ПАРТИИ ТАМ, ПАРТИИ ТУТ
Автор: Александр ВЛАДИСЛАВЛЕВ
Устройство государственной власти важно для любой страны. Но для России, с ее традициями и менталитетом, этот вопрос относится к числу самых, что ни на есть, наиважнейших.
Когда в конце 1980-х страна делала первые шаги по пути демократии, мы были уверены, что и у нас, как во всем мире, власть и политика должны быть организованы на основе многопартийности. Вспомним, сколько борьбы было вокруг пресловутой 6-й статьи советской Конституции. А теперь впору задавать извечный вопрос: за что боролись? Нет, партий-то у нас сколько угодно, но они практически не влияют на реальную политику и, тем более, на власть. В этом плане мы за десять с липшим лет ничуть не приблизились к странам с развитыми демократическими институтами.
Отчего так произошло? С чем мы имеем дело: с еще одной ипостасью российской специфики? Или российской отсталости? Что нужно предпринимать: махнуть на многопартийность рукой? Или, невзирая на негативный опыт, упорно ее культивировать? От ответов на эти вопросы во многом зависит будущее нашей страны. Моя позиция сложилась в немалой степени на основе анализа мирового опыта, приобщение к которому проходило в том числе на посту председателя Международной комиссии партии "Единая Россия".
ВОЗВРАЩАЯСЬ к концу 1980-х - началу 1990-х годов, когда многие из нас полагали, что многопартийность явится панацеей от болячек советского строя, должен признаться: мало кто из участников тогдашних дискуссий подозревал, что сама западная партийная система, принимавшаяся нами за безусловный образец для подражания, уже давно пребывала в состоянии глубочайшего кризиса. А те, кто это знал, либо не считали нужным делиться своими познаниями, либо не были услышаны в той эйфорической обстановке.
Между тем еще за 100 лет (!) до тех памятных событий наш известный (и до сих пор широко цитируемый) зарубежный соотечественник М. Острогорский посвятил кризису партийной системы целую книгу, в которой подчеркивал: "Связанная с партией постоянная организация из средства превращается в цель, которой, в конечном счете, подчиняется все: принципы, личные убеждения, веления общественной и даже частной морали". Как считал Острогорский, вопреки претензиям партий быть институтами массового участия реальная власть в них на деле принадлежит отнюдь не массам, а лидерам, окруженным аппаратом, который, находясь за кулисами, направляет всю деятельность партии.
Книга Острогорского не была случайным всплеском критической мысли, она положила начало целому направлению в политологии. Пик же не прекращавшегося обсуждения кризиса партийной демократии в западной политологии пришелся - что для нас выглядит как ирония истории - на 90-е годы недавно ушедшего века. Типичной для дискуссий того времени стала такая постановка проблемы: "Партии и демократия - взаимное убийство?" Как отмечал один из авторов, резюмируя итоги Международного социологического конгресса 1998 года, "общая неудовлетворенность тем, как они (партии) действуют, скоро может достичь точки, когда процесс станет необратимым... Ощущение грядущих перемен становится все сильнее".
Что же беспокоит критиков партийной системы? Прежде всего огромный и все возрастающий разрыв между традиционным, классическим представлением о партиях и реальным обликом этих организаций сегодня.
Действительно, как мы привыкли считать, у истоков партийной демократии стоят люди, которые формулируют идеи, рисующие путь в светлое будущее либо отвечающие на конкретные вопросы, поставленные жизнью. Эти идеи и люди, их провозглашающие, находят единомышленников и энтузиастов, объединяющихся в партии. Партии же ведут борьбу за власть, вербуя сторонников, убеждая массы в своей правоте, и, добившись успеха, пытаются реализовать свои идеи на практике либо, в случае неудачи, отстаивать их перед властью, стремясь повлиять на ее политику.
Поскольку в данной, классической модели все начинается с Идеи, а точнее - с совокупности идей, то есть Идеологии, - назовем ее идеологической. Партия здесь выступает как орудие идеологии. Политическая борьба в конечном счете представляет собой конкуренцию идей.
За многие столетия традиционным стал и набор идей, вокруг которых формировались партии. В его основе - идеи "левые" (социальная справедливость) и "правые" (экономическая эффективность). А проводившие их в жизнь партии опирались, соответственно, либо на обездоленные общественные слои, жаждавшие справедливости, либо на преуспевающую часть общества, стремившуюся улучшить условия для бизнеса и прогресса.
Однако с течением времени в этой модели стали происходить заметные изменения, и на то было несколько причин.
Во-первых, ни одна партия на практике не может жестко ограничиться рамками своих идейных установок, ибо жизнь всегда сложнее любой теории: она требует компромиссов, отступлений от постулатов, смещения акцентов и других действий, не предусмотренных теорией, поскольку "гладко бывает только на бумаге". Далеко не случайно оппозиционные партии всегда более идеологичны, чем правящие: им приходится решать куда меньше практических вопросов.
Во-вторых, мир быстро меняется, и те идеи, вокруг которых некогда формировались партии, порой оказываются не вполне адекватными новым условиям. Изменения, происходящие в структуре общества, снимают остроту многих традиционных конфликтов, сближают интересы социальных трупп. Параллельно идет процесс развития самих идеологий, приводящий порой к самым неожиданным последствиям. Так, опыт руководства государством дает партии понимание ограниченности ценности собственных идей и заставляет убедиться в том, что взгляды ее "непримиримых" оппонентов не столь уж и "вредоносны"; противоположности "сглаживаются". Как оказалось, жесткая конкуренция партий нисколько не мешает процессу взаимообогащения идеологий, который на сегодняшний день привел к тому, что программы соперничающих партий становятся все менее и менее различимыми.
Речь идет не только о США, где идейные корни двух основных соперничающих партий почти забыты. Познакомившись недавно с ходом предвыборной кампании в Германии, я был немало удивлен тем, насколько активно там правые - ХДС/ХСС - обращаются в своей пропаганде к социальной тематике, в то время как левые - СДПГ - едва ли не главной своей темой сделали создание условий для развития бизнеса. Идейное содержание предвыборных программ кажется просто вывернутым наизнанку! Причем, как показали беседы с руководителями партий, они отчетливо видят связанные с этим проблемы, но пока не знают, как их решать.
В-третьих, как учит нас горький опыт, ценность власти как таковой для партии зачастую оказывается выше ценности Идеи. История знает немало примеров того, как пламенные борцы за светлое будущее человечества, добившись власти, самым коренным образом меняли свои взгляды только ради того, чтобы ее сохранить. Ведь партии, подолгу остающиеся у власти (а таких в мире немало) постепенно становятся привилегированными сообществами, принадлежность к которым дает их членам, и особенно верхушке, немалые преимущества.
В-четвертых, формируется особый общественный слой - политическая элита - со своими особыми интересами, развиваются механизмы надпартийной политики, включающие компромиссы, соглашения и даже сговоры, далекие от идейных установок, а иногда и от интересов страны и ее народа. Одно из самых распространенных обвинений в адрес современных партий: партийная бюрократия присвоила себе право говорить от имени всех членов партии и избирателей, не спрашивая их мнения.
Все эти соображения, вполне очевидные для партийных руководителей, довольно сложно, не подорвав доверие к себе, транслировать идейно мотивированной партийной массе. В результате возникает и все более увеличивается разрыв между реальной политикой партий и ее идеологическим оформлением.
Так рождается иная, прагматическая модель, где приоритетом становится сама политика, а идеология лишь обслуживает ее, пытаясь увязать реальные действия партии с провозглашенной некогда идейной основой, объяснить партийной массе и избирателям ту ситуацию, в которой партии приходится действовать, дабы избежать обвинений в измене идеалам.
Во главу угла теперь ставятся не задачи построения идеального общества, а сегодняшние интересы людей, общества, государства, те проблемы, которые надо решать здесь и сейчас. Идеология вытесняется на периферию политического процесса, по сути, превращается в декоративный элемент. Конкуренция идей уступает место конкуренции партий, в которой главной становится не привлекательность высокой Идеи, а способность партии, будучи у власти, эффективно решать вполне конкретные проблемы общественного бытия.
Это, однако, не означает, что идеология вообще исчезает. В конце концов, идеология есть не что иное, как система политических, правовых, философских, нравственных, религиозных, эстетических идей и взглядов, и это означает, что нельзя жить в обществе вне идеологии. Любое политическое действие или решение по-прежнему можно оценить с позиции его соответствия (или несоответствия) той или иной идеологии, однако в современном мире эта оценка перестает быть для партии определяющей при выборе решения или способа действий; идеологический императив полностью или частично замещается прагматическим.
В то же время партийные элиты (не только оппозиционные, но и пребывающие у власти) по-прежнему нуждаются в привлекательных идеях и лозунгах для разговора с партийной массой и избирателями; они вынуждены искать способы примирить традиционные идеи с реалиями прагматической модели.
Однажды во время нашей беседы премьер-министр Швеции, лидер правящей там около 80 лет социал-демократической партии, сказал об одной из правительственных акций: "Это самое капиталистическое решение нашего социалистического правительства". Тогда я не выдержал и спросил: "Как же Вы уживаетесь с этими словами, которые фактически утратили свой первозданный смысл?" После некоторой паузы, мой собеседник ответил: "Пожалуй, Вы правы, но, к сожалению, других слов пока нет!"
Действительно, других слов пока нет, но партии нуждаются в них, чтобы если не ликвидировать, то хотя бы залатать расползающуюся на глазах прореху между теорией и практикой. Отсюда "прагматический идеализм" Блэра- Шредера и другие подобные эвфемизмы (в том же ряду стояла и наша попытка создать идеологию "Отечества" как идейное обоснование прагматизма). Однако все это не меняет существа дела: идеология перестала быть душой, живым нервом политики и перешла в разряд необязательных приложений.
ОДНАКО В ПОСЛЕДНЕЕ ВРЕМЯ проблема деидеологизации партий перестала казаться самой острой, появилось нечто еще более шокирующее. По мере развития научно-технического прогресса возникли технологии, девальвирующие значение партий как орудий борьбы за власть.
Примеры их действия красноречивы и хорошо известны. В Италии медиа- магнат С. Берлускони побеждает сильных и организованных левых. В России в 1996 году Б. Ельцин при отсутствии реальной партийной поддержки и внятной идеологии менее чем за полгода поднял свой рейтинг в 20 раз и выиграл выборы у самой массовой и дисциплинированной политической силы страны - коммунистов. Результаты выборов теперь куда чаще предрешает доступ к средствам массовой информации, чем численность партийных организаций. Борьба за власть все более смещается в область технологий.
Фактически, новая, технологическая модель уже действует в большинстве западных стран. Митинги, устная агитация, другие привычные формы активности партий уходят в прошлое. Избирательные кампании и политическая жизнь в целом воспринимаются обществом в подаче СМИ. Иными словами, место массовых партий как субъектов мобилизации масс постепенно занимают масс-медиа и PR-агентства.
Между тем в современном мире большая часть СМИ и PR-агентств прямо не инкорпорированы в конкретные политические структуры - они лишь выполняют их заказы, то есть, в отличие от идейно стимулированных членов партий, являются наемными исполнителями. Более того, политический PR устойчиво рассматривается как одно из направлений рекламного бизнеса, ныне представляющего собой род профессиональных занятий. Следовательно, переход к технологической модели вполне можно сравнить с переходом от добровольческой армии к профессиональной. В средневековой Европе в армиях почти всех стран сражались швейцарские наемники, и, чтобы заранее решить исход битвы, каждая из сторон пыталась перекупить ландскнехтов противника. Нечто похожее мы уже наблюдаем и в политических баталиях.
Последствия перехода к технологической модели еще недостаточно осмыслены. А они, мягко говоря, неоднозначны. Например, заказчиком политики в этой модели вполне могут выступать отнюдь не только политические, но и коммерческие и криминальные структуры. Иностранные государства получают возможность прямо влиять на внутренние дела других стран. Нетрудно представить, к чему это может привести. К примеру, как сообщала пресса, в последнее время, под влиянием известных событий, из США были выведены арабские капиталы в размере около 200 миллиардов долларов. Однако сотая часть этой суммы, будучи вложена в американские же масс-медиа, позволила бы существенно изменить общественное мнение в США, а десятая ее часть с лихвой способна обеспечить избрание самого Усамы бен Ладена следующим американским президентом...
Если в предыдущих словах и содержится гротеск, то он не столь далек от реальности, как может показаться. Но главную опасность, с нашей точки зрения, представляет собой даже не эта угроза. Куда более чревата своими последствиями перспектива исчезновения политического плюрализма. Там, где масс-медиа контролируются разными группами элиты, сохраняется, пусть и относительный, выбор между разными вариантами политики, но при информационной монополии легко формируются и полное, "добровольное" единомыслие, и де-факто однопартийная система.
Вероятно, говорить о тоталитаризме в данном случае не стоит, поскольку речь не идет о подавлении инакомыслия. Но ведь свобода слова - это не только и не столько свобода говорить (в конце концов на советских кухнях тоже многое говорилось), сколько право быть услышанным. В наши дни можно иметь любое мнение и открыто выражать его, но если оно не транслируется СМИ, то и его общественное значение будет бесконечно малым. А поскольку членство в массовых партиях более не гарантирует участия в политическом процессе, политическая активность большинства граждан сведена к просмотру телепрограмм.
Действительно, политика становится виртуальным явлением, чем-то "из телевизора", наряду с сериалами и голливудскими боевиками. Массы уходят из политики; она обезлюдела, в ней стало меньше ярких лидеров, поскольку в своем технологическом варианте она куда менее интересна для тех, кто стремится к самореализации. В этом свете представляется весьма характерным, что численность, к примеру, Консервативной партии Великобритании за последние 10 лет сократилась почти в три раза. А ведь это одна из старейших партий мира, действующая в стране, где превыше всего ценятся традиции! Можно сделать вывод: управление обществом на наших глазах переходит в разряд технологических процессов.
НЫНЕ ПОЛНОЕ ТОРЖЕСТВО технологической модели сдерживается в основном традициями. Там, где партии давно существуют, их руководители не могут взять и заявить рядовым членам, что более в них не нуждаются. Политическая верхушка западных стран сегодня просто вынуждена продолжать игру в партийную политику, имитировать ее, на деле же используя иные механизмы. Так, осознавая требования времени, итальянские левые отреагировали на феномен Берлускони не укреплением партийных рядов, а созданием собственного телеканала.
Но в целом будущее традиционных партий представляется незавидным. Массовые партии требовательны к своим руководителям, они стремятся контролировать и лимитировать действия политических элит, организация их деятельности весьма трудоемка и требует внушительных затрат. С этим приходилось мириться - до тех пор, пока массовые партийные организации были единственным средством мобилизации масс или, выражаясь современным языком, больших электоральных групп. Сегодня для этого имеются куда более эффективные и одновременно более простые средства.
Однако сказанное не означает, что партии вообще исчезнут с политической арены, хотя их роль в качестве средства мобилизации масс практически исчерпана. Но у них есть и другие функции, которые пока некому больше исполнять. На это в 2000 году указал патриарх американской политологии С. Липсет в статье "Неизбежность политических партий", подводящей итоги развития партийного института в XX веке. Соглашаясь со всеми инвективами в адрес партий, Липсет тем не менее сделал вывод об их необходимости в силу элементарного отсутствия каких-либо разумных альтернатив.
Так, партии дают политикам санкцию на участие в выборах. Если бы не поддержка Республиканской партии, Дж. Буш-младший не имел бы шансов в президентской гонке. Точно так же, А. Блэр и Г. Шредер смогли возглавить правительства своих стран не только благодаря личным качествам, а потому, что были выдвинуты своими партиями, то есть имели в глазах избирателей право претендовать на власть. Даже всесильный С. Берлускони вынужден был создать собственную декоративную партию, чтобы обосновать свое намерение идти во власть. И это понятно: человек, представляющий только себя, в политике шансов на успех не имеет - сначала он должен доказать свою нужность другим, то есть быть признанным внутри партии.
Одновременно, принадлежность кандидата к одной из партий служит для избирателей своеобразным брэндом, раскрученным товарным знаком. Через него кандидат ассоциируется с определенным направлением в политике, с результатами прежней работы и с лозунгами своей партии. Для избирателей это гораздо удобнее, чем, скажем, наша ситуация, когда в списке кандидатов на выборный пост присутствуют полтора десятка малоизвестных политиков, о каждом из которых избиратели могут судить исключительно по его личным заявлениям.
Кроме того, если партии исчезнут, все ныне действующие демократические конституционные системы будут полностью парализованы. Ведь легитимация существующих режимов, механизмы передачи власти - все это основано на институте партий! Они остаются единственным процедурным инструментом, посредством которого обеспечивается функционирование представительной демократии. Повсюду, где есть выборы власти, есть и партии. Потребуется немало времени и усилий, для того чтобы привести эту ситуацию в соответствие с новыми реалиями. Гораздо проще и спокойнее делать вид, что ничего не изменилось.
Однако внутри знакомых партийных оболочек постепенно формируется совершенно новое содержание. Место массовых объединений политически активных граждан занимают узкие команды профессиональных политиков и обслуживающих их интеллектуальных штабов, способных сформулировать заказы масс-медиа и PR-агентствам. И выражают они интересы уже не больших общественных групп, а свои, корпоративные, а то и принадлежащие структурам, находящимся вне их и формально вовсе не имеющих отношения к партиям. Согласитесь, это далеко не то, что мы привыкли понимать под словом "партия". И выданный такой корпорацией мандат на участие во власти имеет совсем иное наполнение, нежели доверие массовой организации.
Впрочем, что касается достоверности такого мандата, то она может быть весьма высокой. Партии нового типа, построенные по современной модели, можно сравнить с... футбольными командами, вызывающими симпатии миллионов болельщиков. Сама такая команда невелика, и способ ее формирования совершенно недемократичен, у болельщиков нет ни малейших шансов повлиять на ее состав или самим стать участниками игры. Однако ни то, ни другое не уменьшает энтузиазма поклонников любимой команды, ассоциирующих себя с ее победами и поражениями. Этот специфический эффект, также ставший порождением информационных технологий, работает не только в спорте, но и в политике.
Тем не менее налицо явное ощущение какого-то подлога: за известными названиями партий на деле стоят уже совершенно иные объединения, не совсем партии, или даже совсем не партии в обычном понимании этого слова. А функции они выполняют те же, какие были прописаны для "настоящих" партий. В демократических политических системах произошла подмена главного действующего лица, причем общество, в своем большинстве, этого не заметило, а политические элиты не спешат его об этом уведомить. Это несколько напоминает фантастические романы и фильмы, где инопланетяне постепенно захватывают власть над Землей, заменяя людей их двойниками, преследующими, однако, свои и отнюдь не благие цели...
НО И ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ. Дальнейший научно-технический прогресс может сделать ненужными не только массовые партии, но и парламенты, и вообще представительную демократию. Когда пользователями Интернета и интерактивного ТВ станет большинство населения, референдум по любому вопросу окажется проще и дешевле содержания представительных органов.
Эта перспектива вызывает двойственное чувство. С одной стороны, - вроде бы, впервые за многие и многие века появляется шанс преодолеть разрыв между властью и обществом на основе участия всех и каждого в принятии решений. Опять, как в древних Афинах, станет возможной прямая демократия. При этом формально народовластие достигнет невиданных высот - ведь каждая кухарка действительно сможет участвовать в управлении государством!
С другой стороны, вспомним, что говорилось выше про нарастающее отчуждение большинства граждан от политики. Представим себе, как в интерактивном режиме мы станем участвовать в составлении телепрограммы на следующую неделю, оценивать качество нового стирального порошка и, между всем этим, выбирать, например, вариант реформирования электроэнергетики. В результате политика окончательно станет частью виртуального мира, компьютерной игрой, уйдет из жизни за телеэкраны и мониторы.
А каким окажется качество принятых подобным образом решений? По мере развития общества и экономики сложность возникающих проблем постоянно возрастает. Очевидно, что привлечь к управлению большинство людей можно только с помощью сведения сложных вопросов к простым. И здесь донельзя возрастут роль тех структур, которые будут заниматься этим делом, а, соответственно, и возможности техногенного манипулирования. Ведь "правильная" постановка вопроса в сочетании с "правильной" обработкой мозгов всегда могут дать "правильные" ответы (вспомним в нашей недавней истории пресловутое "Да, да, нет, да!").
Говоря о демократии как о воле большинства, мы слишком часто забываем спросить себя, что является первоисточником этой воли, кем и как она формируется. Ныне главный ее источник - масс-медиа, находящиеся под контролем лиц и групп, преследующих собственные интересы. Конечно, предпринимаются и будут предприниматься попытки законодательно ограничить манипулирование общественным мнением. Но это крайне сложно: слишком велики ставки, слишком много влиятельных людей и структур заинтересованы в подобных методах.
Быстро развивающаяся тенденция технологизации управления общественными процессами по праву может быть приравнена к самым серьезным глобальным вызовам. Ведь речь идет о том, что в условиях нарастания экономических проблем, экологических угроз, опасности терроризма и т. д. разрушаются или несказанно видоизменяются институты власти, то есть именно те институты, которые должны со всеми этими угрозами бороться.
Дело не в том, нравятся нам или нет происходящие процессы. Для любого общественного устройства существуют определенные параметры, по которым его можно и нужно оценивать: качество жизни людей, духовное состояние общества, возможности для реализации творческого потенциала личности, экономическая эффективность, способность адекватно отвечать на вызовы времени...
Но нам не дано заглянуть в будущее, а то немногое, что мы может сегодня предвидеть, не позволяет составить целостное представление об обществе, к которому мы движемся. И потому нет смысла осуждать или восхвалять его заранее. Важно быть готовым к предстоящим переменам и искать способы, позволяющие сделать их менее болезненными.
НЕТ ОСОБЫХ СОМНЕНИЙ в том, что в западных странах, с их многовековым опытом демократической организации общества, рано или поздно будут найдены ответы на новый глобальный вызов. В России же ситуация гораздо сложнее. У нас нет той традиции многопартийности, которая сдерживает развитие новых процессов на Западе, нет или почти нет сильных партий. Мы проскочили целый исторический этап - этап партийной политики - и, не будучи лидером в технологической сфере, оказались "впереди планеты всей" во внедрении политических технологий.
Здесь, кстати, нет и тени иронии. В начале 1990-х годов наша страна в очередной раз начала "с чистого листа", отряхнув со своих ног прах прежнего мира. В силу этого современные тенденции у нас развиваются в самом чистом виде: просто из-за отсутствия тормозящих факторов, присущих другим частям света. И хотя здесь есть и плюсы, и минусы, мы в некоторых отношениях вправе считать себя передовым отрядом человечества.
Однако через исторические этапы мы уже перескакивали и хорошо помним, к чему это приводит. Дело ведь не только, как говорят марксисты, в уровне развития производительных сил, дело еще и в том воспитании, которое дает людям опыт прохождения через каждый очередной этап. Именно дефицит такого исторического воспитания порой приводит к тому, что в России многие явления обретают какую-то особую форму. Скажем, на Западе коллективная собственность - вполне достойная и эффективная форма хозяйствования, а у нас - колхоз. Во многих странах с развитой демократией десятилетиями правят одни и те же партии, не оставляющие шансов своим соперникам, но там и не пахнет никаким подавлением свобод. В России же однопартийность в сочетании с манипулированием общественным сознанием - верный путь к тоталитаризму со всеми его "прелестями".
Это означает, что нам, в России, просто необходимо иметь больше времени на подготовку общества, на созревание политической культуры. И для этого нужно, насколько это вообще возможно, развивать партийные механизмы.
Не секрет, что сегодня политический процесс в нашей стране определяется борьбой мощных, замешанных на капитале и власти, групп влияния за контроль над важнейшими сферами жизни общества, над формированием стратегии и тактики развития страны. Исход этой борьбы чаще всего определяется преимуществом в "административном ресурсе", и потому первоочередной целью групп влияния становится захват плацдармов во власти. При отсутствии партийных механизмов эта борьба, во-первых, обретает наиболее неприглядные формы, ведется совершенно открыто, агрессивно и цинично, а во-вторых, непосредственно охватывает властные структуры и размывает авторитет власти.
Именно группы влияния ныне интенсивно проводят в жизнь технологическую модель политики, рассматривая партии лишь как помеху. Коммерческое, криминальное, да и иностранное воздействие на политические решения давно уже стали у нас едва ли не нормой. И самое неприятное состоит в том, что все эти сомнительные источники политической воли практически не имеют конкурентов.
В условиях, когда рынок СМИ давно поделен, когда приемы воздействия на общество через телевидение и другие масс-медиа отлажены и эффективны, придать партиям должное значение в общественно-политической жизни можно только благодаря особым усилиям власти (без которой, кстати сказать, у нас вообще мало что может произойти).
Существующий у нас режим правления не предполагает наличия сильных партий. Российский конституционный дизайн 1993 года носит принципиально непартийный характер. Поскольку парламентское большинство не обладает правом формировать правительство, борьба партий на выборах и сами выборы лишаются основного смысла, которым они наделены в партийной демократии, где их основная цель - смена правительства и его курса. Представители партий в Думе могут лишь работать над законами - деятельность, смысл которой для большинства наших сограждан остается туманным.
Когда победа на выборах все равно не дает партии возможность реализовать свою программу, значение последней в электоральном состязании полностью теряется. А поскольку статус Думы не позволяет партии контролировать исполнительную власть, теряется и такой решающий для избирателей во всем мире критерий голосования, как оценка партии по социально-экономическим результатам ее работы. Отсюда и маргинальное положение партий в политической системе и в общественном сознании: проводимые исследования устойчиво показывают, что лишь несколько процентов россиян относятся к партиям с доверием. И немудрено: у партий просто нет шансов их доверие заслужить.
Следовательно, нельзя придать импульс развитию партийных механизмов без реформы всей политической системы, на что нужна добрая воля действующей власти. Воля, определяемая заботой о будущем народа и страны.
На первых порах достаточно сделать несколько простых шагов. Прежде всего ввести в практику регулярные консультации Президента РФ с лидерами основных партий, чтобы продемонстрировать готовность власти прислушиваться к мнению организованных политических сил. Это сразу повысит общественный авторитет и вес самого института партий - ведь избиратели увидят его полезность, убедятся, что партии способны реализовать свою политическую волю!
Кстати, такие консультации были бы весьма поучительны и для групп влияния. Они побудили бы их решать свои проблемы, не ломясь во власть напрямую, а действуя через посредство политических партий, как это и происходит во всем мире. Вы спросите, в чем здесь разница? Да в том, что группы влияния, корпорации и т. д. заботятся о своих частных интересах, а не об общественных, - и это нельзя ставить им в вину, как нельзя ругать тигра за то, что он не вегетарианец. Партии же, нуждаясь в поддержке избирателей, обязаны и вынуждены такие интересы адаптировать к общественным нуждам. В результате их посредничества выигрывают все: и общество, и большой бизнес.
Чтобы внести дальнейшие перемены к лучшему, не обязательно менять Конституцию. Да, действующий Основной Закон не предусматривает формирования кабинета министров партией, победившей на выборах. Но он и не запрещает Президенту Российской Федерации поручить руководство правительством лидеру такой партии. А это создало бы прецедент, который сразу на целые порядки изменил бы отношение общества к политическим партиям.
И наконец, нужны поправки к Закону о государственной службе, который в нынешней редакции запрещает высшим должностным лицам состоять в политических партиях. Пожалуй, мы единственная в мире страна, где партийность едва ли не приравнена к коррупции! Преодолев это уже архаическое ограничение, рожденное в годы борьбы с "руководящей ролью КПСС", мы бы дали возможность партиям осуществлять свои социально- экономические программы, а избирателям - оценивать конкретные результаты их деятельности.
После этих шагов придет черед и выдвижения кандидатов в президенты страны от политических партий. А когда эта система заработает и покажет свою эффективность, можно будет подумать и о закреплении ее в Конституции.
Однако сказанное совершенно не означает, что мы должны игнорировать мировой опыт и современные тенденции. Явно бессмысленно настойчиво внедрять в жизнь заведомо устаревшую модель партий, уже ушедшую на Западе и не состоявшуюся в России.
До сих пор у нас и политологи, и многие общественные деятели страдают по массовым, многомиллионным организациям, которые, с их точки зрения, только и смогут занять достойное место в политической системе. Не смогут. Далеко не случайно единственная в России действительно массовая партия - КПРФ - представляет собой чисто инерционную структуру, сохраняющую прежний формат как наследие прошлого. Ни одна из новых партий, какой бы поддержкой она ни обладала, массовой не стала и не станет впредь (если, конечно, не говорить об искусственных операциях или махинациях с членством).
Таким же архаизмом выглядит сегодня и представление о том, что политическая партия обязательно должна быть правой или левой, а третьего, мол, не дано. Напротив, практически все современные успешные партии гибко сочетают в своей политике правые и левые подходы и решения. Другое дело, что, имея определенную историю, корни, традиции, они не могут запросто переименовать себя из социал-демократов или либералов в прагматиков. Но для нас-то нет никакого смысла слепо копировать их проблемы и самим создавать себе головную боль. Партии новой России (как, кстати, мы это и видим в жизни) будут мультиидеологичными, и нет никакого резона упрекать их за это.
Сегодня мы располагаем всем необходимым для строительства современных партий: командами эффективных политиков, весьма продвинутыми масс-медиа и динамичными PR-структурами. Соединение этих возможностей воедино даст искомый результат: дееспособных субъектов политического процесса.
При этом жизненно важно, чтобы неизбежный технологический прогресс был гармонизирован с прогрессом политической культуры российского общества. И это будет одной из сильнейших гарантий от нового тоталитаризма.
Новый товар - политическая партия
Сусанна Пшизова
Шокированные успехом партии "Единство", выскочившей как черт из табакерки накануне выборов и молниеносно завоевавшей поддержку почти четверти электората, журналисты и аналитики вновь заговорили о том, что до "современной демократии" нам еще очень далеко.
Не складывается у нас это вожделенное гражданское общество, с "нормальными" политическими партиями, имеющими внятные, отличные друг от друга программы и идеологию, ориентированными на определенные социальные слои. А наши граждане (разумеется, в отличие от западных), сколько их ни просили голосовать умом, дружно продолжают демонстрировать полное отсутствие логики. Значительная их часть проголосовала за команду, о которой не было известно ничего, кроме того, что ее поддержал человек, о котором, в свою очередь, тоже практически ничего не известно, за исключением того, что его объявил своим преемником Президент, о котором хорошо известно, что он доверием граждан практически не пользуется и уже на предыдущих выборах победил только благодаря страху граждан перед худшим. И нетерпеливые сторонники демократических ценностей разочарованно заявили, что, видимо, время для "современной демократии" в России еще не пришло. А те, кто всегда настаивал на том, что Россия идет своим путем (либералы-западники - с сожалением, почвенники - с гордостью), в очередной раз убедились: западные модели нам не подходят и на нашей самобытной почве не приживаются...
Все эти мнения основаны на представлении о некоем образце, под которым, конечно же, подразумевается модель западной демократии. Именно с ней мы постоянно сравниваем себя, чтобы определить свое отношение ко вновь возникающим на нашей почве структурам. Другой мерки у нас просто нет. Мы прикладываем известные по опыту западных стран признаки политических партий, парламентов, выборов, конституций и т.д. к нашим реалиям, чтобы определить видовую принадлежность формирующихся явлений. Но западные образцы мы переносим не только в теоретический анализ. На них вольно или невольно оглядываются действующие политики, пытаясь созидать наши демократические институт<