Экспертиза текстов массовой коммуникации
Легитимность понятия «экспертиза».
Немного истории
Слово, в особенности то, что претендует на статус понятия, осваивается в нашем языке вместе с заключенной в нем идеей. За идеями стоят потребности. Судить о том, как они формируются и развиваются, мы отчасти можем по обслуживающим эти потребности социальным институтам. Существует ли институт текстологической, лингвистической экспертизы? Да, это очевидно. В информационно-правовых базах российского законодательства специалисты насчитывают более 700 нормативных актов различного уровня, регламентирующих экспертную деятельность, в том числе - в сфере массовой коммуникации. Однако связанные с этой деятельностью институциональные практики, естественно, не исчерпываются правом. Правовая легитимация - это своего рода итог, который не может вместить в себя богатую палитру культурного опыта освоения той или потребности. А ключ к понятию-идее именно в этом опыте и заключается. Наша задача – раскрыть некоторые его моменты.
Потребность в экспертной деятельности в сфере массовой коммуникации возникла в результате пересечения двух разнонаправленных тенденций. С одной стороны, начавшаяся полтора века назад индустриализация массмедиа сопровождалась и сопровождается специализацией производства информационного продукта. Это значит, что ряд его свойств и характеристик может быть раскрыт только компетентным лицом – специалистом, которого при определенных ситуациях называют экспертом. С другой стороны, все это время происходит процесс массовизации данного продукта, то есть вовлечения в его потребление самого широкого круга людей. Последние могут быть довольны, а могут быть и не довольны тем, что им преподносят средства массовой информации. В особенности если ими затрагиваются интересы отдельных лиц или социальных групп. Недовольство может перерасти в информационные споры – обычный атрибут в практике современных СМИ. В ходе судебного или досудебного разбирательства возможно привлечение специалиста, осуществляющего экспертное заключение по конфликтному тексту (его фрагменту) в рамках поставленных перед ним вопросов.
В истории западных массмедиа вряд ли известна точная дата первого использования экспертизы информационного продукта. Судебные процессы, в которых ответчиками становились журналисты, случались еще в 19 веке. Свою лепту в институционализацию экспертной деятельности внесли общественные комиссии по жалобам на прессу, которые стали активно формироваться после Второй мировой войны. Одним из последствий военного времени явилась дегуманизация информационного пространства: газеты, радио, озабоченные извлечением прибыли и задачами пропаганды, несли в свою аудиторию слово, которое не консолидировало общество, а разрушало его. Ментальность эпохи, по наблюдениям английского математика, философа Алфреда Норта Уайтхеда, выводится из мировоззрения, доминирующего среди образованных слоев общества. Это мировоззрение влияет на образ мыслей в таких областях, как этика, религия и наука[1]. В середине 20 века в капиталистических странах, которых коснулась война, воцарился такой ментальный микроклимат, который содействовал тому, что «четвертая власть», выдававшая себя за власть не считавшегося ни с чем общественного мнения, осознала необходимость ограничений. Последние предстали в виде концепции социальной ответственности прессы. Прогрессивные издатели, кинематографисты журналисты, ученые выдвинули ряд требований к публичному слову, сформулировали функции социально ответственных СМИ. Редакционные коллективы воплотили эти формулировки в принципах профессиональной этики - в добровольно принимаемых на себя обязательствах перед своей аудиторией.
Таким образом, в культурном сознании западного мира во второй половине 20 века была освоена модель саморегуляции профессии журналиста. Нормативность этой модели поддерживалась положенной в ее основу красивой гуманистической идеей, суть которой коротко выражает принцип «Не навреди!», а также многочисленными прецедентами по внедрению этого принципа в жизнь. Взятое в качестве главного ценностного ориентира, оно, как нам представляется, по сей день отличает не только хорошего журналиста, но и хорошего эксперта в области массовой коммуникации.
В советской России экспертная роль по отношению к продукции СМИ была возложена на штатных идеологов партийных комитетов. И лишь с началом общественной перестройки, когда перед словесными потоками в публичном пространстве были открыты все шлюзы, стало очевидно: самоограничивающие правила необходимы. Их наработка в тех условиях была возможна только через создание прецедентов по практическому разбору спорных ситуаций. Начали с экспертного коллегиального органа наподобие комиссий по жалобам на прессу, существующих за рубежом. В 1994 году приступила к работе созданная Указом Б.Ельцина Судебная палата по информационным спорам. Под руководством профессора Анатолия Венгерова данный государственный институт выступил образцом «юридической экзотики»[2], сделавшись реальным преемником идеи Третейского информационного суда, который поработал за год до этого перед грядущими выборами. С 1997 года ее коллегиальные решения, публиковавшиеся в «Российской газете», стали носить название экспертных заключений. Оценивая деятельность палаты, президент Фонда защиты гласности Алексей Симонов писал, что она храбро вступала в конфликты самого широкого спектра и решала их, соблюдая юридическую корректность и чувство собственного достоинства. Но у нее был один недостаток: она оставалась единственной в своем роде. В те годы, когда сотрудники Фонда фиксировали до полутора тысяч конфликтов в СМИ – от непредоставления информации до убийства журналистов, - Судебная палата могла разобрать в лучшем случае 100-120 дел в год[3].
В 1999 году при Союзе журналистов России начало свою работу Большое жюри. На его заседания по конфликтным ситуациям приглашались и «внешние» эксперты, что, как представляется, позволяло этому коллегиальному органу быть, по оценке его председателя профессора Михаила Федотова, более эффективным и точным инструментом в разрешении спора, чем суд[4].
Суды в то время были завалены исками о защите чести, достоинства, деловой репутации и т.д. Ответчиками выступали редакции и отдельные журналисты, истцами чаще всего - представители властных органов. (Случалось, дело доходило до абсурда. Известен курьезный случай, когда депутаты Государственного собрания одной из республик в Поволжье подали иск на журналиста, опубликовавшего отчет с их заседания. Предметом иска послужил фразеологизм, которым автор продолжил свое повествование: «Но вернемся к нашим баранам»). Сложность положения заключалась еще и в том, что среди юристов остро ощущался дефицит в специалистах по информационному праву. И не только потому, что последнее в постсовесткой России было молодо и несовершенно. Адвокатская деятельность в этой сфере не прельщала: клиенты в лице провинциальных редакций были, как правило, безденежными, интересы затрагивались серьезные, спорный материал зачастую оказывался непростым.
В этой ситуации Фонд защиты гласности активизирует такое направление своей деятельности, как просвещение. В разных городах открываются региональные отделения Фонда, в которых проводилось бесплатное консультирование обращавшихся участников информационных конфликтов. В 1996 году начата серия обучающих семинаров «СМИ и правоохранительные органы: попытка взаимодействия». Их участники в режиме деловой игры разыгрывали типичные спорные ситуации, разрабатывали стратегии выхода из них. Автор этих строк, будучи руководителем одного из региональных центров ФЗГ, являлся неоднократным участником тех семинаров. Нас консультировал выдающийся специалист в области юридической и криминальной психологии профессор Александр Ратинов. Полученные таким образом знания трудно переоценить. В 1997 году под эгидой ФЗГ вышла книжка «Техника юридической безопасности для журналиста», в которой наряду с другими материалами семинаров была опубликована «схема исследования текста конфликтной продукции СМИ», на которую ссылалась, очевидно, не я одна, делая свои первые экспертные заключения[5].
Свою лепту в юридический ликбез на этом поприще внес Институт проблем информационного права под руководством Андрея Рихтера и его бюллетень «Законодательство и практика средств массовой информации». В 2005 году под эгидой Института был выпущен сборник материалов, содержащий наряду с публикациями о зарубежном опыте в данной области, экспертные заключения, инициированные советами по информационным спорам из российских регионов – Краснодарского края, Нижегородской, Ростовской областей[6].
В 2002 году в Центре экстремальной журналистики была запущена грантовая программа, участников которой также называли экспертами. Это были люди, проводившие сложную, а подчас и опасную, работу по расследованию обстоятельств гибели российских журналистов. Предисловие составителя сборника отчетов о ряде таких Дел - екатеринбургского эксперта журналиста-криминалиста Сергея Плотникова - посвящено «черному списку медийных невзгод»: «Есть город, где за три года погибли четыре редактора. За предыдущие пять лет там убили “еще” двоих руководителей СМИ…»[7].
В 2001 году был принят федеральный Закон «О государственной судебно-экспертной деятельности в российской Федерации», определивший деятельность эксперта в гражданском, уголовном и административном судопроизводстве. Наряду с государственными экспертами и соответствующими учреждениями Закон допускает к производству экспертизы практически на равных основаниях также и иных лиц, не являющихся штатными сотрудниками государственных судебно-экспертных учреждений, но обладающих специальными познаниями в области науки, техники, искусства или ремесла. Это положение значительно повысило статус альтернативных экспертов. В 90-е годы в их привлечении, как свидетельствует опыт автора этих строк, была заинтересована прежде всего сторона ответчика. Суд, удовлетворяя ее ходатайство, не рассматривал необходимость выступления эксперта на судебном заседании. После выхода закона назначенный судом негосударственный эксперт, который, как правило, выгодно отличается обязательным наличием убедительного практического опыта работы и многочисленных научных регалий[8], становится ключевой фигурой в разрешении информационного спора. Его выступления ждут, участники процесса заваливают его вопросами, на его заключении базируется судебное решение. Автору этих строк приходилось также участвовать в судебном заседании по делу, в котором фигурировало две оппонирующих друг с другом экспертизы информационного продукта. Выступления экспертов вылились в несколько часовую научную дискуссию.
Важно, что в законе определены процедурные моменты производства экспертизы. Указывается, какая информация должна содержаться в заключении эксперта:
-время и место производства судебной экспертизы;
-основания производства судебной экспертизы;
-сведения об органе или о лице, назначивших судебную экспертизу;
- сведения о государственном судебно-экспертном учреждении, об эксперте (фамилия, имя, отчество, образование, специальность, стаж работы, ученая степень и ученое звание, занимаемая должность), которым поручено производство судебной экспертизы;
-предупреждение эксперта в соответствии с законодательством Российской Федерации об ответственности за дачу заведомо ложного заключения;
-вопросы, поставленные перед экспертом или комиссией экспертов;
-объекты исследований и материалы дела, представленные эксперту для производства судебной экспертизы;
-сведения об участниках процесса, присутствовавших при производстве судебной экспертизы;
-содержание и результаты исследований с указанием примененных методов;
-оценка результатов исследований, обоснование и формулировка выводов по поставленным вопросам.
Материалы, иллюстрирующие заключение эксперта или комиссии экспертов, прилагаются к заключению и служат его составной частью. Согласно ст.79 Гражданского процессуального кодекса, стороны, другие лица, участвующие в деле, имеют право заявлять отвод эксперту; формулировать вопросы для эксперта; знакомиться с определением суда о назначении экспертизы и со сформулированными в нем вопросами; знакомиться с заключением эксперта; ходатайствовать перед судом о назначении повторной, дополнительной, комплексной или комиссионной экспертизы[9].
В том же 2001 году московские эксперты-языковеды, кандидаты и доктора филологических наук, представители академических институтов и ведущих вузов Москвы и других городов России объединились в Гильдию лингвистов-экспертов по документальным и информационным спорам (ГЛЭДИС). Анализ спорных публикаций и выступлений в СМИ, исследование текстового наполнения сайтов и страниц в Интернете – только одно из направлений деятельности этой организации. Согласно информации на сайте, предмет осуществляемых ее сотрудниками экспертиз может лежать вне сферы массовой информации. Результатом экспертных заключений может стать толкование отдельных положений законодательства, коммерческих и некоммерческих договоров, исследование товарных знаков, девизов на предмет их соответствия нормам современного русского литературного языка…[10]
Уже в первые месяцы своей работы Гильдия при содействии Фонда защиты гласности выпустила в свет сборник «Цена слова. Из практики лингвистических экспертиз текстов СМИ в судебных процессах по искам о защите чести, достоинства и деловой репутации». Год спустя свет увидело второе издание книги. Ее первая часть состоит из 33-х лингвистических экспертиз, выполненных в ходе судебных процессов по обвинению в унижении чести, достоинства и деловой репутации, оскорблении и клевете. Как значится в аннотации, издание может служить справочным пособием по тем критериям культуры речи, которые должны способствовать освобождению текстов СМИ от оскорбительных выражений и оборотов, от ненормативной, инвективной и обсценной лексики[11].
Подводя предварительный итог, отметим, что в первых рядах культурной элиты, содействовавшей освоению опыта экспертных оценок текстов массовой информации в постсоветской России, были правоведы и журналисты, специализирующиеся прежде всего в жанре расследований. И это не случайно. Информационные споры с участием СМИ возникают в период общественных трансформаций там, где сталкиваются интересы, касающиеся отношений власти и собственности, там, где идет борьба, требующая четких позиций и воли.
Практика цивилизованного «рукопашного боя» в этой сфере сформировала заказ на специалистов, способных совместить знание юридической казуистики, нюансы информационной политики и убедительность собственной аргументации. Вместе с тем люди, стоявшие у истоков этого пути, представляют собой поколение интеллигенции, жизненное кредо которой формировалось в советское время – время сложное, противоречивое, но отличное от сегодняшних дней тем, что составной частью индивидуального опыта жизни не зазорно было иметь идеалы. Казалось бы, прагматичный текст судебной экспертизы от этого далек. Однако в информационных спорах, как бы приземлены они ни были, мировоззренческая компонента присутствует, как потайное дно в кейсе разведчика. И опытный специалист способен это увидеть.
Важно, что рефлексия этого «двойного дна» предшествовала периоду окукливания профессиональной оценки информационного продукта в целерациональный формат судебной экспертизы. Это значит, что прежде чем сделаться функциональным персонажем судебного процесса, российский исследователь текстов массовой информации получил в постсоветский период возможность ощутить себя энтузиастом-«миссионером». И это благодаря во многом ученым-этикам – Владимиру.Бакштановскому, Юрию Казакову, Юрию Согомонову, Валерию Чурилову, выступившим в качестве «персонифицированных выразителей всеобщности» (М.Хайдеггер), когда они инициировали и апробировали, в том числе в сфере СМИ, методологию гуманитарной экспертизы.
«Методология гуманитарной экспертизы и консультирования».
Еще немного истории.
Эта методология была разработана Тюменским центром прикладной этики[12]. В ее основе лежит идея о том, что успех как итог индивидуального достижения всегда сопряжен с моральным выбором человека, который находится в поле импровизации, риска, конфликтных ситуаций. Следовательно, поощряя и развивая рефлексию повседневного (обыденного) морального сознания у «заказчика» экспертизы, специалист (исследователь) продвигает его к успеху. Задача гуманитарной экспертизы, таким образом, – вскрыть максимум реальных вариантов выбора, выявив для этого ценностные основания, определив цели и смыслы каждого из вариантов. Ей также предстоит указать на прецеденты решений в аналогичных (если таковые были) ситуациях, предложить субъекту выбора алгоритм поиска[13].
По отношению к журналистскому сообществу эта методология была запущена в середине девяностых, когда, с одной стороны, наблюдалось активное профессионально-этическое нормотворчество (принимались кодексы, подписывались декларации), с другой – ощущалось нарастающее давление на журналистов властных структур. В Москве и Тюмени стартовал проект, целью которого стало выяснение, существуют ли предпосылки для создания отечественной журналистской корпорации и, если «да», то каковой она может быть - общецеховой или ограниченной гильдией, конкретной организацией в виде издательского дома, отдельной редакции. Предполагалась экспертиза прецедентов декларирования кредо и «правил игры» журналистской деятельности, вариантов кодификации этических норм профессии, наработка теоретических и теоретико-прикладных материалов для последующей работы сообщества. В качестве рабочей гипотезы предлагались три модели возможного развития журналистики: 1) патерналистский сценарий (сотрудничество с властью); 2) этико-прикладной (для отдельных организаций при общем расколе среды); 3) «миссионерский», когда этический кодекс корпорации рассматривается как эталонное сочетание профессиональных принципов и высших нравственных ценностей[14].
Перед авторами проекта стояла задача инициировать моральную рефлексию самого журналистского сообщества, что подразумевало партнерство исследователей и журналистов в игровой команде и в ходе консультационного экспертного опроса. Проект был развернут в ряде городов России, в нем поучаствовали десятки и десятки самых разных журналистов. Звучавшие на проекте идеи зарядили исследователей на хорошие полезные книги, авторы которых, предлагая субъекту выбора алгоритм поиска, размышляли вместе с ним над проблемой профессионализма современного журналиста: что это – сервисное ремесло на информационном рынке или все же гражданственность высокой профессии?[15].
И книги, и в целом проект воплотили в себе одну из важных методологических позиций, которую можно сформулировать так: плодотворное развертывание научной составляющей экспертного знания в гуманитарной сфере возможно только через личность ученого. Будучи одним из воплощений методологии гуманитарной экспертизы, «метод личностного участия», как мы бы его назвали, являет собой острое чувство индивидуальной ответственности за судьбы эпохи, в которую довелось жить, обнаруживая тем самым людей культуры уходящего модерна. В России, как нам видится, культурное сознание этого поколения сформировалось на волне вдохновения от «оттепели» шестидесятых. Добавьте сюда веру в человеческий разум, в его инновационные проектные возможности, инициированные в нашей стране во многом школой методологов Георгия Щедровицкого, - и портрет субъекта экспертной деятельности первого перестроечного десятилетия готов.
Как «метод личностного участия» сказывался в то время на экспертной деятельности в сфере СМИ? Обратимся к опыту Большого жюри при Союзе журналистов России. Особенность его заседаний заключалась в том, что обсуждение темы не было отчужденно-протокольным. Оно затрагивало вопросы, которые выходили за пределы конкретной ситуации, но являлись важными для установления диалога конфликтующих сторон, для уяснения существа разногласий. Это отражалось и на принимаемом заключении. Оно не только было направлено на разрешение данной коллизии, но и в соответствии с задачами гуманитарной экспертизы вскрывало существующие варианты выбора, выявляя их ценностные основания, цели и смыслы. Предлагался алгоритм информационного поведения в аналогичных ситуациях, указывалось на существующие прецеденты решений.
Для примера приведем обстоятельства конфликта и решение Большого жюри по обращению представителей ряда общественных и творческих организаций в связи с телепередачей «Шедевр может создать только мужчина» из цикла «Культурная революция», вышедшей на телеканале «Культура» в марте 2002 года. Автор этих строк присутствовал на том заседании в качестве слушателя. Обратимся к опубликованному в Интернете отчету[16].
Заявительницы, в числе которых 93 человека, представляющих различные некоммерческие организации, сообщили о своих претензиях к автору и ведущему телепередачи Михаилу Швыдкому. Авторы обращения считают, что «появление полной оскорблений и откровенно дискриминационной передачи на государственном канале и с министром культуры в качестве ведущего… кажется очень тревожным симптомом». По мнению заявителей, «беда не только в том, что на всю страну с экрана прозвучали унизительные и заведомо лживые суждения относительно психологии и физиологии женщин… Странно то, что государственный чиновник высокого ранга фактически поддержал идею дискриминации по признаку пола, что противоречит не только действующей конституции (ст. 19 п. 3), но и принципам цивилизованного общества».
В обоснование своих претензий заявители представили экспертные заключения ряда специалистов. В порядке подготовки данного информационного спора к рассмотрению Большое жюри запросило экспертное заключение Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам.
Большое жюри приняло к сведению согласие сторон признать его юрисдикцию в отношении данной конфликтной ситуации и заслушало пояснения представителей обратившейся стороны:
Т.Федяевой, председателя Гильдии журналистов, пишущих о местном самоуправлении, заявившей, что, по ее мнению, «Культурная революция» является одной из лучших телевизионных программ, однако передача «Шедевр может создать только мужчина» пропагандирует пренебрежительное и издевательское отношение к женщинам творческих профессий и женщинам в целом. Она пояснила, что представляемая ею сторона данного информационного спора считает справедливым, чтобы в рамках программы «Культурная революция» была подготовлена передача, посвященная проблемам равноправия женщин;
О.Липовской, председательницы Петербургского Центра гендерных проблем, заявившей, что формат телевизионных ток-шоу не приспособлен для обсуждения таких серьезных проблем, как равноправие женщин. На фоне дремучести общества передача «Шедевр может создать только мужчина» провоцирует еще большую дискриминацию. Игривости не место в таких серьезных проблемах;
заслушало также пояснения представителей стороны, действия которой послужили основанием для обращения в Большое жюри:
М.Швыдкого, автора и ведущего программы «Культурная революция», пояснившего, что ток-шоу является развлекательной, а не аналитической, общественно-политической или образовательной передачей. Вот почему здесь вполне допустимы и некоторая поверхностность, и дурашливость, и игривость, поскольку в противном случае аудитория передачи сократится до десятых долей процента. Передача «Шедевр может создать только мужчина» не преследовала цели обижать или унижать женщин, а ее название должно было лишь привлечь внимание зрителей. Он подчеркнул, что передача завершилась словами о том, что гений в момент творчества пола не имеет. Он подчеркнул также, что, поскольку программа «Культурная революция» является развлекательным ток-шоу, постольку ее ведущий не должен считаться журналистом. Что же касается выступлений А.Гордона и М.Арбатовой, главных участников ток-шоу, то все возможные претензии должны быть адресованы именно им, поскольку ведущий не вправе лишить их свободы мнений. В то же время он выразил готовность подготовить в рамках программы «Культурная революция» новую передачу, посвященную женской теме;
А.Козлова, режиссера, генерального продюсера продюсерского центра «Игра ТВ», пояснившего, что программа «Культурная революция» - это своего рода игра. Она должна заставлять думать и обсуждать, а не учить или воспитывать. Она не должна и не может перевернуть представления о равноправии мужчин и женщин;
заслушало также кандидата филологических наук А.Денисову, зачитавшую свое экспертное заключение, согласно которому «отдельные высказывания А.Гордона продвигают идеи неполноценности женщин, в том числе как избирательниц»;
приняло к сведению экспертное заключение С.Айвазовой, согласно которому «программа проникнута духом откровенного мужского шовинизма, упоения якобы очевидным мужским превосходством в творчестве и культуре. …Такого рода дискриминация недопустима… Тем более недопустимо, чтобы ее насаждал государственный чиновник столь высокого ранга»;
приняло к сведению также экспертное заключение исполнительного директора Ассоциации общественных объединений (кризисных центров) помощи женщинам, пострадавшим от насилия «Остановим насилие» Н.Абубикировой и исполнительного директора Центра «Фальта» М.Регентовой;
приняло к сведению также заключение Гильдии лингвистов-экспертов по документационным и информационным спорам, подписанное доктором филологических наук, профессором М.Горбаневским, согласно которому текст расшифровки телепередачи «Шедевр может создать только мужчина» «не дает оснований для проведения специализированной лингвистической экспертизы: проблема находится вне компетенции экспертов-лингвистов»;
изучило представленные участниками заседания видеозаписи и материалы, в частности, отзывы о передаче участников форума на Интернет-портале «Женщина и общество»;
признало рассмотрение данной ситуации соответствующим мандату Большого жюри,
подчеркнуло, что данный информационный спор ни в коей мере не касается Министра культуры Российской Федерации М.Швыдкого, поскольку его творческая деятельность в качестве автора и ведущего телепрограммы «Культурная революция» не имеет никакого отношения к его государственной деятельности и вполне согласуется с требованиями законодательства Российской Федерации;
с удовлетворением отметило готовность сторон данного информационного спора к диалогу между собой и к сотрудничеству с Большим жюри, и приняло следующее решение:
1. Отметить, что в Кодексе профессиональной этики российского журналиста, как и в Хартии телерадиовещателей, отсутствуют ясные правила, касающиеся освещения в средствах массовой информации, в том числе и в формате ток-шоу, темы равноправия по признаку пола. В этой связи Большое жюри считает необходимым подчеркнуть, что каждый журналист должен особенно тщательно относиться к подготовке материалов, так или иначе связанных с темой женского равноправия, учитывая многовековые традиции унижения и эксплуатации женщин в России. Журналист должен руководствоваться пунктом 7 Декларации принципов поведения журналистов, утвержденной Международной Федерацией Журналистов, а именно, отдавать себе отчет в той опасности, которую таит в себе призыв к дискриминации, распространенный через СМИ, и должен сделать все возможное для того, чтобы избежать даже невольного стимулирования дискриминации по признаку пола.
2. Рекомендовать Союзу журналистов России совместно с Национальной ассоциацией телерадиовещателей изучить вопрос о соотнесении формата ток-шоу во всем многообразии его видов с жанрами журналистики и предложить ориентиры профессионального поведения, соответствующие этому формату.
3. Констатировать, что ток-шоу «Культурная революция» является развлекательной программой со значительной дозой серьезной дискуссии. Большое жюри понимает необходимость повышения популярности передачи за счет элементов некоторой провокативности, игривости, гиперболизации, облегченности в обсуждении заявленных тем. Естественно, авторы и ведущий передачи не должны и не могут отвечать за высказывания участников дискуссии. Однако тональность дискуссии должна соответствовать деликатности той или иной темы. И обеспечение этой тональности - дело ведущего и других создателей передачи.
4. Отметить, что название передачи «Шедевр может создать только мужчина» является привлекающим внимание, провоцирующим к дискуссии в обществе, но не может рассматриваться как проявление дискриминации по признаку пола.
5. Просить редакцию журнала «Журналист» опубликовать настоящее Решение.
Как видно по содержанию решения Большого жюри, его постановочная часть охватывает проблематику, которая оказывается шире рассматриваемого конфликта. Дискуссия, развернувшаяся между членами жюри после заслушивания сторон (без их присутствия), была направлена на выработку комплекса действий, которые помогли бы урегулировать подобные ситуации в целом. Так, автор этих строк с другими коллегами, присутствовавшими на этом заседании, принял участие в формулировании возможных правил, регламентировавших бы формат ток-шоу и его разрешительные возможности. Характерно также, что привлеченные эксперты-специалисты выполнили в контексте данной конфликтной ситуации узкие функциональные задачи, тогда как экспертное решение, охватившее всю ситуацию, было выработано коллегиально.
Подводя предварительный итог, зафиксируем два различных понимания существа экспертного знания – узкоспециальное («сфокусированное») и расширенное («расфокусированное»). Для выяснения, чем же обеспечивается их различие, обратимся к примеру экспертных заключений, которые проводились автором этих строк в течение последних пятнадцати лет по обращениям физических и юридических лиц.
Кто эксперт, кто - адресат?
«Метод личностного участия» и функциональность формата
Для начала определимся, чем экспертное знание отличается от обыденного, повседневного. Первое – точное и систематичное, основанное на эмпирическом изучении, второе – приблизительное, основанное на случайных и, как правило, непроверенных сведениях. Данное принципиальное различие обуславливает доверие к мнениям эксперта и зачастую даже благоговейное отношение к нему. Говоря об этом, Леонид Ионин добавляет, что наше доверие, как показывает углубленный анализ, весьма преувеличено: экспертное знание гораздо больше связано с повседневным пониманием, чем это обычно предполагают[17].
Степень удаленности-приближенности экспертного знания по отношению к повседневному во многом зависит от адресата - от аудитории, на которую это знание направлено. Данную зависимость наглядно демонстрируют современные СМИ. Контент-анализ массива публикаций позволил определить соотношение количества и глубины экспертных суждений в материалах по политической журналистике из разных газет[18]. Абсолютное лидерство по частоте привлечения экспертов принадлежит так называемой качественной прессе в лице изданий «Ведомости» и «КоммерсантЪ». Российские и западные аналитики, представители американских и европейских «фабрик мысли», оценивающие ситуацию в России с точки зрения объективных наблюдателей, своими выступлениями способствуют формированию конструктивного диалога с читателем. В противовес этому в массовой прессе серьезная проблематика зачастую представлена с обывательской, потребительской точки зрения. Там сложился круг так называемых «медиатических экспертов», которые не занимаются аналитикой, не ведут серьезных исследований, но при этом регулярно дают комментарии в СМИ на самые различные темы. Большинство из них, как свидетельствуют факты, ангажировано властью[19]. Проводившая данное исследование Ольга Хвостунова отмечает также, что такая ситуация характерна и для массмедиа западных стран.
Из сказанного можно сделать три важных для нас вывода.
Первый вывод заключается в том, что экспертное знание является социальным по своей сути. Это значит, что «точное и систематичное, основанное на эмпирическом изучении» мнение компетентного лица становится экспертным только в том случае, если на него существует социальный заказ. Последний не только инициирует экспертизу, но и определяет характер выражающего ее заключения. Здесь уместно провести аналогию с социологическим исследованием, в котором объектом выступают СМИ. Мы можем иметь дело с академическим проектом, в котором «заказчиком» и одновременно «потребителем» выступает все общество, а можем получить заказ от конкретного лица или организации на медиаметрию – исследование, которое сфокусировано, к примеру, на выяснении рекламных возможностей того или иного источника информации. В первом случае цель работы определяется общественной потребностью, во втором – мы имеем дело с сугубо прикладным интересом «от и до». О такой строго функциональной экспертизе скажем ниже. А здесь отметим, что, если эксперт ориентирован на общественную потребность, он «держит в уме» умного, компетентного адресата - такого собеседника, который равен ему по уровню восприятия и аналитики (Поэтому у «качественной» прессы – «качественная» аудитория). Таким образом запускается «метод личностного участия», обеспечивающий гуманитарный масштаб экспертных резюме.
Второй вывод заключается в том, что для эксплуатации социального и символического капитала (П.Бурдье), заключенного в экспертном знании, в обществе уже сформировалась некая матрица привычных институциональных практик, которые нацелены на презентацию эксперта не через его реальные возможности, а через конструирование его статуса. Средства массовой коммуникации – важнейшая часть данной матрицы. Это происходит в силу того, что порядок дискурса (М.Фуко), сформированного вокруг публичного пространства, организует значимость, авторитетность высказываний его персонажей уже только по факту появления их в этом пространстве. Попросту говоря, «свита делает Короля». Примером может служить формат различных ток-шоу, в котором экспертом становится не самый умный и компетентный, а тот, кого посадили на специальное место и представили как эксперта. В ток-шоу, ориентированном на массовую аудиторию, таковыми выступают «медийные лица» - «звезды», повседневное знание которых становится для обывателя экспертным только потому, что «звездное». Такова природа и «медиатических экспертов» в массовой печати: чем чаще они «засветятся» в этой роли, тем, скорее всего, выше будет их рейтинг у непритязательной публики. Здесь впору представить кабинет с дверью, на которой висела бы табличка «Эксперт по всем вопросам. Дорого». Абсурд ситуации очевиден, поэтому у притязательной публики, напротив, лицо, часто репрезентирующее себя как «эксперт», вызывает подозрение.
Сказанное подкрепляет наш третий вывод. Социальная природа экспертного знания выражается не только в наличии социального заказа на него, но и в таком показателе, как репутация эксперта.
Здесь мы вступаем в сферу объективно заданных противоречий в деятельности субъекта экспертного заключения. С одной стороны, чем более узким специалистом он является, тем гарантированнее глубина, компетентность и как следствие - авторитетность его суждений. Однако узкий специалист, как правило, строго функционален в самопредъявлении: исследовательский потенциал в нем заметнее, чем личностный. В силу этого возможен риск того, что существующая матрица институциональных практик со временем бюрократизирует э