Россия и Первая мировая война
1. Военные операции 1914 г.
2. Основные события на русском фронте в 1915-1916 гг.
3. Кавказский фронт.
4. Экономика России в годы Первой мировой войны.
5. Отношение к войне политических партий России.
Практические задания:
1. Представьте, что вам надо составить лекцию по данной теме. Составьте библиографический список новейшей литературы по теме. (список должен содержать монографии, статьи, сборники с 2014 года).
1. Айрапетов О. Р. Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914- 1917). 1916 год. Сверхнапряжение / О. Р. Айрапетов.－М.: Военная Книга, 2015. －413 c
2. Асташов А.Б. Русский фронт в 1914 – начале 1917 года: военный опыт и современность. М.: Новый хронограф, 2014. 740 с.
3. Багдасарян А.И. Прогнозы на Первую мировую войну и их значение для России / А.И. Багдасарян // Историческая и социально-образовательная мысль. 2016.
4. Баиов, А. К. Первая Мировая война 1914-1918 гг. / А. К. Баиов.－М.: РИСИ, 2015.－408 c.
5. Голденков, Михаил Конец старого мира. Забытые страницы Первой мировой войны / Михаил Голденков. - М.: Букмастер, 2014. - 384 c.
6. Залесский, К. А. Кто был кто в Первой мировой войне / К.А. Залесский. - М.: АСТ, Астрель, 2016.
- 896 c.
7. Куличкин, С. П. На фронтах Первой мировой / С.П. Куличкин. - М.: Вече, 2014. - 384 c.
8. Лужбин А. В. Действия русской конницы в сражениях Первой мировой войны / А. В. Лужбин. СПБ.: СПБ ВИОО, 2014. 400 с.
9. Самохина, Г. А. «Империалистическая» или «вторая отечественная»? Отечественные историки о характере Первой мировой войны / Г. А. Самохина // Вестник ТГУ.－№3.－2014.
10. Первая мировая война: историографические мифы и историческая память/ под ред. О. В. Петровской.－М.: РИСИ, 2014.－250 с.
2. Составьте сообщение с указанием используемой литературы по любой интересной вам теме в рамках Первой мировой войны. (повседневность, новое вооружение, личность, интересные факты и т.д)
Асташов А.Б. Русский фронт в 1914 – начале 1917 года: военный опыт и современность. М.: Новый хронограф, 2014. 740 с.
Первая мировая война повлияла на всю структуру военного общества, включая самого воюющего человека. Это ощущалось не только в ходе решающих столкновений, но и в повседневной фронтовой жизни. Фронтовая повседневность обычно рассматривается в литературе прямолинейно: как рутинная деятельность по обеспечению боевой деятельности, направленной на противника.
Сама фронтовая структура (армия, службы обеспечения) представляется как гомогенная и помещенная в организованное пространство с преданной и послушной ей технологией ратного труда. Контакты армии с населением анализируются только когда их носители оторваны от своей основной группы в качестве призывников, едущих на фронт, при выполнении спецзаданий, военнопленных. Другой была ситуация в Первой мировой войне. Дело было в особенности войн старого и нового типа. Прошлые войны были маневренными, войска и службы обеспечения, как правило, составляли единое целое, были самодостаточными (что и обеспечивало их маневренность), от населения не зависели, с ним не сталкивались уже в силу незначительного времени нахождения в данном месте. В Первой мировой войне, технической, всенародной, тотальной, значительно возрос фактор «чужой территории» во всем ходе военных действий, включая и повседневность ратных задач. Это обуславливалось как самим размахом войны, так и ее коалиционным характером. Армии противников длительное время находились на занятой территории противника, или на территории союзных в мировом конфликте государств, или на территории собственного государства, но с населением, обладавшим значительными социально-культурными отличиями от населения остальной страны. В отличие от традиционной, главным образом маневренной войны, в мировой войне армия не только встречается с противником во время боевых действий, но и постоянно взаимодействует с населением во всей зоне фронтовой полосы, являвшейся в рамках столкновения разных культур зоной фронтира. Тем самым в ходе борьбы, а не просто «восприятия противника» [3], ощущается зона пространства территории, как пространственного выражения власти, требующего его защиты и обеспечения в качестве проявления идентификации суверенного над этим пространством народа, нации.
Фактор чужой территории был чрезвычайно актуальным для Русского фронта Великой войны, где военные действий разворачивались на западных окраинах империи, а армия состояла в основном из жителей внутренней России, значительно отличавшихся по этническому, особенно культурному признаку. Главная проблема заключалась в том, что «чужая территория» должна была восприниматься как «своя». По существу это была проблема незавершенной национальной идентификации как одной из задач только разворачивавшейся в России модернизации, частью которой и стала война. Взаимоотношения армии и населения на театре военных действий носили чрезвычайно многообразный характер и охватывали ареал в 28 млн жителей.
В ходе военных действий важнейшим вопросом было обеспечение безопасности от возможных происков противника и их пособников из состава населения. Проблема безопасности виделась или в прямой враждебности населения, или в корыстных целях жителей, наносивших вред русской армии. Опасения вступления в противостояние с прифронтовым населением определялось близостью регулярных сил противника. Первой такой группой представлялись немцы-колонисты, а также другие лица, относившиеся к немцам.
Существовало отчетливое восприятие немцев-колонистов как населения, хотя и имевшего российское гражданство, но которое фактически обладало всеми признаками «немецкости»: протестантская вера, использование немецкого языка в быту, сохранение и культивирование немецких культурных особенностей в повседневной жизни. Настораживала крайняя затрудненность взаимодействия с таким населением в связи с закрытостью жизни колонистов. Считалось, что они, живя компактно, представляют готовую базу для расположения и проживания частей противника в случае его наступления. Все немецкое мужское население трудового возраста от 15 до 60 лет рассматривалось как готовый резерв призывников для германской армии или в качестве трудовых ресурсов. От немцев-колонистов всегда ожидали и конкретных враждебных акций в виде помощи противнику. Больше всего это касалось шпионажа. Солдаты, командование постоянно сообщали о случаях слежки за русскими войсками, выведывании тайн, передачи их противнику. В армии следили за подозрительным «шатанием» жителей, их общением с другими ненадежными лицами, попытками сообщения сигналов, проведения телефонов под водой или под землей.
Преследовалось приветствие колонистами, да и лицами любой национальности, вражеских разъездов или вступающих частей, сообщение противнику сведений о наличии русской секретной агентуры, выдача жителей, помогавших русской армии, указание неприятелю, куда движется той или иной русский разъезд, или наоборот, несообщение о подобных же перемещениях немецких отрядов. В армию поступали донесения, что колонисты, жители немецкой национальности прятали немецких разведчиков, поставляли им продукты, фураж, указывали, у кого в селении есть хорошие лошади. Особенно пристальному расследованию подвергались действия местных обывательских комитетов в их отношениях с оккупационными властями. Уже при выходе немецких войск из оккупированных мест агенты губернских жандармских управлений, контрразведки расспрашивали местных жителей о пособниках оккупантов. Значительная часть этих подозрений вызывалась наговорами соседей: поляков, евреев, находившихся во враждебных отношениях с немцами-колонистами или с немцами-помещиками, а также обвинениями начальников войсковых команд, недовольных тем, как помещики или их управляющие защищали свои хозяйства от набегов солдат. Враждебность немцев-колонистов видели в отказе проведения реквизиций, в побегах к неприятелю с окопных работ. Как правило, любые контакты немцев-колонистов с неприятелем вели к резкому обострению противостояния на передовой позиции.
Если вред от действий немцев-колонистов рассматривался как потенциальный, в зависимости от инициативы противника, который мог воспользоваться услугами нежелательных элементов, то другие группы населения воспринимались как источники непосредственного вреда, как его инициаторы. Дело было в их мобильности, и, следовательно, способности узнавать воинские секреты и возможности их передачи противнику. К таким группам относились, прежде всего, евреи, как постоянно перемещавшиеся по театру военных действий в ходе ведения многочисленных хозяйственных операций. В руках евреев была сосредоточена практически вся мелкая и среднеоптовая торговля в крае. Евреи же являлись важнейшим элементом по снабжению продовольствием, вещами и самих воинских частей. Уже по факту своей деятельности они владели многими секретами транспортной логистики, расположения штабов самого различного уровня, самих воинских частей. По роду своих занятия евреи входили в контакты со многими представителями штабов и воинских частей русской армии. Отследить эти отношения, составлявшие часто коммерческую тайну, было невозможно, что ставило под подозрение уже командование самой русской армии в случае злоупотреблений.
Частично к таким же враждебным группам относили и цыган ввиду их постоянных передвижений как проявления образа жизни, а также отдельных лиц, часто перемещавшихся по театру военных действий, при этом самых различных национальностей: фокусники (китайцы), артисты (итальянцы, немцы). Однако среди местных жителей, вызывавших опасения, были и случайные лица. Стали известны случаи, когда поляки, как правило молодые люди, являлись частыми посетителями передовых линий, доставляя военнослужащим сигареты, продовольствие и т. п. Некоторые из них предлагали свои услуги по шпионажу, одновременно оказывая подобные же услуги противнику. Множество вреда, порою неосознанного, делалось местным населением в отношении окопов, военного имущества, что военными расценивалось как помощь врагу.
В целом обеспечение безопасности во фронтовой повседневности рождало среди солдат, военного начальства тягостные ощущения враждебности со стороны населения, и так не рассматриваемого как свое, несмотря на русское подданство. Ответом, носившим в этом случае событийный характер, являлись действия по ликвидации подобных отношений или путем прямого удаления враждебных элементов с театра военных действий (немцы-колонисты), или путем установления контроля над ним посредством взятия в заложники (евреи), или высылки отдельных лиц других национальностей (литовцев, латышей, поляков и т. п.). Частично проблема взаимоотношений армии и населения была снята самим фактом потери Западного края: Польши и части Прибалтики, что и носило характер центрального события, подведшего черту в повседневности этого аспекта военного опыта. Более драматично, однако, развивались событий в урегулировании отношений между армией и собственным, т. е. не воспринимавшимся как чужое, населением внутренней части театра военных действий: белорусами, украинцами, латышами. Однако здесь сработал рефлекс не ненависти к этому населению, а наоборот, демонстрации особого вида родства, которое не позволяло оставить жителей перед лицом противника. Фактически это вылилось в изгнание за линию фронта миллионов жителей, рассматриваемых как «русские» (в основном белорусы). Следствие этого фронтовая повседневность армии и населения на фронте уступала место другой повседневности - между беженцами и жителями внутренней России.
Глубокие контакты армии и населения существовали на почве обеспечения армии продовольствием, трудовыми ресурсами, которые могли остаться противнику при отходе (главным образом в 1915 г.). Связанные с этим меры, как вспомогательные для жизнеобеспечения армии, военными законами предусматривалось вводить двумя способами: свободной покупкой за деньги у населения продовольствия, скота и т. п. или принудительными реквизициями тех же предметов обеспечения, хотя и также платными. В реальности во время быстрых перемещений, невозможности своевременно обеспечить армию продовольствием, транспортом происходил незаконный отъем ресурсов у населения или реквизиция, с отказом оплаты. Часто эти действия сопровождались совместным - солдатами и местным населением - грабежом собственников. В этом участвовали, как правило, поляки - против немцев и евреев. Мародерство армии в основном было направлено на тех же евреев и немцев, собственность которых как бы «по закону» считалась трофейной. Поджогам и погромам польских помещиков и евреев, в которых участвовали отдельные бродячие воинские шайки, а также и население в 1914-1915 гг., способствовало практическое отсутствие администрации в Восточной Галиции. Мародерство часто начиналось в виде массового разгрома бежавших галицийских панов своими же крестьянами. Участие в мародерстве русских солдат совпадало, таким образом, с актами «социальной справедливости» местного населения.
Еще чаще были заимствования продовольствия, фруктов, дров и т. п., которые проводили войска в месте прохождения или стоянки. В архивах сохранились сотни заявлений собственников (от помещиков до крестьян, от аристократов до бедняков) с требованием возместить убытки от постоя войск. Часто в таких разорениях участвовали и представители местного населения, лишь используя войска для своей поддержки. Таким образом, создавалось определенное сотрудничество населения с армией, заинтересованной в приобретении или перераспределении ресурсов местного населения.
Подобные действия армии по отношению к населению усилились летом 1915 г. в связи с «Великим отступлением». Акции армии порою приобретали бесцельный характер варварской потравы засеянных полей, уничтожения созревшего урожая, фруктовых садов, разгрома имений и т. п. уже на «своей» территории. Причем потерпевшие убытки уже не могли отличить действия армии противника от армии, которая должна была их защищать.