Хан звал Федора в свой шатер, Устраивал для него конские ристалища23; для Федор плясали, извиваясь, нарядные пленницы хана; густые вина и пряные сладости Востока подавались к столу русского посла.
Батый отдал приказ не разорять русских порубежных селений и сказал Федору, что не станет воевать Рязани, уйдет с ордой в степи, а клеветника Глеба прикажет убить и выбросить на съедение сторожевым псам. Однажды Ополоница вышел из своего шатра, когда все в татарской орде спали мертвым сном. Старому воину не спалось — ныли старые рана и дума о Федоре гнала дрему.
Над степью стоял полный месяц. Небо было сине и чисто. Со стороны коновязей слышался хруст коней, жующих ячмень. Меж шатров показался дозорный татарский всадник в высокой шапке. Тонким голосом татарин тянул свою бесконечную песню.
Ополоница проводил взглядом татарина, растаявшего в месячной мгле, и совсем было хотел возвратиться к себе, как увидел тонкую полоску света, пробивавшуюся из под полога шатра боярина Истомы Тятева.
В шатре светил трехсвечник. Желтое пламя озаряло стол. На столе стояли мисы и блюда с остатками ужина и наполовину пустые жбаны с хмельными настоями. У стола, лицом к свету, сидел сам Истома — бледный, с взъерошенной бородой и мутноглазый: боярин изрядно выпил и его клонило в сон. Против Истомы сидел большой, сухоплечий человек в широком татарском азяме24 с тигровой выпушкой по подолу и на руковах. Седые кудри против света казались дымчатыми и сияли.
Ополоница тихо прикрыл полог и распрямился. Он узнал сидевшего в шатре истомы тятева гостя: то был Глеб.
Глеб глухо говорил что то осоловелому Истоме, обрывая свою речь коротким смехом. Прислушаться к его словам помешал Ополонице стремянный Истомы, появившийся около шатра.
Ополоница вышел на месячный свет и окликнул стремянного. Хлопая руковицей и руковицу, тот приблизился.
— Продрог? — спросил Ополоница. — Ложился бы…
— Захолодал совсем, боярин, — поежился плечами стремянный. — Да приказано быть на слуху.
— У боярина гости?
— Гуляют с вечера. Третий жбанчик пенного приканчивают.
— Не домыслился, кто?
— По обличью татарин, а речь, словно, наша.
— Ну, стереги, а я пойду.
Утром не пришлось Ополонице видеть князя Федора с глазу на глаз: рано прискакал к Федору ханский гонец упредить, что в шатер к нему следует полководец татарского войска и ханский шурин — Тавлур..
Церемония встречи ханского шурина была пышной. На пути Тавлура выстроились послы и все русские воины. Ополоница стоял сзади Федора.
Князь был бледен. Ночью долго писал Федор, отписывая отцу князю об успехах посольства, потому спать лег только под утро.
Тавлур просидел в шатре Федора недолго. Уезжая, он передал Федору приглашения быть в шатре хана Батыя к вечеру для рукобитья и получения ханской хартии о мире с Рязанью и о выплате татарской орде десятины от всего живого и мертвого, чем владели князья всех рязанских городов.
Проводив Тавлура, Федор повеселел.
Близкий мир радовал его. Он посадил за свой стол Ополоницу и Истому, поднял чашу и сказал здравицу Руси и всем ее людям.
Чокаясь с Федором, Истома расплескал вино. Ополоница отставил невыпитую чашу в сторону.
Федор не заметил разброда среди своих сотрапезников, осушил чашу и заговорил о скором возвращении в свой городок на Осетре.
«МЕЧ ЗАНЕСЕН»
Зная о раздоре Федора с Глебом, Батый не приказал звать изгоя на прощальный пир, который он давал рязанскому посольству. Ополоница счел это добрым знаком, потому и не стал говорить Федору о своих подозрениях по поводу Истомы.
Пир в шатре Батыя начился в сумерках.
Вокруг шатра горело множество костров. На кострах жарили целых баранов и варили в котлах головы молодых коней. Несколько тысяч татарских воинов сидели вокруг костров, закутанные в меховые халаты. Воины руками разрывали горячие мясо, высасывали из костей мозг, пили кумыс и кричали на разные голоса, выражая свою радость.
Прежде чем войти в шатер, Ополоница прошел к навесу, под которым поставили их коней, и позвал конюшего:
— Держи ухо востро, голубь. Не упивайся! Скоро эти косоглазые дьяволы примутся скакать, бороться или схватятся за ножи… От них всего ждать можно. Я покличу, — чибы конь был около меня без промедленья. Понял?
Конюший был немолодой, серобородый. Он посмотрел на Ополоницу хитрыми глазками и с сожалением поскоблил под шапкой:
— Будет по твоему. Только невмоготу тягостно быть натощак на таком пиру…
— Придем в свои шатры — я налью тебе полжбана.
— За посул благодарствую. Будет по твоему, не сомневайся, гуляй себе на здоровье.
Двадцать кибиток могло бы разместиться под высоким пологом ханского шатра. Покрытый снаружи белым, сделанным из самой мягкой шерсти молодых баранов войлоком, внутри шатер был отделан багряным шелком. Ковры цвета густой крови, расписанные драконами и зеленью райских трав, золотые подставки для светильников, источающие сухое тепло медные жаровни, наполненные углями, горы разноцветных подушек, сверканье золотой и серебряной посуды, пестрые одежды хана и его приближенных, переливы дивных изумрудов и аквамаринах на перстнях и ожерельях татарских пленниц — все это без хмеля ослепляло и туманило сознание.