долго, поэтапно и медленно. Темп взят совершенно иной, разгон идет вовсе не со старта. “Солнцеворот” и “Невыносимая Легкость Бытия” — альбомы с чрезвычайно откровенными названиями, но по наполнению и силе не идущие ни в какое сравнение с предыдущей парой. Тщательная работа над реставрацией и изданием старого материала: воссоздание и анализ былого себя. “Звездопад” — меланхоличный сборник кавер-версий. Зарубежные гастроли как проба на излом. Снисходительное разрешение на Трибьюты как один из методов посмотреть со стороны на былое своё. Интервью Летова последних лет посвящены творчеству; недавние его музыкальные эксперименты (например, альянс с братом Сергеем) демонстрируют зрелость. Долгожданный новый альбом с как всегда многозначительным названием “Долгая Счастливая Жизнь” вышел в юбилейное полугодие. Можно искать и находить в этом любую символику. И вообще что угодно. Егор Летов все равно будет делать только то, что он может, хочет и способен делать.
И на все вопросы отвечать: всегда живой.

Екатерина Борисова

СЛОЖНЫЕ ПРОСТЫЕ ВЕЩИ

Самым сложным в жизни нередко оказывается самое простое... По тому узнают все, что вы Мои ученики, если будете иметь любовь между собою (Ин 13:35) — говорит Христос. Казалось бы, разве сложно любить любящих нас? Однако много ли мы найдем учеников Христа, если посмотрим на тех, кто сегодня называет себя православными христианами? Не хочу изображать из себя ни сердцеведа, ни социолога и пытаться назвать количество, но у меня есть ощущение, что не так много, как хотелось бы. На основании чего можно сделать такой вывод? На основании другой евангельской максимы: По плодам их узнаете их (Мф 7:16). Каковы плоды нашего братского общения? Какие чувства мы проявляем друг к другу?

Я часто задумываюсь: что испытывает «внешний», интересующийся, сомневающийся или скептически настроенный по отношению к Церкви человек, когда он, например, заходит на православный сайт? Что он там прочитает? И понимаю: все что угодно, а по большей части все, что неугодно и никоим образом не должно здесь появляться по законам Божеским и человеческим. Например, стихотворение сомнительного литературного качества и такого же сомнительного содержания, осуждающее погибших в ночном клубе в Перми. Понятно, что место и времяпрепровождение — не самые приличествующие верующему человеку. Но принять такое глумливое отношение к погибшим мучительной смертью совершенно невозможно. Потому что именно любви — той, без которой я медь звенящая и кимвал звучащий (Кор 1:13), — в этих стихах нет, как нет и элементарной порядочности, и простого чувства сострадания, которое отличает человека от не-человека.

Еще на православном сайте можно встретить постоянную междусобойную ругань многочисленных участников так называемой православной блогосферы. Состояние ее и уровень можно нередко оценить таким хлестким выражением: «Самая главная проблема православных — это то, что каждый из них считает себя “самым православным” и плюет на всех остальных». Западные христиане по аналогичному поводу говорят: «Пытаются быть лучшими католиками, чем папа». Что ж, нас и этим не удивишь: критическое отношение к священноначалию, как говорится, «входит в меню» этих бурных препирательств. А наша отечественная поговорка хотя и имеет более общий характер, но от этого не менее выразительна: говорят, что есть люди, которые стараются бежать впереди паровоза. Уже понятно, что добром это не кончается.

Вспоминаю признание одного своего знакомого по поводу его неофитского прихода в Церковь: «Постился так постился, перед Причастием неделю ничего не ел, всех осуждал...» Очень точное описание некоторого состояния. Мой знакомый вспоминал об этом с грустной иронией, но ведь далеко не у всех это проходит с неофитством: человек нередко в подобном состоянии каменеет и даже бронзовеет — тоже хорошее русское слово, обозначающее отношение к себе, любимому, как к памятнику. С одной стороны, неофитство — это горение, а к горению мы все призваны, и в неофитстве человек по-настоящему горяч, а не холоден или тепл. Но, с другой стороны, это не означает, что он безошибочен; скорее наоборот — неофиты ошибаются на каждом шагу, и все дело в том, чтобы на своих ошибках они учились, а не возводили бы их в догму. Иными словами, очень важно, чтобы горение не переходило в обжигающее уничтожение всех вокруг. Горение веры — это не напалм, которым уничтожаются люди, их поступки и мнения. Это прежде всего выжигание греха в самом себе.
Самыми сложными порой оказываются самые простые вещи... Бывает так: два человека говорят одно и то же. Но одному ты веришь, а второму, хоть тот и говорит красивее, — нет. Почему? Да потому, что сам он так не живет! И в своих поступках не следует тому, о чем говорит. Но есть разница: или человек смиренно и глубоко осознает свое недостоинство, или он убежден, что может быть выше того, что считается обязательным для прочих. Такое двоедушие святые подвижники-исихасты приравнивали к лжепророчеству.

А между тем критерий возрастания христианина очень прост. Можно даже не рассуждать о ступенях духовного совершенства, соразмеряясь с «Лествицей», а просто посмотреть, меняется ли человек (и немаловажно при этом, как он меняется). Становится ли он более добрым, более великодушным, более честным, более сдержанным, более рассудительным, более чутким к нуждам других, более неприхотливым в своих потребностях? Менее упрямым, менее корыстным, менее капризным?

Митрополит Сурожский Антоний как-то сказал: «Я очень нехороший человек, но все, что я говорю о Боге, — правда». В этом все: и убежденность в своей вере, и искреннее, непоказное понимание своей греховности, и невозможность осуждения кого бы то ни было, и уважение к собеседнику, выражаемое в спокойном, ненавязчивом изложении своей позиции. Как бы нам суметь хоть чуть-чуть перенять такое отношение? В скобках позволю себе напомнить замечательное выражение Блеза Паскаля о том, что есть два типа людей: праведники, считающие себя грешниками, и грешники, считающие себя праведниками.

Самыми сложными являются самые простые вещи. Но они же — самые важные.

12.03.2010 Грузинским заключенным, не совершавшим тяжких преступлений, будет дана возможность отбывать срок наказания в монастырях, занимаясь общественно полезным трудом.

Соответствующий меморандум был оформлен 12 марта в Грузинской Патриархии, сообщили в главной прокуратуре Грузии. Документ подписан представителями Патриархии, прокуратуры и министерства исполнения наказаний, пробации и юридической помощи.

Согласно подписанному соглашению, в случае посредничества со стороны Церкви постоянно действующая комиссия при главной прокуратуре Грузии и министерстве исполнения наказаний будет учитывать рекомендации патриархии в вопросе предоставления заключенным возможности отбывать срок наказания вместо тюрем в монастырях.