Битва на Шелони нанесла тяжелый удар по боевому духу новгородцев. Здесь потерпел поражение «весь великыи Новъгород», были уничтожены его лучшие воины (38, 155).
По сообщению московского летописца, на берегу Шелони осталось лежать около двенадцати тысяч новгородцев; более двух тысяч было взято в плен. Многих догнали и пленили во время преследования, которое продолжалось целый день. В «кошевных вьюках» разбитого войска москвичи обнаружили и экземпляр «докончания» Новгорода с королем Казимиром IV— вещественное доказательство новгородской «измены» (38, 155).
После битвы князь Холмский поспешил отправить Ивану III гонца с известием о победе и с найденной у новгородцев злополучной грамотой. Этот гонец — «сын боярский» Иван Васильевич Замятия — нашел государя в погосте Яжелбицы, в верховьях реки Полометь, — том самом, где в 1456 году Василий Темный заключил мир с новгородцами.
Расположенный в 120 верстах к юго-востоку от Новгорода, этот погост был важным в стратегическом отношении местом. Иван III с братьями Юрием, Андреем и Борисом и с основной частью своего войска не случайно стал в Яжелбицах. Отсюда разветвлялись две дороги: северная, пролегавшая вдоль рек Холовы (левого притока Меты) и Меты, мимо старинных сел Крестцы и Бронница, и северо-западная, уходившая также по нескольким рекам в сторону Русы. (Водный путь обычно повторяла дорога, идущая вдоль берега реки или озера. Зимой водный путь превращался в ледяной, санный.) Река Полометь, на берегах которой раскинулось село Яжелбицы, — правый приток Полы, а та, в свою очередь, — правый приток Ловати, несущей свои воды в озеро Ильмень. Спустившись верст 7 вниз по Ловати от устья Полы, можно достичь устья реки Полисть — левого притока Ловати, на которой верстах в 20 выше по течению расположена Руса. Таким образом, с этой стоянки Иван в зависимости от изменений обстановки мог двинуть свои полки в любом направлении. Отсюда удобнее всего было координировать действия нескольких ратей, движущихся на Новгород с юга и юго-востока по разным маршрутам.
В ту эпоху радостные события увековечивали постройкой храмов в честь святого, память которого по церковному календарю — месяцеслову — приходилась на день, когда случилось это событие. Князь Иван, узнав о фантастической победе на Шелони, дал обет выстроить в Москве храм во имя апостола Акилы, «единого от 70» (то есть одного из семидесяти учеников Христа). Память его праздновалась 14 июля. В свою очередь, князь Холмский и его соратники дали обет построить храм во имя Воскресения Христова, так как 14 июля было воскресным днем. Оба храма вскоре были возведены как приделы у Архангельского собора московского Кремля.
Обдумав сложившуюся после битвы на Шелони обстановку, Иван III покинул Яжелбицы и направился в Русу. Уже с дороги он отправил гонцов к псковскому войску с повелением поскорее идти на соединение с москвичами.
24 июля 1471 года великий князь прибыл в Русу. Сюда уже привезены были трофеи и пленные, доставшиеся москвичам на Шелони. Огромный новгородский «полон» Иван III разделил на три категории. В первую, самую многочисленную, попали «мелкие люди», которых он приказал отпустить. Прославляя милосердие великого князя, они разбежались по домам. Ко второй категории были отнесены люди из среднего и высшего слоя новгородского общества. Их Иван «послал на Москву, да велел их вметати в тюрму». Третья, немногочисленная группа пленных состояла из предводителей новгородских войск. Дмитрий Исакович Борецкий, Василий Губа Селезнев, Еремей Сухощек, Киприан Арзубьев были приговорены к высшей мере наказания — «казнити главною казнью новогородскых посадников за их измену и за отступление» (31, 290). Других представителей той же группы — Василия Казимира, Кузьму Григорьева, Якова Федорова, Матвея Селезнева, Кузьму Грузова, Федота Базина велено было отвезти в Коломну и там держать в темнице в цепях. Источники упоминают и о том, что некоторых знатных пленников Иван повелел бить кнутом (12, 437).
Суд над новгородцами был скорым. Над головами всех пленных, словно дамоклов меч, нависало роковое слово «измена». С самого начала конфликта с Новгородом великий князь не уставал подчеркивать, что он чтит «старину», согласно которой Новгород — «вотчина» великих князей Владимирских. И как всякий вотчинник, он имеет неоспоримое право следить за порядком в своей вотчине и наказывать виновных в их нарушении. Вынося свой приговор, Иван III, несомненно, учитывал, какую роль играл тот или иной боярин в политической жизни Новгорода в предшествующие годы. Московская разведка издавна имела на Волхове своих людей, через которых великий князь досконально знал все городские дела.
Не задерживаясь в Русе, Иван III поспешил дальше на север, к Новгороду. Путь его лежал по левому берегу озера Ильмень. Однако далеко ехать ему не пришлось…
Известие о захвате москвичами Русы и о поражениях новгородских войск повергло Новгород в смятение. Однако поначалу среди горожан возобладало стремление продолжать борьбу. Ожидая, что Иван III со своим войском скоро подступит к городу, новгородцы предпринимали обычные меры на случай осады. На башни, распугивая ворон и голубей, поднялись дозорные. На улицах и по стенам появились караулы. Были сожжены все деревянные строения вокруг Кремля: их бревна при штурме могли быть использованы для «примета» под стены. Многие поколения новгородцев укрепляли свой город, возводя вокруг него каменные стены с могучими башнями. Однако в отсутствие постоянной опасности укрепления ветшали и обрастали всякого рода мирными сооружениями. Теперь их срочно приводили в боевой вид, безжалостно уничтожая хижины.
Спасаясь от бедствий войны, в Новгород сбежалось множество людей. Цены на продукты питания немедленно взлетели, а сами продукты стали исчезать с прилавков. «И много бысть новгородцемь пагубы: и хлеб дорог, и не бысть ржи на торгу в то время, ни хлеба, толко пшеничный хлеб, и того по оскуду» (12, 406). Словно в насмешку над бедняками на торгу продавался один лишь непомерно дорогой пшеничный хлеб, тогда как привычный ржаной исчез совершенно. Вкус хлеба стал вкусом ненависти. «Тогда потребители ржаного хлеба поднялись на потребителей пшеничного, укоряя их за то, что они привели великого князя на Новгород», — писал С. М. Соловьев (146, 20).
Наряду с недовольными дали о себе знать и прямые изменники. Некий Упадыш со своими единомышленниками тайно вывел из строя пять пушек на городской стене, забив им в стволы куски железа. Предателя поймали и казнили. Однако действия московской «пятой колонны» на этом, конечно, не закончились…
В этой обстановке архиепископ Феофил решил пойти по испытанному пути: вступить в переговоры с разгневанным великим князем и откупиться от него заветным новгородским серебром.
27 июля князь Иван приблизился к устью Шелони. Отсюда оставалось всего верст 50 до Новгорода. Один дневной переход — и победоносная московская рать встанет под стенами непокорного города. Туда же подойдут и полки, отправленные другими дорогами. Кажется, достаточно одного усилия, чтобы разгромить Новгород и окончить войну небывалым триумфом.
Однако Иван III устоял перед искушением. Московские воеводы и их союзники псковичи остановились, не дойдя до Новгорода каких-нибудь 20 верст, и стали лагерем между погостами Коростынь и Буреги (170, 189). О причинах такого решения историки говорят по-разному. Н.М. Карамзин объяснял его осторожностью Ивана III: «Мы видим здесь действие личного характера, осторожной политики, умеренности сего властителя, коего правилом было: не отвергать хорошего для лучшего, не совсем верного» (89, 193). А. Е. Пресняков полагал, что великий князь опасался новым наступлением сплотить новгородцев и дать им шанс на успех: «В этом можно усмотреть определенный политический расчет. Великий князь Иван был силен перед Новгородом его внутренними раздорами, и не было в интересах великокняжеской политики скреплять согласное объединение новгородцев поспешным и слишком резким давлением» (132, 434). Как бы там ни было, безвестная дотоле Коростынь стала вдруг историческим местом. Одновременно с Иваном сюда прибыли на судах по озеру и новгородские послы во главе с нареченным владыкой Феофилом для переговоров о мире. Близ Коростыни великий князь простоял 14 дней, «управляя новогородцев» (31, 291; 41, 185). В воскресенье 11 августа был заключен Коростынский договор — ключевой документ, подводивший итог всей московско-новгородской войне 1471 года.
Коростынский договор по форме очень напоминает Яжелбицкий договор, заключенный Василием Темным с Новгородом в 1456 году. Условия, выдвинутые победителями, оказались неожиданно мягкими: новгородцы присягали на верность Ивану III и обязывались в течение года выплатить ему контрибуцию — 15 с половиной тысяч серебряных новгородских рублей. Внутреннее устройство Новгорода оставалось прежним. Волок Дамский и Вологда окончательно переходили к Москве. Новгородцы клялись не искать политической, военной или церковной связи с Литвой. Иван возвращал большинство новгородских пленников, находившихся при нем или уже отправленных в Москву (5, 45–51).
Вся соль Коростынского договора состояла в признании Новгорода «вотчиной» великого князя Московского, а самого Ивана III — высшей судебной инстанцией для горожан. Причем все это представлялось как соблюдение «старины» — важнейшего принципа в системе ценностей средневекового человека. Союз Новгорода с королем Казимиром или литовским митрополитом, напротив, был вопиющим отступлением от «старины». Уже два года Иван методично вдалбливал эту новую идею в головы непокорных новгородцев. Его стратегический подход к новгородской проблеме заключался в том, чтобы, не меняя внешних форм городской организации — ибо люди очень болезненно относятся именно к исчезновению привычных внешних атрибутов власти, исподволь изменить ее суть. А когда новая суть, в свою очередь, станет привычной, — не составит большого труда придать ей и соответствующие внешние формы.
На переговорах с Новгородом не были забыты и интересы союзников Москвы — псковичей. Их ополчение стояло неподалеку от Коростыни, в местечке Княжичи. Они не успели отличиться в военном отношении, однако своими действиями доказали полную лояльность Ивану III. Такая позиция, конечно, заслуживала поощрения. В московский лагерь 31 июля прибыла псковская делегация во главе с посадниками Тимофеем Власьевичем и Степаном Афанасьевичем и князем Василием Федоровичем Шуйским (31, 291). Им разрешено было начать собственные переговоры с новгородскими послами, в результате которых был заключен договор «по псковской воли», более выгодный для Пскова, чем прежний.
В последний день своего пребывания у Коростыни, 13 августа 1471 года, Иван III простился с новгородскими послами (31, 291). Они уехали обратно в Новгород, где в присутствии московского боярина и воеводы Федора Давыдовича Хромого (соратника князя Холмского) должна была состояться церемония присяги горожан на верность великому князю. Помимо этого, боярин должен был проследить за сбором и доставкой в Москву в установленные сроки новгородской контрибуции.
Возвращаясь из новгородского похода, государь получил радостную весть. 27 июля московская рать (состоявшая из ополченцев из Устюга и Вятки) под началом воеводы Василия Федоровича Образца нанесла поражение новгородцам в сражении на Северной Двине. (Новгородская рать также была составлена главным образом из жителей новгородских владений в Подвинье.) Предводитель новгородского войска князь Василий Васильевич Гребенка Шуйский был ранен в бою и с остатком своих людей ушел в Холмогоры. Борьба за власть в богатом пушниной Подвинье издавна являлась важнейшей частью московско-новгородских споров. Победа Василия Образца давала Ивану III новую «точку опоры» для укрепления своих позиций на Двине. Однако окончательный переход этих земель под власть Москвы произошел лишь в 1478 году.
Не задерживаясь более в Новгородской земле, Иван III поспешил обратно. Князя переполняли радость и гордость. Наверное, ему хотелось поскорее услышать ликующий звон кремлевских колоколов и высокопарные речи архиереев, увидеть счастливые лица матери и сына. В конце концов, теперь он имел полное право на все это. Он отомстил за унижения отца. Перед ним встал на колени Господин Великий Новгород. А главное — он сумел благополучно проплыть между Сциллой и Харибдой, обмануть следивших за каждым его шагом Литву и Орду.
В первый день нового, 6980 года от Сотворения мира (1 сентября 1471 года) вся Москва высыпала на улицы, по которым должен был проезжать победоносный Государь. «Велия же бысть радость тогда во граде Москве», — замечает летописец (31, 292). Толпы народа стояли вдоль дороги начиная уже с седьмой версты от города. Московская знать во главе с наследником престола 13-летним княжичем Иваном Ивановичем и братом Ивана III, 19-летним Андреем Меньшим отправилась встречать великого князя еще накануне и поздравила его в походном лагере, где он провел последнюю ночь перед прибытием в Москву. Конечно, князь не пожалел припасов из своих кладовых, чтобы все могли порадоваться великой победе. Можно только догадываться, сколько бочонков хмельного «меда» опустошила Москва в эти тронутые первым золотом осени дни. Конец лета, конец года, конец войны… Как много поводов для того, чтобы поднять добрую чару и освободиться хоть на малое время от гнета повседневных забот…
(С первым походом Ивана III на Новгород связывают небольшую, но оправленную в золото и драгоценные камни обетную икону «Похвала Богоматери», вложенную в Благовещенский собор московского Кремля самим Иваном или кем-то из членов его семьи (122, 172–177). Икона продолжает традиционную тему покровительства, оказываемого Москве и ее князьям самой Божией Матерью. На ней изображены и ветхозаветные пророки, чьи предсказания увязывались московскими книжниками с покорением Новгорода. На обороте — «три святителя» (Иоанн Златоуст, Василий Великий и Григорий Богослов), Николай Чудотворец, святые покровители Москвы митрополиты Петр и Алексей, преподобный Сергий Радонежский.)
Последним событием новгородской эпопеи стал приезд в Москву на поставление к митрополиту нареченного архиепископа Феофила осенью 1471 года. В Москве царило тогда необычайное религиозное возбуждение, вызванное как успешным завершением новгородской «священной войны», так и решением митрополита Филиппа начать строительство нового Успенского собора московского Кремля. В первой половине декабря в Москве состоялся своего рода поместный собор, в котором приняли участие епископы Вассиан Ростовский, Евфимий Суздальский, Геронтий Коломенский, Прохор Сарайский, Филофей Пермский, Феодосии Рязанский. (Последние двое были поставлены на кафедру в воскресенье 8 декабря 1471 года.) Феофил прибыл в Москву 30 ноября. Его сопровождали новгородские посадники Александр Самсонович и Лука Федорович. В воскресенье 15 декабря, «в неделю святых праотець» (41, 186), митрополит Филипп вместе с другими иерархами торжественно возвел Феофила в сан новгородского архиепископа. На церемонии присутствовал «весь освященный собор славного града Москвы» (31, 293).
Утвердившись на кафедре, Феофил стал от имени всего Новгорода просить Ивана III освободить из заточения знатных новгородцев, попавших в плен после битвы на Шелони. Великий князь уступил «и тех всех отпусти с честью, а было их на Москве 30» (31, 293). Исполнив это щекотливое поручение вече, Феофил в понедельник 23 декабря с облегчением покинул Москву. 7 января 1472 года, на Собор Иоанна Предтечи, Новгород со смешанным чувством радости и скорби встречал своих отведавших московского заточения бояр.
Первый поход Ивана III на Новгород издавна привлекал внимание историков как одно из главных событий отечественной истории второй половины XV столетия. Историческое значение Коростынского договора и всей кампании 1471 года высоко оценивал Н. М. Карамзин: «Еще Новгород остался державою народною; но свобода его была уже единственно милостию Иоанна и долженствовала исчезнуть по мановению самодержца» (89, 194).
Однако рассуждая беспристрастно, нельзя не признать и то, что во всей этой истории немалую роль сыграла удача. (Люди той эпохи, разумеется, называли ее милостью Божией.) Этот элемент должен быть так же отмечен историками, как отмечен он был современниками. Удачным было лето 1471 года, когда небывалая жара высушила новгородские реки и болота, открывая путь московским полкам. Удачными для москвичей были и на редкость бестолковые действия новгородских боевых сил.
Что же касается распоряжений Ивана III как полководца, то в них трудно обнаружить какую-то особую стратегическую мудрость, хотя явственно читается верность традициям московского военного искусства. Новгородский поход 1471 года даже в мелочах повторил поход на Новгород Василия Темного в 1456 году. Разделив свое войско на три группировки (что иногда представляют как выдающееся в военном отношении решение), Иван лишь подчинялся необходимости: держать огромную рать в едином кулаке не представлялось возможным из-за трудностей с фуражом и дорогами. Судьба похода решилась не его стратегическим замыслом (если таковой имелся), а удачными действиями одной из трех группировок. Две другие, судя по молчанию источников, вообще не принимали участия в боевых действиях и занимались грабежом новгородских волостей. (Осада новгородского городка Демон, быстро капитулировавшего перед полком князя Михаила Андреевича Верейского, явно не тянет на крупную боевую операцию.) Выполняя противоречивые приказы верховного главнокомандующего, войско князя Холмского металось между Демоном, Русой и Шелонью, попутно отбиваясь от наседавших на него новгородских ратей. В конце концов князю Даниле велено было идти на поиски союзников-псковичей, которые явно не спешили вступить в дело, предпочитая заниматься дебатами на вече и грабежом приграничных новгородских волостей. Промедли Холмский еще день-два — и новгородская рать успела бы добраться до псковичей. Новгородцам достаточно было одной победы, чтобы обрести так необходимую им уверенность в своих силах.
Однако князь Холмский был мастером своего дела, а его воины уже отведали пьянящий вкус победы над слабым противником. Решившая исход всей кампании битва на Шелони (которую, согласно псковским летописям, можно было бы называть «битвой на реке Дряни») была не только победой Москвы над Новгородом, но и победой Удачи над Неудачей.
Кажется, это хорошо понимал и сам Иван III. Его пресловутая медлительность и осторожность, о которой любят говорить историки, была порождена боязнью делать ставку на удачу. А судьба, словно искушая князя Ивана, посылала ему одну удачу за другой. Как удалось ему удержаться от соблазна пуститься в азартную игру с судьбой?
Отец Ивана Василий Темный был игроком по натуре. Он внезапно выиграл московский престол после неожиданной смерти старшего брата. Усевшись за один стол с еще более азартными игроками, галицкими князьями, Василий ухитрился все проиграть — а потом с лихвой вернуть обратно.
Но каких страданий стоила эта безумная игра ему самому, его семье и его стране! Сын, наследник и соправитель Слепого, Иван знал об этом больше, чем кто-либо другой. Более того, он чувствовал в глубине своей души этот наследственный соблазн. И потому с детства ненавидел игроков. Иван всегда остерегался того, что словно бы само плыло к нему в руки. И дело здесь не только в его характере, но и в мироощущении.
Как и все великие правители Средневековья, Иван III верил в свою избранность. Сам Всевышний предназначил его для свершения великих дел. Но против Божьего избранника неизбежно ополчаются силы Ада во главе с самим Князем Тьмы. Зная это, Иван всегда ощущал дьявола как несомненную реальность, как своего главного противника. А самым страшным оружием дьявола, как известно, служит искушение…
Добиваясь в своих делах некоторого успеха, Иван тут же останавливался, словно желая убедиться в добротности приобретения. Каждое свое достижение он считал необходимым освятить постройкой храма с символическим посвящением. Он никогда не спешил умножить успех, хотя и не терял добытого. Карамзин видел здесь проявление «личного характера… сего властителя». Однако не увидим ли мы здесь и проявление того чувства огромной религиозной ответственности, которым наделены были все великие строители Московского государства?!
Как уже отмечалось выше, важнейшие задачи, над решением которых Иван III работал на протяжении многих лет, рассматриваются в нашей книге в соответствующих тематических главах. Целостность исторического повествования не позволяет разрывать их на хронологические фрагменты и разбрасывать по разным главам. Ниже мы представим читателю всю дальнейшую линию новгородской и тесно связанной с ней псковской политики Ивана III, лишь по мере необходимости обращаясь к другим его заботам, о которых подробнее будет рассказано в соответствующих главах. Такой способ изложения иногда потребует от читателя стремительных перемещений во времени. Однако он позволяет увидеть внутреннюю логику развития тех или иных сюжетов.
В период между битвой на Шелони и «мирным» походом на Новгород зимой 1475/76 года Иван III внимательно следил за обстановкой в северо-западных землях. Обессиленный шелонским кровопусканием, Новгород в эти годы не проявляет внешней активности. Однако под покровом обманчивой «тишины» там разворачивается свирепая «подковерная» борьба.
Главным источником событий в эти годы становится Псков. Иван III понимал, что Псков — ключ от Новгорода. И этот ключ он хотел держать в своем кармане. Борьба за укрощение вольного Пскова — яркий пример той железной настойчивости, соединенной с глубоким (хотя и довольно циничным) пониманием психологии людей, которые и составляли политическое кредо московского государя.
Зимой 1471/72 года псковичи рассорились со своим князем Федором Юрьевичем Шуйским, который стал слишком властно распоряжаться в городе. Они отправили в Москву послов просить себе в наместники полюбившегося им знаменитого полководца, князя Ивана Васильевича Стригу Оболенского. Однако Иван не дал им Стригу, сославшись на то, что тот «мне здесь у себе надобе» (41, 188). Великий князь предложил псковичам подать ему прошение на двух кандидатов, из которых он сам сделает выбор. Те попросили князя Ивана Бабича и брата Ивана Стриги князя Ярослава. Последний и был послан во Псков. В пятницу 19 февраля 1473 года он въехал в город, а в воскресенье 21 февраля, торжественно поклявшись в Троицком соборе соблюдать все «пошлины» и «старины», взошел на псковское княжение.
Между тем вновь обострились отношения Пскова с Ливонским орденом. Намеченные на лето 1473 года переговоры псковичей и новгородцев с рыцарями в Нарве окончились безрезультатно. В воздухе запахло войной. Псковичи решили обратиться за помощью к Ивану III. Тем временем немцы отправили своих представителей в Новгород, надеясь, как и прежде, сыграть на новгородско-псковских противоречиях. Псковичи также были приглашены на эти переговоры. Но и на сей раз рыцари отказались заключить прочный мир с Псковом. Состоялись ли сепаратные переговоры немцев с Новгородом — источники умалчивают. Однако псковичи явно чуяли недоброе. Их посол Богдан помчался из Новгорода в Москву. От имени всего Пскова он просил, чтобы Иван «любо сам на конь сел (то есть лично выступил в поход. — Н. Б.), любо сына послал за дом святыа Троица» (41, 194). 29 августа 1473 года Богдан вернулся во Псков. Ответ великого князя сводился к твердому обещанию помощи в случае нападения немцев.
Однако псковичам нужны были не обещания, а московские полки. Они отправили к Ивану III нового гонца. На сей раз они просили прислать хотя бы кого-нибудь из братьев великого князя. Гонец Игнатий Иголка нашел государя в подмосковном селе Остров и был принят им 1 октября. На сей раз ответ Ивана псковичам был более определенным: дайте знать, к какому сроку прислать московское войско. Псковичи затруднились указать точный срок, «понеже приходит осеннье роспутье» (41, 194). Между тем Иван и вправду решил отозваться на призывы псковичей. 25 ноября в город прискакал московский гонец с вестью о том, что большая рать, во главе которой поставлен знаменитый воевода князь Данила Дмитриевич Холмский, уже стоит на псковском рубеже.
Псковичи принялись спешно готовить стол и кров для московских ратников. Левобережье реки Великой (Завеличье), на правом берегу которой находился псковский Кремль и основная часть города, признано было наиболее удобным местом для постоя полков князя Холмского. Огромное московское войско входило во Псков на протяжении двух дней. Горожане дивились многолюдству московской рати и подсчитали, что в ее составе одних только князей из разных уделов было 22 человека.
Вскоре псковичи почувствовали, что означает длительное пребывание в городе большого, хотя и союзного, но, по существу, чужеземного войска. «И бе Пскову притужно от них исперва велми: начата бо они чинити над псковичи силно, а иное собою всячину у пскович грабити, бе бо с ними и татар тако же приехало много» (41, 195). С большим трудом псковским властям совместно с московскими воеводами удалось наладить регулярное снабжение ратников всем необходимым и тем самым пресечь мародерство и насилия.
И все же псковичам, конечно, не терпелось отправить москвичей дальше, в Ливонию. Но тут на их пути словно встала сама природа. Декабрь 1473 года выдался на удивление теплый и дождливый. «И как приехала сила великого князя, Бог пусти тепло, и снег съиде, и вода розлися по болотом и по ручьем, его же и за многа лета древле тако зде не бывало» (41, 196). Московские ратники, томясь бездельем, куражились и проедали псковские запасы. К счастью, у немцев сдали нервы. Узнав о появлении во Пскове великокняжеского войска, они вскоре прислали своих уполномоченных для переговоров. 24 декабря во Псков прибыл посол от юрьевского (дерптского) епископа с предложением заключить перемирие на пять лет. 2 января подоспел и посол от магистра Ордена из Риги. Уступая псковичам спорные пограничные волости, обещая беспрепятственно пропускать через свои владения псковских послов и пресекать контрабандный ввоз на Псковщину «корчьмы (спиртных напитков. — Н. Б.), пива и меду», он предлагал заключить мир на двадцать лет (41, 197). Узнав об этом, юрьевский посол предложил утвердить мирный договор уже на тридцать лет. Оба предложения были приняты князем Холмским как представителем великого князя и псковскими властями.
Между тем 5 января во Псков прибыли отправленные архиепископом для участия в войне с немцами новгородские полки. Узнав о благополучном завершении дела, новгородцы также поспешили принять участие в мирных переговорах с немцами.
Исполнив таким образом свою миссию, Холмский 30 января 1474 года отбыл в Москву. На прощанье псковичи отблагодарили воеводу щедрым подарком — 200 рублей серебром. Не забыты были и другие московские военачальники.
Псковский поход Данилы Холмского — крупная военно-политическая акция, преследовавшая сразу несколько целей. Помимо защиты Пскова от нападений немцев, Иван III хотел лишний раз припугнуть новгородцев. Появление рядом с их границами огромного войска во главе с героем битвы на Шелони князем Холмским — внушительная демонстрация силы, призванная устрашить врагов Москвы и воодушевить ее сторонников. Наконец, Иван добился объединения сил Новгорода и Пскова для борьбы с Орденом. Обычно равнодушный к военным тревогам «младшего брата» и даже готовый помогать его врагам, Новгород на сей раз вынужден был выполнить свой союзнический долг. Так под давлением Москвы в Северо-Западной Руси постепенно ломались старые политические традиции и создавались новые. Острый меч князя Холмского один за другим разрубал гордиевы узлы застарелых распрей…
Воспользовавшись услугами Москвы в борьбе с Орденом, псковичи забыли известную истину о том, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке. И плата за визит князя Холмского оказалась гораздо выше, чем они предполагали. Весной 1474 года псковичи отправили в Москву Григория Бородина с благодарностью Ивану III за военную помощь. Летопись не сообщает размеров подношений, которые отвез в Москву псковский порученец, а также содержания грамоты, которую он должен был вручить великому князю. Однако известно, что Иван III выказал сильное неудовольствие тем, что псковичи присылают к нему в качестве послов людей столь низкого социального статуса. Вероятно, и размеры подношений показались Ивану слишком скромными. Вместо ответа гонец Бородин привез во Псков «нелюбовь и гнев от великого князя до своей отчины до всего Пскова». Вскоре псковичи отправили новое, более представительное и более богатое посольство в Москву. Но и оно было принято не лучше первого. «И князь великой послов псковскых с подворья спровадил, на очи не пустил, ни дару не принял; и они, стояв 5 дней шатром на поли, и без ответа ко Пскову приехали» (41, 198). Лишь третье посольство в августе-сентябре 1474 года было встречено благосклонно. Принят был и скромный дар псковичей великому князю — 150 рублей серебром. Однако добродушие государя оказалось для Пскова не многим лучше его гнева. Условием примирения стал отказ псковичей от некоторых привилегий, закрепленных в договорах с прежними великими князьями. Именно так поставил вопрос вернувшийся во Псков московский наместник князь Ярослав Васильевич Оболенский. Возмущенные псковичи отправились с жалобой на князя в Москву. Однако это были пустые хлопоты: Ярослав всего лишь исполнял инструкции своего патрона. Понятно, что Иван холодно принял псковских просителей и ответил так: «И вы бы есте то все князю Ярославу ослобонили (уступили. — Н. Б.), чего в вас ныне просить» (41, 199). Не удовлетворенные таким исходом дела, псковичи весной 1475 года отправили в Москву еще одно посольство с решительной декларацией: «Чего в нас ныне Ярослав князь просит, а не по нашим старинам, ино нам в том не мощно жити» (41, 199). Великий князь ответил уклончиво: обещал прислать во Псков своего боярина для изучения вопроса на месте.