Охотились на медведя поздней осенью и зимой обычно одновременно с промысловой добычей других пушных зверей. Любопытно, что у тункинских бурят существовало поверье: если охотнику во сне привиделось, что он убил человека, это предвосхищает добычу медведя[15]. Охотник, обнаруживший берлогу, сообщал об этом своим товарищам. Причем бурятские охотники в разговоре неизменно соблюдали своеобразное табу — говорили о медведе иносказательно, стараясь не сказать о нем что-нибудь дурное. Например, тункинские буряты обычно сообщали друг другу: «Дворец нашел»[16] или, по Г.-Д. Нацову: «Там появился боодхол поошол, собираемся напасть на него и захватить»[17]. Вспомним, что по народным представлениям медведь был некогда человеком, и поэтому он понимает человеческую речь.
Для охоты на медведя использовали собак-медвежатниц. Их выращивали из щенков сибирской лайки, которые были крупнее и смелее других представителей своей породы. Эксперименты с обучением медвежатниц из собак иных пород, завезенных из других мест, как правило, заканчивались неудачей. Так, овчарка, натасканная на медведя моим дедушкой, опытным охотником, Раднажапом Бадмаевым, была сильно помята при первой же встрече с лесным зверем. На охоте собаке отводится подсобная роль — если медведь, почуяв приближение людей, неожиданно выскакивал из берлоги и сам набрасывался на замешкавшихся охотников она должна была отвлечь зверя на себя, давая людям время поразить медведя. Овчарка вместо этого устремилась вовнутрь берлоги, намереваясь прокусить ему горло — сработали природные инстинкты сторожевой собаки. После этого случая пес стал труслив и для охоты уже не годился.
На охоте старались не поднимать лишнего шума, чтобы не разбудить зверя раньше времени. При виде берлоги предупреждали друг друга, произнося: Хан хуни байдал сатаха булга ‘здесь царь мужик живет — ружье снимай’, или, если в берлоге медведица: Хатан хуни байдал хэшэ булга ‘здесь барыня живет — ножницы ставь’[18]. Собак в это время кто-нибудь из участников охоты держал на привязи поодаль. Внимательно осмотрев звериное логово, определяли возможное количество медведей, срубали колья, которые располагали по периметру так, чтобы они упирались в стенки берлоги и препятствовали выходу медведя. Изготовившись, будили медведя громкими криками, выстрелами, просовывали в берлогу заостренный шест, которым и покалывали спящее животное. У некоторых бурят было принято в момент пробуждения зверя заклинать его, произнося следующую «магическую фразу»: «Человек-хан, спусти огниво и нож; если здесь хатан (супруга хана), — спусти (сними) украшения своих волос». В тот момент, когда разъяренный зверь пытался схватить палку, самый меткий охотник, высмотрев в темноте берлоги фигуру медведя по блеску глаз, поражал зверя выстрелом из ружья. Наиболее подходящим для попадания был момент, когда медведь высовывал голову. Убедившись в том, что зверь повержен, старший из охотников, взяв веревку, проникал в берлогу и «здоровался» с ним, пожимая его лапу и поглаживая по голове. Иногда при этом произносили: ‘Хан-человек глажу виски твои, чтобы ты не злоумышлял’ (Хаан хун, hаншагышни эльбэнэм, хара hанахагуйншни тулоо). Когда добычей становилась медвежья семья, спустившийся в берлогу охотник должен был обойти логово, притрагиваясь к находящимся там предметам, как бы мысленно извиняясь за убийство хозяев. Затем он совершал описанные выше действия по отношению к медведю — отцу семейства, обвязывал веревкой шею и лапы медведя и давал команду тащить тело наружу через освобожденный проход. По Г.-Д. Нацову, в это время все охотники должны были издавать звуки, имитирующие карканье ворон.
|
|
|
|
Вытащив тушу, совершали обряд шашин-у чинар есолол, выражая сожаление по поводу кончины медведя. Охотники долго умоляли простить их за допущенную ошибку либо переадресовывали вину за его смерть кому-нибудь постороннему (эвенкам, животным), или ссылались на несуществующие обстоятельства. Не переставая выражать свое горе бурятские охотники, орудуя ножом, надрезали шкуру и, просовывая под нее кулак снимали ее, тушу разделывали по суставам, как обычно. В этом проявлялось архаичное представление бурят о возможности воскрешения зверя в последующей жизни.
Еще одним важным элементом ритуала являлось коллективное прошение покровительства и защиты у духа медведя. Например, произносились такие просьбы: «Уничтожьте все преграды и помехи [на моем пути], все препятствия, врагов моих, мешающих добыче, уберите [с моего пути]»:»Детям моим дайте счастья, а мне доставляйте различную добычу. Пусть везде, где буду я, меня всегда ждет пища. Если домашний скот мой подвергнется болезням, если крупный рогатый скот заболеет — изгоните болезнь».
На месте охоты буряты обычно угощались медвежьим салом, кусочками сырого сердца. Каждому охотнику доставался хуби — отдельный пай от медвежьей туши. Медвежья голова и лапы отделялись от туловища сразу. Голова передавалась тому, чей выстрел поразил медведя. Он мог сварить ее и угостить других прямо в тайге или отнести ее домой. Медвежий череп иногда оставляли в тайге, насадив его на палку, символизирующую лошадь, «мордой» в сторону берлоги. Если охотничью удачу праздновали в улусе, все мужское население собиралось, чтобы испробовать медвежатины и попрощаться с духом медведя. К персоне «медведя» обращались с примерно такими словами: «Наш уважаемый хозяин местности этой, наш горный хан-отец! Вы встретились с нами, подружились, а теперь спокойно возвращайтесь к себе на гору». Женщинам присутствие на прощальном пиршестве и посещение места, где был оставлен медвежий череп, у бурят запрещалось.
|
|
Надо отметить, что представление бурят о родстве с медведем в определенной степени укрепляло внешнее сходство туши лесного зверя, освобожденной от шкуры, с телом человека. Поэтому всегда находились люди, кто принципиально не охотился на медведя и не пробовал его мяса, объясняя это тем, что медведь похож на человека. Довольно распространенным было представление, что медвежья печень подобна человечьей. Медвежью печень в пищу не употребляли, так как полагали, что тот, кто испробует ее, превратится в каннибала.
Опасность охоты на медведя требовала не только слаженных действий всех ее участников, но и проверяла личные качества человека. Человек, оставивший товарища один на один со зверем, подстреливший на охоте другого человека, не вызывал никакого сочувствия у общества, покрывал себя и всех родственников несмываемым позором. Свидетели трагической гибели своих близких от лап медведя зачастую внутренне ломались и даже, будучи признанными охотниками, переставали ходить на медведя. У бурят считалось также, что добыча сорокового и восьмидесятого медведя может стать роковой. Полагали, что хозяин тайги Хангай не прощает жестоких и ненасытных охотников и при помощи медведя наказывает их.
В отношении отдельных частей тела медведя у бурят сложились представления как о несомненно обладающих особыми магическими свойствами. Так, например, череп медведя обыкновенно вешали над дверью или хранили на чердаке, чтобы защитить дом от воздействия злых духов боохолдой. Лапы медведя нам приходилось видеть подвешенными на гвозде прямо над дверью — хозяева рассматривали их как весьма действенное средство от любого колдовства. Буряты свято верили, что игрушечный медведь обладает свойством оберега. В записках Г.-Д. Нацова сообщается, что в 1930-х гг. бурятки подвешивали на детской колыбельке фигурки игрушечных медведей вместо общепринятых буддийских амулетов-талисманов.
В бурятской народной медицине широко использовались в качестве лечебных средств медвежья лапа, сало, желчь, яичники. Медвежью лапу применяли, когда нужно было снять опухоль с вымени коровы, возникшую после отела. Происходило это следующим образом. Хозяйка трижды проводила медвежьей лапой по вымени коровы сверху вниз, приговаривая: «Вылечи, не пухни; земля, прими болезнь». Интересно, что примерно так же поступали, когда у женщины возникала на груди опухоль или у роженицы отсутствовало молоко. Медвежья желчь использовалась как жаропонижающее и лекарство от стоматита, цинги и глазных болезней. Яичники употреблялись мужчинами при половой слабости. Сало применяли в качестве природной мази при ревматизме, различных кожных заболеваниях.
Итак, в традиционной культуре бурят обнаруживаются реликты культа медведя. Следовательно, можно говорить о существовании в далеком прошлом развитого тотемного культа этого животного, который впоследствии был замещен промысловым культом и лишь частично сохранился в отдельных элементах бурятской культуры. Гипотетически можно допустить, что медвежий культ был распространен у предков бурят еще до появления у них шаманистских представлений.
Источники:
· Бурятско-русский словарь / Под ред. К. М. Черемисова. М: Сов. энциклопедия, 1973.
· Галданова Г. Р. Доламаистские верования бурят. Новосибирск, 1987.
· Хакасско-русский словарь / Под ред. Н.А. Баскакова. М., 1953.
· Баторов П. П. Народный календарь аларских бурят // Этнографический бюллетень ВСОРГО. Иркутск, 1923.
· Хангалов М. Н. Собр. соч.
· Дашиева Н. Б. Календарь в традиционной культуре бурят.
· Элерт А. Х. Народы Сибири в трудах Г. Ф. Миллера. Новосибирск, 1999.
· Нацов Г.-Д. Материалы по истроии и культуре бурят. Улан-Удэ, 1995.
· Полтараднев П. О пушном промысле.
· Бардаханова С. С. Малые жанры бурятского фольклора. Улан-Удэ, 1982.