ФОРТИФИКАЦИЯ И ТАКТИКА ВЗЯТИЯ РУССКИХ ГОРОДОВ XI – XIII ВЕКОВ
Фортификация городов домонгольской Руси и приемы их обороны
В домонгольской Руси преобладали не каменные, а деревоземляные крепости, познание наземных частей которых затруднено их практически полным исчезновением. Однако археологическое изучение земляных конструкций позволило расшифровать их утраченные наземные части и выявить далеко идущие изменения. Здесь, в частности, обращают внимание городища с двух-четырехрядной системой валов и рвов, обнаруженные в основном в Южной и отчасти Центральной Руси и относящиеся ко второй половине XII – XIVв. Смысл этой системы, обычно с тремя полосами заграждений, две из которых были удалены от главного вала в среднем на 60-80 м, раскрыт П.А. Раппопортом.[1] При таком устройстве укреплений защитники могли выдвинуться вперед на дистанцию прицельной стрельбы из луков, самострелов и камнеметов, что примерно в два раза расширяло зону боя вокруг городов, соответственно этому исходная стрелковая позиция осаждающих оказалась отодвинутой от главной стены, и они вынуждены были начинать нападение с преодоления переднего заграждения, за которым располагалось еще не менее двух. Обрисованное расширение оборонительной системы укреплений свидетельствовало об усилении приступов и о связанном с этим внедрением после 1150 г. дальнобойных метательных средств, и в том числе камнеметов (см. приложение № 1).
Привлечение неиспользованных письменных источников дает возможность обрисовать «механизм» обороны крепостей с многорядными заграждениями и установить наименования частей последних. Блестящий по подробностям штурм многорядного укрепления описывают летописи в связи с походом в 1220 г. князя Святослава Всеволодовича на болгарский город Ошель.[2] Факт этого штурма примечателен в том отношении, что показывает, как приступный бой преобразовывался от стычек возле стен к прорыву обороны.
Во время русского нападения на Ошель болгары не приняли «предградного» боя, «забегше за плот». Из дальнейшего описания явствует, что оборонительные сооружения города включали «крепок тын дубов, а за тем два оплота» и, наконец, главную стену с воротами. Тын располагался на валу, «по тому рыщущее из затыния бияхуся». Слово «рыскать» обозначает «скакать», «носится», что было известно и В.Н. Татищеву, который интересующее нас место воспроизвел следующим образом: «Болгары, ездя по валу на конях, через тын стреляли».[3] Перед нами необычный ранее прием подвижной стрельбы из-за укрытия, что предполагает наличие площадки за тыном, достаточно широкой для быстрых конных передвижений.
По сведениям В.Н. Татищева, во время штурма с русской стороны действовали «самострелы великие, мечущие великое камение и огонь». Кроме того, во главе штурмующих колонн шли пехотинцы «с огнем и с топоры», а сзади – стрельцы и копейщики. Ударные инженерные команды в двух-трех местах сумели прокопать вал и «подсекоша тын и разсекоша оплоты зажгоша их». так была прорвана линия укреплений, названных острогом. Затем у болгар «отяша… врата и зажогша град их».
Эшелонированная в глубину система укреплений Ошеля не была в тот момент диковинкой. С подобными укреплениями русские столкнулись в той же Волжской Болгарии в 1184 г. Тогда они еще не были подготовлены к прорыву таких укреплений. Это видно из того, что один из князей – Изяслав Глебович – «возма копье, потъче к плоту, где бяху к воротам городным, изломи копье, и ту ударища его стрелою сквозь броне под сердце».[4] Никоновская летопись поясняет, что заграждения в виде плотов, за которые проник неосмотрительный князь, «пешие бойцы, изыдоша из града, крепость утвердиша».[5]
При трехрядных заграждениях первый вал следует считать предназначенными для тына. Площадка тына достигает в ширину обычно 20-32 м, что объясняется использованием ее в целях конного передвижения лучников. Вторая линия обороны – «оплот» - отделена от первой рвом шириной 6-14 м. Оплот, по записи В.Н. Татищева, изготовлялся из досок (такой высоты, что можно было перескочить)[6] и устраивался на площадке шириной 2-9 м, что сближает последнюю с внутристенной боевой платформой для городовых стрелков. Между оплотом и главной стеной находился еще один ров, шириной до 14-15 м. За ним возводилась главная стена с воротами, в целях «простреливаемости», по высоте в 2-3 раза превышавшая «осторожные» заграждения. Ко всему этому следует упомянуть ров перед тыном шириной 7-8 м. Такими схематически представляются типичные древнерусские многорядные укрепления, как бы распластавшиеся по земле и по некоторым своим деталям отдаленно напоминающие защиту бастионного типа. Прорыв этих укреплений требовал от штурмующих применения осадной техники и создания специальных ударных инженерных команд.
Другая система укреплений, отличавшаяся от описанной выше, заключалась в создании многоярусной высотной обороны. Речь идет о боевых башнях, строительство которых приобрело особое контрштурмующее значение в связи со спорадическим употреблением с XII в. ручных и крепостных самострелов, камнеметных машин, осадных веж, огнеметания. Такого рода сооружения несомненно подготовили переход к одно- и многобашенным крепостям, распространившимся в XII в.
В рассматриваемое время крепости имели только одну башню. Возвышаясь над стенами и скрытой за ними застройкой, она была главной доминантой крепости. Хотя башня и была приспособлена к обороне, но в укрепленный пункт превращалась, очевидно, только тогда, когда противнику удавалось ворваться внутрь крепости. В основном же башни того времени несли сторожевую службу. Стоявшие на самых высоких и наименее уязвимых местах, они были, вероятно, командными пунктами крепостей. Во время осад в них могли находиться воеводы и их приближенные, осуществлявшие руководство обороной укрепленных пунктов. Кроме того, в башнях хранилось, по-видимому, и крепостное вооружение.
Стены крепостей с одной башней имели разную толщину. Это зависело от тех естественных и искусственных преград, вблизи которых они возвышались, а также от одностороннего, в основном, характера штурмовой тактики осаждавшего крепость противника. При этом чем ниже были стратегические качества местности, выбранной для крепости, тем толще строились стены, и наоборот – чем выше были ее стратегические качества, тем стены были тоньше. Их поперечный размер определялся разрушительной силой и возможностью применения стенобитных машин (см приложение № 1).
Как правило, наиболее толстыми делались приступные стены. Прикрывая внутреннее пространство укрепленного пункта, они принимали на себя основные вражеские удары и их отражали. Это были лобовые стены крепостей, их главные и наиболее выразительные фасады.
Оборона крепостей со стенами разной толщины не была всесторонней. Создавшаяся с учетом осадной тактики противника, она базировалась на невозможности преодоления естественных преград и трудностях форсирования естественных препятствий перед приступными стенами, где сосредоточивалась основная масса защитников крепостей. Поэтому в целом эта оборона была пассивной, рассчитанной не столько на поражение противника, приступившего к осаде, сколько на то, чтобы лишить его возможности ворваться внутрь окруженного стенами пространства.
Тактика взятия городов
Первые русские укрепления захватывались не прямой атакой, а с помощью внезапного нападения – изгона или голодной блокады – облежания. Некоторое время сражения за города вообще имели второстепенное значение, так как господствовал полевой бой, в котором достигались наиболее серьезные военные результаты. Соответственно и развитие военной техники было направлено в первую очередь на обслуживание нужд полевого сражения. Лишь вследствие своей слабости один из противников «запирался» в городе и был обречен на пассивную оборону. В войне за крепости феодалы обычно достигали временных, частных целей, ибо даже взятие укрепления не означало прекращения вооруженной и политической борьбы. Под 1159 г. летописью передается совет киевского тысяцкого Жирослава Андреевича великому князю Ростиславу Мстиславовичу, содержащий образное сопоставление технических возможностей крепостей и полевой войны: «Бежи изъ града (дружине было ясно, что Ростислав не удержит Киев), да свободенъ будеши; аще убо сидиши внутръ града, готов плесе неси ратными; аще ли вне града еси, на кони ездя с дружиною своею, уподобляешисялву страшну; дружина же твоя, аки медведи и волци… и никто же может тогда одолети тя».[7] Эти слова точно обрисовывают обстановку, когда «сидение» сковывало обороняющегося, означало потерю инициативы. Укрывшись за стенами укреплений феодалы выговаривали почетный мир, надеясь на перемену обстоятельств, действовали дипломатическими приемами, искали новых союзников.
Насколько можно судить по источникам, не позднее 70-х годов XI в. вместо прежних «облежания» и «изгона» (хотя эти способы и остались «на вооружении» средневековой рати) был принят особый прием осады, обусловленный методами полевой борьбы. Отряды атакующих в боевом порядке приближались к стенам и воротам города. Горожане, если оказывалось сопротивление, «из города выходящее бьяхутся крепко».[8] Термин «бьяхутся», «бишася», «бьющим», «бити» обозначали не стрельбу со стен, а происходившие у этих стен и следовавшие одна за другой, так сказать лицом к лицу, тесные схватки. Только если силы осажденных были недостаточны, они (бывало, даже несмотря на рыцарский призыв выйти на бой) «не изыдоша», а, расположившись на «заборолах», развертывали стрельбу – «стреляющими межи собою»,[9] «с города, аки дождь, каменье метаху на нъ».[10] Однако полное развитие этот вид борьбы, при котором бились со стен, получит лишь в зрелом средневековье.
В подавляющем большинстве случаев, когда летописи сколько-нибудь подробно описывают осады конца XI- начала XIII в., речь идет о многократном приближении к стенам городов и схватках дружинных отрядов. Систематические нападения длились от одного-трех дней до многих недель – «приступаху по все дни».[11] Налицо, следовательно, не пассивная блокада или выжидание событий, а активный бой, проводившийся чаще всего без помощи осадной техники и рассчитанный на вывод из строя или изматывание живой силы одного из противников. В этих обстоятельствах был важен не столько непосредственный захват ворот и стен, сколько принуждение к отступлению, сдаче или миру. Очень редко летописцы указывают, что нападающий «стояли» около города.[12] Здесь, однако, имела место слишком краткая передача события, подразумевавшая все тот же обязательный в практике городовой борьбы полевой бой.
Первое ясное свидетельство о наступательном городовом бое относится к 1078 г.,[13] и уже в это время такого рода акции носили ожесточенный характер и сопровождались массовыми увечьями и жертвами. Таковой, например, была осада в 1096 г. Стародуба, когда горожане «бьяхутся из города крепко, а си (т.е. штурмующие) приступаху к граду, и язвени бываху мнози от обоих, и бысть межю ими бронь люта».[14] В дальнейшем приступные бои за города заполняют всю военную жизнь удельных княжеств и описываются почти в трафаретных выражениях.
В домонгольский период был сделан еще один шаг в сторону активизации крепостной войны. Не позже второй половины XII в. предпринимаются попытки организации открытого штурма укреплений. Источники упоминают об атаке и разрушении укреплений, отнятии ворот, прорыве внешней оборонительной линии, проломе стен, засыпке рвов, стрельбе из пороков.[15] В связи с появлением самострелов и общим усилением дальнобойных средств многократные приступы городов начинают осложняться. Так, в 1208 г. русско-венгерское войско остановилось на ближних подступах к Звенигороду-Галицкому. «Звенигородцем же люте борющимся им с ними и не пущающим ко граду, ни ко осторожным вратом».[16] Военными средствами взять этот город все же не удалось. В XII в. окологородской бой окончательно преобразовывается в целях прорыва и захвата укреплений и подавления стрелковой обороны осажденных.