Эшелон, один из многих, срочно перевозящих подразделения 39-й армии из Восточной Пруссии на Дальний восток, спешно двигался по маршруту. Открытый проём вагона-теплушки позволял солдатам,- опытным и повидавшим всякого воякам, глотнуть свежего воздуха, да с тоской поглазеть на российские пейзажи, так несхожие с теми, что в последние полгода довелось лицезреть этим работягам войны, отшагавшим победно по всей Европе. Василий Михайлович, «Михалыч», как звали его большинство сослуживцев и командиров даже, стоял облокотившись о доски вагонного проема и с тоской в глазах смотрел на мелькавшие берёзки да осинки, на речушки, коих несметное количество уже преодолел их состав, везущий солдат в неизвестную Маньчжурию. В голове мелькали нерадостные мысли. Четыре года военной мясорубки за плечами, тяжелейшие бои, потери товарищей, бок о бок с ним воевавших, деливших и кров и хлеб в окопах и землянках, всё было там, позади этого эшелона. И осознание того,что судьба была благосклонна к ярославскому крестьянину, вступившем на военную стезю уже солидным мужиком (сорокалетие Михалыч встретил почти год назад, на подступах к Кенигсбергу), поневоле заставляло задуматься о призрачности неуязвимости. Уж коли там, в кровопролитных и жесточайших боях на немецкой земле уцелел, то сгинуть в маньчжурских болотах и степях наверняка суждено ему, ефрейтору Пучкову. А между тем, паровоз, усердно тянущий полтора десятка вагонов и платформ, приближал затосковавшего ефрейтора к его родным местам. Там, в небольшой деревушке, затерявшейся среди ярославских лесов, ждали его мать, жена, да четверо деток- дочь и три сына… В военное лихолетье всем им пришлось много чего пережить. И труд непосильный в колхозе,- старшая из детей, дочь Лидия уже и на лесозаготовки в свои четырнадцать неполных лет была мобилизована. Пацаны Геннадий, Леонид, и Борис хоть и были мальцами, но и им пришлось и на полях колхозных трудиться, и скотину колхозную пасти, да и на своём подворье полно забот. Как они там сейчас? А как будут дальше жить, если японец исправит промах немца, да и лишит жизни отца их? Подобные мысли навязчиво лезли в голову и чем ближе приближался солдат, уставший от войны, крови и смертей товарищей своих, тем чаще приходили они к совсем затосковавшему красноармейцу Пучкову. Воевал он исправно, хотя в силу возраста и контузии, полученной ещё в сорок первом, служил при штабе, в роте управления стрелкового корпуса. И так, как в довоенной жизни был мужиком крепким, рукастым, хозяйственным, - много чего умел и знал. Навыки обхождения с лошадьми, опыт плотника, знающего как топором,да рубанком из бревнышек и досок соорудить то, что требуется в быту фронтовом, да и печником был Михалыч изрядным. Может от того и придерживали его командиры, не отправляли возрастного бойца в пекло боёв и сражений. Потому как и блиндажи надо кому-то сооружать, лошадок обозных и артиллеристских перековать, да и баня нужна была не только штабному начальству со звёздами большими, но и «винтики и шурупчики» войны, то бишь бойцы из рядового и сержантского состава, по возможности должны быть помыты и не чесаться от вшей окопных. Но не только хозяйственник был ефрейтор Пучков. Стрелок он был тоже неплохой, смолоду охотой в родных лесах промышлял, белку может и не в глаз бил, но уж точно не мазал и шкурки не портил. Так что вполне заслуженно на груди гимнастёрки немолодого уже бойца, позвякивали медали «За отвагу» и «За боевые заслуги»… Стоял солдат, нервно покуривал самокрутку, с крепчайшей махоркой и всё мрачнее становилось лицо его по мере приближения к родным местам. Скоро уже станция узловая. Город Данилов. От него до родного колхоза, до дома пятистенка, по меркам военным - рукой подать. Всего-то полста вёрст… До чего же обидно проехать мимо дома, мимо родных и милых его сердцу людей-детей, жены, матери-старушки. Проехать в тревожную неизвестность… Отца Василий Михайлович и не помнил почти. Детство и юность были трудными, работал не покладая рук и, к году коллективизации, хозяйство было у него крепким. Но под раскулачивание не попал, так как наёмных не было работников, а вот в колхоз много чего пришлось отдать и многого лишиться. Потому и много чего умел и знал Василий, в том числе и цену копейке трудовой. Загасив окурок самокрутки, прошёл он вглубь теплушки. Там на сколоченных топчанах – нарах двухъярусных, располагался взвод его… Солдаты бывалые, потоптавшие фронтовыми дорожками, лиха повидавшие и в Пруссии намеревались войну закончить… У всех были трофейные вещички. Бюргеры из пруссаков жили неплохо. Сытно, зажиточно. Дома их каменные под черепичными крышами были не только красивы. Они были битком набиты всяким скарбом чудесным и заманчивым для солдат-победителей, уроженцев бедных славянских деревенек, станиц и хуторов. И солдаты не зевали, по мере возможности набивали свои сидоры солдатские этим диковинным европейским добром. Не остался в стороне от этого процесса «экспроприации» и Михалыч… Поскольку был он при лошадках всегда,- ведь гужевой транспорт в конце войны использовали не только для перевозки припасов армейских, да легкого вооружения, конечно же, везли солдаты на подводах и трофейную добычу.. «Зипуны», как казаки на Дону раньше называли вещи, добытые в походах… Надо сказать, что не всегда эти вещи были результатом откровенного мародёрства. В 1944 году был приказ по частям и подразделениям, согласно которому трофейные вещи бытового характера, централизованно собирались и складировались, а потом распределялись среди личного состава частей, участвовавших в боях на территории Германии. И даже разрешалось отправлять посылки на Родину с трофейными вещами, в пределах, ограниченных приказом этим… Теперь же, обуреваемый мыслями о почти неизбежной гибели в далёких восточных землях, в непонятной солдату войне с самураями, стал Василий Михайлович раздумывать, что делать с «богатством» своим… А богатство это в его понимании было немалым, - такого фарфора саксонского, да столового серебра в их лесной стороне и партийные бонзы не видывали. Помимо посуды немецкой, были ещё в загашничке у Михалыча пару ружей охотничьих, «Зауэр три кольца» со стволами крупповской стали, пистолет Вальтер, швейная машинка Зингер, часы –хронометры, пара отрезов ткани, да разные безделушки типа швейных игл, зажигалок, женской бижутерии и конечно плотницкий и слесарный инструмент… Состав наконец встал на запасных путях станции железнодорожной. По вагонам передали команду получить пайки, фураж для лошадей, пополнить запасы воды. Стоянка предполагалась долгой, до конца дня. А время только к полудню подошло… Михалыч выскочил на платформу, пошёл вдоль состава, жадно вдыхая запахи, забытые уже в чистенькой,хотя и опалённой войной Европе, здесь, вдали от войны и запахи ассоциировались с миром и не вызывали тревог - после недавно прошедшей грозы остро пахло тополиной листвой, у здания вокзала стояли телеги и густо смазанные ступицы их колес источали аромат берёзового дёгтя, даже пыль,смоченная дождём, пахла по особенному,-родная пыль, своя. От сознания того, что и люди, родные его люди, совсем недалеко, щекотао предательски в носу, застучало в висках и руки, после давнишней контузии уже привычно дрожавшие, сейчас заходили ходуном. Воздух ещё не нагрелся после дождя, а на лбу хмурого фронтовика выступила испарина. Господи, как же не хотелось ему отправляться туда, куда их направила судьба солдатская, да приказ Верховного! Прошёл в здание вокзала…Вглядывался в лица гражданских немногочисленных… Нет знакомых… Решил пройти вдоль путей, направившись к местному депо, где путейцы-ремонтники обычно собирались, когда были незаняты… Группа мужиков в бушлатах железнодорожников сидела на скамье у врытой в землю бочки, заполненной водой.. Курили… О чем-то говорили, непривычно уже для слуха Василия растягивая слова и проглатывая гласные последние… Отвык он от говорка ярославского, забыл словечки местного диалекта… Теперь всё врывалось это в его слух, голову, в сознание. И опять остро стало жалко себя, досада разливалась по сердцу щемящей, глухой обидой. В последний раз может, вижу я всё это,-думалось ему… Присмотрелся к лицам куривших железнодорожников… Все какие-то измождённые, толстощёких нет… Видно в тылу живётся скудно людям, несытно…И хотя эти места не затронули ни боевые действия, ни бомбёжки, нередкие в других районах в первый год войны, всё же война мазнула по лицам людей, тут живущих, оставила своё клеймо и печать… Михалыч поздоровался, достал жестянку с махоркой, да нарезанными квадратами газетного листа, скрутил «козью ножку», прикурил и присел на край скамьи…
Путейцы молча смотрели на вояку, ожидая,что он заговорит… Здорово земляки, глухо, с затаённой тоской произнес Василий. А ты из каких мест, земляк?- спросил один из рабочих. Впрочем, на плечах у всех путейцев красовались погоны, на железной дороге ещё с начала войны была мобилизация и числились они в войсках своих, железнодорожных. Из Пречистенского района я… Там деревенька моя, Жарково. Нет – ли наших тут? Может какой парнёк и служит у вас оттуда, от наших мест?
- Дак как же, есть у нас из Пречистого сцепщик, Петька… Аккурат ваши вагоны проверяет, колесные пары, да буксы тормозные. Закончит скоро, дак и подойдёт, - ответил высокий, с обвислыми прокуренными усами мужичок. На погонах его красовались лычки сержанта… Старшой видать,- подумал Михалыч… Надо с ним потолковать…
- Слышь-ка,мил человек, подскажи мне, что у вас тут,где, да как? Мне бы поговорить с тобой по-свойски, без ушей лишних.. Отойдём?
- Ну, коли есть нужда поговорить, отчего же не посекретничать, усмехнулся лукаво путейский сержант… Встали они и пошли вдоль рельс, тянущихся куда-то за поворот,семафором обозначенный. Там конец границы станционной. Безлюдно…
- Василий,- протянул руку Михалыч.
- Ну, а меня Федором зовут, Николаичем… В чем твоя забота и интерес какой?
- Так вот, сам понимаешь, не просто так от германца нас куда-то вдаль отправили.. Не очень начальство разъясняет, но я понял так, что японца бить… Вишь как пофартило мне, мимо дома, считай прокатили… И что там,- неизвестно…
- Да, уж точно свезло тебе…Гмм… Ну дак что узнать-то хотел?
- Дак барахлишко трофейное бы продать… Мне наверное уж ни к чему, а деньжата дитям,да жене бы отправил… Голодно ведь сейчас у вас, но если есть копейка,да с умом- всегда можно что-то прикупить, или обменять… Жена писала,что в начале лета и лебеду отведали,да картоху перезимовавшую в полях колхозных. Корова вот ещё выручает,да овечек парочка ещё сохранилась… А с копейкой-то им до урожая всё полегче будет,-мальцы у меня ещё ребетня-то... Только старшая работает, да и то сам знаешь… за трудодни, да грамотки партейные…
- Ну, как не знать…Понимам … Мы и сами только паёк имеем…Но конечно, есть ловкий народец, скупают у вас, фронтовиков всякий товар немецкий… Эшелонов-то с весны уже немало идёт с ворочающимися солдатиками… И стоят у нас тут подолгу… Так что..дам тебе сейчас адресок, коли время у тебя есть, успеешь, обернёшься…
_ Спасибо Николаич, спасибо сержант.. Выручаешь… Век буду благодарен.. А даст Бог, выживу, вернусь, так и встретимся может когда…
- Вернёшься, куды ты денешься. Парень ты видать вёрткий, не дурень, не горазд за понюх табаку помирать героически…Такую войнищу одолел, выжил у германца, выживешь и нынче…
Прав оказался пожилой путеец Фёдор. Выжил Михалыч. Война в Маньчжурии была стремительной. Бойцы, прошедшие школу боёв в неприступных городах-крепостях Восточной Пруссии, воевали умело, остервенело уничтожая японские подразделения, были беспощадны в своём стремлении поскорее добить самураев и вернуться домой, к детям и жёнам, в родные избы и хаты, к тяжёлому, но уже мирному труду… Вернулся в сентябре сорок пятого и Михалыч домой. Стал привычно тянуть лямку крестьянского труда, плотничал в колхозе, охотой, да ульями пчелиными занимался, живую копейку всегда умел добыть трудом своим,да умением. Шил обувку деткам, да одежку из мануфактуры на трофейной, чудом сохранившейся швейной машинке Зингер… В сорок седьмом году ещё и дочку родили они, с Марией Владимировной. Последыша-поскрёбыша Настеньку... Потом уже и жизнь стала полегче, и пошло всё своим чередом… Как у всех…
Разъехались дети выросшие, из колхоза родного все ускакали по городам. Потом и внуки пошли у Михалыча, много внуков, которые обожали деда своего немногословного, сурового, но всегда рассудительного и справедливого…
А в тот день, всё у него сложилось, как спланировал… Продал большинство своих трофейных вещичек нужному человеку. Тот деньгами не обидел, но и выгоду свою знал… Деньги передал через почти незнакомого сцепщика Петьку, а тот не обманул, не присвоил, не схитричал. Добрался до деревеньки нужной с оказией и все дензнаки передал жене Василия Михайловича. Это было серьёзным и своевременным подспорьем в трудных буднях послевоенного скудного периода…
А рассказ этот, про необычный день фронтовика Пучкова Василия Михайловича я услышал от него самого. Из уст моего деда. Нет его уже давно, почти сорок лет назад окончился жизненный путь неприметного работяги войны. Вечная ему память, и вечная наша благодарность ему, и всем воевавшим за свободу и независимость нашей Родины, которую как известно-не выбирают… Она просто есть…