Цып, цып, цып! ко мне, малютки,
Слушать сказки, прибаутки!
Уж чего мне на веку
Не случалось старику?
Дай бог памяти! Гисторий
Слышал пропасть! Как Егорий
С волком дрался, как солдат
Вдруг попал ни в рай, ни в ад;
Как Руслан с Бовой сражался;
Как на черте Карп катался,
Как, не для ради чего,
Черт взял душу у него!
Как Егору да Вавиле
Ведьмы ребра изломили,
Как пяток богатырев
Полонили сто полков,
Как Ягу прибил Данилыч,
Сатана Сатанаилыч
Как на землю нисходил,
Души добрые мутил…
Как Иван коня-горбатку
Заставлял плясать вприсядку,
Как бесстрашный царь Макар
Полонить ходил татар…
Как по щучьему веленью,
По Иванову прошенью
Ведра на гору взошли
На потеху всей земли…
Как он ездил на лежанке,
Как держал колдунью в банке
Чернокнижник Змеулан,
Страх для всех окольных стран…
Знаю всё, но не об том
Речь теперь мы поведем.
Поведем мы речь про царство,
Про большое государство,
Где во время сказки сей
Государь был Елисей…
Елисеево правленье
Было всем на удивленье,
Силе вражеской назло
Царство крепло и цвело:
Там не слышно было мору,
Ни вражды, ни заговору,
Ни других каких потех,
Побери их леший всех!..
Все как братья словно жили,
А царя уж как любили,
Так, не хваставши, скажу,
И ума не приложу!
Да и то сказать, еще бы
Не любить его особы —
Был он подданных отец,
Награди его творец!..
Словно с детками родными,
Он, вишь, всем делился с ними.
Чуть победа, празднество —
У него и пиршество!
Всё бояра, всё миряна,
Всё чиновные граждана
Уж к нему приглашены
И вповал напоены!
У царя еще, окроме
Этих милостей, был в доме
Преогромный вечный пир
Для того, кто сед и сир…
Так он страждущих всех нежил…
Бог за то его потешил
И, по благости своей,
Даровал ему детей
Умных, добрых, залихватских,
Проживавших в чувствах братских!
Старший сын его Роман
С виду был другой Полкан,
Настоящим он ироем
Ходит в доме по покоям,
Ростом чуть ли не в сажень
И красив, как вешний день…
Кудри сами завивались,
И усы уж пробивались,
Был он уж во цвете лет,
Расцветал как маков цвет…
«Что, Роман-брат, не пора ли
И жениться для морали?
Ты уж взрослый молодец», —
Раз сказал ему отец.
Наш Роман потупил очи
И заплакал что есть мочи,
Так что сердце у царя
Сжалось в виде сухаря,
Так что инда все окошка
В доме вздрогнули немножко…
«Рад я, батюшка, жениться,
Коль невеста мне случится
Из каких заморских стран
(Наконец сказал Роман).
Только надо не простую,
А царевну молодую,
Чтоб была она умна,
И богата, и красна».
— «Правда, правда! (царь ответил.)
Я еще не заприметил
Для тебя, брат, по плечу.
Но авось, ведь и сыщу!»
На другой день совещанья
Разослал царь приказанья,
Чтоб немедленно к нему,
Как владыке своему,
Ради некого присловья
Собралися все сословья,
А меж тем велел он пир
Приготовить на весь мир…
Дело важное решиться
На пиру должно: боится
Царь, — не то чтоб самому
Не достало тут уму,
И не то чтоб из приличий,
А старинный был обычай
Дело важное решать,
Чтоб несчастья избежать,
Не нажить поклепу света,
После общего совета…
Пир готов великолепный,
На столы напиток хлебный,
Мед и прочее вино
Уж давно принесено…
Гости в доме кишмя кишут,
От восторга еле дышат,
Что пришла такая честь —
За столом им царским есть…
Вышел царь. Пошли поклоны,
Толковали про законы,
Про спокойство, про войну,
Про дела и старину…
Елисей вдруг с места сходит,
На высокий трон восходит
И оттуда речь ведет,
Поклонившись наперед…
«Вам, бояра и дворяна
И чиновные граждана,
Всем известно, что я сед,
Что уж мне не двадцать лет…
И для этой-то причины,
Чтобы не было кручины,
Чтоб всё шло у вас к добру
И тогда, как я умру, —
Объявляю всенародно,
Что оставить мне угодно,
Не в обиду никому,
Трон мой царский, по уму
И по росту великану,
Сыну старшему Роману.
Но чтоб это учинить,
Надо нам его женить,
Чтобы он не баловался,
За чужими не гонялся,
А найпаче чтоб в стихи
Не пустился на грехи…
Ваш совет я уважаю
И затем вам предлагаю
Поразмыслить и решить:
Сыну ровню где найтить?
Из которого-де царства,
Вы скажите без коварства,
Нам царевна по плечу, —
А не то поколочу»
(Царь промолвил ради шутки, —
Он остер на прибаутки,
Хоть и нету в них пути…
Ну, да бог ему прости!).
Тут бояра и дворяна
И чиновные граждана
Почесали за ушми
И задумались вельми…
Долго думали, корпели,
Угодить царю хотели;
Всяк совет давал тут свой
Ради надобности той;
Царь, прослушавши, «Не пара! —
Отвечал им: — та уж стара,
Та горбата, та бедна,
Не царевна та княжна…»
Лоб бояра потирали,
Думать снова начинали…
А мудрец один седой
Лишь качает головой.
«Ладно (думал он), постойте,
Что вы тут себе не пойте,
А как я свое скажу,
Так уж, верно, угожу»;
И решившись наконец,
Начинает так мудрец:
«Царь наш, ты наш благодетель,
Счастья нашего содетель,
Не вели меня казнить,
А вели мне говорить…»
«Говори!» — царь отвечает,
И мудрец так продолжает:
«Силен ты, богат и славен,
Кто с тобой по власти равен?
У кого такая рать,
Где такая благодать, —
Царства более твово
В свете нет ни одного,
Все владыки, все соседи
Пред твоим величьем дети,
И в свекрови ни одна
Из их дочек не годна…
Да и нет во всей природе,
Ни в одном сиречь народе
Нет пригодной для него,
Для Романа твоего…
К пользе царственной ревнуя,
Обвенчать его хочу я
На красотке неземной,
На владычице ночной.
Пречудеснейшая тайна
Мне открылась не случайно, —
Коли хочешь, сообщу
И что делать научу…»
— «Говори! да лишь курьезно, —
Отвечает царь серьезно, —
Разным вздором не скучай,
Подарю тебе на чай…»
Вновь мудрец так начинает:
«В неком царстве проживает,
Что за тридевять земель,
Славный царь Ходинамель…
У царя, окроме дочек,
Есть приемыш, как цветочек
Расцветает пышно он,
Весь сияньем окружен…
То царевна Ясносвета, —
В царстве лучше нет предмета,
Так чудесна, так умна,
А особенно ясна!
Все дивятся, что за чудо,
Самоцветней изумруда,
Как от месяца в ночи,
От нее идут лучи…
По известной мне науке
Прокатился раз от скуки
Я в то царство, лишь на час
Отлучившися от вас…
Как вошел во двор я пышный,
Только было там и слышно,
Что хвала ее красам,
Диву дался я и сам…
Столько блеску, столько жару,
Что не долго до пожару!
Ну диковина! дивней
Не найдется в жизни сей!
Вот уж, правду молвить, знатно!
Только мне невероятно
Что-то стало, что она,
Вишь, от смертных рождена…
Разум мой пришел в свирепство,
Я принялся за волшебство…
И недолго я гадал,
Подноготну всю узнал…
Умолчу, каким манером, —
Не назвали б изувером!
Просто молвлю, что она
Не царевна, а луна…
В небе скучившись дежурить,
Гарцевать и балагурить
И пред солнцем не хотя
Унижаться, не светя,
Днем она на землю сходит
И в том царстве день проводит,
А как солнце сходит прочь,
Освещать уходит ночь…
Вот невеста для Романа!
Кроме царственного сана —
И ведь где же? в небесах! —
Важный клад у ней в руках,
И богатство ее будет, —
Бело озеро запрудит…»
— «Ладно! (молвил Елисей.)
Нарядить к царевне сей
Послезавтра же посольство,
Да не делать своевольства,
Чинно там себя вести,
Чтоб царевну привезти
Без урону и изъяна
Для царевича Романа…
Штука славная! луна
Будет в дом к нам введена!
Ну, брат, честь тебе и место,
Да спасибо за невесту,
Ведь такой уже другой
Не отыщешь под луной!..»
(Говорит царь мудрецу.)
«Но еще царю-отцу
Нужно молвить между прочим,
Что ведь этак не упрочим
Мы навек себе луны
(Говорит мудрец). Должны
Мы к земле ее навеки
Приковать…» — «Но человеки
Через эти чудеса
Могут выколоть глаза.
С обязанием подпиской,
Чтоб к земле держалась близко
И являлась поскорее,
Будем отпуск давать ей,
Только б с солнцем не дружилась
Иль с звездами не водилась;
Впрочем, это уж, тово,
Дело сына моего…» —
Царь сказал с самодовольством
И занялся хлебосольством…
«Нет, неладно, царь-отец!
(Отвечал ему мудрец.)
Так она, у нас соскуча,
Заберется в серы тучи,
И попробуй-ка поди
Вновь беглянку приведи!..
Нет, чтоб было безопасно,
Средство знаю я прекрасно:
Есть чугунное кольцо
Здесь со мною налицо.
Вот царевич (тут до стану
Он согнулся в честь Роману),
Вот возьми! да береги,
Уничтожить не моги!
Поезжай ты сам в те страны,
Я коня тебе достану,
Да такого, что он в час
Донесет тебя как раз…
Как вспылят у вас сердечки,
Да захочется колечки
Друг у друга променять,
Это ей изволь ты дать;
Ей оно вопьется в руку,
Но не бойся, стерпит муку…
Но зато, ручаюсь я,
Будет целый век твоя…»
Царь радехонек до смерти.
«Не вмешались бы тут черти!» —
Говорит он… Славный пир
Тут пошел на целый мир,
В честь блистательной надежды;
Наконец сомкнулись вежды;
А царевич наш Роман
Был уж близко чуждых стран…
Пречудовую свиньюшку,
Ростом в сдобную ватрушку,
Подарил ему мудрец.
Вот и к царству наконец
Наш царевич подъезжает,
Тут свиньюшку оставляет
И идет себе пешком
В преогромный царский дом.
В нем и роскошь, и богатство,
И устройство, и опрятство,
И различных тьму красот
Сам колдун не перечтет…
У дверей стоит прислуга
Вся в убранстве из жемчуга,
Так как жар вот и горит,
По-гишпански говорит…
Между ними тут Емеля…
«Где царя Ходинамеля
(Говорит Роман) найти,
Укажи — да проведи!»
Тут прислуга подскочила
И царевича спросила,
Кто он родом и отколь,
Не саратовская ль голь,
И не с вражьего ль навета
Прикатил к ним до рассвета?
Но с почтением потом
Отступили чередом,
Поклонились и к царю
Дали путь богатырю…
«Ну-тка, царь Ходинамель,
Оставляй свою постель!
(Закричал дурак Емеля
И толкнул Ходинамеля.)
К нам царевич из чарморя
Прикатил размыкать горе,
Угощенье припаси
Да садиться попроси!..»
Не расслышав хорошенько,
Рассердился царь маленько
И, вспылив на дурака,
Дал в загривок тумака…
Вдруг он делом спохватился,
Как надлежит извинился,
И с царевичем они
Уж осталися одни…
Тут Роман потупил очи
И заплакал что есть мочи,
Слезы вытер рукавом
И речь начал так потом:
«В наше малое поместье
Донеслося, царь, известье
Из огромного твово,
Что дивней нет ничего
Среди всех пределов света,
Как царевна Ясносвета,
Дочь названная твоя,
Ей в мужья гожусь ли я?
Согласишься ль ты — не знаю,
Но к ней страстью я пылаю,
Хоть не видел никогда».
(«Ну, да это не беда, —
Коли с неба, так уж видно,
Что ей мужем быть не стыдно», —
Он подумал про себя…)
— «Я и дочку для тебя
Уступить готов любую,
Хоть старшую, хоть меньшую…
У меня их богатель! —
Отвечал Ходинамель
И воскликнул что есть силы:
— Эй вы, дочки мои милы!
Мы, сударыни, на час
К нам в беседу просим вас…»
Только вымолвил, девицы
Прибежали из светлицы
И все стали у стены…
«Ну, которую в жены
Ты, царевич, завоюешь
Или всех их забракуешь?» —
Царь сказал… Роман взглянул:
«Знать, мудрец меня надул,
Или я теперь в угаре:
Тут такие инда хари,
Что за чертовых сестер
Их признать — так не позор!» —
Так Роман себе помыслил,
Их по пальцам перечислил…
Вдруг на самом на краю
(Я от вас не утаю:
Он в тот час немного струсил,
Так его переконфузил
Ясносветы чудный взгляд!)
Видит: два глаза блестят,
Самоцветный словно камень,
Словно звезды, словно пламень!
«Та, та, та! Так вот она
Уж доподлинно красна,
Правда, в ней уж столько жару,
Что недолго до пожару…» —
Он подумал… Зорких глаз
Не спускал с нее он час,
Поразмыслил, постыдился,
Да по горло и влюбился.
«Уступи ты мне вот эту,
Сиротинку Ясносвету,
Уж куда мне до другой,
Удовольствуюсь и той!» —
Так Роман сказал с усмешкой,
Царь же думал: «Глуп как пешка
Он, урод, молокосос,
Слеп он вовсе или кос,
Хорошенько я не знаю,
Лишь того не постигаю,
Отчего не дочь мою
Он берет в жену свою…
Пусть же нянчится с девчонкой!..»
«Коли хочешь, будет женкой
Ясносветочка твоей,
Приказать не смею ей,
А даю свое согласье», —
Он сказал… Роман от счастья
Чуть в безумство не пришел,
Чепухи не замолол…
Но опомнился… К невесте
Подошел с царем он вместе
И его женою быть
Стал красавицу просить…
Ясносвета оробела,
С изумленьем посмотрела,
Раскраснелась как заря
И с согласия царя
Наконец ему сказала:
«Что охота вдруг припала,
Да и видано то где —
На безродной сироте
Сыну царскому жениться?..
Но должна я согласиться,
Коли дело уж давно
Без меня порешено…»
Тут Роман кольцо снимает,
Ей на руку надевает,
А ее берет себе;
И, покорствуя судьбе,
Царь чету благословляет
И, меж прочим, прибавляет:
«Но ты знаешь ли — она
Ведь как нищая бедна?
Я не знаю ее роду,
По двенадцатому году
В плен была она взята
И в дворец мой принята…
Я даю ей хлеб лишь с солью,
Ты берешь ее голь голью…»
«Ладно, — думает Роман, —
Не глумися, бусурман.
Или ты и сам не знаешь,
Что из царства отпускаешь
Драгоценный, чудный клад;
Ладно, буду я богат,
Ведь луне сребра и злата
Занимать, я чай, не надо —
Царства купит ваши все
Тем, что есть в одной косе…»
Помолившись, поклонившись
И радушно распростившись,
Царь с царевной молодой
Отправляется домой.
Между тем царь Елисей
Называть велел гостей, —
Предан радостной надежде,
Ходит в праздничной одежде,
Приказанья отдает
Да застольную поет…
День к полудню стал склоняться —
Гости начали сбираться,
И меж множеством гостей
Прикатил царь Пантелей,
Пожилой, не политичный,
С Елисеем закадычный,
Приглашенья он не знал,
А нечаянно попал…
Притворяться не умея,
Царь в сторонку Пантелея
Вдруг отводит и тишком
Говорит ему потом:
«Поздравляй, брат, поскорее
Ты с невесткой Елисея!
Сына, братец мой, женю,
И на нынешнем же дню!..
А невеста — так уж чудо!
Самоцветней изумруда,
Лучше б я и не желал, —
Разве ты бы дочь отдал,
Так задумался б немного…»
— «Ох! давно, по воле бога,
Дочь погибла у меня,
Даже как, не знаю я.
Делать нече! Не вернется,
Только плакать остается,
А охотно бы Роман
Был в мужья ей мною избран», —
Так ответил со слезами
Пантелей и рукавами
Ну-тка слезы утирать,
Чтоб тоски не оказать…
Елисей великодушный
Сам завыл, как малодушный,
Пантелея утешал
И потом ему сказал:
«Что касается до сына,
То счастливый он детина,
Ведь, поверишь ли? луна
Будет, брат, ему жена…
Всё небесное пространство
На одно лишь ей убранство,
Вишь, в приданое идет:
Целиком небесный свод
Ей с морями, областями,
Поселеньями, садами,
С кормной птицей всех сортов
И скотиной всех родов, —
Будет тут тряхнуть червонцем!
Только жаль, что вместе с солнцем
Ей придется всем владеть
И сношенья с ним иметь…
Впрочем, что же, бог помилуй!
Как войдем мы только в силу,
Можно, знаешь, и тово…
Рати двинуть на него…
Не большая ведь персона,
Да и светит-то как соня,
Не заботясь ни о чем,
Ну да мы его пугнем!»
Молча слушал Пантелей
То, что баял Елисей,
И потом сказал с улыбкой:
«Ну, смотри, брат, как ошибкой
Не вломися в чепуху,
Уморишь всех со смеху…
Есть ли месяцу причина
Выходить за твово сына?
Да притом и небеса
Без него что за краса!..»
Елисей вельми серчает
И, подумав, отвечает:
«Что сказал, то докажу,
Всех на свете пристыжу».
Тут он всё пересказал,
Что мудрец ему сказал.
Пантелей пожал печами.
«Славны бубны за горами», —
Он подумал, а потом
Занялся и пирогом…
Так прошло около часу,
Елисей напился квасу
И хотел ложиться спать
На дубовую кровать,
Вдруг, обрадованный, слышит:
У ворот свиньюшка дышит
Так, что ажно всё дрожит.
Елисей туда бежит,
Сына у двери встречает,
Лобызает, обнимает,
А Роман вместо ответа:
«Вот царевна Ясносвета», —
Говорит ему, и он
Отпускает ей поклон…
Сердце пляшет от блаженства
У царя! Все совершенства,
Всё, чем славен женский пол,
В Ясносвете он нашел.
Весть гремит меж тем в народе,
Что луны теперь в природе
Уж не будет, что она
За Романа отдана.
Кто шататься в пьяном виде
Ночью любит, тот в обиде
Был при случае таком;
А кто любит царский дом,
Тот в сильнейшем был восторге,
И в трактирах, и на торге,
И в домах, и на дворах
Пел с восторга, так что страх…
И придворные того же
Были мненья: всех пригожей,
Всех яснее, всех белей,
И прекрасней, и умней
Все царевну признавали
Да из чарок попивали…
Лишь один царь Пантелей
Что-то не был веселей…
Без любви и без привету
Он смотрел на Ясносвету,
И так пристально смотрел,
Что самой ей надоел…
Чтоб скорей окончить дело
И кутить опосле смело,
В честь счастливому концу,
Молодых ведут к венцу…
Обвенчали по порядку…
Чуть не пляшет царь вприсядку,
Так он счастью сына рад!
«Был я (мыслит он) богат,
А теперь уже найпаче
Буду впятеро богаче…
Что за нужда, коль темно
Будет в небе всё равно!..
И кому это обидно,
Что луны не будет видно?»
Молвит всяк, уняв тоску:
«Знать в бессрочном отпуску,
Знать, светить ей надоело,
За другое взялась дело», —
Потолкуют да потом
И забудут чередом…
От того их не убудет…
Перву ночь теперь не будет
В небе сумрачном луны,
Диву даться все должны!..
Да и сам я подивуюсь,
На невестку полюбуюсь:
«Что, голубушка, сидишь
На земле, а не глядишь
Уж, как встарь бывало, с неба,
Словно с год не евши хлеба…»
Солнце красное садится,
Люд крещеный веселится…
Попиваючи винцо,
Царь наш смотрит на кольцо
На руке у Ясносветы
И поет ей многи леты…
Все спокойны, все поют,
А найпаче того пьют…
Царь лишь только Пантелей
Не стает всё веселей…
То глядит на новобрачных,
То теченье облак мрачных
Мутный взор его следит…
Елисей ему твердит:
«Что ты братец, что невесел,
Что ты голову повесил?..»
И уходит от него,
Не добившись ничего…
Там с придворными толкует,
Как он солнышко надует,
Как приданое луны
Получить они должны,
И потом, смеясь свирепо,
Обращает взор на небо…
Вдруг он видит: в небеса
Всходит свету полоса…
Он попристальней глядит…
Вот летит, летит, летит,
Светом радостным блистает
И на небо выплывает,
Миловидна и красна,
Словно прежняя, луна.
«Различать я не умею
(Говорит он Пантелею,
Указав на высоту),
Эту как зовут звезду?..»
Пантелей глядит, хохочет,
Елисея так порочит:
«Ну, брат сделал ты чуху,
Уморишь всех на смеху,
Это просто ведь видна
Настоящая луна…»
— «Как!» — царь в бешенстве взывает,
Мудреца тут призывает,
Задает ему допрос.
А мудрец, повеся нос,
Елисею отвечает,
Что он сам того не знает…
В это время и все гости
Небо взвидели; со злости
Стали жалобно кричать,
Что луна мешает спать,
С мест своих все поскакали,
Толковали, рассуждали
И кричали так, что дом
Обернули кверху дном…
Сам царевич в изумленьи
С места встал; как привиденье,
Помутился, побледнел
И на небо поглядел…
А меж тем с большим свирепством
Царь ругался над волшебством,
Проклинал его как мог,
Да простит ему то бог!
«Чрез ошибку эту злую
Взяли, может быть, простую
Девку мы себе в родство
(Говорит он). Шутовство,
Что ли, это, в самом деле?
Обмануть, что ль, нас хотели?»
И, серчая, что есть сил
Всю вселенну царь бранил…
А меж тем царь Пантелей
Делал во сто раз умней…
С Ясносветою несчастной
Что-то баял он согласно,
Всё об чем-то вопрошал,
Что-то всё припоминал…
Знать бы было интересно,
Да, на грех, то неизвестно…
Наконец царь Пантелей
Вдруг упал на шею к ней:
«Дочь моя! мое рожденье,
Небесам благодаренье!
Вновь ты мне возвращена!» —
Говорил он, а она
Так и падает на шею
Со слезами к Пантелею…
Тут подходит Елисей:
«Неужель отец ты ей?»
(Вопрошает). «Да, она
Точно та, что пленена
Встарь была Ходинамелем».
Одурманен, словно хмелем,
И Роман пришел в тот час,
Объяснилось всё как раз,
Все четверо обнялися,
Быть век в мире поклялися,
Безобидно проживать
Да деньжонки наживать.
Снова кубки заблистали,
Пить прилежней вдвое стали,
И пошел такой тут пир,
Что не знал подобных мир.
Я там был три сряду ночи,
Ел что было только мочи,
За стаканом пил стакан,
А всё не был сыт и пьян…
Некрасов Н. А. - Баба-яга, костяная нога (русская народная сказка в осьми главах)_
Глава первая
Похищение. Проснулась шумная тревога
С восходом радостного дня…
Стоят у царского чертога
Четыре огненных коня.
Из камня искры огневые
Копытом мещут жеребцы,
Храпят и бьются; стремянные
Их крепко держат под уздцы.
Красуясь пышным одеяньем,
Сребром и золотом горя,
С нетерпеливым ожиданьем
Толпой придворные царя,
Его сотрудники лихие
В пирах, охоте и войне,
Во всём равно передовые,
Стоят на правой стороне.
Налево легкий штат царицы:
Прекрасный пол во всей красе;
В одежде праздничной девицы
В сомкнутой длинной полосе
Красивой выстроились цепью
И, засветив улыбкой взгляд,
Как в бурю небо с водной степью,
С противным строем говорят…
Вот рать! брадою Чернобога
Поклясться смело может свет,
Что побежденных ею много,
А победителя ей — нет!
Выходит царь. Ему подводят
Его любимого коня,
За ним жена и сын выходят,
И дочь — ясней младого дня;
Мила как юная Зимцерла,
Она улыбкой всех дарит —
И ряд зубов, белее перла,
Глаза и души ворожит.
Она заносит ножку в стремя —
Не смея духа перевесть,
Мужчин завистливое племя
Глазами радо ножку съесть;
Коня погладит ручкой ловкой —
Всем ручка видится во сне;
Шутя кивнет кому головкой —
И взоры всех в той стороне;
Посмотрит на кого сурово —
Тот и печален и угрюм;
Моргнет ли бровью, скажет слово —
В тупик поставит самый ум.
И наши деды знали толк
Ценить поэзию правдиво:
Был у Плениры целый полк
Рабов влюбленных — и не диво!..
К нам по преданиям дошло,
Переходя от деда к внуку,
Что тот, презреньем ввержен в муку,
Весь век страдал; того сожгло
Одной улыбкой благосклонной;
Тот, говорун неугомонный,
От изумленья онемел,
Когда ей в очи поглядел…
Куда же едут царь с царицей
И с белолицей царь-девицей?
Куда мужчин и женщин рать
Собралась их сопровождать?..
Царь, утомясь победной славой,
Любил с зверьми вести войну,
И как охота в старину
Была и женскою забавой,
То и царица с ним порой
Делить в отъезжем поле травлю
Любила. Здесь я точку ставлю.
Пойдемте на поле со мной…
Разнообразными толпами
Станица воинов и жен,
С бичами, копьями, стрелами,
Пестреют в поле — шум и звон!
Кругом раскинуты тенета,
Зверей усердная гоньба
Всех утомила, как работа;
Но ловля, травля и стрельба
Идут успешно: уж сразили
Лисицу, волка и хорька,
Вдобавок в сети заманили
Недальновидного сурка
И пару зайцев затравили.
Доволен царь. Своей рукой
Он гладит мягкий пух лисицы;
Остановился, ждет царицы.
Она примчалася стрелой.
Тогда с коней своих усталых
Они для отдыха сошли;
Забыв охоту, к ним пришли
Толпы наездников удалых
И в кубках меду принесли.
Наполнен ковш шипучей влагой,
И благотворная струя,
Досыта жажду их поя,
Дарит их силой и отвагой.
Меж тем идет серьезный толк
Между придворными: кем волк
Повержен был? кто на лисицу
Поднял неробкую десницу?
Кем загнан маленький сурок
В ему расставленный силок?
Венец победы над лисицей
Приписан был царю с царицей,
И их же верная рука
Сразила волка и хорька.
Заслыша общее их мненье,
Пришла царица в восхищенье,
Царя державное чело
Улыбкой ясной расцвело;
Предложен тост за лов удачный,
И вот уж пенистый фиал
До края кубки наполнял,
И вот уж пьют…
Вдруг тучей мрачной
Небесный лик заволокло,
Как демон, с бешенством и свистом
Пронесся ветер в поле чистом,
Шатер походный унесло,
В руках ковшей как не бывало,
С придворных шапки посрывало…
Вдруг крик, и свист, и шум вдали,
И стук копыт о грудь земли
Они заслышали, — чему бы
Тут удивляться им? в лесах
Ведь недостатка нет в лисах:
То, знать царевна трубит в трубы
И с ратью гончих и девиц
Гоняет по лесу лисиц.
Но отчего-то на царицу
Вдруг страх напал, сам умный царь,
Хоть никогда не трусил встарь,
Тут от испуга рукавицу
Из рук дрожащих уронил…
Вдруг он коня поворотил,
Махнул рукой и вскачь пустился
Туда, где стук и крик носился,
За ним царица и весь двор
Помчались, едут: темный бор
Пред ними стройным великаном
Предстал преградою в пути
И, шевелимый ураганом,
Как бы шептал им: «Не ходи!»
Въезжают в лес: толпою тесной
Там девы робкие стоят,
На что-то пристально глядят;
Меж них царевны лик небесный
Увидел царь: какой-то страх
Заметен был в ее очах.
Он изумился. «Что-то худо!» —
Кричит супруге — и стрелой
Летит к царевне молодой,
Летит, летит — и видит чудо:
Вдали клубится дым густой,
В чепце из жаб, в змеиной шубе,
Не на коне — в огромной ступе,
Как сизо-белой пеленой
Обвита сетью дымовой,
Летит ужасная колдунья;
Был только день до полнолунья, —
А в это время, всякий знал,
Что ведьмам праздник наставал.
Пестом железным погоняла
Колдунья ступу, как коня,
Сквозь зубы что-то напевала,
Клыками острыми звеня.
На лбу по четверти морщина,
А рот разодран до ушей,
Огромны уши в пол-аршина,
До груди волос из ноздрей,
На месте глаз большие ямы,
Затылок сгорблен, ноги прямы,
На лбу огромные рога —
Всё в этот миг их убедило,
Что Баба старая Яга
Зачем-то бор их посетила.
И, в страхе все оторопев,
Быстрее ратники пустились
К толпе упавших духом дев.
Но поздно — как ни торопились,
Им изменили их кони,
Хоть понуждали их они…
С размаха ведьма налетела
На рать несильных, робких жен,
Их осмотрев со всех сторон,
Царевне в очи посмотрела,
Над ней как ворон пронеслась,
Рукою в грудь ее впилась,
Другой рукой за стан схватила,
С собой на ступу посадила
И прытче мысли унеслась…
Всех прежде юный брат царевны
Послал за хищницей стрелу,
Потом сам царь, печальный, гневный,
Послал другую. Мрак и мглу
Опять сменило море света.
Вдали виднелася она,
Туманом пасмурным одета,
И с ней несчастная княжна.
Погоня страшная летела
Вослед злодейке, уж чуть-чуть
Стрела Булата не задела
Ее предательскую грудь,
Но страшный (в) ступе пест железный
Колдунью спас над самой бездной.
Она сильней им застучит —
И диво — ступа побежит,
Как лань, заслыша лай собаки;
Она удары участит —
И ступа летом полетит
Через холмы и буераки…
День целый гналися за ней,
Всё отставали дале, дале
И наконец совсем отстали.
Царевны нет!.. Царевна с ней!
Тоскует царь. Сама себя
Царица в той беде винила:
«Охоту пламенно любя,
Не я ль и дочь к ней приучила,
Не я ль ей первая дала
Понять, что конь и что стрела?» —
Так плачет грустная царица.
«Где дочь, где солнце царь-девица?
Где царства лучшая звезда,
Любимый перл, куда, куда
Она так долго запропала?
Ее уж нет! Ее украла
Из ада присланная тварь!» —
Взывает так печальный царь.
И в непритворном сокрушеньи
Они рыдают день и ночь,
Надежды нет увидеть дочь,
Надежды нет ее спасенья!..
Мгновенно царского несчастья
Весть по столице пронеслась,
Слеза горячего участья
С глаз добрых подданных слилась,
Они все искренне любили
Царя и царскую семью,
Под их правленьем мирно жили,
Благословляя жизнь свою,
Довольны мудрым их правленьем,
И были тягостней своих
Несчастья царские для них.
Веселье общим сокрушеньем
Сменилось всюду; резвый смех
И кроткий мир покинул всех.
Но кто найболее крушился,
В чью грудь всех глубже и сильней
Удар нечаянный вонзился
И страшный след оставил в ней?
Всех больше горевал Булат,
Похищенной царевны брат.
Он в тот же вечер в путь собрался,
Царю торжественно поклялся
Домой не быть до той поры,
Пока похищенной сестры
Из рук колдуньи не исхитит
И за позор не отомстит;
Святую клятву небо видит,
И если кто ей изменит,
Пускай оно того казнит…
Ему два спутника судьбою
В далеких странствиях даны:
Охотно храбрые герои,
Светан и Серп, утомлены
Однообразьем жизни дворской,
Направить путь к стране заморской
С ним согласились, дочь царя
Найти усердием горя,
С богатырями потягаться,
На дев чужбины посмотреть,
Победой громкой увенчаться
Иль так же громко умереть…
Один решимостью и силой
Уж доказал, что был не трус,
Его и бороду и ус
Давно седина серебрила.
Другой — на утре лучших лет,
Но уж знакомый с ратным боем,
Не в шутку прозванный героем,
Красавец, царства пышный цвет.
Глава вторая
О происхождении Яги и о прочем Готов день ясный закатиться;
Три храбрых витязя верхом
По полю скачут — пыль клубится,
И брызжут искры янтарем.
Природа дремлет. В темной дали
Чернеет лес. Они к нему,
Но тут, загадкою уму,
Им три распутия предстали.
Который путь туда ведет,
Где их царевну заточили,
Кто угадает, кто поймет?
Подумав так они решили:
«Нас трое, три дороги тут
В три страны разные ведут, —
Итак, обнимемся, простимся,
Дорогу каждый изберем,
И в страны разные помчимся,
Авось царевну и найдем!..»
Три храбрых витязя обнялись,
Поклялись дружбой и расстались…
Булат избрал середний путь.
Луны не видно, в небе тучи,
Кругом Булата лес дремучий;
Булату грустно, ноет грудь, —
Один!.. Но нашего героя
Наутро ждет забава боя,
И лучше нам печаль и ночь
Прогнать скорей со сцены прочь.
Вот утро. Люди, пробудитесь,
Пора вам действовать, пора!
Без остановки ехал витязь
Дремучим лесом до утра;
Лес миновал; пред ним равнина
Лежит, роскошна как картина,
Цветами пышно убрана,
Благоуханий амброй нежной,
Как райский сад, напоена.
Невольно к думе безмятежной
Сердца настраивает вид
Природы юной и цветущей, —
Булат заснул под пышной кущей.
Но вот он встал, коня бодрит
И снова скачет! Видит: в поле
Пасутся два коня на воле,
Из-под седла, как из трубы,
Выходят дымные столбы.
Он едет дале. Видит: дева
Накрепко за руки у древа
Стоит привязана; стеня,
Как бы о помощи взывает,
Кого-то, в горести кляня,
Своим злодеем называет.
Булат долину в изумленьи
Окинул из конца в конец
И ясно понял наконец
Причину странного явленья…
Со всею яростью врагов,
Миримых лишь за дверью гроба,
Дрались два витязя; их слов
Постигнуть смысл могла лишь злоба.
Но ясно было, что ценой
Победы плачущая дева…
Исполнен праведного гнева,
С участьем к жертве молодой,
Столь огорченной, неутешной,
Младой Булат летит поспешно
На место битвы роковой.
«Оставьте бой поносный свой,
Мечей бесславить не дерзайте,
Плод преступления вкусить
Себя мечтой не обольщайте!
Должны прощенья вы просить
У девы, вами оскорбленной,
Или мой меч непосрамленный
Ее злодеям будет мстить!» —
Воскликнул витязь, обнажая
Кровавый меч; между собой
Враги, сраженье забывая,
К Булату кинулись стрелой.
Один на двух Булат выходит
Там, где так долг ему велит,
И в чести силу он находит,
Перун сам за него разит.
Они сошлись. Удар удачный
Поверг на землю одного,
Он захлебнулся кровью мрачной.
Теперь один на одного…
Не трусы оба, ловки, статны,
Навострены мечи булатны,
Кому же пасть, кому же жить,
Кому кого похоронить?
Кто будет гением сей битвы,
В цветах победного венца,
И за чью душу слать молитвы
К престолу вечного творца?
Видали ль вы, когда две тучи
Стремятся в мутных небесах
Одна к другой? Уж только шаг
Их делит; грянул гром могучий,
Столкнулись плотно грудь о грудь:
Одна рассеялась, другая,
Свободно крылья расправляя,
Проходит гордо спорный путь…
Летят обломки их броней,
Дождем из стали сыплют искры,
Освирепелые как тигры
И каждый сам себя сильней,
С безумной храбростию оба
Дерутся; кровью обагрен
И отвратителен как злоба
Булатов враг; уж ранен он,
Но страшно меч его сверкает.
Под охраненьем крепких лат,
Еще не ранен наш Булат,
Но глубже броню пробивает
На нем удалый меч врага.
В бою минута дорога,
Заплатишь жизнью за ошибку.
В тот миг, как с радостной улыбкой
Булатов враг заносит меч,
Чтоб вмиг главу ему рассечь,
Булат в подставленную шею
Вонзает острый меч злодею.
Стремглав сраженный враг упал:
«Достоин быть мой победитель
Царевны молодой властитель!» —
Он прошептал — и жить престал…
Хоть, по правилу, Булата
Оставлять бы здесь не надо,
А вести об нем лишь речь,
Но должно на час пресечь
Нам об нем повествованье:
Побуждает нас желанье
Повидаться час-другой
С Бабой злобною Ягой…
Злей она любого черта,
Хоть какого хочешь сорта.
Это, как и почему,
Непонятно хоть уму,
Но поистине правдиво.
Только, видишь, вот в чем диво:
Черт варил двенадцать баб
(Он, вишь, был сердечком слаб,
Был влюблен он в них по уши,
Да надули, злые души!);
Кипятком вода кипела,
Вверх бросалась пена бела,
А колдуньям нипочем,
Черта дразнят языком,
Улыбаются, хохочут,
Чертов люд честной порочат,
Брызнут пеной в сатану
Да и спрячутся ко дну…
Сатана чертовски злился,
По-каковски ни бранился,
Чуть со злости караул
Не кричал. Вдруг как зевнул,
Да закашлял: серный пламень,
Медь, железо, глина, камень —
Всё на баб, им всем назло,
Повалилось, полило.
Вмиг старухи призатихли.
«Вот что вам за фигли-мигли!» —
Закричал тут сатана
И достал старух со дна.
Стал разглядывать их молча:
«Фи! Да сколько этто желчи,
Злости, разных славных штук,
Право, просто вон из рук!..
Что сравнится с ихней злостью,
Зло срослося с каждой костью,
Это просто первый сорт,
Ей-же-ей, как честный черт! —
Наконец сказал он тихо… —
Поступлю я с ними лихо;
Ну, теперь дрожи весь мир,
Будет нам тут вечный пир,
Будем чаще вас тревожить…
Знаю, как здесь зло умножить:
Чтоб была позлее тварь,
Все двенадцать этих харь
Я в одну соединяю
И такую сочиняю
Злую бабу, что она
Будет тот же сатана,
То есть я, своей особой!»
Тут он вываренной злобой
Начал тело наливать
Да над ним что-то шептать.
Вышла баба: оглянулась,
Миру злобно улыбнулась
И, лишь только на часок
Увидала чертов рог,
Прямо черта хвать по морде.
Закипела радость в черте;
«Будь мне старшая сестра,
Ты, как вижу я, добра… —
Сатана сказал и в щеку
Чмок красотку краснооку… —
Будь ты Бабою-Ягой,
С костяной ходи ногой,
Я тебя тотчас пристрою,
Не давай людям покою,
Да собьешь каких с пути,
Верны счеты им веди…
Как приблизишься ты к аду,
Дам за всех тебе награду!»
Тут исчез вдруг сатана…
Вот теперь, я чай, ясна
Вам причина, по которой
Ни с ленивцем, ни с обжорой,
Ни с разбойником она
Быть не может сравнена.
Всех Яга превосходила,
В ней вся дьявольская сила
Находилася в одной…
Дни летели чередой.
По чертовскому наказу,
Не теряя даром часу,
Зло она творила всем,
Иногда кое за чем
Приближалася и к аду,
Получала там награду
И опять заняться злом
В мир пускалася потом.
Раз случайно, ради шутки,
Забралась она на сутки
К Тихомиру в царство, — там
Счета нет ее делам
И позорным, и бесстыдным,
Человечеству обидным.
Там царевну невзначай,
Чтоб схватить хотя на чай
С сатаны, она украла,
У себя ее держала,
Не пускала никуда,
Запирала ворота
На замок, как уходила;
А царевна всё грустила,
Всё рыдала ночь и день
И была бледна как тень…
В одиночестве страдала,
Как уйти, она не знала:
Пятиглавый страшный Змей
Наблюдал всегда за ней…
Дом колдуньи был так страшен,
По углам двенадцать башен,
Ров кругом, и нет моста…
Вся околица пуста,
Тут нигде жилья не видно…
Но хоть вчуже жить обидно,
А уж всё, чем умирать,
Лучше малость подождать,
Не придет ли час спасенья,
Или, может, сожаленье
На Ягу вдруг нападет
И она ее снесет,
Возвратит в родное царство…
А колдуньино коварство
Всё росло. На целу ночь
Улетала она прочь,
Возвращалася с добычей.
И такой у ней обычай:
Угождай чем больше ей,
Тем она всё злей да злей!
Змей служил ей преусердно,
Люд губил немилосердно,
Приносил домой тела,
А колдунья их брала,
В разны твари превращала
Иль варила и съедала…
Глава третья
Царевна Любана и царевич Спиридон Скоро сказка говорится,
Да не скоро то творится,
Что рассказывают в ней…