Одним из первых занимает место в очереди к регистраторше донецкий шахтёр, разведчик Красной Армии и бывший пленник гитлеровцев Толя. На нём нарядный пиджак, одолженный у своего родственника Буженяка, длинные брюки, пёстрый галстук. Рядом – сияющая Анельця, то и дело дёргающая важного жениха за руку, чтобы выспросить у него потихоньку все подробности свадебной процедуры.
В этой странной очереди, быть может, в одной из самых счастливых очередей мира, звучат голоса народов нескольких стран: французская речь переплетается с украинской и польской, орловский русский говорок Толи вяжется с певучей скороговоркой Анельци.
На свадебном пиру в квартире Буженяка у Старого рынка гуляют спасённые и их спасители – за одним столом чокаются люди разной веры, разных национальностей, разной биографии, люди, которые в тяжкое это время сумели не только понять себя, но и заглушить многие вековые предрассудки. За одним столом, празднуя свадьбу Толи и Анельци, сидят люди, ставшие навсегда друзьями, и в том пережитом, что осталось уже позади, узнавшие цену настоящего человеческого благородства.
Медовый месяц шахтёра Толи был весьма краток. Утром на следующий день он появляется в кабинете районного военного комиссара майора Юрчикова и рассказывает ему свою странную судьбу. Толя просит сейчас же направить его на фронт. Через несколько дней он появляется у Кригеров в новом военном обмундировании, в скрипучих сапогах, затянутый светлым, пахучим ремнём. С ним Анельця, с некоторым удивлением разглядывающая своего мужа.
– Далеко? – спрашивает Кригер.
– До Берлина и дальше! – говорит Толя. – Сейчас я фашистов под землю загоню. Да так, чтобы никто из них уже никогда и носу на свет показать не смел!
|
|
Самое большое счастье
Зимним февральским днём мы выходим из квартиры Кригера. Мы – это Игнатий Кригер, его жена Пепа, дети и автор этих строк – инициатор прогулки. Сегодня воскресенье. Игнатий Кригер свободен от работы. Вот я и предложил:
– Давайте пройдёмся по гетто.
Меня побудило к этому ещё одно обстоятельство. Я узнал, что никто из семьи Кригер не был в гетто со времени той страшной последней ночи в мае 1943 года, когда во двор дома № 49 по Полтвяной улице въехали автомашины с гестаповцами, вызванными для заключительной акции.
Мы идём в северные кварталы Львова, и не главными его улицами, а как раз теми, под которыми проходят трубы канализации, приведшие семью Кригеров и их товарищей по несчастью в подземелье под монастырём Бернардинов.
Таким образом, Кригеры как бы проходят со мной путь в то царство смерти, из которого вырвались они, но обратным маршрутом – к жизни.
Мы задерживаемся на примечательных этапах этого скорбного пути, пройдя которым, лишь горсточка людей сумела увидеть солнце. Вот решётка отводного люка около монастыря Бернардинов. Здесь фашисты ставили мины и фугасы, вовремя обнаруженные советскими сапёрами. Сквозь эти узкие щели в решётке услышали пленники радостный гул канонады, пение «катюш» и грохот первого советского танка, ворвавшегося в центр Львова. Маленький Пава, заплетая по‑ребячьи ногами, стремглав мчится к решётке, заглядывает туда, как в окно знакомой квартиры. Под тонкой матовой кожей на его висках проступают синие жилки. Я вижу хорошо следы пережитого и в огромных карих, не пo летам понятливых глазах Тины. Эти глаза, сохранившие, наверное, на всю жизнь наполненный печалью взгляд, помнят все акции гетто, они видели, как сын и брат адвоката Генриха Ландесберга вешали его по приказу гитлеровцев на балконе одного из домов по улице Локетка. Эти глаза ребёнка, полные тоски и печали по ушедшим сверстникам и взрослым, на всю жизнь запомнили лица Гжимека, Кацмана, Ленарда и всех других палачей, уничтоживших поляков, евреев, украинцев – треть населения Львова.
|
|
Разве мог я предположить февральским днём 1945 года, вглядываясь тогда в эти глаза маленькой Тины, что где‑то далеко, за линией фронта, в Западной Германии, в это же самое время генерал гитлеровской шпионской службы Рейнхард Гелен уже спешно передаёт на вооружение американским гестаповцам из «Си Ай Си» гитлеровских карателей, в том числе Кацмана, Гжимека, Вильгауза, Силлера и других? Разве могли мы подумать, обходя развалины северных кварталов Львова, что не пройдёт и десяти лет, как палачи львовского гетто будут свободно и с большим почётом разгуливать по улицам Западной Германии и служить Уолл‑Стриту так же, как служили они раньше Гитлеру?
И кто мог думать в тот день, что рассыпающийся в любезностях по адресу доблестной Советской Армии Уинстон Черчилль в то же самое время уже тайно отдаёт приказ фельдмаршалу Монтгомери собирать всё немецкое трофейное оружие? Собирать для того, чтобы вооружить им бегущих к англичанам и американцам гитлеровцев, а в их числе и «мертвоголовых» карателей львовского гетто, и силами этих фашистских недобитков помешать победоносному продвижению советских войск на Запад?
|
|
Мы заходим во двор дома, из которого впервые после четырнадцати месяцев подземного плена выбирались на волю 27 июля 1944 года десять человек, считавшихся мертвецами. И снова Пава бросается к люку, отгребает снег, безуспешно пытается приподнять примёрзшую крышку. Мальчика тянет к любой решётке канализации, к первому попавшемуся на пути люку. Не надо быть психологом, чтобы понять эту болезненную страсть.
– Вот здесь мы брали воду, – стуча ногой о землю вблизи артезианского колодца на Валовой, говорит Кригер.
Трудно заставить себя даже мысленно переселиться в подземный мир, от которого отделяют нас четыре метра мёрзлой земли, и попытаться представить себе весь быт добровольных узников, выживших там. Мы встречаем на пути миловидную девушку в шляпке, в зеленоватом пальто.
– Это Галина, – шепчет мне Кригер, – она тоже сидела с нами в канале.
Дочь часового мастера из местечка Турки, единственная беглянка из фашистской тюрьмы на улице Вайсенгофа, Галина сейчас работает бухгалтером. После того как все поздоровались с ней, я приглашаю и Галину сходить с нами в гетто. Правда, у неё куплены билеты на фильм «Секретарь райкома», но, по‑видимому, не столько моё приглашение, сколько сила подземного товарищества заставляет Галину пожертвовать кинотеатром.
Мы подходим к костёлу Марии Снежной. Пава первым показывает люк, через который доносилось к месту долгого пристанища беглецов из гетто церковное пение в день «божьего тела». Дорога идёт под мост. По нему проходили составы, набитые смертниками, которых гитлеровцы везли уничтожать в маленькое польское местечко Белзец. «Воды, воды!» – доносились тогда из закрытых вагонов с насыпи в кварталы гетто полные отчаяния крики женщин, детей и стариков. За мостом смерти ещё сохранилась часть деревянного забора, которым было ограждено гетто.
…Тянутся взорванные дома, исчезнувшие улицы, скрюченные от огня кровати, груды кирпича под покровом пушистого снега. Здесь, под грудами развалин рухнувших домов, ещё до сих пор покоятся застигнутые гитлеровцами врасплох в своих тайниках погибшие люди. Здесь лежит чудесный музыкант Леопольд Мюнцер, доктора, писатели, инженеры, художники и другие честные труженики Львова. Целые тучи чёрного воронья кружатся над развалинами гетто, над задымлёнными скелетами домов.
На обратном пути нам попадается навстречу женщина в пальто с капюшоном. Она толкает перед собой колясочку с ребёнком. Так происходит ещё одна встреча в этот воскресный день, встреча ещё с одной обитательницей подземелья – Кларой, женой «Корсара», парикмахера. И они вдвоём, вырвавшись из подземелья, вместе с Толей и Анельцей стояли в очереди у столика ЗАГС, чтобы оформить свой брак в первый день, как только начало работать это почтенное учреждение. Они вошли в каналы Полтвы как незнакомые, затравленные люди, там за 14 месяцев узнали друг друга, полюбили.
Краснощёкий бутуз – дитя этого необычного подземного супружества – мирно спит в колясочке, пока его мама рассказывает нам, что они вместе с сыном едут в отделение милиции. Уже решено – они остаются во Львове. Вчера истёк срок их временных паспортов. Их вызвали в отделение милиции, чтобы выдать им новые пятилетние паспорта граждан Советского Союза. Сейчас туда за паспортом идёт Клара. Муж придёт позже, как только закончит работу. По воскресеньям же обычно много клиентов, каждый хочет побриться, каждого нужно подстричь.
– …И я понял теперь, какое самое большое счастье в жизни, – тихо говорит мне Кригер, когда мы бредём по бульвару, разделяющему Первомайскую. – До нынешней войны многие из нас привязаны были к мелочам, новая кровать или красивые стенные часы доставляли много радости. Как мыши, мы возились в мире вещей, в мире маленьких наших забот. Быть может, поэтому, привязанные к вещам, занятые борьбой за право существовать как‑нибудь, сыны и дочери забитого и преследуемого веками народа, мы не нашли в себе достаточно силы, чтобы хотя бы перед смертью выступить против гитлеровцев, как евреи в варшавском гетто. И потому, что мы не знали ещё самого главного счастья – права называться свободным человеком, многие из нас сами покорно ложились в могилу и подставляли свои затылки под автоматы палачей. Но мне кажется, что горсточка из нас, уцелевших чудом, теперь знает и цену вещам, и силу главного в жизни. Я потерял всё, что у меня было: родных, знакомых, вещи. Но я нашёл другое – главное, великое – я получаю удовлетворение от огромного чувства личной свободы, которое принесла Советская Армия. И хотя мне часто ещё чудится, что вот‑вот выскочит из переулка гестаповский патруль и придётся бежать без оглядки куда угодно, хотя я ещё не расправил как следует плечи, но чувствую, что ради счастья называться свободным человеком стоило вытерпеть всё то, что пережили мы здесь, на земле, и под землёй…
***
…Говоря эти слова, Игнатий Кригер не мог в то время предполагать, что вопиющие злодеяния гитлеровцев предадут забвению, и уже через 1б лет в еврейском буржуазном государстве Израиль станут изготовлять автоматическое оружие для армии Федеративной Республики Германии – бундесвера, в составе которой есть немало генералов и офицеров, повинных в истреблении миллионов евреев…
КОНЕЦ.
[1]Крыса (укр.)
[2]Уменьшительное от сл. "Пекло" – Ад (укр.)