Автор: Зейг
ЭВОЛЮЦИЯ
ПСИХОТЕРАПИИ
Том 3
Перевод с английского
Москва
Независимая фирма "Класс"
УДК 615.851
ББК 53.57
Э 15
Э15 Эволюция психотерапии: сборник статей. Т. 3. "Let it be...": Экзистенциально-гуманистическая психотерапия / Под ред. Дж.К. Зейга / Пер. с англ. - М.:Независимая фирма "Класс", 1998.- 304с.- (Библиотека психологии и психотерапии).
ISBN 5-86375-077-4 (РФ)
Том составлен из работ представителей так называемой «третьей волны», объединяющей терапевтов экзистенциально-гуманистической ориентации - от клиент-центрированной терапии до гештальт-терапии и психодрамы. Расцвет экзистенциально-гуманистического направления в психотерапии пришелся на 1970-е годы и совпал с массовым увлечением групповыми методами психотерапевтической работы: психодрамой, трансактным анализом, гештальт-терапией. Разнообразные по форме и содержанию, эти методы объединяет бережное и уважительное отношение к человеческой личности, вера в творческий потенциал и возможности духовного роста человека.
Книга будет интересна не только психологам и психотерапевтам, но и всем, кто задумывается над общечеловеческими проблемами творчества и личностного развития.
Публикуется на русском языке с разрешения издательства Brunner/Mazel и его представителя Марка Патерсона.
ISBN 0-87630-677-6 (USA, 1982)
ISBN 0-87630-440-4 (USA, 1987)
ISBN 5-86375-077-4 (РФ)
ISBN 5-86375-077-4 (Т. 3)
© 1982 The Milton H. Ericson Foundation
© 1998 Независимая фирма "Класс", издание, оформление
© 1998 М.И. Берковская, А.В. Гнездицкая, А.Д. Иорданский, А.Я. Логвинская, Е.А. Проценко, Ю.М. Яновская перевод на русский язык
© 1998 О.И. Генисаретский, предисловие
© 1998 В.Э. Королев, обложка
Исключительное право публикации на русском языке принадлежит издательству "Независимая фирма "Класс". Выпуск произведения или его фрагментов без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону.
События на гребне второй
психотерапевтической волны
Конференции "Эволюция психотерапии"- даже в жизни психотерапевтического сообщества, по роду своих занятий соприкасающегося с весьма экзотическими реальностями, события далеко не рядовые. И отношение к ним у участников и наблюдателей (в мире, не говоря уже о нашей стране) столь же разноречивое, сколь и неоднозначное: от эйфории по поводу элитного состава ведущих участников и возвышенности обсуждаемых тем - до упреков в злоупотреблении "стадионно-звездными" технологиями шоу-бизнеса.
Что касается взгляда из наших родных Палестин, то не приходится удивляться скупости откликов на факт проведения, содержание и событийно-смысловую ткань этих представительных форумов. И не только в связи с относительным обнищанием интеллигенции в условиях постсоветской жизни. Но также и потому, что психотерапия в нашей стране только-только воспризнана в правах самостоятельного занятия и первая генерация новых российских терапевтов то ли еще продолжает свое ученичество у западных мастеров, то ли пока занята преимущественно делами социального самоустройства. Хотя нельзя не признать, что и для того, и для другого занятия происходившее на конференциях "Эволюция психотерапии" по меньшей мере поучительно.
Наша психотерапия и, шире говоря, психотехника или прикладная психология, набирает силу, находясь в рамках действия двух разных и не вполне соизмеримых сил.
Есть мировой процесс обособления психотерапии в самостоятельную область профессиональной, культурной и экзистенциально-гуманитарной практики (иначе говоря, процесс ее профессиональной и культурной институционализации). И стоит отдавать себе отчет в том, что он далеко не закончен, что психотерапия сама находится в процессе развития, становления (что и зафиксировано в названии серии конференций "Эволюция психотерапии"). Ее будущее открыто для изменений, причем, как можно полагать, настолько радикальных, что облик ее- даже в ближайшее время- может оказаться весьма отличным от вчерашнего и сегодняшнего.
И есть другой процесс- распространение психотерапии в нашей стране, трансплантация мирового опыта, привитие его к нашим институциональным и культурным условиям и, мало-помалу, развитие отечественной психотерапевтической практики, уже такой, какова она есть (в том числе, из собственных- традиционных и современных- источников).
К часто высказываемому критиками мнению о бессознательных привхождениях обстоятельств образа жизни и культуры в ткань психотерапевтических техник и концепций не так легко отнестись всерьез, как это может показаться на первый взгляд. Еще труднее сделать из этой констатации практические и методологические выводы- особенно если чтение соответствующей литературы и участие в учебных сессиях проходит под девизом "Даешь технику!". А вот загрузившись техникой и- после периода неофитской веры в ее всемогущество- столкнувшись с повторяющимся "тут что-то не так", можно было бы и оглядеться!
В той мере, в какой психотерапия имеет дело с проблемами, относящимися к горизонту повседневной жизни и деятельности человека (в быту или на работе), привхождение структур образа жизни и культуры в психические реальности человека естественно и неустранимо. А потому столь же неустранимо и естественно присутствие соответствующих им содержаний в психотерапевтическом процессе (среди прочего- в реализуемых в нем концепциях и процедурах).
Иное дело, размышления и декларации в той части профессиональной мысли, письменно или устно выраженной, которая нарочито посвящается методологическим и мировоззренческим вопросам.
Должен заметить, что подобная интеллектуальная гигиена- занятие не из простых. Я не стал бы, по случаю, призывать к нему читателей этой увлекательной книги, если бы при чтении ее не было столь очевидным различие вычитываемого оттуда и проживаемого здесь культурно-психологических контекстов. Чем не повод для профессионального, культурного, а может статься, и экзистенциального самоопределения?
Но почему к самоопределению, спросите вы? А не, скажем, к сравнительному межкультурному исследованию? Дойдет, я уверен, дело и до науки, хотя не слишком скоро: нам пока "не до жиру", а экспортеры своих школьных техник не слишком заинтересованы предаваться методологическим рефлексиям, да еще и в нашу пользу. Так что позаботимся пока о себе, хотя бы в порядке самоопределения и самопомощи.
Однако и в те благословенные времена, когда мы доживем до полной научной ясности относительно культурно-психологических особенностей своих техник и концепций, самоопределение не будет излишним.
Я вовсе не склонен перегружать процесс чтения испытаниями на прочность. Упаси нас, Господи, от напрасных и надоедливых хлопот! Просто в данном случае смыкание разных контекстов при встрече говоривших "там/тогда" и читающих "здесь/теперь" предлагает нам еще одну, притом увлекательную и не бесполезную, игру типа "Сделай сам": найди себе психотерапевтическую идентичность, профессионально/личностно конгруэнтную, удовлетворяющую "этому" культурно-психологическому контексту и сохраняющую контакт с "тем"!
Хотя это всего лишь игра, только сыграв в нее, именно как в игру, можно понять, что "в ней намек - добрым молодцам урок" (здесь "добрым" в повседневном, а не мифопоэтическом смысле).
После того, как все это будет проделано и Вы сумеете обменяться чувствами с добрым (теперь уже в обоих отмеченных смыслах) приятелем, можно попытаться отнестись к некоторым топикам, которые, я надеюсь, проступят на границе ваших сознаний и предсознаний. Мне пришлось иметь дело, например, со следующим.
А) Я уже имел повод писать, что весьма многие психотерапевты (и притом не только те, кого на "Эволюции психотерапии" 1988 г. Ролло Мэй- не совсем без оснований - окрестил "современными гигантами") выступают на сцене современности, то есть говорят, пишут, ведут себя и учат, как бы исполняя роль культурных героев, чуть ли не учителей человечества. Нет, не так, как в седой древности, не в порфирах, а в джинсах, но все же!
Оно бы ничего, поскольку пространства культуры неустранимо сюжетны, а там, где сюжет, там и соответствующие ему персонажи. Вот только почему этот персонал культуры так подозрительно схож с другими ее фигурантами, со "звездами" из мира кино, спорта или политики, например? Схож не по содержанию занятий, разумеется, и не по стилю публичной словесности, а по способу "раскрутки" в каналах массовой коммуникации? К этому недоумению и относится мое как бы при словосочетании "культурный герой".
И, глядя "здесь" на повальное экранное чужебесие, разве не очевидно, что это звезды с какого-то иного неба, чем те, где вроде бы, по дедовским сказкам, обитали герои и джентльмены (или, в нашем случае, "интеллигентные люди"?
Конечно, конференция "Эволюция психотерапии"- не знаменитый рок-концерт в Вудстоке и не ежегодная церемония вручения "Оскара". Но, в той мере, в какой способ производства "героического" в современной массово-коммуникационной культуре единообразен (в какой мере он именно таков- иной вопрос), психотерапевт, в качестве культурного героя, оказывается противоречивой, если не сомнительной фигурой: как-то не хочется верить в возможность спасительного внутреннего сознавания, находясь (пусть мысленно только) среди 7000 участников конференции 1995 г., куда, кстати, смогли попасть не все желающие.
Б). Другой участник конференции 1988 г., Дж. Хиллман, не без пафоса, соразмерного формату оного гуманитарного предприятия, поведал, что "корень греческого слова "терапия" означает служение или священнодействие у алтаря. Алтарь, которому служим мы, психотерапевты, по-прежнему остается алтарем гуманизма, который некоторые сегодня называют "светским гуманизмом"- термин довольно точный", добавил от себя Хиллман.
Спрос на светский гуманизм (или, как нередко говорят у нас, "светскую духовность") известен уже не одно столетие. Европа и Америка в Новое время столько потрудились над расколдовыванием мира, расцерковлением жизни, секуляризацией культуры и очеловечиванием (читай, обезбоживанием) человека, что, отделив религию от нее же самой, находят утешение в разработке теологии секуляризации и революции.
По моему убеждению и опыту, тут, в точке провозглашения светского гуманизма, психотерапию и сообщество психотерапевтов поджидает испытание бифуркацией. Почти ритуальное: "налево пойдешь …"!
С одной стороны, действительно, налицо чисто светский гуманизм "мирского града" безо всяких там религиозных, мистических или оккультных заморочек. Магия и мистика, миф и ритуал, религии (и безписьменные, и с развитой литературностью; и социально-организованные, и институционально-диффузные) - все только часть культуры; пространства их духовного опыта - всего лишь "эзотерические реальности", мало чем отличающиеся от других "виртуальных реальностей", прозрачные для психологического изучения и доступные психотехническому воспроизведению (не так важно, в каких целях и какими средствами).
Впрочем, этот светский гуманизм прекрасно сочетается в США с той формой религиозности, которую Д. Белл назвал "гражданской религией". А заодно- с самыми крайними формами движения за политическую корректность.
С другой стороны, налицо волна неопаганизма, то есть нового язычества всех мастей (и целый сонм его запевал и поклонников, именуемых "новыми погаными" (от лат. paganus - язычник). Эти движения прорастают на почве какой-то конкретной исторической формы дохристианской культуры (индейской- у К.Кастанеды в США, праславянской - у сторонников "Тропы Трояна" в России т.д.), или на территории реконструированной символически, как в случае паншаманизма А. Минделла или различных индоевропейских, "арийских" психопрактик.
В более мягком варианте это миронастроение реализуется на чистой холистически-психорактической основе, без определенных ссылок на ту или иную языческую традицию, с чем - в наиболее ярком и громком, если не сказать, навязчивом виде- мы имеем дело в психокультурном движении New Adg (Новый Век).
Третья возможность- и этим я по малости места ограничусь,- это точка зрения гуманитарной мысли, выступающая по отношению к психопрактикам духовной жизни в роли, чем-то схожей с метаязыком и метаречью. Гуманитарная психология не только признает присутствие духовных реальностей в человеческой жизни, не только плодотворность контактов с ними для развития антропологического воображения, но также культурное, творческое и экзистенциальное достоинство любых духовных традиций, настаивая на непременном уважении к тео-этно-культурной идентичности их представителей.
Перечисляю эти возможности, отнюдь не ожидая того, чтобы неявно навязать доверчивому читателю тот или иной идентификационный выбор. Просто, не все так просто со "светским гуманизмом", особенно в его нынешней американской редакции, пропитанной совершенно особым духом протестантской, по большей части, духовности.
Если вспомнить, кстати, что именно неудовлетворенность К.Г. Юнга протестантским отрицанием таинств и святости в немалой степени побудило его учредить "архетипическое бессознательное", то можно почувствовать, хоть на миг, к последствиям какого культурного масштаба может приводить то или иное самоопределение в тео-культурно-психологических вопросах.
В). И еще- вечный вопрос о добре и зле, или, в кантовской формулировке, о радикально злом в человеческой природе.
Уже цитировавшийся Р. Мэй мягко упрекнул покойного К. Роджерса за то, что в его терапии "не было места для зла и деструктивности". Взятое само по себе, это замечание- частность, особенно в контексте поминального слова о "современных гигантах". Однако в нем указано на родовую травму американской гуманистической психологии и психотерапии - на веру в возможность психологической версии Земного Рая, на особый тип психопрактического благочестия.
Сочувствуя, в целом, гуманитарной направленности этой психологической мысли и практики, я считаю уместным упомянуть о травматичности этого "благодушия" (евпсихии, по А. Маслоу).
Комментируя содержание фильма "Ненависть", Ж. Бодрияр пишет, что моделью существования человека в постиндустральном, информационном обществе может служить транспортная развязка: "пути движения никогда не пересекаются, вы больше ни с кем не встречаетесь, ибо у всех одно и то же направление движения … Может быть, в этом и заключается суть коммуникации?- Одностороннее существование. За его фасадами кроется все возрастающее равнодушие и отказ от любых социальных связей….
Исчезли сильные влечения и порывы положительного, избирательного, аттрактивного характера... … Напротив, кристаллизация злой воли, чувства неприятия и отвращения значительно усилились…...
Наша эклектическая культура - это культура промискуитета противоположностей, сосуществования всевозможных различий в культурном melting-pot (тигле - О.Г.). Но не будем обманывать себя: именно такая культурная множественность, терпимость и синергия провоцируют глобальную противореакцию, утробное неприятие. Синергия вызывает аллергию...… Такова же и природа ненависти: как и многие современные болезни, она проистекает из самоагрессии и автоимунной патологии... … Мы уподобились некоторому виду животных, лишенных естественных врагов, в результате чего они обречены на быстрое вымирание или самоуничтожение..."
Ненависть представлена в этом суждении уже не как "тень", которую можно интегрировать в целое человека, а как внешняя сила, порождаемая в цивилизационных структурах повседневности и привходящая, в качестве особого, "вторичного состояния" в проживаемые психические реальности. Состояние, вряд ли совместимое с утопией психопрактического Рая, с вменяемой человеку евпсихией.
А с потребностью в самореализации? Я застал еще людей, помнивших, что в 30-е
годы слово "злой" среди представителей советской элиты употреблялось как положительный эпитет. Что уж говорить о психологической оснастке криминально-террористических сообществ, самореализующихся на полную катушку.
Умаляет ли сказанное самоценность человечности и те экзистенциально-прагматические критерии, вокруг которых кристаллизуются сегодня парадигмы гуманитарной психотерапии? Уверен, что нет. Но именно для того, чтобы хрупкие упования на человеческое в человеке в который раз не были посрамлены в качестве только благих намерений, ведущих в Ад, стоит научиться разделять в них утопию и проектность и не соскальзывать в сподручный нигилизм "гуманитарных технологий", "человеческого потенциала" или "цивилизационных войн".
Может быть, стоит спросить себя: а не является ли вся психотерапия- на глобальном рынке гуманитарных услуг - всего лишь игрушкой для счастливчиков из "золотого миллиарда"?
Представленные соображения/переживания возникли на контактной поверхности моего сознания/предсознания в процессе чтения, которое уже позади, о чем я немного сожалею, завидуя тем, у кого оно еще впереди. Уютное занятие это чтение. Да жизнь - не библиотека, а мир - не книга. Впрочем, как говорит один мой приятель, не в жизни счастье!
О.И. Генисаретский
"LET IT BE..."
Экзистенциально-
гуманистическая
психотерапия
Карл Р. Роджерс
РОДЖЕРС, КОХУТ, ЭРИКСОН:
ЛИЧНЫЙ ВЗГЛЯД НА НЕКОТОРЫЕ
СХОДСТВА И РАЗЛИЧИЯ
Карл Роджерс получил докторскую степень в 1931 году в Учительском колледже Колумбийского Университета. Он является основателем нового клиент-центрированного подхода в психотерапии. В настоящее время (1985) работает исследователем в Центре изучения личности в Ла Йолла (Калифорния). Роджерс был президентом Американской психологической ассоциации, Американской ассоциации прикладной психологии и Американской академии психотерапевтов. Ему присуждены восемь почетных докторских степеней, а также титул "Гуманист Года" от Американской гуманистической ассоциации. Американская психологическая ассоциация присудила ему две награды: "За выдающийся научный вклад" (отметив его исследования в области психотерапии) и "За выдающийся профессиональный вклад". Роджерс также получил награду за профессиональные достижения от Американского совета профессиональной психологии. Он- автор и соавтор 12 книг и многочисленных статей в психологических, психиатрических и образовательных журналах, начиная с 1930 года.
Карл Роджерс, возможно,самый именитый и влиятельный клиницист-психолог во всем мире. Почтение и уважение к его заслугам наглядно проявились и на данной конференции. Пять минут зал, стоя, аплодировал перед началом его выступления. В данной главе Роджерс сравнивает свой терапевтический метод с методами Гейнца Кохута и Милтона Эриксона. Больше сходства обнаруживается с подходом Эриксона, но и различия все же дают о себе знать в работе этих двух мастеров. Здесь же Роджерс рассматривает значение и функции теоретических формулировок.
Введение
Эти заметки должны, по моему замыслу, послужить решению нескольких задач. Прежде всего, я хотел бы представить некоторые основные элементы моей работы, особенно те, которые, как мне кажется, зачастую понимаются превратно. Я хочу отдать должное тому факту, что работу, которую удается проделать мне и моим коллегам, все чаще сопоставляют с трудами Гейнца Кохута, одного из самых значительных новаторов в области психоанализа, и Милтона Эриксона, чьи передовые идеи выходят далеко за пределы гипнотерапии (Storlow, 1976; Graf, 1984; Gunninson, 1985; Kahn, 1985). Исходя из моего ограниченного представления о трудах обоих этих терапевтов, мне хотелось бы попытаться изложить собственное (небеспристрастное, разумеется) видение общности и различий между тем, что делаю я, и тем, что сделано ими. Надеюсь, мне удастся справиться с этой задачей таким образом, чтобы способствовать появлению свежих идей по ряду основополагающих вопросов психотерапии.
Основа человеческой природы
Важность осознания основ человеческой природы сегодня, на мой взгляд, недооценивается. Еще тридцать лет назад я писал:
"Мои взгляды на основные черты, присущие человеку, сформировались в процессе моей работы психотерапевтом... Я пришел к выводу, что человек обладает специфическими характеристиками, отличающими его как представителя определенного биологического вида. В разные периоды своей работы я описывал эти особенности в таких терминах, как позитивный, продвигающийся вперед, конструктивный, реалистичный, достойный доверия" (Rogers, 1957, р. 199).
Моя уверенность в справедливости моих предположений подкреплена опытом индивидуальной терапии, работой с большими и малыми группами и группами, состоящими из конфликтующих между собой подгрупп. Это мнение порождено также опытом общения как с высокотревожными и психотическими индивидами, так и с теми, чья личность внутренне прочно защищена. Если вам удастся проникнуть в самую суть личности, то вы непременно обнаружите позитивное и заслуживающее доверия ядро.
Мне лестно убедиться, что в этом отношении Кохут и Эриксон согласны со мной. Кохут особенно резко отвергает представление о том, что основным элементом природы человека является "дикий зверь". Он подчеркивает, что "мы рождаемся как единое целое, жизнеутверждающее и любящее, а не как набор изолированных биологических устремлений (чистой агрессии или похоти), которые следует постепенно укрощать" (Graf, 1984, р. 74).
Эриксон использовал термин "бессознательное" для описания самой глубинной сути личности. По его мнению, терапевтическая задача состоит в создании условий, благоприятных для проявления бессознательного как позитивной силы. Он говорил: "Бессознательные процессы могут проявляться в самой интеллигентной, автономной и творческой форме... Люди хранят в области бессознательного все ресурсы, необходимые для преобразования их жизненного опыта" (Gilligan, 1982, р. 87-103).
Эта общность взглядов- рассмотрение человеческого организма как позитивного по своей природе- глубоко радикальна. Она бросает вызов классическому психоанализу, входит в противоречие с христианской традицией и противостоит философии, господствующей во многих сферах, в том числе и в образовании. Теория психоанализа считает глубинную суть человека неприрученной, дикой, разрушительной. Согласно христианской традиции принято думать, что все мы "погрязли в грехе" и зло присуще нам по природе. Во многих сферах, в том числе в образовании, человека в принципе считают не заслуживающим доверия. Людей следует направлять, исправлять, приучать к порядку, наказывать, чтобы они не следовали своим врожденным порочным склонностям.
Тенденция актуализации
Опыт убедил меня в том, что в благоприятном климате, который мне удается создать, со всей очевидностью проявляется тенденция актуализации. В терапии, центрированной на клиенте, человек волен выбрать любое направление, но в действительности выбор падает, как правило, на позитивные и конструктивные пути. Я объясняю это исключительно врожденной тенденцией, присущей человеческому организму- тенденцией к росту, развитию и возможно более полной реализации своего потенциала:
"Подтверждением этому служит универсальность проявления этой тенденции во всей вселенной, на всех уровнях, а не только в живых системах. Таким образом, когда мы создаем психологический климат, позволяющий человеку быть самим собой, будь то пациент, учащийся, рабочий или член группы, мы не вызываем тем самым какое-то случайное событие. Мы подключаемся к тенденции, пронизывающей всю органическую жизнь и выявляющей всю сложность, на которую способен организм. На еще более широком уровне, как я уверен, мы имеем дело с могучей созидательной тенденцией, сформировавшей нашу вселенную: от самой крохотной снежинки до самой огромной галактики, от самой ничтожной амебы до самой тонкой и одаренной личности. Возможно, мы касаемся острия нашей способности преобразовывать себя, создавать новые, более духовные направления в эволюции человека... Именно такая формулировка кажется мне философской основой личностно-центрированного подхода. Она оправдывает мое участие в жизнеутверждающем способе бытия" (Rogers, 1980, р. 134).
Одним из аспектов этой тенденции является способность индивида, попавшего в благоприятную для личностного роста обстановку, двигаться в направлении самопознания и самораскрытия.
В трудах Эриксона я вижу ту же веру в подобную направленность развития человека. Об этом свидетельствует и приведенная выше цитата. Оба мы пришли к выводу, что можем полагаться, в самом первичном смысле, на мудрость организма.
Мне кажется, что вера Кохута носит более ограниченный характер. Он дает понять, что направление движения в терапевтическом процессе определяет не пациент, а аналитик. В одной из бесед незадолго до смерти Кохут (Kohut, 1981) утверждал, что психоаналитик лечит, давая объяснения. Он был верен медицинской модели терапии. Его вера в тенденцию актуализации была весьма ограниченной.
Значимость эмпатии
Теперь я хотел бы обратиться к тому, что считаю наиболее важным элементом в терапии.
"Способ общения с другим, называемый эмпатией, многогранен. Это означает войти в субъективный перцептивный мир другого и ощутить себя там, как дома. Это означает быть ежемоментно чутким к изменяющимся чувствам другого, к его страху, ярости, нежности, смущению и прочим испытываемым им чувствам. Это означает временно жить его жизнью, не делая резких движений, не высказывая суждений, ощущая те значения, которые сам человек почти не осознает, и не пытаясь открыть чувства, которые пока еще не осознаны им самим, поскольку такие попытки слишком опасны" (Rogers, 1980, р.142).
По-моему, эмпатия целительна сама по себе. Она относится к самым мощным терапевтическим средствам, поскольку раскрепощает, утверждает, возвращает ощущение причастности к роду человеческому даже самым запуганным пациентам. Если человек может быть понят, то он ощущает свою принадлежность.
Кохут также проявлял значительный интерес к данному аспекту. Рассмотрим его замечательное утверждение: "Эмпатия, то есть принятие, утверждение и понимание самовозбуждаемого эха человеческой личности, является психологической пищей, без которой человеческая жизнь, такая, какой мы ее знаем и лелеем, не могла бы считаться состоявшейся" (Kohut, 1978, р.705). Я прочел это внимательно и почувствовал, что это созвучно моим мыслям. А затем я встретил весьма противоречивое утверждение, относящееся к более поздним публикациям Кохута.
"Эмпатия используется только для сбора данных; она никоим образом не пригодна для построения теории. В клинических условиях психоаналитик использует эмпатию для сбора информации о специфических изменениях внутренней жизни пациента. Собрав эти данные с помощью эмпатии, он систематизирует их и предоставляет пациенту динамическую или генетическую интерпретацию" (Goldberg, 1980, р.483-484).
Здесь мы с ним расходимся. Столь холодное, безличное использование способности понимания мне претит.
Мы расходимся и в другом. В своей практике я проверяю свое эмпатическое понимание, сверяя его с мнением пациента. Порой я связываю воедино некоторые из таких представлений, создавая более общую картину. При этом проверка моих представлений должна быть весьма тщательной, мне необходимо убедиться, что ощущения пациента действительно именно таковы, какими мне кажутся. Кохут также внимательно проверяет интерпретации, которые он хочет предложить. Он утверждает: "Психоаналитик может использовать проверку эмпатических наблюдений (если он их проводит), тщательно сформулировав свои динамические и в особенности свои генетические интерпретации перед тем, как обсуждать их с пациентом" (Goldberg, 1980, р. 484).
Мне кажется, что подробное описание какого-нибудь из моих обобщенных представлений будет иметь внешнее сходство с попытками предварительной интерпретации Кохута. Но намерения нашисовершенно различны. Я буду проверять то, насколько точно я совпадаю по тональности с состоянием пациента, поскольку само по себе это совпадение в тональности целебно: оно оказывает поддержку и способствует росту личности. Намерение Кохута состоит в проверке того, насколько пациент готов принять его объяснение, то объяснение, которое, на взгляд Кохута, исцеляет.
Эриксон, хотя и использовал методы, в корне отличающиеся от моих, придавал очень большое значение эмоциональному пониманию. Он верил, что "подход, основанный на эмпатии и уважении со стороны психотерапевта, является краеугольным камнем обеспечения благоприятных изменений" (Erikson & Zeig, 1980, р.335). Ганнисон (1985) так описывает эмпатические методы Эриксона:
"Эриксон выражает свое понимание внутреннего мира пациентов несколько иначе по сравнению с Роджерсом. Он широко "использует собственный словарь пациента и в рамках обращения к этому словарю осторожно и медленно, сверяя совпадения, развивает мощную эмпатию, на базе которой создается межличностная связь. Он признавал, что его подход сходен с терапевтическим методом Роджерса" (с. 562).
Интуиция
В последнее время я придавал большее значение другому аспекту своей деятельности.
"Как психотерапевт я обнаружил, что когда я ближе к своему внутреннему, интуитивному "я", когда я соприкасаюсь с непознаваемой частью собственного существа, когда в процессе отношений, возможно, я сам нахожусь в слегка измененном состоянии сознания, тогда то, что я делаю, несет подлинное исцеление. Тогда само мое присутствие комфортно и полезно. Я не могу ничем целенаправленно усиливать это явление, но, если мне удастся расслабиться и приблизиться к своей трансцендентной сущности, то я могу общаться в неожиданном и импульсивном ключе, в ключе, который я не могу рационально обосновать, у которого нет ничего общего с моим процессом мышления. Но это странное поведение каким-то диковинным образом оказывается правильным. В эти моменты кажется, что мой внутренний мир вырывается наружу и соприкасается с внутренним миром другого. Наши взаимоотношения перерастают сами себя и становятся частью чего-то большего. Проявляется глубинный рост, и исцеление, и энергия" (Rogers, 1986 b, р.188-189).
Достаточно прочесть хоть что-то относительно методов Эриксона, чтобы убедиться в мастерстве его интуитивных реакций при работе с пациентами. У него непревзойденная способность ощутить их глубочайшие чувства и реагировать на них с первозданной естественностью, спонтанно и творчески.
Знакомый с раннего возраста со страданиями и болью, Эриксон открыл для себя многое в сфере измененных состояний сознания. Это, несомненно, помогло ему быть интуитивно чутким к своим пациентам. "Он настолько был в контакте со своим собственным внутренним опытом, так доверял "мудрости своего бессознательного", что был способен до невероятной степени проникать в миры своих пациентов" (Gunnison, 1985, р. 562).
Личностные аспекты
психотерапевтических взаимоотношений
Психотерапия- межличностное взаимодействие врача и больного. Из множества условий, которые я называл существенными для эффективной психотерапии, особенное значение имеет конгруэнтность- подлинность или реальность поведения самого психотерапевта. Это подразумевает не только стремление понять пациента, когда такова цель психотерапевтического опыта, но и готовность передать свои собственные чувства- в том числе и негативные,- если эти чувства настойчиво преследуют терапевта. Скука, гнев, жалость и прочие эмоции могут и должны быть выражены, когда они становятся существенной и длительной по времени частью опыта терапевта.
Поэтому психотерапия наиболее эффективна, когда терапевт вносит в отношения сензитивную, даже интуитивную эмпатию, заботу о клиенте и помимо этого- конгруэнтность, то есть готовность и способность психотерапевта быть подлинным в своих чувствах.
Совершенно очевидно, что и для Эриксона психотерапия была глубоко личным делом, индивидуальным по отношению к каждому пациенту, требующим глубокого личного участия и включенности. Он думал о своих пациентах, реагировал на них глубоко личным образом- вызовом, резкостью, выдержкой, мягкостью, жесткостью,- все время оставаясь самим собой в интересах пациента. Иногда он приглашал пациентов к себе домой, использовал любимых домашних животных или рассказывал о собственной жизни- одним словом, делал все возможное ради поддержания тесного личного контакта.
Столь же очевидно, что Кохут был холоднее в своих терапевтических отношениях, вкладывал меньше личного. Как аналитик он делал наблюдения, собирал данные с помощью эмпатии и готовил объяснения, которым придавал главное значение. Особенно явно просматриваются его взгляды в случае, когда он отходит от своего обычного стиля и позволяет себе более личную экспрессивность. Он описал это в одной из своих последних бесед, рассказывая о работе с женщиной, страдавшей тягой к самоубийству.
"На одном из сеансов ей было так плохо, что я подумал: "А не поможет ли тебе, если я предложу немного подержать меня за руку?" Я не рекомендую такой способ, но тут я до того отчаялся, что протянул ей два пальца. Тут же я интерпретировал это для себя. Это было как с еще беззубым младенцем, оставленным с соской-пустышкой... Я реагировал на это, как будто проводил психоанализ самого себя... Я не могу сказать, что нашел полноценное решение, но мне удалось таким образом преодолеть очень трудный этап опасного периода. Психоанализ продолжался в течение нескольких лет и привел к успеху" (Kohut, 1981).
В этом взаимодействии Кохут испытал отчаяние, чувство заботы и сопереживание. Он нашел прекрасный символический жест для выражения своих чувств. В этих строчках он выступает апологетом данного действия- необходимости протянуть руку, за которую можно ухватиться. Еще удивительнее- и печальнее- то, как он интерпретирует данное действие для самого себя: будто бы он протягивает соску-пустышку. Он как будто не осознает, что, отдавая часть себя самого, свои глубоко личные чувства, он проявляет ту самую человеческую заботу и сопереживание, которые были столь отчаянно необходимы пациентке. Открытое проявление чувств по отношению к ней и было самым целебным. Но, кажется, сам Кохут не осознает, что именно данное действие и является самым целебным в подобной ситуации.
Я очень сильно расхожусь с Кохутом в оценке значения способности быть самим собой как целостной личностью в терапевтических отношениях.
Реорганизация "Я" в психотерапии
Моя профессиональная деятельность дарила мне радость, когда выдвинутая мною теория подтверждалась последующими исследованиями. Так произошло, например, с моими представлениями о реорганизации Я-концепции как центрального аспекта терапевтического изменения.
В 1946 году меня избрали президентом Американской психологической ассоциации. Я посвятил свое обращение при вступлении в эту должность тем изменениям в восприятии себя и реальности, которые происходят в процессе психотерапии. Я писал это обращение с неподдельной дрожью, настолько оно отличалось от всех обращений моих предшественников. С некоторым внутренним колебанием я подводил слушателей к выводу, что в процессе психотерапии наиболее важны отсутствие угрозы и "помощь в концентрации усилий на восприятии себя, что обеспечивает более дифференцированное видение и, в конечном итоге, реорганизацию своего Я" (Rogers, 1947, р.368). Эта идея была воспринята с вежливым вниманием.
В 1947 году я еще не располагал убедительными подтверждениями этой теории. У меня были лишь иллюстрировавшие ее запис<