Так грустно, что хочется курить.
– Кирилл Крастошевский,
«Человек-свисток»
Сизый едкий дым правит на Руси,
В никуда меня отвезёт такси.
– Кирилл Крастошевский,
«Городской шалман»
I
На лучший мир не уповая,
Цветёт культура смеховая...
– Юнна Мориц,
«Памяти Франсуа Рабле»
Если бы у пишущего эти строки спросили, какие книги наиболее точно передают суть советского общества, он бы назвал три: сборник фельетонов «Милая, вернись!» литовского сатирика Юозаса Булоты [1], брошюру «Пьянство и венерические болезни» профессора Ефима Марьясиса [2] и «Химию в быту» Анатолия Юдина и Владимира Сучкова [3] с добродушными иллюстрациями детского художника В.Я. Цейтлина[1].
«Сегодня утром на производственном совещании Питкус раскритиковал главного. Так прямо и сказал:
– До сих пор в наш отдел не завезли мусорные корзины. Разве это порядок, товарищ директор?» (Булота Ю.Ю., «Пропащий человек»).
«А ты спокойно проходишь мимо, вежливо сообщив:
– Придётся подождать, уважаемые! Пятиминутка...»
Через каких-нибудь два часа, когда окончится пятиминутка, в приёмной останется всего несколько самых терпеливых...»
«Не думайте, что на наших пятиминутках одни анекдоты да хихиканье. Преимущественно это серьёзный разговор о работе... Сегодня, например, начальник говорил о трудовой дисциплине: то, говорит, один опаздывает на работу на три минуты, то другой – на четыре, а складываются из них часы, потерянные зря... Эта критика сверху сыпалась на наши головы ровно полтора часа!»
«А недавно в наше учреждение нагрянула комиссия свыше... Дескать, мы граждан заставляем ждать в очереди, их жалобы и заявления месяцами силосуем... Выводы комиссии обсуждались на пятиминутках целую неделю, по два часа ежедневно. Всесторонне разбирали, сколько мы теряем на пустую болтовню...
Крепко-накрепко решили, что в будущем на каждой пятиминутке будем намечать меры по ускорению разбирательства заявлений населения. И как раз вовремя решили. Сейчас ни один гражданин не сможет упрекнуть нас в том, что он напрасно прождал до обеда: мы же совещались, как быстрее и лучше его обслужить!» (рассказ так и называется «Пятиминутка»).
Оказавшиеся пророческими «Большие события в Пабярже»:
«Путём социологических исследований было установлено, что в посёлке под заборами валяется в среднем два с половиной гражданина».
«Вот почему руководители апилинкового[2] Совета совместно с активом решили принять кардинальные меры к отрезвлению посёлка.
В первую очередь было решено продажу крепких напитков из продмага перенести в отдельное помещение рядом с хозмагом, где раньше торговали керосином и политурой».
«Чтобы граждане поменьше заливались крепким... за продовольственным магазином у изгороди возле школы открыли пивной ларёк. Ларёк никак не спутаешь с собачьей конурой – он немного повыше и вход сзади.
Эти, казалось бы, незначительные изменения совершенно изменили лицо посёлка. Приглашённые социологи еле опознали его....На один день в среднем приходилось всего лишь половина пьяноединицы. Руководители посёлка уже видели мысленно свои портреты в районной газете. Вытрезвление посёлка за шесть суток...
Дело испортил один из социологов, который был дотошным не в меру своей должности. Где-то он раскопал, что после перестройки в посёлке продажа водки и «чернил» возросла в полтора раза, а пива продаётся в два раза больше».
«Результаты исследований были ошеломляющими. Трезвая форма посёлка совершенно не соответствовала содержанию. В ходе проверки палками-щупами ближайшего от хозмага кустарника нашли троих...»
«...Уже восемь с половиной. Вроде бы лицо посёлка потрезвело, а между тем численность пьяных увеличилась на шесть персон! Теперь руководители апилинкового Совета не на шутку взялись за дело. В тот же день водка из хозмага была переброшена в пивной ларёк, пиво из ларька – в продмаг, а фруктовочка из продмага – в молочный магазин».
Два друга пытаются женить третьего:
«Обожает семейную обстановку. У Альгиса, помнится, жена на две недели в отпуск уехала, так она у него всё это время и жила. Квартиру в порядок привела. Детишек чуть не каждый день купала.
– И с сексом у неё порядок, – вставил я.
– А ты откуда знаешь? – всполошился жених.
– Да это все говорят, – не растерялся я» («Всесторонняя женщина»).
Ругать всесторонних женщин в отдельности не имеет никакого смысла, хотя и модно. Поэтому концовка фельетона бьёт уже не столько по ним. Да и жёстче бьёт, неожиданно холодным ударом последних предложений: «Ведь такие всесторонние женщины, как наша знакомая, подолгу в одиночестве не тоскуют. Всегда найдётся желающий откликнуться на зов их сердца».
Пятрутис: «Видите, шеф, я что-то напутал в схеме, и вышло всё наоборот: аппарат мысли не передаёт... Однако мысли других принимает просто удивительно...»
«Но это... Ведь это ещё лучше! – вскрикнул директор».
«Как сказать... Вот, значит, весь аппарат помещается в оправе моих очков, а миниатюрный микрофон вставляется в ухо. Смотрю на человека... Новый аппарат я испытывал вчера. Безо всякого умысла посмотрел на нашу лаборантку и вдруг слышу: «Ну и разыгрывает из себя серьёзного руководителя наш заведующий отделом. А головочку я ему всё-таки вскружила...» Смотрю на заведующего и слышу: «Дура дурой, но фигурка... Только откуда жена что-то пронюхала?..»»
«...Ботинки выбираю. Смотрю – венгерские, добротные, но на один номер малы. «А, может быть, найдётся сорок третий?» – спрашиваю молоденькую продавщицу. «Нет!» – парирует она. И тут же в микрофоне её голос: «Осёл... За такие туфли мне пятёрку выкладывают»». И так далее.
Директор: «Конечно, не все сознательные...» А микрофон: «Ведь меня оформили бы соавтором, докторская степень...» («Опасное изобретение»).
И совсем уж зловещая штука «Поживём – увидим». В учреждение назначают нового начальника. Начальник этот, по всей вероятности, единомышленник въедливого социолога и Пятрутиса, опасного изобретателя, совершенно неприметного человека, которого ненавидели «молодые элегантные инженеры». Он пытается наладить трудовую дисциплину и наносит удар сразу по центру зла – завхозу. Строгача ему влепляет «за то, что не пьёт в нерабочее время, а пьёт в рабочее». Но завхоз в эпоху дефицита – фигура значительная. Поэтому на его ложные доносы один за другим откликаются всё более высокие лица.
«Не знаем, куда и кто ещё вызывал начальника нашего учреждения. Знаем только, что сейчас он работает в картинной галерее сторожем. Уволился по собственному желанию никем не принуждаемый. Новым начальником назначили двоюродного брата нашего завхоза. Сейчас в нашем маленьком учрежденьице даже слишком спокойно. Космическая тишина».
Словом, новейшая история отечества, краткий курс. Попытка новых начальников – большевиков – навести порядок в весёлом доме царской рашки увенчалась красными фонарями зрелого совка. А совок, в свою очередь, перестроился в маленький амбициозный бордельчик, в котором с каждым годом всё тише и тише, всё скучнее и скучнее. Ну не везёт Великой жупе с жупанами. Скитается от хозяина к хозяину...
***
Брошюра «Пьянство и венерические болезни» тоже своего рода сборник рассказов. Часто с грустной или даже трагической развязкой. Имена авторов изменены, потому, увы, не получил должной известности настоящий мастер разговорного жанра:
«Это был не первый мой международный автомобильный рейс, солнце уже склонилось к закату, подходил к концу пятый, последний день пути. Давно уже пересёк государственную границу; навстречу мчались «Фольксвагены», «Фиаты» и наши советские шустрые «Жигулёнки»» (с. 52).
«Только тогда я начал догадываться о причинах болезни [новорождённого сына]. Вспомнил рейс, пленительную чародейку Ванду...» (с. 54).
Е.Д. Марьясис также оценил литературные способности своего пациента и вернул долг на той же странице: «Всё это рассказал мне Константин Михайлович М. гораздо позже, через много месяцев после того рокового рейса. Был поздний вечер, я уже завершал в клинике свой вечерний обход. Дел было тогда уже немного, а ночное дежурство предстояло бесконечно длинное. Всё располагало к откровенному разговору» (с. 52).
«Венерические болезни во все века были широко распространены среди различных слоёв населения, в том числе духовенства... Безмерный разврат способствовал тому, что и папы эпохи Возрождения страдали сифилисом» (с. 7). Напомним, это ещё традиционные папы. Той традиции, согласно которой Христос никогда не смеялся.
«К эпохе реформации относится стихотворение сатирика, который выступил якобы от имени высокого сановника с носом, изъеденным сифилисом. В этом стихотворении он обращается с трогательной речью к своему носу, называя его «Кардиналом», никогда не впадавшим в ересь, истинным фундаментом церкви, зерцалом всяческой мудрости, достойным канонизации» (с.8).
Но что с них, с католиков, взять? Ведь совсем другое дело Свято-Русь земля:
«В России сифилис появился, по-видимому, в конце XV столетия» (с.8).
«В 1883 году русский врач А.Х. Сабинин писал: «Сифилис у нас в России по силе распространения составляет поистине народное бедствие»... Вследствие нередко поголовного поражения некоторые деревни Самарской губернии, – писал М.А. Членов, – получили название «Курловка»...» (с. 8).
«Болезнь была весьма распространена в армии. Об этом сообщал ещё в 1865 году лекарь М. Каменский: «Число сифилитиков в военном сословии всегда велико и равняется иногда общему числу всех прочих больных. Число это возросло после пребывания войск в Царстве Польском»» (с. 8-9).
Такое, блин, вечное средневековье. Связано ли оно со следующим выводом акад. С.С. Аверинцева?: «В целом православная духовность недоверчивее к смеху, чем западная, а специально русская – особенно недоверчива... Гоголь, не знающий как совместить в себе комического гения и набожного человека, – очень русский случай. «Шут» – по-русски ходовое эвфемистическое обозначение беса, и от него на слова «пошутить», «шутка» и т.п. в традиции народного языка падает компрометирующий отсвет. Характерно, что если одно древнее свидетельство рассказывает, как строжайший аскет начальных времён монашества Антоний Великий смягчал юмором своё поведение перед мирянами, то один почтенный русский духовный писатель XIX в. решился перетолковать это место против очевидности греческого текста, лишь бы изгнать из умов читателей мысль о допустимости юмора для подвижника» [4].
Ох уж эта специально русская православная духовность особенно недоверчивая! Ох уж эти почтенные русские духовные писатели-делопуты! Точно знают, кого нужно запретить. Скрыли деталь, которая доходчиво проявляла человеческую теплоту их собственного святого.
Но перейдём от истории специально русской духовности к истории духовности советской (в выдержках из брошюры Е.Д. Марьясиса).
«В СССР давно ликвидированы основные факторы, которые ведут к распространению венерических заболеваний. В результате они встречаются у нас во много раз реже, чем на Западе (согласимся без иронии, реже – Т.М.). Каковы же причины, задерживающие их ликвидацию? Одна из них – аморальное поведение отдельных людей...» (с. 10). Конечно, не все сознательные... Между тем из микрофона слышится:
«Ведь половые партнёры Евгении Ивановны могли уже закончить курс лечения нарзанными ваннами и уехать на Урал, в Сибирь, на Дальний Восток... В различные города полетели срочные депеши... (с. 46).
«Говорят, что гонорею можно сравнить с лёгким насморком: быстро вылечивается и без последствий. Так ли это? Я сомневаюсь. Один мой товарищ заболел около года назад, лечился по советам «бывалых», а затем дважды лежал в больнице» (с. 63; из письма Е.Д. Марьясису от Василия Н., таксомоторный парк, г. Воронеж).
«...Я был приглашён в бюро судебно-медицинской экспертизы. Его руководитель – профессор, крупный специалист своего дела Александр Николаевич, провожая меня в кабинет, сказал на ходу:
– Разобраться надо в одном щекотливом вопросе. Знаете, мои представления о некоторых людях, их добропорядочности, кажется, терпят бедствие. Один аллах их поймёт!» (с. 76-77).
Любопытно, что как причина распространения венерических болезней под удар Марьясиса попала не только беспробудная пропаганда порнографии в капстранах, но и популярные на родине социализма книги о большой чистой любви и «фильмы о счастье, которое приносит любовь». Дурно влияли они на мечтательных советских девушек, снижали бдительность (с. 11 – 14).
Любопытно также, что роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», в отличие от «высоконравственных» средневековых романов, не только насыщен шутками на тему ЗППП, но и пролог его начинается словами «Блистательнейшие из пьяниц и вы, изысканнейшие из венериков (ибо вам, а не кому другому, посвящаются мои писания)!».
Но вернёмся всё же к пьяницам и венерикам Е. Марьясиса. К сожалению, случалось и такое:
«На войну я пошёл добровольцем 22 июня 1941 года. Мне тогда было 17 лет. Познал горечь отступления, был ранен, провалялся на госпитальной койке довольно долго, поправился – и снова в часть. Пошёл 1942 год, и в тяжёлых боях под Харьковом я был контужен, а когда пришёл в себя, оказался в плену у фашистов. Недолго, однако, я был в неволе: с группой товарищей нам удалось совершить побег. Добрались мы до Брянских лесов и партизанили вплоть до прихода наших. Затем были дороги Польши, фашистской Германии....Весной 1945 года наша часть остановилась в маленьком немецком городке... И тогда я встретил её... Это была девчонка лет 18. Вывезенная из Словакии, она долгие годы скиталась по дорогам Восточной Пруссии от хозяина к хозяину... Наверное, если не выпил бы, не решился...» (с. 62) и не стал бы героем «Пьянства и венерических болезней».
Типичная черта русского человека – сделать доброе дело и тут же, не отходя от кассы, компенсировать его – во что-нибудь вляпаться. Более широкую амплитуду, чем в описанном случае, представить сложно. Вместе с ветераном в брошюру попала женщина, на которой он женился после войны, а также их дети (ребёнок, погибший в результате выкидыша, девочка, умершая вскоре после родов, и сын с врождённым сифилисом). В определённом смысле в эту амплитуду залетела вся страна. Впрочем, опять же в определённом смысле, «её дружба с Бахусом неоднократно завершалась пребыванием в медицинском вытрезвителе» (с. 40).
«Подумать только: люди, перенесшие инфаркт миокарда, с гордостью рассказывают об этом другим (как-никак, но это – болезнь интеллектуальных людей. Почему бы себя не отнести к их кругу?) А о «своём» сифилисе все молчат! Знаю одного коллегу-венеролога, который тяжело переживает, когда его бывшие пациенты в присутствии посторонних лиц делают вид, что не знакомы с ним. Как бы не подумали... Несправедлива участь венеролога!» (с. 27; из письма минского психолога А. Анатольева Е. Марьясису).
Помимо процитированного произведения Ефим Давыдович написал (в т.ч. в соавторстве) ещё семь научно-популярных брошюр и две монографии: «Подготовка учащихся к семейной жизни» (1981) и «Гармония семейной жизни» (1983). Также он разработал (в соавторстве) «Программу подготовки учащихся к семейной жизни». Был председателем правления Ставропольского краевого общества дерматовенерологов, членом правлений Всесоюзного и Всероссийского обществ дерматовенерологов, членом Ставропольской краевой и городской межведомственных комиссий, председателем научно-методического совета по пропаганде медицинских и биологических знаний краевой организации общества «Знание». Словом, внёс немалый вклад в борьбу с тоскливыми совковыми моралистами.
К. Крастошевский, «Человек-свисток», 1991 г. (под весёлую музыку Юрия Варума):
Меня при встрече пронзает ток,
Заходит слева человек-свисток.
Простой он парень, не страж дорог,
И в этом деле он знает толк.
<…>
Он и в стакане глотает смог,
Но пост не бросит человек-свисток.
Он остановит машин поток,
Он сын народа и в чём-то Бог.
<…>
И даже ночью в ушах звенит
Скрип самосвала, что в лоб летит.
Но не жалеет он ни о чём,
Он лихо слеплен родным совком.
Человек-свисток, человек-свисток,
Его преследует тяжёлый рок.
Он отличный семьянин,
Но на посту он совсем один.
Так грустно, что хочется курить.
II
Взять бы по-русски – в грязь да обновою,
плюхнуться в мрак ледяной!
Всё просадить за восьмёрку бубновую
окон веранды одной.
Когти рвануть из концлагеря времени,
брюхом и мордой к земле,
да ледорубом бы врезать по темени
тёзке в зеркальном стекле.
Ночь догоняет меня на бульдозере.
Карта идёт не ко мне.
Гаснут на озере красные козыри,
золото меркнет в окне.
– Лев Лосев
СССР 2.0 с гонореей и сифилисом, но без смеховой культуры нам построит специалист в области политической культурологии Сергей Кургинян. Тот самый, который хватается за пистолет, когда слышит имена Франсуа Рабле и М.М. Бахтина[3], а также считает, что смеховая культура разрушила Советский Союз 1.0. Даже в недавно нашумевшем, заблокированном ютубом ролике против принудительной вакцинации культуролог не удержался и общетеоретически опроверг один анекдот о давно отшумевшей тупости совковой бюрократии. А попутно и современных специально русских держиморд выгородил. Зато Бахтина и Рабле обвиняет в сатанизме [5]. Особо не приемлет Кургинян у французского сатирика шутки на тему секса и пищеварения.
У Бахтина жрецу новой красной религии не нравится, к примеру, следующая мысль: «В противоположность смеху средневековья серьёзность была изнутри проникнута элементами страха, слабости, смирения, резиньяции, лжи, лицемерия или, напротив, – элементами насилия, устрашения, угроз, запретов. В устах власти серьёзность устрашала, требовала и запрещала; в устах же подчиненных – трепетала, смирялась, восхваляла, славословила. Поэтому средневековая серьёзность вызывала недоверие у народа. Это был официальный тон, к которому и относились как ко всему официальному. Серьёзность угнетала, пугала, сковывала; она лгала и лицемерила; она была скупой и постной...».
Здесь Кургинян разглядел аллюзию, удар разом и по «совковой серьёзности», и по церкви, и по абсолютной монархии, и по «Идеальности как таковой» [6]. Впрочем, эта боевая мысль Бахтина отметелила и неосовковую серьёзность самого марксиста-экзорциста.
Большой мастер гротеска и чёрного юмора Алексей Балабанов, по Кургиняну, один из устроителей на территории нашей страны «вашего времени и власти тьмы» (Евангелие от Луки 22:53). Кроме того: «...Балабанов (весь целиком) никакого отношения к культуре не имеет»; «...у Балабанова душа есть... Но эта душа абсолютно не участвует в акте творчества»; «...хуже, чем Балабанов, ничего быть не может»; «тренирует Балабанов... мальчиков» «стрелять по... хорошо привязанным и обезоруженным людям»; «...когда Балабанов говорит: «я распишу» – он имеет в виду не фреску, обычную или киношную. Он имеет в виду то же самое, что и любой зэк, который говорит, что он клиента распишет пёрышком»; «палаческий этос», «феномен оборзения». Эх, Сергей Ервандович, вы ж не пили, не курили, что вы здесь наговорили! И все эти этосы да феномены в одной маленькой статье... [7] Можно только диву даться, откуда ж у коммуниста-гуманиста такая неприязнь к человеку, чьё творчество эмоционально поддерживало простых людей в девяностые-нулевые.
Грозит красный бесогон сковородкой и Борису Гребенщикову. 30 сентября 2019 г. на «Вечере с Владимиром Соловьёвым» Сергей Ервандович хватили. Оказалось, строки БГ «Комиссар, просто нам изначально дан выбор – История или любовь» – это «зловещая, вполне сатаническая фраза». Потому как, продолжаем цитировать Кургиняна, «если выбор история или любовь, то это означает, что Христос не часть истории или не часть любви». Это вполне инквизиторская логика. Борис Борисович, у вас аквариум есть? – Есть. – Ну всё равно...
Фронтовик, кавалер ордена Отечественной войны II степени (1944), детский поэт, сатирик, автор текстов песен для фильмов «Карнавальная ночь», «Сказка о потерянном времени», «Девушка без адреса», «Марья-искусница» и др. Владимир Александрович Лифшиц (1913 – 1978):
И всё же порядок вещей нелеп.
Люди, плавящие металл,
Ткущие ткани, пекущие хлеб, –
Кто-то бессовестно вас обокрал.
Не только ваш труд, любовь, досуг –
Украли пытливость открытых глаз;
Набором истин кормя из рук,
Уменье мыслить украли у вас.
На каждый вопрос вручили ответ.
Всё видя, не видите вы ни зги.
Стали матрицами газет
Ваши безропотные мозги.
Вручили ответ на каждый вопрос...
Одетых серенько и пестро,
Утром и вечером, как пылесос,
Вас засасывает метро.
Вот вы идёте густой икрой,
Все как один, на один покрой,
Люди, умеющие обувать,
Люди, умеющие добывать.
А вот идут за рядом ряд –
Ать –
ать –
ать –
ать, –
Пока ещё только на парад,
Люди, умеющие убивать...
Но вот однажды, средь мелких дел,
Тебе дающих подножный корм,
Решил ты вырваться за предел
Осточертевших квадратных форм.
Ты взбунтовался. Кричишь: – Крадут! –
Ты не желаешь себя отдать.
И тут сначала к тебе придут
Люди, умеющие убеждать.
Будут значительны их слова,
Будут возвышенны и добры.
Они докажут как дважды два,
Что нельзя выходить из этой игры.
И ты раскаешься, бедный брат,
Заблудший брат, ты будешь прощён.
Под песнопения в свой квадрат
Ты будешь бережно возвращён.
А если упорствовать станешь ты:
– Не дамся!.. Прежнему не бывать!.. –
Неслышно явятся из темноты
Люди, умеющие убивать.
Ты будешь, как хину, глотать тоску,
И на квадраты, словно во сне,
Будет расчерчен синий лоскут
Чёрной решеткой в твоём окне.
Расписано хоть и по живому клиенту, но с чувством родства («бедный брат», «заблудший брат») и большим состраданием к простым советским людям. Которые ткали холсты, как русский мастеровой начала ХХ века, но утратили в массе своей пытливость его открытых глаз. Может быть, и потому утратили, что ымперцы против них вопреки обыкновению зашли слева.
Гондурас, Гондурас, где же твой рабочий класс?[4] Многие сторонники Сергея Ервандовича уже давно закончили курс консервативного лечения охранительскими ваннами и культурологическими сборами, после чего разлетелись по всей рашке-гондурашке и мастачат аналитические статьи для кургиняновского информационного агентства «Красная весна» и газеты «Суть времени». Каждый мастак у них на своём боевом посту, каждый аналитик – гражданин страны-катехона и дитя народа-богоносца, а потому сам на полредисочки бог. Будь их воля, они бы давно привели всех богоносцев к общему знаменателю и перекрыли таким образом в катехоне всё движение. Злые языки говорят, что к завтраку вместе со свежим выпуском «Сути» Сергею Ервандовичу подают помидор, пару сигарет Мальборо, непременно из красной пачки, и морковку космик пурпл – редиску коммуна «Суть времени» не выращивает из соображений конспирации.
III
И когда дома сносили,
Мы с тобой, мой друг, шутили: «Не беда!»
– Кирилл Крастошевский,
«Городок»
Председатель новосибирского отделения кургиняновского «Родительского всероссийского сопротивления» Евгений Коптев вспоминал: «Как-то присутствовал на встрече выпускников НГУ. Там зачитывали что-то типа манифеста выпускников. Меня резанула фраза из этого текста: «...Мы поклонники Высоцкого и Окуджавы...» (Кургинян уважительно отзывается о первом и очень не любит второго – Т.М.) Я тогда подумал, что там, где ведётся охота на волков, не ходят синие троллейбусы».
Сдаётся, не научился ещё товарищ председатель обувать так, как умеет это делать его тренер (тренер мальчиков и девочек по стрельбе из святоводяного пистолета по смеховой культуре). Но общественный транспорт обстрелял метко.
Ругать Окуджаву патриотам полагается по штату, однако клепать на синий троллейбус – это уже перебор. Противопоставлять его «Охоте на волков», с нашей точки зрения, не до конца обдуманный шаг. Пусть за флажки или, что то же самое, за границу своего квадрата, зашёл въедливый социолог из рассказа «Большие события в Пабярже», не такой уж редкий в советское время тип научного работника. Но и синий троллейбус – отчётливый символ здоровой грани СССР. С.Г. Кара-Мурза во втором томе «Советской цивилизации» пишет: «Этой враждой насыщен воздух в самом уютном западном городке, этого могут не заметить только проходимцы вроде прожжённых международных репортёров. У нас же, при всех трудностях и нехватках, ты поднимался в переполненный автобус, везущий людей с работы – и тебя охватывало ощущение родства со всеми этими усталыми людьми. А это дорогого стоит. Сегодня это вытравляют».
Булат Окуджава, «Полночный троллейбус»:
Когда мне невмочь пересилить беду,
когда подступает отчаянье,
я в синий троллейбус сажусь на ходу,
в последний,
случайный.
Последний троллейбус, по улице мчи,
верши по бульварам круженье,
чтоб всех подобрать, потерпевших в ночи
крушенье,
крушенье.
Последний троллейбус, мне дверь отвори!
Я знаю, как в зябкую полночь
твои пассажиры – матросы твои –
приходят
на помощь.
Я с ними не раз уходил от беды,
я к ним прикасался плечами...
Как много, представьте себе, доброты
в молчаньи,
в молчаньи.
Последний троллейбус плывёт по Москве,
Москва, как река, затухает,
и боль, что скворчонком стучала в виске,
стихает,
стихает.
Вытравляют любовь, вместо неё (против очевидности) снова выбрали дегуманизированную историю красного проекта, историю величественных, геометрически выверенных изваяний, а не людей. И опять наши специально нравственные патриоты вроде бы и не фальшиво восхищаются И.В. Сталиным и Зоей Космодемьянской. Некоторые даже принародно лбы расшибают, неосознанно видя Зою образцовой совковой школьницей-стукачкой, И.В. Сталина – радикальным Русским Государственником[5], а Васю Коробко и Сашу Чекалина – умеющими «ать» юнармейскими активистами. Но всё, разумеется, без толку, что в плане ожидаемого личностного роста восхищающегося, что, как говорится, общественной пользы для. Тему эту в советской рок-поэзии затронул не один Борис Гребенщиков. Есть, например, «От любви к любви» Константина Никольского («Кто во имя, кто во славу – Всё впустую, всё зазря», всё это – «дорога от беды к беде», «Есть же где-нибудь дорога от любви к любви»). А Яна Дягилева расписала, видимо, конкретнее всего.
Светлоглазые боги глохнут,
Заражаясь лежачим танцем
Покрываясь стальной коростой
Будут рыцарями в музеях
Под доспехами тихо-тихо
Из-под мрамора биться долго
(«Классический депресняк»)
Порой умирают боги – и права нет больше верить
Порой заметает дороги. Крестом забивают двери
И сохнут ключи в пустыне, а взрыв сотрясает сушу,
Когда умирает богиня, когда оставляет души
Огонь пожирает стены и храмы становятся прахом
И движутся манекены, не ведая больше страха
Шагают полки по иконам бессмысленным ровным клином
Теперь больше верят погонам и ампулам с героином
Терновый венец завянет, всяк будет себе хозяин
Фольклором народным станет убивший Авеля Каин
Погаснет огонь в лампадках, умолкнут священные гимны
Не будет ни рая, ни ада, когда наши боги погибнут
Далее приведём стихотворное обращение Яны к гротескным сталинистам вроде доктора исторических наук, профессора Ф.С. Пестрикова. В застойные времена этот консерватор и ортодокс при помощи доносов в партийные инстанции прессовал въедливого историка Н.Я. Гущина [9, 10, 11]. А в сталинские годы служил на вышке вертухаем. И позднее с гордостью рассказывал, как убивал беглецов. Убивал нередко (а может быть, всегда) без положенных окриков и предупредительных выстрелов. [12] Хотя Шопенгауэр тогда ему, скорее всего, знаком не был.
Порешите нас твёрдой рукой
Отвезите нас к грязной стене
Утащите в подвал под Кремлём
Преподайте отцовский наказ
Прочитайте нам свой приговор
Устраните нас прочь до утра
Приложите к отчёту печать
Научите желудком дышать
Разложите целебный костёр
Побросайте туда наши сны
Октябрят озорной хоровод
Разрисует пустые поля
Раздерите нам рот до ушей
Замотав красной тряпкой глаза
Отрубив, что прижато к груди
Не забыв уничтожить следы
Расселите нас в жёлтых домах
Дайте ордер – крутые статьи
Чтоб сходить не смогли в Мавзолей
И на выборах голос подать
Чтоб ускорить истории шаг
Чтобы взять к коммунизму разбег
Порешите нас твёрдой рукой
Если в «Порой умирают боги...» жестокость показана как продукт уничтожения живой национальной истории и культуры, то в «Порешите нас твёрдой рукой...» причина и следствие меняются местами (соответствующие строки мы выделили курсивом).
«Ангедония»:
Святые пустые места – это в небо с моста
Это давка на транспорт, по горло забитый тоской
Бывает, что в автобусе едут преимущественно «человеки-свистки», а не действительно простые люди, которые всего лишь более-менее нормальные семьянины.
История любит героев, история ждёт тебя
За каждым углом с верным средством от всех неудач
Как бы так за столом при свечах рассказать про любовь
Как бы взять так и вспомнить, что нужно прощенья просить
В определённом смысле история «любит» и подлинных героев (к ним можно примазаться), но больше всё-таки лжегероев (ими можно заслонить настоящих). Вот типичная дурилка картонная:
Сатанеющий третьеклассник, во взрослой пилотке со звёздочкой
Повесил щенка – подрастает надёжный солдат
Подлинные герои в восприятии Яны не история, а любовь: «Им укрыть малышей от холода, Не успев утонуть у берега». Это из стихотворения «А.Б.». Очень нежно сказано: «малышей».
«Ангедония» Яны Дягилевой перекликается с «Вариациями на цыганские мотивы» В.С. Высоцкого. Та же полная безрадостность и безысходность. «Диагноз отсутствия радости» – «Хоть бы склон увить плющом, мне б и то отрада, Хоть бы что-нибудь ещё...» «В небо с моста», «изначальный конец», «убили меня» – «А в конце дороги той – плаха с топорами». «А в восемь утра кровь из пальца – анализ для граждан. Осевшая грязь, допустимый процент для работ. Сырой Беломор, ёлки-палки...» – «Но и утром всё не так, нет того веселья: Или куришь натощак, или пьёшь с похмелья». «Православная пыль, ориентиры на свет – соляные столбы». – «В церкви смрад и полумрак, дьяки курят ладан. Нет! И в церкви всё не так, всё не так, как надо». В церкви неявно подменили святого Антония на жену Лота.
Ясное дело, социально-экономическое развитие и демографический прирост в семьях «свистков» не спасут общество, измученное мраморными ваннами. У тонкого и глубинно русского лирика Михаила Андреева («Тополиный пух», «Тулупчик заячий», «Заимка») в стихотворении «Трамвай «пятёрочка»» (1991 г.) вместо мрамора асфальт:
Часто вспоминаю я Черёмушки,
Для меня они что свет в окошке.
Там одна весёлая девчоночка
Сердце поразила моё звонко,
Сердце поразила моё звонко.
<…>
Новые растут микрорайоны,
И окошек в них с полмиллиона,
Под асфальтом там цветы тоскуют,
Под окном любимых не целуют,
Под окном любимых не целуют.
Не прорастают добрые духи земли, городские цветы сквозь асфальт, не пробивает росток камни пройденных дорог, и волчата в квартирах усиленно всасывают «Нельзя за флажки!»
Сравните «Трамвай» с «Ангедонией»: «Заболоченный микрорайон. Рассыпать живые цветы по холодному кафелю». Всё это крик или тихая исповедь глубокой боли простого русского человека, так же как «Городок», а по большому счёту и «Городской шалман» Кирилла Крастошевского.
В наше время индуративный отёк новых микрорайонов для традиционных семей часто вовсе стирает Черёмушки с лица земли. Если Черёмушки где-нибудь в центре города или недалеко от него. На окраинах же новостройки запросто соседствуют с мрачными индустриальными пейзажами и кладбищами – не у каждого поэта сердце выдержит. А твёрдые шанкры точечной застройки?! Теперь в городах и летом не видно зари.
Глубинно русский и тонкий лирик Александр Шаганов («Тянет к людям», «Владимирская Русь», «Скворчихи на скворцов серьёзно так глядят...»), тихая исповедь и крик «Не губите, мужики», 1989 г.:
За деревней у реки
Рубят лес мужики.
И творят, что хотят,
Только щепки летят.
Не застудит терема
Непогода-зима.
Да никто не вспомнит, нет,
Как смели первоцвет.
Тотальный социокультурный террор. Серьёзные и сильные ребята со станции Космической Зари творят, что хотят. Вот и мужики-то, кургинянские, топят не свои покосившиеся избёнки мужицкие, а светлые терема господские, да непосильную барщину монастырскую тянут: лечат россиянам триппер марганцовкой. Простит ли их за это Емельян Пугачёв?.. И сколько безысходности в строке «Да никто не вспомнит, нет». Настоящий-то первоцвет мал, тих, незаметен, в отличие от «молодых элегантных инженеров» и основательных лесорубов.
Ну и наконец ещё одна несерьёзная песенка на стихи К.Э. Крастошевского, «Черепаха». 1998 год, игривая музыка и лёгкий джазовый вокал Аркадия Укупника.
У неё свой секрет, она движется вечно в размеренном темпе,
Ей уже много лет, она прячет лицо при повышенном свете.
Этот панцирь – броня, что скрывает её от любого ненастья,
Она любит тебя, но ты пленник на острове Счастья.
Черепаха, ты взяла слишком правильный курс,
Черепаха, лишь на тряпки изысканный вкус.
Черепаха, если в лапы попал – не уйти,
Будешь в такт с нею рядом ползти.
Она любит балет и холодную музыку пищеваренья,
Ты спусти в туалет, мальчик, крылья мечты своего вдохновенья.
Навсегда тихий ход, и ты станешь любить то, что ты ненавидел,
Тишина и почёт, так скажи мне, зачем же ты выжил?
Тимофей Малахов
1. Булота Ю.Ю. Милая вернись! М., 1984.
2. Марьясис Е.Д. Пьянство и венерические болезни. М., 1982.
3. Юдин А.М., Сучков В.Н. Химия в быту. М., 1979.
4. Аверинцев С.С. Бахтин, смех, христианская культура // М.М. Бахтин как философ: сб. ст. / Ред. Л.А. Гоготишвили, P.S. Gurevi. – М., 1992. С. 19.
5. Кургинян С.Е. Кризис и другие // Завтра, 2009, №46.
6. Там же.
7. Кургинян С.Е. Полный мрак, или Чем нагружен «Груз-200» // РФ сегодня, 2007, №15.
8. Соловьёва Г. Из какого детства мы родом? // Суть времени, 2018, 17 янв., №261.
9. Ильиных В.А. Методы и содержание одной из «научных» дискуссий конца 1960-х гг.: Ф.С. Пестриков и А.Н. Резниченко против Н.Я. Гущина // Сибирская деревня: проблемы истории. Новосибирск, 2004. С. 14 – 33.
10. Кузнецов И.С. Историографическое наследие Н.Я. Гущина и современные исследования по истории коллективизации // Проблемы аграрного и демографического развития Сибири в XX – начале XXI в.: Материалы Всерос. науч. конф. Новосибирск, 2009. С. 54 – 60.
11. Кузнецов И.С. Партийный контроль за деятельностью историков в новосибирском Академгородке (1970 год) // Вестник НГУ. Серия: История, филология. 2021. Т. 20, №1: История. С. 136 – 148.
12. Беседы автора с сотрудниками Института истории СО РАН и НГУ.
Октябрь 2021