Пришла зима и Ленинград накрыло чистым ласковым снегом. Дни стали короче и тише, а ночи темнее и мягче. Снежные перины и подушки дарили глубоким дворам покой и уют. Полутёмные задворки превращались в волшебные спальни, освещаемые разноцветными ночниками занавешенных окон.
Одетый в белое город был беззастенчиво прекрасен морозным солнечным полднем. Но когда дело доходило до ночной метели, он смущённо скрывал спящие окна за прозрачной кисеёй танцующих снежинок.
Декабрьской ночью, в ожидании госпожи Вьюги, надо погасить в комнате свет и сесть у окна. При всём любопытстве, нельзя располагаться слишком близко к холодным стёклам. Вьюга могла рассердиться, поскольку терпеть не могла, когда за ней подглядывали. Взрослые давно забыли, что они верят вгородское и дворовое волшебство. Они стоят у окон в ночь, курят свои сигареты, всматриваясь в темноту и лица у них становятся скорбно-бесчувственными. Дети прекрасно помнят, как поступает госпожа Ночная Вьюга с нарушителями векового этикета. Никому не хотелось оказаться в колючих ледяных объятиях помощницы Снежной королевы. Королева хитра – она стирает у взрослых память о пропавших детях. Меньше боли, больше пломбира – таков был принцип правительницы Лапландии.
Поздней ночью, отодвинувшись от окна подальше, на табуретке сидел мальчик и смотрел в окно. Серьёзный толстый ученик первого «А». Он не знал, чего в этом мире следует бояться, и поэтому боялся совершенно незначительных вещей – тёмных комнат, лифтов, Снежной королевы, балконов на высоких этажах, Чёрного дома, хулиганов, фашистов с автоматами и Кощея Бессмертного в исполнении артиста Милляра. Он совершенно не боялся смерти, предательства, одиночества, голода и нищеты. И совсем не потому, что он рос гармоничной позитивной личностью. Не в этом дело. Взрослые ужасы ещё не получили аккредитации в его детском королевстве. Чудища из чужих снов и книг –любопытный первоклассник не знал, как их бояться и зачем. Сказкиему читал дедушка, но Алексей Иванович совсем не боялся волшебных приключений. Он верил в красоту слога и мудрость сюжета. Саша прятался за дедушкин голос и за дедушкину уверенность в невозможности того, что написано в книгах. Самому читать Саше совершенно не хотелось. Смутно и неточно он подозревал, что читатель становится участником написанной истории. Участие определяло участь. Конечно он не рассуждал таким образом, он был слишком мал для логических выводов. Но, как известно, страх и любовь не нуждаются в логике.
А в остальном, Саша был таким же мальчиком, как все ленинградские дети. Зимой считали денёчки до Нового года. Прикончив праздничные сладкие мандарины, начинали отсчёт до летних каникул. Зимние каникулы – относительное счастье. Летние каникулы – счастье абсолютное. Где-то там впереди, Сашу ждало чудо. Первое июня, десять утра. На тридцать копеек, оставленные мамой на холодильнике, куплены две «сахарные трубочки». Развернул одну и включил телик. В десять ноль пять первая серия «Четыре танкиста и собака». Музыка!
Дещченеспокойне
Потаргали сад.
А мы на тей войне
Ладных пару лят.
Мужественными голосами запели все танкисты Войска польского. Весь личный состав. Задержите дыхание. Сейчас наступит счастье – под эту музыку зубами отхваченздоровущий кусок слегка подтаявшего пломбира с пропитавшейся вафельной стеночкой. Танкисты поют. Впереди три месяца без школы. Вселенная ничегонеделания.
Поврошиму верны
Мы штерепанцерни.
Рудый и наш пес…
Счастье было огромным и безоблачным, как бездонное июньское небо над головой. А в холодильнике лежала ещё одна сахарная трубочка.
* * *
Первого сентября, с трудом скрывая неуверенность, он стоял на праздничной линейке во дворе школы. Жёсткий суконный костюмчик был настолько нов, что внутри него можно было передвигаться отдельно. Школьная форма– серый пиджачок и такие же брючки, у которых ни одна пуговица не пролезала в петлю. Каменный костюм, гладиолусы-мутанты в рост мальчика, угловатый ранец за спиной – и неподдельный ужас в глазах. Дедушка было вытащил фотоаппарат, но увидев выражение лица внука, он оставил эту идею. С такой физиономией можно было сразу везти в нервную больницу. Для семейного альбома застывшая судорога не подходила.
Военный духовой оркестр грянул «Прощание славянки». Получилось как-то по-ресторанному, разухабисто и с надрывом. Всем захотелось плакать и праздник на этом закончился.
После первых уроков, дедушка встретил внука на школьном крыльце и был поражён переменой в его настроении. Вековая усталость расположилась на детских плечах и подбирала мысли и слова. Движения потеряли свою цель, а голос утратил некоторую часть интонаций.
– Дедушка, а сколько классов надо пройти в школе?
– По-хорошему – десять. Можно, конечно, и восемь… но лучше, всё-таки, десять!
– Десять классов – это десять лет?
– Да, Сашенька, но учиться ведь интересно…
– Дедуля, а начинать прямо завтра с утра? Нельзя потом?
– Саша, неужели ты не хочешь учиться?
Мальчик знал, что надо говорить в этом месте. Это была не ложь и не правда – это был верный ответ:
– Хочу… но не очень…
Дед хотел что-то сказать, но передумал и безнадёжно махнул рукой.
Так началась школьная карьера Саши из первого «А». Где-то через месяц ему стало ясно, что всё в школе внушает его сердцу или страх, или скуку. Саша боялся опоздать на урок, боялся потерять сменную обувь,боялся отвечать, боялся, что учитель по глазам поймёт, насколько он не готов к уроку, боялся что его запрут в классе одного или украдут его пальтишко швейной фабрики «Салют».
То, что не пугало, было скучно. Скучносчитать на палочках – дедушка натренировал его в устном счёте во время долгих прогулок по парку. Скучные нелепые фразы о том, как мама мыла то раму, то Машу. Дедушка вслух читал сказки братьев Гримм из своей библиотеки. А здесь? Неужели столько книг печатались, чтобы на всех языках люди читали про маму, Машу и дурацкую раму? Но самым постыдным предметом было пение под рояль. Саша с радостью бы спел настоящую песню про войну, или из «Неуловимых». Вместо этого целый месяц,класс разучивал «У дороги чибис». Глупейшая детсадовская песенка.
Всё шло к перерастанию неинтереса в протест. Мнение учителей, узаконенное педсоветом, исходило из многолетнего опыта выравнивания по самому низкому уровню. Почти единогласно решили на бунтаря внимания не обращать и помогать коллективу формировать правильную шкалу ценностей будущего строителя коммунизма. Учительница литературы назвала вполне надёжный метод «фашистской травлей». По просьбе завуча, еретичка потом извинилась перед педагогическим коллективом. Коллектив – это сила и никому не позволено.
* * *
В начале декабря взялись морозы и все лужи превратились в маленькие каточки. За ночь их припорошило сухим снежком. Саша пытался идти осторожно, но быстро. Освещённые окна школы были уже недалеко, просто рукой подать и он не заметил, как поскользнулся на отполированной ледяной дорожке. Он упал на очень твёрдую поверхность, всем весомна правое колено. В момент удара, весь мир взорвался, как магниевая лампа-вспышка из дедушкиного арсенала. Острая, как бритва, боль полоснула холодом по всему телуи начала набухать горячей пульсирующей тяжестью. Саша встал на четвереньки, потом выпрямился, перенося вес на здоровую ногу. При попытке шагнуть из глаз брызнули непослушные слёзы. Стоять долго на одной ноге было слишком тяжело. Саша осторожно опустился на снег, потом переполз на свой ранец, отряхнув с него снежную грязь. Коленка распухла и сильно болела.
В ста шагах к северу завизжал пилой, заметался по всем этажам, забился в злобной истерике школьный звонок. Все окна вспыхнули болезненной голубизной ламп дневного света. Начался первый урок.
Саша сидел на расплющенном ранце из дерматина. Сидел и мёрз. Сидел и плакал.
– Опоздал!.. Прогулял!... Я не нарочно!...Мне больно!...
Но его никто не слышал потому, что Саша рыдал очень тихо. Он стеснялся своей неудачи, своей неловкости, своей нарастающей боли в колене. Такое бессилие позабавит кого угодно. Мальчик предпочитал замёрзнуть, нежели послужить мишенью насмешек. В толстом неловком первокласснике жила безнадёжная гордость аристократа.
Когда совсем рассвело, на него наткнулся сторож со снеговой лопатой в руках. Саша уже не плакал, а только сонно всхлипывал и шептал себе под нос. Дядя Коля схватил гордеца в охапку и быстро отнёс прямо к двери квартиры. Скромный труженик метлы не хотел сентиментальных сцен. Он аккуратно поставил Сашу на здоровую ногу, кратко тиснул кнопку звонка и заторопился к выходу. Дверь отворилась и на пороге стояли оба его дедушки, Алексей Иванович и Гавриил Иванович. Саша смущённо улыбнулся и шмыгнул оттаявшими соплями. Дедушки нежно отнесли раненого на диван в гостиной и, переглянувшись, разделились. Алексей Иванович вооружился очками и телефоном. Гавриил Иванович принёс из кухни поднос с графином, стаканами и пузырьками с марочной валерьянкой и хорошо выдержанным кардиоваленом двойной крепости.
Через десять минут началась невозможная кутерьма и невообразимая «суета вокруг дивана». Ворвалась в квартиру мама, которой позвонил дед Алексей. Сцена напоминала не слишком известную картину «Ракета СС-20 поражает штаб противника». Очень быстро квартира наполнилась десятком-другим бестолковых людей. Бригада «Скорой помощи», ортопед, хирург, фельдшеры и медсёстры. Каждый делал всё, но не то и не так – водители, милиционеры, родители, педагоги-душители и хирурги. Уши мальчику залепило грохотом цирковых орудий, оркестровых барабанов и отвратительно мяукающих скрипок. Шоу «Я организую весь мир» продолжалось.
Отёкшее колено надо было лечить и лечить правильно.Единственным знатоком, отличающим правильное лечение от неправильного, была тоже Сашина мама. Её резкий неприятный голос легко прорезал дыры в самом сильном шуме.
– Стойте! Положите на полку! Слишком холодный! Нет, по пятьсот зелёный! Двоих там хватит, вы останьтесь! Скорая двенадцатая пятьдесят пять! Лучше черничное без пенки! Перелома, похоже нет, ушиб сильный! Направо во двор, третий подъезд, третий этаж, дверь стёганая! Сядьте! Бензин не смей продавать. Сволочь! Алло, Сергея Сергеевича, будьте добры! Тапки оденьте, пол вчера мыла! По семь копеек невкусный. Лучше взять городской батон! Встаньте! Аспирин – ни в коем случае! Вот и профессор приехал. Все вон!
Прошло совсем немного времени и поток событий был оптимизирован. Раненый был вымыт, вытерт колючим полотенцем, уложен на свежее бельё, проконсультирован седым профессором, а потом ещё одним, лысым. Для верности. Медсестра принесла обезболивающую микстуру и ушла к себе домой. Так или иначе, пришельцы покинули Сашину комнату и после краткого доклада о проделанной работе разъехались и разбрелись, кто куда. Мама отправилась ловить и допрашивать сторожа, а у Сашиной постели остались два дедушки. Гавриил Иванович сидел в ногах с тазиком, где лежали пузыри со льдом. Алексей Иванович расположился в головах с книгой сказок в руках. Важно откашлявшись, он поправил очки и принялся читать вслух. В оглавлении были отмечены самые любимые истории внука, а чтецом Алексей Иванович был отменным. Лекарство подействовало, боль утихла, сказка увлекла, и Сашин встревоженный разум вновь обрёл покой и наслаждение. Мальчик погрузился в сказочные миры, реальность утихла, как до этого утихла боль. Саше очень хотелось дослушать до конца историю про короля-лягушонка, но веки вдруг стали очень тяжёлыми. Сюжет продолжился во сне без перерыва потому, что дедушкин голос всё время был рядом. Близко-близко…
Прошёл день, потом другой, неделя. Призрак школы тихо растворялся, но не забывался. Саша готовил домашние задания, которые дедушка каждый день узнавал у школьных учителей. В первом классе на дом много не задают, к тому же у него было много свободного времени. В программе домашнего обучения не было места песнопениям о чибисах, торжественным построениям на плацу, сборам ненужной бумаги, которая, действительно, никому не была нужна.Все задания он завершал к полудню. Отдыхал. И делал ещё столько же.
Алексей Иванович внимательно и даже придирчиво проверял работу внука. Когда всё было хорошо не хвалил. Когда всё состояло из ошибок не ругал. Отчитывал он Сашу только в одном случае – при не сделанном задании. Во всех остальных ситуациях, дедушка говорил:
– Пусть новые знания будут вам наградой за силы, потраченные на это задание, шевалье!
В свободное от занятий время, Алексей Иванович читал внуку сказки. В большой тихой квартире звучали волшебные истории, записанные в разные века, на разных континентах и островах. Даже в космосе.
Когда старший дедушка уставал и отправлялся дремать на свою «укушетку», за дело брался младший брат Гавриил Иванович. Так уж сложилась его жизнь, что читал он по слогам и с большим трудом, а писать не умел совсем. При этом, младший дед обладал мистическим талантом к любой игре. За полчаса Гавриил Иванович осваивал любые правила и условия, а после выиграть у него было невозможно. При этом, он никогда не проявлял признаков азарта. Он с удовольствием играл с внуком и с нервным доктором наукиз третьего подъезда. Гавриилу Ивановичу самозабвенно нравилась сама игра. Выигрывать он не очень-то и хотел, а проигрывать никак не получалось! Младший дедушка учил Сашу и шахматной, и шашечной, и карточной премудростям. Под запретом были фартовые игры:
– Играть надобно ловкими мозгами, а не ловкими руками, - такая поговорка была у младшего деда.
* * *
Поздней ночью, отодвинувшись от окна подальше, на табуретке сидел мальчик и смотрел в окно. В заоконной темноте мерцало старинное кино без цвета без звука. Саша наблюдал, пытаясь моргать реже и дышать тише. Каждую секунду, из бесконечного потока светящихся точек, могла собраться в серебряный силуэт настоящаягоспожа Ночная Вьюга. Никогда и ни в одном окне её не ждали с таким нетерпением, как ждал её Саша. Второй день у него не получалось … ничего не получалось. Болезнь обманула всех, она не ушла, она притаилась внутри, глубоко в коленке и в голове. В животе тоже сидела какая-то дрянь и не давала даже думать о еде. Лишние доли градуса выжимали всю влагу из организма. Во рту было так сухо, что губы шуршали одна о другую, а по спине сбегали горячие ручейки.
Через тонкую стенку доносились голоса взрослых. Мама и дедушки говорили одновременно и громко. Саша знал, про что они там толкуют по секрету от него. Алексей Иванович спорил с мамой, в какую больницу завтра утром они повезут Сашеньку. Гавриил Иванович города почти не знал и, в равной степени, боялся всех больниц на свете. Младший дед, напрягая голос, доказывал, что Сашеньку следует оставить дома и компрессы обязательно помогут. Мальчику очень хотелось победы в споре для младшего дедушки. Но объединившиеся два человека с дипломами не оставляли шансов первокласснику и неграмотному шахматисту.
Последняя надежда не ехать в больницу, была вполне реальна. Надо было никуда не уходить, сидеть тихо, смотреть внимательно. Саша вызывал госпожу Ночную Вьюгу с настойчивостью и отчаянием судового радиста, передающего SOS, сидя уже по пояс в воде. Но час был поздний, он устал и хотел спать. Когда взрослые вдоволь накричались и вошли в маленькую комнату, Саша крепко спал, прямо на табуретке. Он не почувствовал, как его переложили на тахту и накрыли одеялом. Мама поцеловала его в лоб. От неё пахло сразу валерьянкой и сигаретами и мальчик недовольно поморщился во сне. В этом доме так пахла беда.
– Сашенька, просыпайся, уже пора! – мама говорила каким-то виноватым голосом, и он тут же понял, что болезнь вероломно присвоила победу себе. Он проспал появление госпожи Ночной Вьюги, нога ужасно ныла, за окном уже рассвело и рядом с тахтой стояла сумка с необходимыми в больнице вещами. К горлу подкатился горький комок и мир вокруг стал чужим и неинтересным. Саше показалось, что он и не просыпался. Прогудел невидимый заводской минор и нестройная толпа бледных сновидений устало потекла прочь. Их места занимала дневная смена ярких злых призраков из подсознания. Вот так теперь использовалась зонтики Оле Лукойле – без перерывов и простоев!
Во двор въехала серая машина с оленем и шашечками на капоте. В её салоне жил межпланетный дух семьдесят второго бензинаи искусственной обивки сидений. В обычные дни так пахла Космическая Мечта на пятерых астронавтов с ядерным двигателем. Сегодня Сашу едва не стошнило. Он задышал поглубже, дурнота отступила, но полёт уже стремительно двигался к посадке. Перед самым оленем распахнулись железные ворота и космолёт заскользил по взлётно-посадочной полосе Педиатрического института.
Ленинградский институт детских врачей представлял из себя небольшой городок, совсем рядом с только что открывшейся станцией метро. Городок с перемешанными языками человеческими, с судьбами, завязанными в тугие узлы. Только в этих корпусах самые длинные секунды складывались в неумолимо короткие годы. Пока водитель нашёл Пятую, им на пяти языках указали пять разных зданий… Словно тайное заклинание или просто пять в степени три.
Клиника нашлась и водитель был выпущен на свободу, как настоящий голубь мира. Мама взяла Сашу подмышки и втащила внутрь. Вокруг было сколько хочешь незнакомых людей, им было неприятно смотреть, как мать надрывается с сыном-инвалидом. Стыд проснулся и открыл боевые действия. Саша кривенько улыбался, краснел и потел, а позор побеждал его быстрой атакой по образцу молниеносной войны. Всем вокруг стало известно, как он упал на льду, как плакал, сидя на портфеле, как проспал госпожу Ночную Вьюгу и как его нога передумала быть здоровой… Моторизованный взвод быстро промчался по захваченной территории и вслед за ним приполз тяжёлый танковый батальон большого стыда. Блицкриг перешёл оккупацию. В каждом уголке души было совестно за то, что он толстый, что никогда не был в детском саду, что у него нет папы, а дедушки почему-то два, и ещё за то… о чём лучше не думать, даже про себя-про себя.
Саша проскочил станцию, где можно было разреветься и приближался к остановке, где хочется провалиться сквозь землю….
– Мальчик не ходит? – перед ним стояла полная атаманша в белом халате. Сильный мужской голос, густые усы и золотые зубы она одевала перед каждым дежурством в клинике. И на весь этаж мощно разнеслось, – Девочки, здесь неходячий, каталку сюда!!!
Поезд рванулся дальше безо всяких остановок.
* * *
Мама рассказывала, что когда Саша был совсем маленький, его лечили в больнице. Какие-то пустяки, дело житейское. Сам он не помнил ни секунды из этого сюжета. От того первые впечатления от Пятой клиники были запредельными для семилетнего мальчика.
Первое разочарование – нового пациента определили на жительство в отдельный бокс. Маленькая комната со стеклянными стенами до потолка, окно на улицу, дверь в коридор. Коридор длинный-длинный, вдоль него по обе стороны стеклянные клетки для больных детей. В конце полутёмного туннеля днём и ночью горела лампа на столе у дежурной. В коридор выходить нельзя, дверь открывать нельзя, громко говорить нельзя, плакать нельзя – ничего нельзя.
Положение обитателя стеклянной коробочки было позорным, двусмысленным и неизменным. С одной стороны пациент круглосуточно на виду. Полбеды, если просто лежать. Полная беда началась, когда Саша вынужден был усесться на горшок среди бела дня. Из соседнего бокса на него пялилась девочка с опухшим лицом. Другой бокс пустовал, а из коридора устало наблюдала пожилая женщина со шваброй.
– Вот только опрокинься, только разлей! Я т-т-тебе!
И она погрозила ему палкой от швабры. Саша в этот момент понял, что на одной ноге ему не встать, как не старайся. Беспомощность была беспощадна, но иронична. Подмога была в двух шагах, надо было только попросить. Но обратиться к женщине со шваброй? Саша даже не знал, какие слова для этого нужны. Аристократическая гордость-заморыш подсказала – найди выход сам. Толкаясь от пола здоровой ногой, он подъехал к койке и ухватился руками за железный край. Подтянулся, вполз животом на одеяло, отжался и вышел в стойку смирно.
– Зад подотри, симулянт! – с досадой признала его победу женщина со шваброй.
Гордость отбила несколько тактов виртуозной чечётки и вежливо раскланялась. В следующем бою она не пригодилась. Потому, что поединок не содержал в себе ни гордости, ни чести.
Дверь в коридор распахнулась и снаружи кто-то позвал его, пользуясь добрым голосом дежурной:
– Саша, можешь допрыгать до коляски? Кататься поедем!
Кататься было чудесно. Кататься было восхитительно. Коляска мягко и увесисто летела по коридору. Высокие велосипедные колёса чуть слышно шелестели об кафельный пол, а за спиной сухо шаркали шлёпанцы дежурной. Настроение просветлело моментально, как будто зажегся свет в тёмном окне… Отделение оказалось очень большим, гораздо больше, чем представлял Саша, сидя взаперти. Из одного коридора они свернули в другой и коляска остановилась:
– Стоп-машина! Приехали! Руки убери, здесь дверь узкая!
Дежурная вкатила экипаж в огромную комнату. Тут было ослепительно светло и очень холодно. И, по совести сказать, очень страшно. Стеклянные шкафы, высокие столы и массивные лампы над ними – всё, что Саша мог назвать. Прочие предметы, зловещие и не очень, были ему не известны. Воздух был пропитан сильнейшим химическим духом. Где-то, вдалеке и негромко, играло радио. Но Саша не мог разобрать, что там звучало, потому, что стук собственного сердца отдавался в ушах. А может, он просто не мог собрать внимание.
– Доктор назначил тебе капельницу, – сказала женщина в высоком колпаке и маске, закрывающей лицо. Дедушка рассказывал, когда они были в военном музее, что такие высокие шапки носили солдаты двести лет назад. И назывались они… – ты меня слышишь? Тебе раньше капали что-нибудь?
– Капали, – ответ прозвучал неуверенно, – мама в нос капала… я тогда простудился.
– Понятно! Девочки, помогаем!
Его уложили на топчан и, продолжая с болтать с ним о всякой чепухе, взяли за руки и за ноги. Саша почувствовал, что не может пошевелиться. Женщины в белых хрустящих одеждах держали его очень мягко и очень сильно. Одна из них спросила что-то, не очень разборчиво, Саша не знал, что ответить и тут в сгиб локтя вонзилось холодное лезвие, острое и длинное. Неожиданная боль и обида за обман… мальчик заорал, что было сил и злости:
– А-а-а-а-а-а-а-а!!! Больна-а-а-а-а!!! Не на-а-а-а-а-да!!!
– Да всё уже, не ори! И рукой не дёргай. А то второй разколоть придётся! – угрожающе проговорила главная, играя резиновой трубкой как рогаткой, – Я сказала, лежи и не дёргайся!
–Смотри, вот здесь будут капельки бежать. Быстро-быстро! – вступила в разговор та, что держала ноги, – Когда в бутылочке лекарство закончится, мы придём и всё это снимем. Понятно? Если плохо себя почувствуешь – кричи сразу!
«Не дождётесь! Сдохну, а не заору больше!» – Саша продолжал свой внутренний монолог. Обида росла и тучнела на глазах. «Не могли сразу сказать, что иголкой колоть будут! Специально подловили!» – так расчувствовался, что выступили слёзы. Это заметили:
– Не плачь! Ну-ка прекрати! Будешь плакать – заново будем ставить капельницу, – сказала та, что сидела в головах, – чего надулся, как мышь на крупу? Обиделся? Ну дура-а-а-ак!
Саша не знал, что ответить. Было и стыдно, и обидно, и жалко себя. Он разлепил пересохшие губы и тихо выговорил:
– Кивер такая шапка военная. У тёти, которая… которая сейчас ушла, на голове кивер военный!
В воскресенье приходила мама. Пока она выгружала из сумки разные гостинцы, Саша мучительно боролся с собой. Ему так хотелось уйти вместе с ней домой, так хотелось… он готов был разреветься, раскричаться, рассказать про то, что здесь не так, про уродский горшок, про капельницы, про то, как здесь страшно и скучно сидеть одному в этом зоопарке. Мама сложила яблоки в пластмассовую больничную миску и воткнула записку с их фамилией. На тумбочке поселилась банка с венгерским компотом неземного вкуса. Две пачки печенья «Ленинград» и пачка вафель «Артек» были хитроумно запрятаны среди всякого барахла в нижнем отделении того же больничного «Луи Каторза».
Саша уже было открыл рот для плачевного доклада о нарушении прав и свобод. Посмотрел как мама пишет на этикетке ту же фамилию и как-то нечаянно понял, что ничего ей не расскажет. Не сейчас и не потом. Почему? Потому, что это вовсе не тайна и не страшный секрет. Более того – мама точно знает об этих неприятностях – она ведь взрослая. Когда он всё поведает, то поставит маму в дурацкое положение. Маме придётся хмуриться, удивлённо вскидывать брови, возмущённо восклицать – «Не может быть! Я не позволю! Я им покажу!»– ничего не изменится.Всё равно будет больница, стеклянная клетка, вонючий горшок и острые иголки. Только он станет ноющим ябедой, а мама равнодушной лгуньей.Некрасиво и стыдно.
Мама стала собираться домой. Саша пообещал ей выздоравливать быстрее всех. Это не была ложь и не была правда, а правильный ответ на незаданный вопрос. Ещё он передал привет дедушкам, вполне искренний и честный.
* * *
Всё начиналось прямо с утра, когда Саша открывал глаза. Робко скрёбся в голове первый вопрос – весь твой класс уже на каникулах, а ты здесь валяешься. Это правильно? И ещё, и ещё. У Саши не было ответов и он не знал, где их взять. Он не мог сам себя анализировать – не умел, конечно! Хоровод унизительных идей кружился вокруг него и внутри него. Большой вращался вправо, маленький внутри головы в обратную сторону. Саша переходил на внутренний круглосуточный диалог и всё меньше нуждался в живом общении. Серые дни были так же похожи один на другой, как серые крысы, живущие в голове. Когда приходила мама? Как будто три дня назад… три серых назад… в воскресенье…Вот выпить этот компот – и что ему от мамы останется? А так банка стоит на тумбочке – не от кого-нибудь, от нее. Почему ты не ешь компот? Тебе открыть баночку? Три раз в сутки заходит сестра, один раз врач. – Тебе открыть? – Не надо, я потом, я сейчас не хочу. Это правильный ответ. Вечером приходит женщина со шваброй мыть пол. Она ругает Сашу за то, что пол грязный, за то, что она устала, за то, что его мама сука и бросит его, уж она-то знает наверняка. Это правильно? Саша молчал и не плакал. Точнее, мальчик научился плакать внутрь себя, горькие как хлористый кальций слёзы стекали по горлу и просачивались в желудок. Похоже, что человеческие слёзы ядовиты, наглотавшись горечи, Саша чувствовал, как кружилась голова и тошнота подступала к горлу. Весь день один и без единого слова. Как-то надрывно скучно. Капельницы закончились. Сидеть на горшке, Саша мог когда угодно и где угодно. Это правильно! Смотрят на него или нет – об этом он почти не задумывался, увлечённый бессмысленным внутренним диалогом. Вопросы множились, но при этом, все были похожи друг на друга как крысы в стае. Серая однородная масса крысовопросов и ни одного смелого котоответа.
Потом не надрывно… А потом время перестало идти – или Саша перестал его чувствовать, не зная, сколько прошло дней, сколько в них часов. Наступило спасительное онемение чувств. Просто в несвежей постели жило тело, теряющее разум.Напряжённый и драматичный внутренний диалог постепенно приходил в упадок. Крысы теряли интерес и расходились, при этом каждая тварь норовила утащить в зубах или за щекой трофей – пару человеческих слов. Саше становилось трудно составлять фразы, слова стали терять свое значение. Казалось полным абсурдом, над тем, что стул или стол обозначаются именно этими звуками, а не другими. Наступало отчуждение от реальности по причине отсутствия интереса ко всему окружающему. За этим должно было последовать разрушение связи с самим собой. Саша переставал осознавать себя как что-то близкое, свое. Он не понимал, кто он такой, почему все зовут его Сашей и откуда они знают, что его так надо называть. Иногда он думал, что все что происходит вокруг него это лишьсон, неинтересный и повторяющийся.
* * *
– Привет, привет!
– Просыпайся, я пришла к тебе в гости из далёкого леса!
Мальчик нерешительно приоткрыл глаза и ему показалось, что он из одного сна смотрит в другой. Серые крысиные тона улетучились и в стеклянной каморке засияло кокетливое солнышко.Даже два. В коридоре ярко горел свет и с потолка свешивались разноцветные новогодние гирлянды. А у двери в его бокс, близко-близко, стояли две девушки невиданной красоты. Яркий свет и тусклое золото. Накрахмаленные в хруст белые халаты, сияющие улыбкой лица, праздничные причёски. Одна белокурая с очень светлой кожей – стояла чуть дальше. Близко-близко была рыжая красавица с карими глазами. На правой руке у рыжей красовалась лиса с чёлочкой и пушистым хвостом.
– Как тебя зовут?
– Саша…
– Привет, Саша!А я – Лисичка. В далёком лесу, где я живу, меня все так зовут – Лисичка. Иногда – Рыжая. Иногда – Плутовка… я так долго бежала по снегу, что мои лапки совсем замёрзли. Мои бедные лапки!
И Лисичка коснулась стеклянной перегородки передними лапами.Саша допрыгал на одной ноге до двери и положил свои ладошки на продрогшие лисьи лапы. Он почувствовал, как они дрожат от холода и усталости. Любой человек на его месте увидел бы перед собой игрушку, куклу, надетую на руку. Симпатичная рыжая практикантка говорила за неё чарующим голосом, а левой рукой дергала за стальную проволочку, чтобы у куклы открывался рот. Саша говорил с настоящей лисой, у которой замёрзли лапы.
– Саша, спасибо, у тебя тёплые руки. Ты прыгаешь на одной ноге и не улыбаешься – я вижу, как тебе больно. Ты давно здесь?
– Скоро уж месяц, – вздохнул мальчик.
– Послушай меня, Саша. Все животные немного волшебники. Мы, лисы, видим то, чего ещё не произошло. Так вот, эта боль уйдёт и уйдёт навсегда, ручаюсь своим хвостом!
– Когда?
– Когда ты этого очень захочешь! – и она взглянула ему в душу карими лисьими глазами. – Ты не маленький слабый лисёнок, у которого потерялась мама. Ты настоящий лис, мудрый и сильный. У тебя есть злость для врагов и тепло для друзей.
– А ты будешь моим другом? – он произнёс это так тихо, только шевельнул губами на выдохе.
– Я бежала всю ночь и весь день,чтобы сказать тебе об этом. Лисичка и Лисаша теперь друзья. Настанет день, я приду к тебе и мы убежим в далёкий лес. Мы будем веселиться, смеяться, кувыркаться, бегать по глубокому снегу на здоровых лапах и никогда ничем не заболеем!
– Правда?
– Это больше, чем правда, Лисаша. Так будет. Ручаюсь своим хвостом!
– А летом мы найдём ту волшебную поляну, где растёт самая сладкая земляника. Если скушать кустик ягод, то начнёшь понимать язык зверей. Хочешь поговорить с медведем?
– С котами и кошкамиможно?
– А что ты хочешь им рассказать?
– Очень много! – мальчик заволновался и голос у него дрогнул, – Очень много! Я попрошу их не охотится на балконе, не перебегать улицу перед машинами, не искать еду на помойках… и ещё много нужных вещей!
–Лисаша, ты в самом деле мудрый лис. Можно я буду помогать тебе?
– Лисичка, тогда нам нужно есть ягоды с одного кустика, чтобы знать одинаковые языки. Так будет удобнее.
Они беседовали, как добрые друзья после долгой разлуки. Поговорили о самых интересных вещах – о сказках Андерсена, о летающих кораблях, о воронах и сыре, о Маленьком принце, о лесных тропинках, о прозрачной воде в лесных ручьях, о хороших снах и добрых мечтах. В таком интересном разговоре захотели принять участие слова, украденные крысами и забытые в долгом молчании. Они прибежали назад и заняли свои места в сказках и песнях, а непристойные слова пришлось разобрать по буквам и хорошенько помыть с мылом. Следом за словами, вернулись улыбка и смех. Улыбка была слегка неуверенная, а смех негромкий – но ведь это не главное!
По коридору несколько раз прошла дежурная, недовольно покашливая. Лисичка сказала, что ей пора, а то её больше не пустят. Увидев грусть в его глазах, она прошептала:
– Зажмурься и не открывай глаза. Потерпи всего минуту. Я должна кое-что исправить. И ничего не говори. Лисашенька, всего минуту!
Мальчик послушнозакрыл глаза. Скрипнула дверь, и он почувствовал, как его лица мягко коснулись тёплые лапки. Совершенно неожиданно от сердца к голове прокатилась золотая волна света, запаха и звука. Их не передать словами, как не старайся.
–Лисаша, открывай глаза!
– Что это? Почему мне так легко?
–Лисаша, ты звал на помощь Ночную Вьюгу. Ты больше не делай этого. Никогда. Она приносит страх и оставляет его в уме и душе. Страх как болезнь, он может испортить всю жизнь. Я выбросила весь страх и заняла его место. Пока я живу в твоём уме и сердце, я не впущу его обратно. Ты только не выгоняй меня, хорошо?
– Лисичка, а когда ты придёшь?
– Скоро, Лисаша, скоро. А сейчас мне надо хорошенько отдохнуть. Колдовство Ночной Вьюги сильно и я очень устала. Пока!
– Пока, Лисичка!
* * *
Утром Саша проснулся сам. Не открывая глаз, он прислушался – завтрак ещё не развозили. Ещё полчаса можно было поспать или поваляться под тёплым одеялом. В боксе было холодно от распахнутой форточки. Утренний привет от женщины со шваброй. Ладно. Вам от меня то же с добрым утром!
Он потянулся изо всех сил и прислушался к своему телу. Ни в одном месте боль не отзывалась привычным эхом на его движения. Проверим! И он потянулся так, что где-то захрустели косточки. Не больно! Договорились. Тогда я встаю.
Саша умылся, вычистил зубы как на парад, заправил кровать и закрыл сквозящую холодом форточку. Слезая с высокого подоконника, он нечаянно сделал открытие:
– Лисичка же сказала – боль уйдёт когда я этого захочу… нет, очень захочу! Почему я должен откладывать? Пока она отдыхает, я делом займусь.
Взявшись руками за спинку кровати, Саша медленно, без рывков перенёс вес на больную ногу. Не весь, конечно, а половину. Сказать проще – он стоял на двух ногах, причём стоял ровно и с удовольствием. Следующее упражнение … да, я хочу ходить, я сейчас хочу ходить!... также плавно, он оторвал от земли здоровую и остался стоять на больной. Порядок, боли не было.Проделал несколько раз – нога держала нагрузку, нормально держала!... да я хочу ходить! Я хочу бегать по глубокому снегу!... Осторожно поставил вперёд слабую ногу и шагнул вперёд. Шажок вышел половинчатый, робкий и немного в сторону. Но это был шаг, а не езда на горшке. Шаг и ещё шаг. Остановка. Рука, держащая опору, вытянулась в струнку. Дальше надо было идти, не держась ни за что.Саше стало страшно. Боль? Нет. Страшно что не получится. Он расставил руки как канатоходец и пошёл вперёд короткими шагами… я иду! … я иду к тебе в лес! … я хочу к …
– А-а-ай!!!
Боль была похожа на удар молнии. Только снизу вверх, из колена в голову. С такой силой, что потемнело в глазах. Мальчик неловко взмахнул руками, пытаясь сохранить равновесие….
– Не бойся, Лисаша! – он почувствовал под рукой густой тёплый мех, – держись за меня! Ставь ногу, боль сейчас уйдёт!
Он выпрямился и упрямо пошёл вперёд. Десант смелости стремительно зачищал территорию души от оккупации стыдом и страхом. Они добрались до тумбочки и Лисаша взял в руки банку с шикарными венгерскими фруктами:
– Лисичка, компот будешь?
– А давай! Слопаем всю банку и в коридор пойдём гулять!
- Пойдём!
До дому врочими,
В песунапалими,
Накормими пса.
Пшедночаврочими,
Тылкозвычезыми,
Бо то важна гра!
Первая серия закончилась. Лисаша доел сахарную трубочку и облизал пальцы. Вторая трубочка в холодильнике была для Лисички. И впереди было огромное солнечное лето на двоих.