Любовь Александровна - коренная жительница. Родилась в 1938 году. Семья жила в дер. Виняголово. Деревня была большой: в ней были своя церковь, клуб, магазин. Само Виняголово и окрестные деревни были плотно заселены, и в них было много ребятишек. А потом началась война и детство этих детей оборвалось.
«Мы жили в большом добротном доме дружной семьёй: дедушка, бабушка, отец, мама, я и два брата Славик и Герман. Семья имела свой магазин, в котором мы продавали хлеб, который сами же и пекли. Мама работала в колхозе. Летом 1941-го года отец находился на военных сборах в дер. Берёзовка. При подходе немцев всех, кто проходил военную переподготовку, распустили по домам.
Немец пришёл осенью сорок первого. Помню, селяне тогда убирали капусту. Наш дом, как самый большой и крепкий, немцы сразу заняли под комендатуру, а всю нашу семью поместили в холодном погребе. Нужно было что-то есть. Дедушка зарезал корову, которую немцы почему-то у нас не забрали. Разделал и заморозил мясо, а потом выдавал нам по маленькому кусочку этого замороженного мяса и мы его, как конфету, рассасывали.
Начиналась зима, снег лежал уже плотным слоем, когда немцы выгнали всех жителей из Виняголово и погнали в сторону Шапок, Костово. Помню, что в пути нас приютили в бане наши родственники. Немец погнал нас дальше, в Тосно. Где-то в дороге отец сбежал и, как мы узнали значительно позже, примкнул к одной из наших воинских частей.
Из Тосно в товарных вагонах нас привезли в фильтрационный лагерь. Не помню, как это место называется. Здесь всех раздели догола, осмотрели, а одежду забрали для дезинфекции. Её выдерживали в больших специальных баках при высокой температуре. Но у немцев случился пожар, наша одежда сгорела, и мы остались в чём мать родила. Нам выдали байковые одеяла, а потом уже прибывшие раньше нас, такие же эвакуированные, но сумевшие прихватить перед отправкой кое-что из одежды, делились с нами вещами из своего небогатого скарба. Помогали кто, чем мог.
Сколько времени мы провели в этом лагере, не помню, но из него нас потом отправили в Латвию. В дороге у нас родился братик. Длинные бараки, колючая проволока, охрана с собаками – как сейчас всё это вижу. Ещё помню, что на наш большой барак была одна маленькая печурка. Женщины, которые работали на кухне, и среди них моя мама, рискуя каждый день своей жизнью, проносили под одеждой шелуху, какие-то очистки, иногда овощи, нарезанные тонкими колечками, а потом варили всё это в бараке на печурке, чтобы хоть как-то поддержать нас, вечно голодных ребятишек. Помню, одну женщину немцы убили, когда при досмотре после работы на кухне на ней обнаружили спрятанными какие-то пищевые отходы.
Из Латвии нас перебросили в Германию. Разместили в большом помещении, очень похожем на клуб. Всё помещение как будто поделено на секции. В каждой такой секции люди определённой национальности, мы, русские, жили на «сцене».
Каждый день взрослые уходили на принудительные работы. Их всех распределили по хозяевам. Мама тогда работала у взявшего её латыша на скотном дворе, доила коров. За работающими бдительно смотрел надзиратель, который за малейшую провинность бил нагайкой до крови.
В бараке народу было много, тесно, душно. Жили все вместе: дети, старики, женщины, мужчины. Постоянно голодные, измождённые тяжким трудом, без элементарной медицинской помощи, конечно, люди часто болели. Затем началась какая-то инфекция, которая в основном поражала детей. Вечером ребёнок здоров, играет, а утром его находят уже мёртвым. По непонятной причине ребёнок «сгорал» менее чем за сутки. Помню у одной женщины, польки по национальности, в первую ночь умер один ребёнок, на следующую ночь – другой. Как она убивалась по своим детям. Своего младшего братика мы потеряли ещё раньше. Тела всех умерших за ночь детей складывали у выхода из барака.
Когда взрослые уходили на работу, мы, дети, от нечего делать (игрушек ведь у нас не было) смотрели в окошечко, ждали их возвращения. Не раз видели, как немцы под конвоем ведут строем по территории лагеря наших военнопленных. Понурые, измождённые, они еле передвигали ноги, но при этом находили в себе силы поддерживать более слабых товарищей, которые уже не могли идти. Тех, кто падал, немцы тут же пристреливали. Держали их в отдельном дощатом сарае. Ночами наши женщины тайком, рискуя быть замеченными охраной и пристрелянными на месте, приносили им хлеб, и может быть овощи, то, что им удавалось выделить из своего скудного пайка. Особой радостью для наших пленных бойцов были папиросы. Где женщины доставали эти папиросы, не представляю. Но как сейчас вижу эти протянутые через щели в сарае руки наших солдат – мне, мне…Однажды мама с бабой Варей каким-то образом подобрали раненого офицера, который чудом остался жив после выстрела конвоира. Волоком притащили в свой барак, переодели в гражданскую одежду, спрятали его и начали выхаживать. И ведь выходили! Через неделю, когда ему стало лучше, он ушёл, сказав, что дальше не может рисковать нашими жизнями. Что стало с этим офицером потом, я не знаю. Больше мы его не видели…
Однажды видим в окошко – по территории лагеря идут военные, но не в немецкой, а в какой-то незнакомой военной форме, с собаками. Вскоре пришла мама и объяснила нам, что это наши советские разведчики. А немцев уже не было, никого…
После освобождения из плена советскими войсками, начался долгий путь домой. Нам дали старую слепую лошадь, указали куда ехать, разъяснили – в дороге не останавливаться, никуда не сворачивать, в дома не заходить, потому что всё вокруг заминировано. Эту дорогу я навсегда запомнила: с одной стороны наши, с другой немцы стреляют, вдоль обочины покорёженная техника. Дорога усыпана трупами и гражданских, и военных, а мы в телеге так и едем, не останавливаясь, по этим трупам. Ехали долго, ночевали в чистом поле под деревом. От ночной прохлады мама укутывала нас, ребятишек, одеялом – это единственное, что у нас было с собой.
Так мы добрались до Гродно. Здесь в Гродно встретили земляков и от них узнали, что от нашего родного Виняголово ничего не осталось. Нам очень хотелось домой, но семья решила остаться. Мама устроилась на работу в столовую при воинской части. Из письма дедушки, который уже вернулся из эвакуации из Тверской области, узнали, что бабушка, мамина мама, подорвалась на мине, когда пошла в лес за морошкой. Тут уж никакие уговоры не могли нас остановить. Мы сразу засобирались домой, хотя знали, возвращаться-то некуда.
Доехали до Мги, а из Мги в товарном поезде приехали в Малуксу. Шёл август 1945 года. Кругом разруха. Домов нет ни на Старой Малуксе, ни на Новой. На Новой Малуксе полуразрушенное здание станции, да несколько домов в Берёзовке – вот и всё, что сохранилось после войны. На месте соснового леса от Старой Малуксы до переезда, стоят ровно спиленные метровые пеньки, которые позднее мы с братьями по заданию папы пилили на дрова. Наши ли, немцы ли так ровно спиливали лес, и зачем, мы так и не узнали.
Те, кто уже вернулся и жители окрестных деревень, от которых вообще ничего не осталось, селятся в Новой Малуксе, живут в землянках. Помню, мама отдала родственникам, опухшим от голода, банку американской тушёнки, которая в прямом смысле помогла им выжить. Сначала мы подселились в землянку к дедушке, а потом нашли другую, отремонтировали её и стали жить отдельно. Сейчас на этом месте улица Сосновая.
Первый послевоенный год был очень тяжёлым. Постоянный голод. Достать каких-то продуктов было негде, их просто не было. Спасал лес. Люди собирали всё, что можно было употребить в пищу, но и плату лес требовал высокую: очень много народа подрывалось на минах и снарядах, которыми он был просто нашпигован. Но голод был сильнее, и он снова и снова гнал людей на промысел.
Мама устроилась на работу в леспромхоз. В ноябре 1945 г. пришёл с войны отец. Этот день я помню, большая уже была. Мама по случаю 28-й годовщины Октября ушла на торжественное собрание, а мы с братьями остались одни дома. И вдруг заходит незнакомый худой небритый дядька, вся грудь в наградах, и спрашивает, кто мы такие и где наша мама. Мы честно ответили, он повернулся и вышел. А вскоре влетает сияющая мама, а следом за ней тот самый дядька, оказалось, это наш отец… Ещё помню, что весной чуть не утонули, когда в землянку хлынула вода. Тогда же папа решил строиться. В сельском совете ему сказали, что Виняголово восстановлению не подлежит, стройтесь здесь. Так мы осели в Малуксе.
В 1946 году в возрасте 8-ми лет я пошла в первый класс. Класс был смешанным: младшие и старшие учились вместе. Школьных принадлежностей тоже ведь не было. Мы искали бумажки, на коленке разглаживали их, сшивали, так получалась тетрадь. Уроки делали при свете вставленной в гильзу лучины или фитиля. Света ведь тоже не было.
Вместе с одноклассниками мы ходили собирать металл, которого в округе было полным-полно. Брали мешок, перевязывали его верёвкой и за спину, получался своеобразный рюкзачок. Много ли может унести ребёнок? До сих пор помню боль от этого проклятого металла, который через тонкую ткань впивался в спину. Вот и бегали по несколько раз. Война закончилась, а взрывы постоянно слышались то тут, то там. Калечились, конечно, часто: у кого пальцы оторвёт, у кого руку, у кого ногу, а бывало, что и убьёт. Собранный металл за деньги можно было сдать в металлоприёмник. Пусть небольшое, но всё-таки подспорье семье.
Однажды я увязалась с мальчишками на передовую. Там (почему-то в ряд) стояли семь немецких танков, а вокруг - этого металла уйма. Они мне говорят, прячься в танк, сейчас в костре патроны взрывать будем. Я спряталась. А взрывающиеся патроны по звуку очень похожи на выстрелы. Страшно-то как. Как будто по танку, в котором я спряталась, стреляют. Отпустило только тогда, когда я вылезла и увидела, что все живы. Эти гильзы мы собрали и тоже сдали в приёмник. Помню, ещё случай был. Мы с подружкой и мальчишками пошли опять на передовую за металлом. Мальчишки металл собирают, а мы с подружкой ландыши. А самые красивые, как нарочно, в колючем ограждении растут. Мы забрались в середину, запутались в проволоке, а назад самостоятельно выбраться не можем. Мальчишки далеко убежали. Стоим, кричим, зовём на помощь. Вокруг никого. Вдруг взрыв. Мы в слёзы: наших мальчишек убило. Тут в голос как заревели, уже не себя, их жалко стало. Вот по этому рёву мальчишки-то нас и нашли. Сначала отругали, конечно, а потом помогли осторожно выпутаться из колючей проволоки. В тот раз тоже все остались живы… Вот таким оно было, наше детство».
2014 год
пос. Старая Малукса