Во всех книгах, писанных европейцами о Японии, упоминается, откуда жители сего государства производят свое начало; но мнения их о своем происхождении основаны на баснословии и ложных преданиях, в чем согласны многие благоразумные люди и из самих японцев; например, они сами смеются над басней, будто бы триста непорочных юношей и столько же невинных девиц, пойманных на острове Нифон одним из китайских государей, под руководством своего врача, для собирания растений, из коих можно было бы составить питье, дающее бессмертие, населили Японию. Другие подобные сей сказки также не больше уважаются здравомыслящими японцами. Переводчик наш Теске и ученый, при нас бывший, часто смеялись в разговорах наших насчет легковерия своих соотечественников касательно происхождения их; например, они нам рассказывали, что у них есть предание, будто в древнейшие времена вся земля была под водой, в каковом положении находилась она несметное число лет, и всемогущий Творец, которого японцы называют Тенто-сама, то есть Небесный Владыка, не обращал на нее никакого внимания; наконец старший из его детей (Ками) получил дозволение привести землю в порядок и населить, для чего, взяв предлинную булаву, стал он мерить, где меньше глубина, и нашел ее на самом том месте, где теперь Япония; тогда, сгребая землю со дна морского в кучу, составил он остров Нифон, снабдил его всеми произведениями природы, которые мы теперь там находим, и, разделив себя на два существа, мужеское и женское, населил сию новую землю людьми. Другие Божьи дети, увидя работу своего брата, принялись то же делать в других странах, и хотя успели составить земли, устроить и населить оные, но, быв не так искусны, как старший их брат, не могли уже ни в создании земель, ни людей достигнуть такого совершенства, а потому теперь мы и видим, что японцы превосходят всех прочих жителей земного шара и все произведения Японии суть самые лучшие.
Теске, рассказывая о сем предании их истории, смеялся и говорил, что и по сие время почти все его соотечественники верят сей нелепой басне, а многие утверждают, что часть той булавы, которую прапраотец их употреблял к измерению глубины, и ныне находится в виде никогда не увядающего дерева на одной из высочайших гор острова Нифона.
Японцы имеют множество других, подобно сему, вероятных преданий касательно древности и происхождения первоначальных жителей их острова, которыми, однако, я не намерен скучать читателям; охотники до нелепостей сего рода могут и поближе к нам сыскать их много без помощи японского баснословия, я только упомяну о том, что ученые люди сего государства думают о происхождении своего народа: по мнению их, первоначальное население Японии скрывается во мраке глубочайшей древности, но в том они уверены, что японцы и курильцы некогда составляли один и тот же народ и происходят от одного корня; сие доказывают они множеством сходных слов в их языках и сходством некоторых мнений и преданий, которым простой народ в Японии и курильцы верят, а также и некоторые обычаи, издревле общие обоим народам, сию истину подтверждают.
Язык японский, черты лица, нравы, законы и обычаи, все сие свидетельствует, что они никогда не составляли с китайцами одного народа. Японцы даже гнушаются и помыслить, чтобы китайцы были их предки; столь великое пренебрежение они к сему народу имеют и до такой степени презирают его, что если хотят кого назвать плутом или бездельником, то говорят, что он настоящий китаец. При всем том они согласны, что многие поколения в Японии происходят от китайцев. История их не упоминает, чтобы когда-нибудь было большое переселение народа из Китая в Японию, но думают, что во времена часто случавшихся между сими двумя народами неприязненных действий Япония приобрела множество китайских подданных военнопленными, ибо, по свидетельству японской истории, китайцы во всякую войну были побеждаемы и много теряли, и одна только политика не распространять своих владений не позволяла японцам совершенно покорить Китайское государство. Нет сомнения, чтобы тщеславие не заставляло японских историков увеличивать своих побед, но со всем тем нельзя же отвергать, чтоб они не имели больших выгод над китайцами в разные войны; доказательством сему служит большое уважение, оказываемое китайскими императорами японским государям, и надменность, с какой японцы обращаются с приходящими к ним для торгов китайцами. И так вероятно, что японцы, делая с успехом частые набеги на китайские берега, брали очень много пленных и приводили их в рабство. Японские историки уверяют также, что некогда селились у них индийские выходцы, от коих заимствована господствующая секта их вероисповедания, которая, как по всему видно, есть только переиначенная браминская вера.
Вот все, что здравомыслящие японцы считают достоверным о своем происхождении. Они уверяют, что история их начинает иметь некоторую вероятность с начала царствования нынешнего дома Кинреев, или духовных императоров, что, по их времясчислению, случилось с лишком за 2400 лет пред сим, то есть более нежели за шесть столетий до Рождества Христова. Некоторые важнейшие происшествия, случившиеся в сии 24 века, описаны в их истории с довольной подробностью, а о других упоминается слегка. Также достоверно известны им имена всех сего дома духовных императоров, порядок и годы вступления их в правление; все же предания о происшествиях, бывших прежде вышеупомянутой эпохи, они почитают баснословными, не заслуживающими ни малейшего вероятия, несмотря на то, что о них упоминает их история.
По поводу разговора нашего о сем предмете Теске сделал мне следующее замечание. Хотя, говорил он, предания такие смешны и нелепы, но публично опровергать их не должно, ибо они полезны для государства, потому что дают причину народу предпочитать себя всем другим народам и презирать чужие обычаи и все то, что есть чужое. Японцы же дорого купленным опытом узнали, что они всегда были несчастливы, когда хотели перенимать чужестранное и когда допускали иноземцев вмешиваться в свои дела. Притом тот же самый предрассудок заставляет народ любить страстно свое отечество и не позволяет ему оставлять оное или, так сказать, променивать на чужую страну. По мнению Теске и находившегося при нас ученого, входить в исследование, откуда какой народ произошел и какие народы в отдаленные времена составляли одно и то же племя, есть вещь смешная и бесполезная, достойная только людей праздных и сочинителей сказок; ибо, говорили они, когда старые люди, при нас еще живущие, рассказывают о происшествиях, в молодости их случившихся, на разный лад, то как можно верить преданиям, чрез множество поколений перешедшим, или по сходству двух или трех слов в языках разных народов, или по одному какому-нибудь общему двум народам обыкновению считать их происходящими от одного корня? Справедливы ли сии замечания моих приятелей японцев -- о том я не скажу своих мыслей, предоставляя судить о сем предмете людям ученым. В заключение сей статьи замечу, что японцы, даже и свободные от предрассудков, никак верить не хотят, чтобы все народы земного шара происходили от одной четы. В доказательство своего мнения они приводят большое несходство в наружном виде между разными народами; например, спрашивают они, как можно поверить, чтобы голландцы и приходящие с ними на кораблях арапы происходили за сколько бы то ни было тысяч лет от одних прапраотцев?
3. Народный характер, просвещение и язык
Япония стала известна европейцам в половине шестнадцатого века; первые открыли сие государство португальцы: тогда дух завоеваний новооткрываемых земель господствовал над сильнейшими морскими державами того времени в высочайшей степени. Португальцы, приняв намерение покорить Японию, начали, по обыкновению своему, с торговли и с проповедования мирным жителям сего государства католической веры. Миссионеры их, прибывшие в Японию, сначала умели понравиться японцам и, получив свободный доступ во внутренность сей земли, имели невероятный успех в обращении новых своих учеников в христианскую веру; но царствовавший в Японии к исходу 16-го века светский император Тэйго, человек умный, проницательный и храбрый, скоро приметил, что иезуиты более заботились о собрании японского золота, нежели о спасении душ своей паствы, почему и решился истребить христианскую веру в Японии и выгнать миссионеров из своих владений. Шарльвоа в своей "Истории" упоминает, будто мысль истребить христианскую веру и изгнать миссионеров из Японии Тэйго-сама получил от объявления одного испанского корабельщика, который на вопрос японцев, каким образом государи его могли покорить столь обширные земли во всех частях света, а особливо в Америке, отвечал, что они достигли сего самым легким способом, а именно, обратив сперва народы в странах, к завоеванию предназначенных, в свою веру. Я ничего не могу сказать о справедливости сей повести, но думаю, что японцам она неизвестна, а главной или, лучше сказать, единственной причиной гонения на христиан полагают они нахальные поступки как иезуитов, так и францисканцев, присланных после испанцами, а равным образом и жадность португальских купцов; те и другие, для достижения своей цели и для обогащения своего, делали всякие неистовства; следовательно, и менее прозорливый государь, нежели каков был Тэйго, легко мог приметить, что пастырями сними управляло одно корыстолюбие, а вера служила им только орудием, посредством коего надеялись они успеть в своих намерениях. Впрочем, как бы то ни было, только Тэйго и его преемники достигли своего желания изгнанием всех европейцев {Кроме голландцев, которые, уверив японцев, что они не христиане, получили позволение торговать с ними, только на таком основании, что они, будучи в Японии, более походят на пленников, нежели на свободный народ, добровольно приходящий для отправления взаимной торговли.} из своих владений и совершенным истреблением христианской веры. По крайней мере около половины 17-го века уже никто во всей Японии не осмеливался явно называться христианином. Бесчестные поступки и алчность вышеупомянутых католических проповедников и португальских купцов возродили в японском правительстве столь великую ненависть к христианской религии и ко всем христианам, что гонения на них сопровождаемы были ужаснейшими мучениями, какие только злоба человеческая когда-либо вымышляла. В продолжение сих гонений в Японии были изданы строгие узаконения против всех христиан: не велено было ни под каким видом впускать их в государство, и даже последовало запрещение японским кораблям ходить в другие страны для торговли, и объявлено, чтобы японские подданные не смели ни под каким видом отлучаться из отечества, дабы в чужих землях не обратились они в христианскую веру.
Теперь, если рассмотреть без пристрастия и без предрассудков суеверия настоящую, хоть, впрочем, скрытную цель, побуждавшую португальцев и потом испанцев проповедовать католическую веру в Японии, неистовые их поступки в сем государстве и зло, ими в оном соделанное старанием разрушить искони введенное богопоклонение, уничтожить законную власть и поработить многочисленный, мирный, трудолюбивый и никому никакого зла не причинивший народ чужеземцам, с другого края света прибывшим, и если взять в рассуждение, что такое покушение наглых лицемеров, нарушив общее спокойствие целого народа, произвело в оном кровопролитную междоусобную войну, -- то можно ли обвинять японцев в тех жестокостях, с каковыми гнали они христиан? Гонения сии оправдывают сами же католики своими инквизициями и поступками против протестантов, хотя сии последние ни малейшего зла им не причинили. Но несмотря на все это, изгнанные из Японии миссионеры, в свое оправдание и по ненависти к народу, не давшему им себя обмануть, представили японцев перед глазами европейцев народом хитрым, вероломным, неблагодарным, мстительным, словом, описали их такими красками, что твари гнуснее и опаснее японца едва ли и вообразить себе можно. Европейцы все такие сказки, монашеской злобой дышащие, приняли за достоверную истину на честное слово, а отвращение японцев ко всему тому, что имеет связь с христианской религией, и благоразумная осторожность их политики не допускать чужестранцев в свои владения и стараться всеми мерами удалять их от берегов своих подтверждают ложные клеветы, на сей умный народ взнесенные. Наконец, уверенность европейцев в мнимых гнусных свойствах японцев до того простирается, что даже в пословицу вошли выражения "японская злость", "японское коварство" и прочее, но мне судьба предназначила в течение 27-месячного заключения в плену у сего народа удостовериться в противном. Описание моих приключений, в первых частях сей книги заключающееся, содержит, кажется, слишком убедительные доводы, что японцы совсем не таковы, каковыми их представляют себе просвещенные жители Европы.
Что японцы умны и проницательны, сие доказывается всеми их поступками в отношении к иностранцам и во внутреннем правлении государства. Честность сего народа мы имели случай испытать много раз, равным образом уверились по опыту и в сострадательности их к несчастиям ближнего; гостеприимство их испытали и сами те католики, которые впоследствии столь исправно им отплатили за оное и даже вдобавок оклеветали их перед светом. Прием, сделанный ими в 1739 году нашим капитанам Шпанбергу и Валтону, заходившим в их гавани, лежащие на восточной стороне Нифона, свидетельствует о добром их расположении к иностранцам, которые приходят к ним с честными видами. Как о сем приеме относится господин Валтон, можно видеть в Миллерова сочинении, под названием "Le de-couvertes des Russes sur la mer glaciale". Наконец, Лаксман, сам господин Резанов и многие иностранцы, заходившие в японские пристани, не имеют причины жаловаться, чтоб японцы с ними дурно поступали, кроме того, что не позволили им, пользуясь свободой, высматривать их селения и не хотели с ними торговать. Но кто сему виною? Говоря честно и беспристрастно, нельзя не признаться, что, испытавши многократно в прежние времена затейливость и жадность, или, учтивее сказать, склонность к прибыткам европейских народов, японцы имеют справедливую причину бояться как огня и прочих наций, с коими они не имели еще никаких связей.
В японцах теперь недостает только одного качества, включаемого нами в число добродетелей: я разумею то, что мы называем отважностью, смелостью, храбростью, а иногда мужеством. Но если они боязливы, то это происходит от миролюбивого свойства их правления, от долговременного спокойствия, которым, не имея войны, сей народ наслаждается, или, лучше сказать, от непривычки к кровопролитиям. Впрочем, я, с моей стороны, ошибаюсь или нет, но никак не могу согласиться, чтобы целый народ мог родиться трусами; это совершенно зависит от занятия народного, следовательно, от правительства. Теперь есть в Европе народы, которых я назвать не хочу, прославившиеся своей трусостью; но предки их за несколько веков пред сим были страшны свету. Неужели же они переродились? Мы можем еще и поближе взять пример, в нашем отечестве: иногда от одного разбойника, вооруженного парой пистолетов, целое селение крестьян бежит в лес, но после те же самые крестьяне, переменив наружный вид, лезут бесстрашно на стены и берут крепости, почитаемые непреодолимыми. И так неужели один солдатский мундир, а не природная твердость духа, делает их храбрыми? Так и о японцах нельзя сказать, чтоб они были от природы трусы.
Японцы употребляют крепкие напитки; многие из них, а особливо простой народ, даже любят их и часто, по праздникам, напиваются допьяна, но со всем тем склонность к сему пороку не столь велика между ними, как между многими европейскими народами; быть пьяными днем почитается у них величайшим бесчестием даже между простолюдинами, и потому пристрастные к вину напиваются вечером после всех работ и занятий, и притом пьют понемногу, разговаривая между собой дружески, а не так, как у нас простой народ делает: "тяпнул вдруг, да и с ног долой".
Из пороков сластолюбие, кажется, сильнее всех владычествует над японцами; хотя они не могут иметь более одной законной жены, но вправе содержать любовниц, и сим правом все люди с достатком не упускают пользоваться, часто даже чрез меру. Дома для свободных женщин находятся под защитой законов и имеют свои постановления, права и преимущества. Содержатели таких домов хотя не почитаются людьми бесчестными и пользуются такими же правами, как купцы, торгующие позволенным товаром с одобрения правительства, но японцы гнушаются иметь с ними знакомство. Любители сих мест обыкновенно посещают оные от захождения до восхождения солнца, в которое время гремит там музыка при стуке барабанов. В соседстве нашего жилища было несколько таких домов, и я не помню, чтобы когда-нибудь не слыхали мы барабанного боя напролет во всю ночь; это убеждает меня, что здания сии никогда не бывают без посетителей. Японцы нам сказывали, что в столичном городе светского императора есть множество огромнейших зданий сего рода, великолепием не уступающих княжеским чертогам; в одном из таких храмов, посвященных Венере, содержатся более шестисот прелестниц; но со всем тем нередко случается, что привратники принуждены бывают возбранять вход молодым посетителям по неимению места. Сказывают, что содержатели таких богатых магазинов ничего не щадят, чтоб снабдить их только прекраснейшим товаром в государстве, что может быть весьма справедливо. Однажды переводчики, желая удовлетворить нашему любопытству, повели нас, когда мы ходили гулять в Матсмае, мимо одного из таких домов; тогда более полудюжины девушек, по крайней мере именем таких, выскочили в двери, любопытствуя нас видеть; я заметил, что некоторые из них были в летах цветущей молодости и столь пригожи, что не сделали бы бесчестия подобному дому и в какой-нибудь европейской столице; впрочем, спорить не хочу, может быть, они мне так показались по отвычке видеть наших женщин; но к вящему стыду и бесчестию японцев, я должен сказать, что гнусный порок, сладострастием изобретенный и общий всем азиатским народам, и у них также в употреблении; надобно только заметить, что правительство его не одобряет, но и не принимает строгих мер к искоренению оного. Провинция Киото, в которой живет духовный император, славится лепообразием своих жителей мужеского пола; она-то большей частью доставляла отроков для сего ненавистного торга.
Мстительность также в прежние времена могла быть поставлена в число пороков, более свойственных японцам. В старину долг мщения за обиду переходил от деда к внуку и далее, пока не представлялся случай потомкам обиженного удовлетворить сей обязанности над потомками обидевшего; но ныне, по уверению японцев, бешеная эта страсть не так много действует над умами, и обиды скорее забываются; впрочем, сего необходимо требовала честь, по их понятиям о вещах: а где же нет своих дурачеств? За одно неосторожное, без умысла сказанное слово резаться или стреляться -- есть также глупость или безумство.
Японцев можно назвать бережливыми, но не скупыми. В доказательство сего я могу привести, что они всегда с большим презрением говорят о сребролюбцах, и даже насчет скупцов вымышлено у них множество колких анекдотов. Сверх того, не менее служит доводом сомнению опрятная и даже богатая одежда, приличная состоянию каждого класса людей, в какой они всегда показываются.
Что касается до народного просвещения в Японии, сравнивая массою один целый народ с другим, то, по моему мнению, японцы суть самый просвещенный народ во всей Подсолнечной. В Японии нет человека, который бы не умел читать и писать и не знал законов своего отечества, которые у них весьма редко переменяются, а главнейшие из них, написанные на больших досках, выставляются на площадях и других видных местах в городах и селениях.
В земледелии, садоводстве, рыбной и звериной ловлях, в изделиях шелковых и бумажных материй, в делании фарфора и лаковых вещей и в полировке металлов они едва ли уступят европейцам. Разрабатывание рудников им также хорошо известно, и они умеют очень хорошо делать разные металлические вещи; столярная и токарная работа у них в совершенстве. Сверх того, они искусны в обделывании всех вещей, употребительных в домашнем их быту; а для простого народа какое еще нужно просвещение? Правда, что у нас более знают наук и художеств; у нас есть люди, которые с неба звезды хватают, а у них нет! Но зато на одного такого звездочета мы имеем тысячу, которые, так сказать, трех перечесть не умеют. В европейских государствах есть великие математики, астрономы, химики, медики и проч., каковых, конечно, Япония не имеет, хотя, впрочем, японцам науки известны, о чем я имел случай упомянуть в повествовании о моих приключениях, но все сии ученые люди не составляют народа; если же вообще взять народ, то японцы лучшее понятие имеют о вещах, нежели нижний класс людей в Европе; приведу пример: однажды простой их солдат, сидевший подле нас, взял в руки чайную чашку и, показывая на оную, спросил у меня: знаем ли мы, что Земля наша кругла и что Европа в рассуждении Японии находится в таком-то положении, причем означил он места их на чашке довольно близко того взаимного отстояния, которое и в самом деле сии две страны на земном шаре занимают. Многие из того же звания люди показывали нам фигуры геодезических измерений, любопытствуя знать, известны ли нам сии способы мерить и делить землю.
Что принадлежит до целительных сил разных свойственных их климату растений, то в Японии нет человека, который бы их не знал; из них всякий почти имеет при себе несколько обыкновенных лекарств, как то: слабительное и т.п., которые они сами употребляют, смотря по надобности. Впрочем, должно сказать, что они наравне с другими народами не изъяты от глупых и часто вредных предрассудков лечиться пустыми, бесполезными симпатическими лекарствами, о чем было говорено в первой части.
Кроме людей знатных, участвующих в правлении, и ученых, все японцы имеют весьма слабое понятие о других народах, ибо политика их запрещает правительству распространять в государстве сведения о чужестранных нравах и обычаях, опасаясь, чтобы сие не послужило к развращению народа и не увлекло его от той цели, к которой мудрость их законов оный направляет: то есть жить в покойной тишине и изобилии. Географические сведения просвещенных японцев состоят в том, что они умеют показать на ландкарте, где какое государство находится и много ли оно занимает земли.
Историю других народов, кроме китайской, они почитают бреднями, недостойными их внимания, говоря: какое дело нам знать все сказки, вымышляемые каждым народом для своего тщеславия? Но члены правительства и люди ученые занимаются новейшей историей европейских государств, а особливо тех, которые подвинулись так близко в их соседство. Правительство старается, посредством Китая и голландцев, получать сведения о европейских происшествиях и наблюдает ход наших дел. Русские заселения в Америке и могущество англичан в Индии много их беспокоят. Сколь ни старались мы убедить их в истинно дружеском расположении человеколюбивого нашего монарха и его правительства к японскому народу, но со всем тем многие из них опасаются, что рано или поздно дойдет и до них очередь; подозрения свои они сообщали нам обиняками, например, говоря: "не все государи равны, один так о вещах думает, а другой иначе; один любит мир, а другой войну" и проч., а иногда сказывали, что у них издревле есть предание: "наступит время, когда придет народ от севера и покорит Японию".
В отечественной истории и землеописании японцы все сведущи: чтение исторических книг составляет любимое их упражнение.
В живописи, в зодчестве, в скульптуре, в гравировании, в музыке и, вероятно, в поэзии {*} они далеко отстали от всех европейцев.
{* Впрочем, это еще сомнительно; может быть, и у них есть поэты не хуже наших. Однажды ученые их меня просили написать им какие-нибудь стихи одного из лучших наших стихотворцев. Я написал Державина оду "Бог", и когда им оную читал, они отличали рифмы и находили приятность в звуках; но любопытство японское не могло быть удовольствовано одним чтением: им хотелось иметь перевод сей оды; много труда и времени стоило мне изъяснить им мысли, в ней заключающиеся; однако напоследок они поняли всю оду, кроме стиха:
Без лиц в трех лицах Божества? --
который остался без истолкования, об изъяснении коего они и не настаивали слишком много, когда я им сказал, что для уразумения сего стиха должно быть истинным христианином.
Японцам чрезвычайно понравилось то место сей оды, где поэт, обращаясь к Богу, между прочим говорит:
"И цепь существ ты мной связал".
При сем же случае, удивляясь высоким мыслям сочинителя, показали они, что постепенное шествие природы от самых высоких к самым низшим ее творениям и им небезызвестно. Стихотворение сие до того понравилось губернатору, что он велел просить господина Мура написать оное для него кистью на длинном куске белого атласа и потом отправил вместе с переводом к своему императору. Японцы нас уверяли, что сия ода будет выставлена на стене в его чертогах наподобие картины.
Когда мы им сказали, что сочинитель сей оды есть русский вельможа и занимал некоторые из первых государственных мест, то они дали нам знать, что и у них были знатные люди и даже государи, которые любили заниматься науками, а особливо поэзией. Одно обстоятельство заставило меня не доверять, чтобы японцы имели хороших стихотворцев: они утверждали, что поэту не нужно природного дарования и что человек может сделаться поэтом посредством учения; по их мнению, одни лишь геройские качества даются природой, а все прочие можно приобрести.}
В военных науках всякого рода они также еще младенцы, а мореплавания, кроме прибрежного, вовсе не знают.
Японское правительство хочет, чтоб народ довольствовался собственным своим просвещением и пользовался только изобретениями собственного своего ума, но запрещает ему перенимать выдумки других народов, дабы с чужими науками и художествами не вкрались к ним и нравы чужие. Соседи их должны благодарить Провидение, что оно вселило такую мысль японским законодателям, и должны стараться не подавать им повода, откинув свою политику, приняться за европейскую. Если над сим многочисленным, умным, тонким, переимчивым, терпеливым, трудолюбивым и ко всему способным народом будет царствовать государь, подобный великому нашему Петру, то с пособиями и сокровищами, которые Япония имеет в недрах своих, он приведет ее в состояние, чрез малое число лет, владычествовать над всем Восточным океаном.
И что бы тогда было с приморскими областями на востоке Азии и на западе Америки, столь отдаленными от тех стран, которые должны их защищать? А если бы случилось, что японцы вздумали ввести к себе европейское просвещение и последовали нашей политике, тогда и китайцы нашлись бы принужденными то же самое сделать. В таком случае сии два сильные народа могли бы дать совсем другой вид европейским делам. Сколь ни сильно вкоренено в правлениях японцев и китайцев отвращение ко всему чужому, но при всем том, таковой оборот в их системах нельзя же почитать несбыточным, поелику они люди, а в делах человеческих нет ничего постоянного. Чего не захотели бы они сделать из доброй воли, к тому крайность может их принудить; например, набеги соседственных народов, часто повторяемые, конечно, заставили бы японцев помыслить о средствах, какими возможно было бы отвратить, чтобы горсть пришельцев не могла беспокоить многолюдного народа; сие подало бы повод к заведению военных судов на образец европейских, от судов сих произошли бы флоты, а там вероятно, что успех сей меры заставил бы принять их и другие наши просвещенные способы, к истреблению рода человеческого служащие, и наконец, постепенно все европейские изобретения вошли бы в употребление у японцев даже и без особенного гения, каковым был наш Петр, но силой и стечением обстоятельств; а учителей много наедет из всей Европы, лишь бы японцы захотели пригласить их. И потому, мне кажется, не должно, так сказать, дразнить сей справедливый и честный народ. Если же, паче чаяния, какие-либо необходимые причины заставят действовать иначе, то уже надлежит, употребив все средства и усилия, решительно поступить, то есть так, чтоб совершенно кончить дело в несколько лет. Я не говорю, чтоб японцы и китайцы могли переменить себя на европейский лад и сделаться опасными европейцам в наши времена, но это дело сбыточное и рано или поздно случиться может.
В обхождении японцы всякого состояния чрезвычайно учтивы; вежливость, с каковой они обращаются между собой, показывает истинное просвещение сего народа. Во все время нашего заключения мы жили и беспрестанно находились с японцами, которые не были из лучшего состояния, но никогда не видали, чтоб они бранились или ссорились один с другим; мы часто слыхали их споры и видели иногда неудовольствия их друг на друга, но все оные происходили без сердца, тихо и с такой скромностью, какую и в благородных наших обществах не всегда можно найти.
Язык японцев не есть принятый ими язык чужого народа: он происходит от древнейших их предков, которых они почитают общими им и курильцам; впрочем, от частых сношений в прежние времена с китайцами, корейцами и другими народами японцы заимствовали от них множество слов, кои теперь сделались уже свойственными японскому языку; равным образом вошли к ним и некоторые европейские слова: например, мыло они называют савон, пуговицу бутон, табак табаго, и несколько других. Странно, что они деньги называютдени, а якорь якори. Неужели такое сходство их слов с нашими произошло случайно?
В первой части я уже сказал, что в книгах, в казенных делах и в письмах людей просвещенных употребляется китайский способ писания, то есть знаками, а простой народ пишет посредством азбуки, которая в японском языке имеет 48 букв; но в числе их многие, кажется, должно назвать не буквами, а слогами, как то: ме, ми, мо, му, ни, но, ке, ки, кю. Японский выговор для нас чрезвычайно труден: есть у них слоги, которые не так произносятся, как те или де, но средним выговором между ними, на который попасть мы никак не могли; такие есть средние выговоры между бе и пе, се и ше, ге и хе, хе и фе, например, японское слово, означающее огонь, нет никакой возможности европейцу выговорить; я два года учился произносить оное, но не мог успеть; когда японцы его произносят, то слышится в выговоре их что-то похожее на фи, хи, пси, феи, когда бы слоги сии произносить сквозь зубы, но как мы ни коверкали язык, японцы все говорили: не так! Подобных слов у них очень много.
Японцы, запретив нам учиться на их языке писать, лишили нас способа узнать их грамматику, которая, однако, судя по тому, что мы об ней слышали, не может быть слишком затруднительна по причине весьма малого числа перемен, которым подвержены имена и глаголы: склонение первых делается посредством частиц или членов, полагаемых после имен; спряжение же не переменяется ни в роде, ни в числе, ни в наклонении, а только во временах, которых токмо три главные у них есть, прочие же означаются чрез прибавление слов, показующих обстоятельство, как то: давно, скоро и проч., предлоги становятся после имен, к которым они относятся; также и союзы в некоторых случаях идут после речей, кои они связуют. Во всех почти известных языках личные местоимения бывают односложные, но у японцев они очень длинны, например: я -- ватагосщ мы -- ватагоси-томо; он --коно; они -- коно-дац.
В изучении японского языка, кроме чтения, предстоит еще другая трудность от чрезвычайного множества слов, ибо у них многие вещи и действия имеют по два названия: одно они употребляют к высшим себя или с кем хотят говорить учтиво, а другое к низшим или когда говорят с кем запросто, и притом сие различие не в том только состоит, как у нас между словами "спать" -- "почивать", "есть" -- "кушать" и прочее, ибо мы употребляем учтивые из сих слов только тогда, когда они относятся к самим особам, к коим речь простираем, или когда говорим о том, кого почтить хотим; но японцы, говоря с почтенными людьми, должны употреблять особые учтивые слова, к кому бы они ни относились, а в то же время, обращая разговор к простому человеку, -- другие, несмотря также на предмет разговора; так что у них, можно сказать, два языка в употреблении, чего, сколько я знаю о земном шаре, нет ни у какого народа; а это также свидетельствует о некоторой степени народного просвещения.
4. Вероисповедание и обряды богослужения
Я уже выше упоминал, что господствующая религия в Японии происходит из Индии, как то и сами японцы утверждают, и есть отрасль браминской; но кроме сей, многие миллионы или едва ли не большая часть народа сего государства исповедуют другие веры, кои нельзя уже назвать сектами, ибо оные не произошли от господствующей религии, а имеют совсем другое начало и основание. Японцы, с которыми мы имели случай говорить о их богопокло-нении, не согласны в числе различных вер, ныне у них исповедуемых: некоторые считают их семь, а другие только четыре; сии последние утверждают, что три из семи религий не что иное суть, как расколы, произведенные суеверием от следующих четырех главных исповеданий.
Первое. Самая древняя японская религия, которую исповедовали коренные жители сего государства. Теперь уже она, конечно, во многих отношениях переменилась и не есть господствующая вера в народе, но по древности своей заслуживает первое место; исповедующие оную присваивают себе преимущество в том, что они поклоняются старинным собственным своим божествам, называемым Ками, то есть духи бессмертные или дети существа вышнего, которых у них великое множество. Сверх того, они чтут и поклоняются святым, или угодникам, то есть людям, отличившим себя добрым житием, примерным благочестием и ревностью к вере, коим в честь созидают они храмы; каковых угодников японцы называют хадоги; из них не все заслужили почтение честным житием и богоугодными делами, но напротив того, по уверению самих же японцев, есть такие, которые возведены на степень угодников пронырством священнослужителей для собственных их выгод. Духовный император есть глава и верховный священнослужитель сей веры; ему предоставлен разбор жития людей, и он определяет, кого включить в число угодников.
Содержание в чистоте тела есть одно из главных и необходимых правил, сей верой предписываемых; последователи оной не должны ни убивать, ни есть животных, употребляемых в работу или по другим отношениям полезных в домашнем быту, дабы сим не осквернить себя; например: они не едят говядины, но птиц, оленей, зайцев и даже медведей есть могут, притом рыбу и всех родов морских животных без изъятия употреблять в пищу им не запрещено. Они должны стараться не замарать себя кровью, ибо полагают, что кровь может на некоторое время сделать их нечистыми; прикосновение к мертвому телу и даже вступление в дом, где есть мертвый, также сквернит их на большее или меньшее число дней, смотря по случаю и обстоятельствам. Они избегают всеми мерами, чтоб каким-либо образом не сделать себя нечистыми. Но в сей вере есть секта, которая не ест никакого животного, кроме морских животных и рыбы. Некоторые из находившихся при нас караульных исповедовали сию веру: одни из них ели часто вместе с нами оленье и медвежье мясо, а другие, напротив, в те дни, когда для нас готовили мясо, не хотели даже и табак раскуривать на одном огне с нами; в другое же время курили они из наших трубок и сами нам давали курить из своих, и даже чай пивали из тех же чашек, из которых мы пили. Сначала я думал, что они принадлежали к разным верам, но после узнал, что разность состояла только в некоторых правилах, особенной сектой принятых, из коих не употреблять в пищу никакого земного животного есть главное.
Второе. Вера, от браминской происшедшая, или введенная в Японию из Индии. Она и в Японии научает верить переселению душ или тому, что человеческие души и души скотов суть одного и того же свойства, которые иногда оживляют тела людей, а иногда животных, почему и запрещает она умерщвлять все то, что жизнь имеет. Сверх того, сей верой запрещается воровство, прелюбодеяние, лжесло-вие и пьянство; сии заповеди истин