Дарья Зарубина
Свеча Хрофта
Предисловие
Нельзя объять необъятное, но нельзя и не пытаться. Только так может получиться хоть что-то стоящее. Не замахиваясь на Эверест, не покоришь и ближайшего холма — обязательно сыщутся объективные причины, чтобы повернуть назад.
Давным-давно, более четверти века тому назад, у меня родились первые наброски мира под названием Хьёрвард, первого «моего» мира, легшего потом в основу вселенной Упорядоченного. Многое написано за эти годы, но, идя на штурм необъятного, всегда надо помнить — что-то останется за кадром. Что-то, быть может, ничуть не менее важное и интересное, чем появившееся на твоих страницах.
Я писал о Хьёрварде и Мельине, об Эвиале и Обетованном, о богах и героях. Но, давая жизнь на своих страницах, скажем, великому Одину, Отцу Богов, владыке Асгарда, Асу Воронов, предводителю божественного воинства в день последней битвы, Рагнарёка — я, конечно, понимал, что никогда одного лишь моего пера недостанет, чтобы описать его полностью, чтобы исчерпать. И всегда особенно интересно, когда на вроде бы «твоего» персонажа — хотя на самом деле Один не «мой», а создан скальдами, творцами древнего стиха, — смотрят другим взглядом.
«Свеча Хрофта» — как раз об этом. О другом взгляде.
…Закончилась битва в Обетованном. Новые Боги, Хедин и Ракот, одержали победу, начинается их время — и что делать в нем «древних ратей воину отсталому»? Старый Хрофт, Один, Отец Дружин, Игг — у него много имен, но нет больше ни его рода, ни его семьи. Асы, те, с кем он правил миром, пока туда не явились Молодые Боги, Ямерт и его присные, — все погибли в страшной битве на Боргильдовом поле, в битве, не предсказанной и не напророченной.
|
|
Одиночество — его удел. Месть свершилась, и, наверное, подобно герою саг, Старому Хрофту следовало умереть от ран, глядя на бездыханный труп врага и повторяя — «свершено все, что до́лжно, путь закончен». Однако он — живет. Он не Бог, подобно Хедину и Ракоту. У него своя дорога. Кого встретит Отец Дружин на этом пути?…
«Благословенный удел Древних Богов — яростные битвы и щедрые пиры», — сказано в этой книге. Но нет Асгарда, и незачем восстанавливать пустые стены — в них поселятся лишь призраки прошлого, отравляющие сердце бессильной тоской и слабостью.
Отец Дружин идет в мир, нести справедливость, такую же простую, суровую и древнюю, как он сам. Он сражается — другая жизнь для него невозможна. И он готов отвечать за содеянное…
Так входит в роман новый герой, герой, что посягает на самого Хрофта, что сам приносит к его порогу древний долг, не отданный Отцом Дружин…
Мы смотрим на Хьёрвард, на тот самый мир, «с которого все началось», но уже не глазами Истинного Мага Хедина или хединсейского тана Хагена, его ученика.
…Вызов победителям-Богам бросают не их побежденные соперники, не иная сила, владеющая жуткой и могущественной магией, нет. Смертные, простые смертные — но они тоже способны помнить о долгах и требовать их возврата.
Даже с Богов.
Ник Перумов
Пролог
Меч чиркнул по камню, не оставив даже царапины. Совсем рядом рухнул громадный валун, но безумец, что отважился подойти так близко к Стражу, успел отскочить. Лишь два или три острых осколка зацепили полу его плаща. Одному из альвов, следовавших за предводителем, повезло меньше. Пытаясь увернуться от летящих камней, он прижался к скале. И она тотчас взорвалась за его спиной новым камнепадом, превратив альва в окровавленный ком. Мгновение спустя то, что осталось, накрыла исполинская ступня. Это проснулся второй Страж.
|
|
Ливень камней окатил небольшой отряд. Альвский колдун едва успел произнести заклятье Отражения. Брызнула во все стороны кремневая крошка. Страж медленно заворочал головой, отрясая пыль и щебень с широкого лба и длинной змеиной шеи. По каменным мышцам прошла волна дрожи. Чудовищное детище Живых скал разминало затекшие от долгого сна плечи. Его длинные когти — не чета крошечным мечам незваных гостей — оставили на земле глубокие борозды. Исполинский ящер, на вид — бессмысленное нагромождение булыжников и валунов, одним рывком преодолел расстояние, отделявшее его от ближайшего альва. И тот лишь коротко вскрикнул, когда удар чудовищной головы подбросил его в воздух. Страж подхватил жертву на лету. С грохотом сомкнулась черная пещера пасти. Между скальными уступами зубов виднелась лишь нога альва да край плаща.
С глухим, похожим на дальний гром рычанием Страж оскалился. И раздавленное страшными челюстями тело упало к ногам чудовища. Расправа над беднягой заняла лишь пару мгновений. Но этого оказалось достаточно, чтобы предводитель отряда — человек, чью фигуру укрывал коричневый плащ, а лицо — глубокий капюшон, — вспрыгнул на ногу, а следом и на спину гиганта, цепляясь мечом и ловкими пальцами за его каменные мышцы. Страж попытался достать наглеца. Длинная змеиная шея ящера неестественно изогнулась, между булыжниками показались широкие щели. В одно мгновение удар исполинской головы вышиб град искр и осколков из каменного плеча. Ловкач в капюшоне вспрыгнул на эту голову, покачнулся, едва не сорвавшись. Но успел вонзить меч в щель между валунами, а альвский колдун — послать в изогнутую шею Стража замораживающее заклинание. Оно лишь на секунду или две удержало чудовище, но этого было довольно человеку в капюшоне. Он выдернул меч, перепрыгнул с каменной головы на высокий уступ и в два прыжка оказался за ним.
|
|
Неужто безумец надеялся спрятаться от Стража в таком смехотворном укрытии? Надеялся найти убежище в скалах, породивших этих непобедимых монстров? Скалах, где каждый крошечный камешек, каждая пылинка мечтали получить хоть каплю крови чужака. Жаждали, едва наступит ночь, насладиться его болью и страданием, выпить его силу, разум, волю.
Казалось, судьба предводителя отряда решена. Широкая голова Стража находилась лишь в паре шагов от его ненадежного укрытия. Один рывок, одно смертоносное движение челюстей каменного исполина, и от дерзкого нарушителя спокойствия останется лишь бурое месиво мяса и костей. Но потянувшийся было к нему Страж словно натолкнулся на невидимую стену, затряс головой. И уже мгновение спустя, казалось, совершенно забыл о притаившемся между серых валунов, обрушив свою ярость на альвского колдуна и двоих его помощников, которые тотчас начали отступать к выходу из ущелья. Как и те семеро, что все время дерзкого маневра человека в капюшоне отражали удары другого Стража.
Несмотря на удивительную ловкость воинов и достойное восхищения мастерство колдуна, отход отряда стоил жизни еще двоим альвам. Третьего, раненного осколками, товарищи едва успели выдернуть из-под тяжелой стопы исполина. Гиганты яростно преследовали непрошеных гостей. Ненависть к чужакам гнала их вперед, туда, где отвесные стены скал сходились так тесно, что чудовищные сторожа ущелья сшибались друг с другом, задевали боками и плечами уступы, высекая снопы искр и каменной крошки. Однако далекая звезда альвов на зависть хорошо хранила отчаянных наглецов. Их высокие и стройные фигуры в зеленых плащах мелькали между массивными, как стволы древних дубов, ногами Близнецов. Альвы без страха ныряли под самое брюхо исполинских созданий, с потрясающей воображение скоростью и проворством карабкались по уступам, используя как опору малейшие трещины в камне, скользили, как форель, в синих хрустальных струях воздуха, снова и снова избегая чудовищных челюстей. И громоздкие детища Живых скал зря рвали когтями землю, стараясь зацепить ускользающую добычу. Альвы не пытались сражаться или защищаться от ярости каменных гигантов. Слаженно и спокойно они отступали, стараясь как можно быстрее покинуть ущелье, словно их вовсе не заботила судьба оставшегося в скалах предводителя.
Тем временем человек в капюшоне легко преодолел спуск. Скорым шагом, чтобы успеть до темноты, он направился в ту сторону, где в круглой, как блюдо, котловине находилась цель его дерзкого путешествия — древний, сложенный из громадных бревен дом с единственным окном, темным и затянутым паутиной. Дом казался давно заброшенным. Разросшийся подлесок подступил к самым дверям, скрыл коновязь у сарая. В крышу вцепилась корнями молоденькая березка, надеявшаяся удержаться на скате. Но это был дом. Дом, каждой своей частицей, каждой трещиной на посеревшем от времени дереве стен, каждой пядью земли и скал, на которые опирался он своим грузным телом, ожидавший возвращения хозяина.
На это, видимо, и надеялся пришедший. Человек в капюшоне окинул настороженным взглядом царящее кругом запустение, вложил меч в ножны и направился к двери.
Часть первая
Глава 1
Панцирь одной из тварей хрустнул под копытами Слейпнира, густая буро-зеленая кровь брызнула на траву и его ноги. Но конь будто бы не замечал, как едкая дрянь оставляет дымящиеся отметины на белоснежных лодыжках, как расцветают язвы на плечах. Язвы тотчас затягивались. Слейпнир летел снежной звенящей стрелой. И стрела эта вонзалась в самую гущу боя, и мощные копыта вновь обрушивались на широкие чешуйчатые лбы и панцири врагов.
Сокрушало смрадную волну чудовищ тяжелое копыто божественного коня, мелькал, рисуя в воздухе мерцающие полукружья, золотой меч. И страх на лицах воинов сменялся отчаянной надеждой. Надеждой, что заставляла поверженных подниматься с земли, невзирая на боль от ран и ожогов, и, отшвырнув изъеденный буро-зеленой кровью врага щит, бросаться в бой. Потому что всадник на белом стремительном жеребце — сам Отец Дружин — спустился с высоких небес, чтобы биться с ними плечом к плечу, чтобы защитить их землю и семьи от тех, кому не стало места в Упорядоченном.
Твари, люди и нелюди, все, кто врывался в чужие миры, спасаясь от Неназываемого или гибельных отзвуков божественной битвы, встречали на своем пути Его — могущественного хозяина волшебного коня и золотого меча. И имя ему было Один. И ныне он был богом. И те, кто обращал к нему свои мольбы о спасении и помощи, всегда были услышаны.
Покуда Новые Боги пытались возвратить вверенному им мирозданию покой и благословенную тишину, покуда они — Хедин и Ракот — силой магии и воли удерживали в относительном равновесии чаши мировых весов, он — теперь уже не старик Хрофт, а Великий Один — мчался на не знающем усталости Слейпнире сквозь бесконечную череду миров, каждый раз вихрем врываясь в самое сердце битвы. Туда, где как последнее средство, когда бессильны меч и волшба, раненые полумертвыми губами произносили древнюю как мир молитву Родителю Ратей.
Хедин и Ракот стали богами Упорядоченного. Этот жребий был не по сердцу Одину. Он был богом людей. Будучи Хрофтом, заключенным как в подземелье в тесную и темную клетку своего одиночества и бессилия, он достаточно насиделся без дела, лелея свою месть. Теперь, когда само Упорядоченное вернуло ему силы и былое величие, когда старые враги повержены или бежали, Древний Бог не желал тратить ни единого мгновения. Жадно упиваясь вновь обретенной мощью, бросался он из битвы в битву, щедро поя меч кровью тех, чье сердце отравило страшное время сражения богов. Вставал на пути тех, кто надеялся урвать свой кусок с края покачнувшейся чаши Упорядоченного.
Благословенный удел Древних Богов — яростные битвы и щедрые пиры. Вот то, к чему вернулся он, к чему стремился. Сбылось то, чего желал он долгие годы, запершись от мира в своем горном обиталище, — все стало как прежде.
Ковш замер в руках Одина. Пламя костров плясало под кипящими котлами, весело подмигивая победителям. Один скользнул взглядом по усталым лицам тех, с кем пришлось нынче разделить битву и трапезу. Это были большей частью люди. Поодаль, у другого костра, в вечернем полумраке виднелась громоздкая фигура гоблина. К костру, у которого сидел Один, приблизилась пятерка суровых гномов. Люди тотчас расступились, пропуская к огню верных союзников Отца Дружин.
Один молча поднял ковш, сперва лишь коснулся его губами, намочив вином усы. И тут же, бросив из-под бровей быстрый веселый взгляд, приник к ковшу, осушая его до самого дна, оставив лишь пару глотков — чтоб не быть этой земле пустой. И плеснул остатнее в огонь, который радостно принял божественное подношение, вспыхнув снопом золотых искр.
И тотчас суровое молчание лопнуло, окатив Отца Дружин гомоном голосов. Словно расступилась тягостная пелена, и вместе с вином из ковша выплеснуто было горе, сгорела беда в желтом пламени. Радость победы заговорила, запела у костров, стерла следы страдания и усталости с лиц воинов.
И в этот миг озаренные отблесками пламени люди и гномы напомнили Одину других, Древних, Великих. С которыми пивал и смеялся он давным-давно, когда весь мир принадлежал им. Он видел лица сыновей и друзей. И что-то горячее и тяжелое сдавило горло невидимым обручем, заставив снова припасть к кубку, наполненному чьей-то дружеской рукой. Долгие века бушевала в груди ярость и жажда мести. И теперь, стоило ей угаснуть, бездна, клубящаяся серая пустота, сродни той, что составляет сущность Неназываемого, пожирала изнутри Отца Дружин, заставляя его вновь и вновь искать кровавой сечи, в которой он только и мог забыться, рубя Золотым мечом врагов и чудищ, а с ними — свою отравленную память.
Великий Один мотнул головой, отгоняя видения прошлого, и они покорно отступили, дожидаясь своего часа. Рассеялось серое марево перед божественным взором, и из него появились радостные, раскрасневшиеся от вина и спора лица воинов, пестрые лоскуты пламени, жадно лизавшего дерево, крупные капли на стенках котлов, в которых клокотала похлебка. И пристальный взгляд от другого костра.
Один вгляделся в сумрак, но различил лишь рогатый шлем и варварский доспех. Лицо сидящего было скрыто темнотой. И все же Отец Дружин чувствовал на себе цепкий и горячий взор. Смотревший и двое или трое его воинов поднялись и, снимая шлемы, шагнули к костру, возле которого среди новых товарищей сидел Отец Дружин. По наплечным пластинам рассыпались растрепанные светлые косы. Воительницы одна за другой принимали чаши из рук соратников. Пили. Хмелели. И вот уже, оставив у костра оружие и сняв все, вплоть до длинных нижних рубах, неслись в неверных отблесках костра в диком танце победы. И горячее дыхание этого танца застилало глаза жаркой пеленой. Оно, это дыхание, да цепкий жадный взгляд повели Одина в темную, дышащую кровью и цветами степь. Вдали шумели у костров пирующие, где-то рядом стонали раненые. Высокие стебли сухих трав нещадно рвали светлые пряди из разметавшихся девичьих кос, царапали покрытые шрамами плечи и бедра. И совсем ненадолго Отцу Дружин удалось заставить призраков убраться, оставив лишь приторный запах пота и смятой травы да предвкушение новой битвы, которую принесет забрезживший над дальним лесом день.
Один ушел до наступления утра. Не прощаясь с хмельными товарищами на час, не пытаясь вспомнить, которая из светлокосых дев была с ним минувшей ночью. Что-то вновь звало его, влекло куда-то. Отчаянный крик о помощи. Хьёрвард?!
Неужели кому-то могла понадобиться его помощь там, в Хьёрварде? Месте, куда он и стремился и не хотел возвращаться. Там, где были единственные близкие ему люди, те, кого он, пожалуй, назвал бы друзьями. Там, где все напоминало о бессилии и многовековом заточении, об утоленной жажде мести и мучительной тоске по былому.
Один уже готов был взлететь на коня. Слейпнир тоже почувствовал зов и теперь рвал копытами землю, готовый в любое мгновение на него откликнуться.
Но слышный лишь богам крик оборвался. Затих в глубинах эфира, оставив только смутное тревожное эхо.
Один прислушался. Ответом ему была тишина. Отзвуки нескольких битв в двух или трех сопредельных мирах поглотили высокой волной ту легкую рябь, что осталась после оборвавшегося зова. И Один уже решился броситься туда, где кипела самая жаркая битва, где он мог бы вновь дать волю золотому мечу. Но что-то заставило его помедлить.
Не шел из головы оборвавшийся зов. Память участливо подсовывала видения хорошо знакомых мест. Хьёрвард.
Десять лет — смешной для бога срок — он не был в Хьёрварде, предпочитая тешить божественную волю там, где находилась работа мечу. За десять лет Хедин и Ракот изменились едва ли. Но Хаген, Ильвинг… Даже мальчишка Хагена наверняка уже подрос… Сыновья растут быстро.
Из лабиринта мыслей Одина вывел Слейпнир. Белоснежный божественный жеребец переступил ногами и фыркнул, словно насмехаясь над неуместной для воина задумчивостью хозяина. В черном глазу коня горело желание снова пуститься в галоп, проницая пространства и миры. И не столь важно, кто или что ждет их впереди. И Слейпнир торопил седока, нетерпеливо танцуя на месте.
Один склонился к уху коня и шепнул одно лишь слово: «Хьёрвард».
И пусть найти того, кто послал в Межреальность так внезапно оборвавшийся крик о помощи, едва ли удастся, можно будет хоть повидать друзей, вспомнить былое, насладиться теплом чужого очага. Чтобы потом вновь окунуться в водоворот очередной битвы.
Отец Дружин не торопился спешиваться. Он медленно подъехал к дому, стараясь отыскать у сарая коновязь, скрытую разросшимся подлеском и высокими розовыми свечками кипрея. Все было по-прежнему, и ничто не говорило о том, что за время отсутствия хозяина в доме побывала хоть одна живая душа.
Зато природа, жадно захватывающая все зеленая сила жизни, свободно хозяйничала в долине, не различая богов и людей. И старый дом Хрофта не стал исключением. Изумрудное море молодой зелени, расплескавшееся по подножиям скал, наступало на него со всех сторон, подбираясь под самые стены. Дерзкая тонкая березка, белая, как грива Слейпнира, из последних сил держалась на скате крыши. Травы и цветы переплелись так, что конь вынужден был высоко поднимать ноги.
Настороженно прощупав все вокруг заклятьем Видения и поняв, что во всей долине и на склонах гор нет и отзвука какой-либо магии, Хрофт спешился и повел Слейпнира к сараю.
Солнце клонилось к закату, заливая котловину янтарным светом, густым и горячим, как мед. Живые скалы уже начинали перешептываться на своем таинственном, неслышимом языке. И Один различил в их шепоте скрытую радость. Он был дома.
Он не спеша устроил Слейпнира на ночь и только тогда отправился к Дому, на ходу срубив мечом тонкое деревце, выросшее прямо на давно скрывшейся в траве тропинке. Рывком открыл рассохшуюся дверь.
— Здравствуй, Старый Хрофт…
И тотчас острый наконечник арбалетного болта уперся Отцу Дружин едва ли не в переносицу. Хотя незнакомец в плаще с капюшоном был на две головы ниже ростом, дерзости ему оказалось не занимать. Крепкие маленькие руки не выпустили арбалет, даже когда Один одним движением левой руки отломил наконечник стрелы, а правой выхватил Золотой меч.
От одного вида этого меча и ярости на лице Древнего Бога любой другой в испуге бросил бы оружие и уже валялся на полу, умоляя оставить ему жизнь. Но не гость, пришедший в дом раньше хозяина.
Незнакомец ловко увернулся от сверкнувшего в воздухе меча, отбросил арбалет и выхватил свой клинок. Конечно, не чета Золотому. Но это был меч славной гномьей работы. Так что Отец Дружин даже удивился, откуда он у наглеца. Неужели верные гномы теперь куют такое оружие первому встречному, скажем, тому, кто способен бросить вызов Старому Хрофту?
И в тот же миг гномий клинок чиркнул о нагрудник из змеиной кожи и скользнул по руке Одина. Еще мгновение спустя Золотой меч разрубил его надвое, заставив человека в капюшоне попятиться и отступить в глубь дома.
— Кто ты? — глухим от гнева голосом спросил Древний Бог, стараясь увидеть скрытое капюшоном лицо противника. — Как ты прошел Каменных Стражей, если в тебе нет магии? Почему ты зовешь меня Хрофтом?
Ответа не было.
— Хрофта здесь нет и больше не будет! — взревел Отец Дружин, наступая на незваного гостя. — Есть только Один! И ты умрешь от руки Одина!
— Один мне не нужен, — наконец отозвался гость высоким, почти мальчишеским голосом. И на последнем слове, несмотря на дерзко поднятую голову и расправленные плечи говорившего, этот голос дрогнул, выдав неумело скрываемый юным гостем страх. — Один не поймет. Хрофт бы понял. А этот напыщенный старый дурак Один — едва ли. Раз Хрофта нет, мне здесь делать нечего.
Скороговоркой бросив в лицо Владыке Асгарда свою наглую отповедь, мальчишка — а под капюшоном определенно скрывался не взрослый воин, а отчаянный, глупый юнец — схватил отброшенный арбалет и метнул его куда-то за голову Одина, разбив единственное в доме окно. Дерзкий щенок! Он тотчас подпрыгнул, зацепился пальцами за потолочную балку, оттолкнулся от стены и, упав на корточки за спиной Одина, вскочил и бросился к выходу.
Но и Отцу Дружин было не занимать силы и скорости. Он вырос на пути юнца как скала. И парнишка на лету ударился плечом о каменные мышцы груди Отца Дружин и отскочил с криком отчаяния и боли. Наглец остановился, выставив перед собой что-то, замотанное в тряпицу. С головы наглеца медленно сполз капюшон. И Один с удивлением увидел лицо того, кто пробрался в его дом и посмел бросить ему вызов.
Это была девушка. Почти девочка, с короткими, кое-как остриженными темно-русыми волосами, выгоревшими на солнце. Бледная от испуга, но не спускавшая с противника цепкого и жесткого взгляда. И то, что она держала в руках, казалось, придавало ей сил.
Девчонка сорвала тряпицу. И выставила перед собой то, на что возлагала, по-видимому, последние надежды на спасение. Это был огарок восковой свечи. Небольшой, в ладонь или чуть короче. Такие свечи дороги. Но девушка, видимо, предполагала в этом огарке какую-то особую ценность.
Так или иначе, расчет ее оправдался.
— Так чего не сумеет понять Один? — едва сдерживая рвущийся наружу гнев, пророкотал Отец Дружин, не сводя взгляда со свечи. — Для чего тебе понадобился жалкий старик Хрофт? Выпить с ним эля? Поболтать о тех временах, когда никто и не слышал о Молодых Богах? Или о самих Великих, которые не придумали для побежденного лучшей кары, чем бессильная жажда мести?
Голос Одина креп и эхом отдавался от стен, заполнив собой все пространство хижины. И девочка с трудом сдерживала дрожь в руке.
— Хрофт, — наконец начала она так тихо, что первые слова потонули в громовых раскатах голоса Родителя Ратей, — Хрофт понял бы, чего я хочу.
— Чего же ты… хочешь? — насмешливо проговорил Один.
— Хочу, чтобы все было как раньше! — с вызовом, брезгливо скривив губы, выкрикнула девчонка. — А если не получится — отомстить.
— Кому? — Один сделал шаг навстречу гостье, но та отступила, почти к самому очагу. Перешагнула через лавку, словно полагая, что это смехотворное препятствие между нею и хозяином хижины может дать хоть полмгновения лишних, чтобы ответить на внезапный удар.
— Хедину, — едва слышно прошептала она, — твоему другу Хедину. Я хочу заставить богов все исправить. Хедин обещал — и должен выполнить свое обещание. А если нет — я попробую отомстить. И ты, Хрофт ли, Один, поможешь мне.
Отец Дружин нехорошо усмехнулся в густые усы и перешагнул разделявшую их скамью.
— Зачем МНЕ помогать тебе? Из сверхчеловеческих сил у тебя, я вижу, есть лишь глупость и дерзость. Но я достаточно видел наглых девок… — проговорил он, и от того, как звучал его голос, страх, казалось, парализовал все вокруг. Затих ветер, и само время замедлило бег, сгустившись в плотную завесу безмолвия.
И в этой вязкой тишине прозвучал ответ. Прозвучал не сразу, словно девчонка не была простой смертной. Словно была неуязвимой для магии и силы. Словно не ее в любое мгновение одним движением пальца мог уничтожить стоящий перед нею Древний Бог.
— В детстве… — начала она, словно припоминая старую, известную всем легенду, — дедушка любил рассказывать мне разные истории. О магах, героях, даже о богах. И была одна сказка. Сказка о новорожденном боге. К его колыбели пришли три старухи, древние как мир. И две из них, любуясь младенцем, предрекли ему счастье. И только третья усмехнулась и сказала: младенец не проживет дольше свечи, что горит в изголовье его кровати. И тогда родители погасили и спрятали эту свечу. А после сам бог, возмужавший и вошедший в силу, укрыл Свечу своей жизни. Укрыл там, где, казалось, никто не сможет ее найти. В горе, у верных друзей, гномов. Он не стал ставить вокруг нее магических ловушек, чтобы ее нельзя было отыскать по следу магии. Он попросил гномов изготовить тысячу тысяч таких же в точности свечей и спрятал свою жизнь между ними… Тебе нравится сказка, Хрофт? — внезапно спросила девушка, тотчас отпрыгнув в сторону. И выброшенная вперед рука Одина схватила лишь пустоту.
Отец Дружин зарычал и кинулся на девчонку, но та в одно мгновение вцепилась в свечу двумя руками, собираясь переломить.
— Стой, Древний! — крикнула она. — Я не хочу твоей смерти. Я хочу лишь помощи. Не в мести. Месть у каждого своя. Просто дай мне достучаться до Хедина. Он не станет слушать смертную, не станет слушать девчонку, даже если эта девчонка приведет с собой целую армию. Но если рядом со мной будешь ты, Старый Хрофт… Он послушает.
— Можно подумать, тебе есть что сказать, — огрызнулся Отец Дружин. Не сводя с девушки взгляда, в котором сквозь пелену ярости мелькнуло удивление, а потом что-то еще. Неразличимое. Странное. Похожее на невысказанный вопрос и еще — на надежду. — И чего же ты хочешь от Хедина, девочка? — Хрофт, казалось, решил оставить попытки вырвать свечу у своей странной гостьи. Он повернулся к ней спиной и начал разводить огонь в очаге. Девчонка стояла все в той же позе, сжимая обеими руками свечной огарок.
Глава 2
Десятью годами ранее
Паром двигался медленно. Тяжело стонали под весом возов доски. Вода захлестывала через край, и на копытах и бабках лошадей, что стояли у самого борта, блестели алмазами капли.
Кони фыркали, люди бранились и толкались, стараясь переменить положение. Дорога на Хединсей оказалась долгой и тяжелой даже для самых опытных воинов. Одно дело — битва, где есть свобода мечу и руке, где рубишь и колешь, покуда есть силы. И совсем другое — удушающая теснота парома, многочасовое изнуряющее ожидание, без движения, почти без воздуха. Потому что над толпой, в которой смешались в адской окрошке люди, лошади и телеги, словно купол, стоял терпкий и вязкий запах железа, немытого тела да прелого исподнего.
— Дыши, Руни, давай же, вдохни, — древний, выдубленный временем старик лекарь настойчиво совал склянку под нос бледной девчушке лет восьми, что пыталась удержать дурноту, взобравшись на борт парома. Стоящая рядом лошадь переступила ногами, едва не столкнув девочку в воду. Старик ухватил внучку за край рубашки и снова сунул ей под нос свою склянку. Девочка, белая как фартук мельника, отвернулась, не желая поддаваться на уговоры деда, задрала покрасневший нос, но тут ее снова замутило. Под хохот соседей девчонка перегнулась через борт, и дед едва успел убрать от ее лица растрепанные волосы.
— На кой ты, старый мухомор, ее-то с собой поволок? — буркнул кто-то, кому не были смешны страдания несчастной Руни. — Или думаешь, Новым Богам нужна клятва твоей посвистушки? Она вон, не ровен час, кишки выблюет.
Кто-то вновь захохотал, кто-то зло плюнул за борт. За последнюю четверть часа паром, казалось, ничуть не приблизился к берегу острова. Белые башни были все так же далеки. Другие паромы ползли рядом. То здесь, то там слышались брань, лязг доспехов, фырканье лошадей и изредка — чей-нибудь недобрый хохот.
— И верно, дед, оставался бы со своей немощной в деревне, — вклинился другой, здоровяк со спутанной, торчавшей веником рыжей бородой. Уставшие от перепалки и тесноты люди нашли наконец того, на ком можно было выместить злость и усталость. — Сказано же: воинов бог Хедин на Хединсей призывает! Нешто ты или твоя малолетняя — воины? Она у тебя и меча-то не поднимет — пуп развяжется…
Старик даже не поднял глаз. Он лишь тянул и тянул внучку за полу вниз, под морду убогой пегой лошади, да совал ей в лицо склянку. Не желал, видно, старый лекарь гневить судьбу, потому и отводил глаза, как отводят те, кто хоть раз бывал крепко бит.
А вот девчонка, бледная и страшненькая от дурноты, худющая настолько, что ключицы едва не прорывают рубашку, явно умом и осторожностью пошла не в деда. Она задрала голову, желая ответить насмешнику. Тонкие губы искривились так презрительно, словно среди вони и давки стояла, едва держась за борт парома, не тощая малявка, а эльфийская принцесса. Она даже начала что-то говорить, но старик дернул ее за полу так сильно, что девчонка не удержалась на ногах и упала. Раздался новый взрыв хохота. Дед нырнул вниз вслед за маленькой дурочкой и вполголоса забормотал ей что-то наставительное. Девчонка насупилась, замолчала и больше не пыталась отвечать на насмешки. Однако выходка малявки немного смягчила звереющих от духоты и долгого бездействия воинов. Некоторые начали перешучиваться, кто-то пустился в рассказы о былых битвах. Да так заврался, что слушавшие его хохотали от души, забыв про наглую девчонку и ее деда.
А старик оправился от испуга, понял, что гроза миновала. И стал понемногу заговаривать то с одним, то с другим невольным соседом. И из этих разговоров стало ясно, что зовут его Ансельм и он лекарь. А девчонка — его внучка Рунгерд. И взял ее с собой старик лишь потому, что оставить девчонку не на кого. Сирота. В деревне народ всякий, испортит кто девку, пока дед на Хединсей к Хедину, всеблагому и милостивому, ездит, и что с ней делать. А так — всяко под присмотром, под рукой.
Слушали его вполуха. Потому как старик и не скрывал, что идет на поклон к богам с какой-то своей просьбочкой. Старый попрошайка-лекарь еще бубнил что-то, но на него уже не обращали внимания.
Девчонка примерно сидела возле ног деда минуту или две, но, улучив момент, когда дед предпринял новую попытку заговорить c очередным невольным соседом, на четвереньках проползла под животами лошадей, доставая из сапога крошечный, почти игрушечный ножик. Нырнув в толпу воинов, гогочущих над очередной сальной шуткой, малявка ужом просочилась между ногами и древками и неловким, но быстрым и легким движением шаркнула своим игрушечным ножичком под внушительным животом рыжебородого шутника. Тотчас к ней в ладошку упал худой кошель балагура. Руни юркнула обратно в опасное укрытие между ног нервно притопывающих лошадей. И только когда она уже присела вновь возле деда, рыжебородый заохал и разразился ругательствами, потому что его штаны медленно поползли вниз, открывая новым приятелям поросшие медным мехом кривые ноги вояки.
— Руни, — зашипел дед тихо, так что среди гомона и смеха, центром которого оказался рыжебородый толстяк, никто не услышал его, кроме притихшей Руни, — ты что творишь, паскудница? Жалел, порол мало… Так вот теперь этот господин вышвырнет нас с тобой за борт да похохочет с дружками, как ты пузыри пускать станешь…
— Он надо мной смеялся, — огрызнулась Руни, стараясь повернуться так, чтобы дед не заметил кошелька, спрятанного за пазухой, — а сам и не приметил, как я ему с зада штаны срезала. Надо было спереди оттяпать. Он бы и не хватился, мало ли что там под брюхом болтается. Вот тогда посмеялся бы он…
— Посмеялся бы, уж поверь мне! — Старик ударил внучку по щеке, любя, жалеючи — только ладонь скользнула по русым вихрам, но на щеке девчонки тотчас загорелся румянец гнева и стыда. — Не смей, не смей больше. Тебе жизнь не дорога, так обо мне подумай. Дождешься зла, покуражатся над тобой, моей старости не пощадят. И богов не прогневят, потому что храбрость и добрый меч богам милы, а девки для того и на свет родятся, чтобы их…
Старик не успел договорить. Кто-то тронул его за плечо.
Альв будто соткался из воздуха. Еще мгновение назад никого не было рядом, только фыркали да тревожились лошади. И вот перед Ансельмом вырос высокий, худой и совсем молоденький на вид альв в длинном зеленом плаще, насколько можно было судить о возрасте по этим совершенным лицам, что достались народу альвов от их создателей Перворожденных. Длинные темные волосы стекали по плечам чужака как расплесканный деготь. Прозрачные, цвета молодой листвы глаза внимательно смотрели — нет, не на лекаря — на сжавшуюся, словно готовый к отчаянному броску зверек, девочку.
— Мне понравилось то, что ты сделала, — сказал он ласково, протягивая ей руку, — ты могла бы пойти со мной.
— С какой стати? — возмутился старик лекарь, шаря глазами по толпе в надежде, что кто-то заметит наглеца альва и поможет дать зарвавшемуся юнцу укорот.
— Эта девочка нуждается в хорошей пище и обучении. — Альв чуть склонил голову набок, рассматривая старого Ансельма, как рассматривают жука, внезапно обнаруженного в центре полевого цветка. — Ты, старик, видимо, лекарь? И лекарь дурной, иначе девочка не была бы так худа. И судя по твоему изношенному плащу, давно на мели. А из нее, — альв показал тонким изящным пальцем на девчонку, — может выйти воительница, даже несмотря на то что это всего лишь простая смертная.
Руни все еще смотрела на чужака исподлобья, но в ее глазах, помимо страха и недоверия, мелькнуло и удовольствие от странной похвалы альва.
— Шли бы вы своей дорогой, молодой господин. — Со странной смесью подобострастия и раздражения старик попытался встать между альвом и Руни. Но красавец чужак был выше лекаря на полторы головы. Он просто продолжал ласково смотреть на девочку поверх обвисших полей старой шляпы врачевателя. Лекарь попытался выпрямиться, расправить худые старческие плечи, но тут за спиной молодого альва появились еще двое. Нет, они не соткались из воздуха. Эти двое вынырнули из толпы, что все еще гудела после происшествия с рыжебородым. Альвы приблизились. Один остановился поодаль, продолжая переговариваться о чем-то с высоким сухопарым старцем. Другой окинул взглядом своего молодого товарища, старика, девчонку-заморыша и, мгновенно разобравшись, что к чему, тихо и жестко произнес:
— Старик, этот благородный альв желает купить девочку. Какова твоя цена?
— Ах ты, остроухое отродье! — завопил старик, так что гомон на пароме сразу стих. Множество глаз устремились на беднягу-альва, и смотрели эти глаза очень нехорошо. — Мало вам того, что Всеблагой Хедин дал вашему племени? — заметив обратившиеся к ним взгляды и сурово сведенные брови воинов, во все горло заблажил старик. — Уж и не знаю, за какую такую помощь! Так теперь внученьку! Единственную! Сиротинку! Да чтоб я вашему племени изуверскому на поругание отдал?!
Будь помощь нужна старому попрошайке, едва ли кто из стоящих рядом пошевелил бы пальцем. Но дома у каждого второго осталась на печи такая вот малявка Руни — пусть и не похожая на эту маленькую гордячку в поношенном платье, но такая же хрупкая, уязвимая, ручки — две в отцову ладонь скроются по запястье. И не вернись отец из боя — тоже была б сирота.
— Отец и братья у тана Хагена на службе головы сложили, — продолжал причитать дед, умоляюще протягивая руки то к низкому серому небу, то к тем, кто еще недавно осыпал его насмешками. Альвы стояли неподвижно, и лишь тот, что разговаривал со старцем, неодобрительно покачал головой, недовольный тем, что каприз молодого господина привлек столько внимания.
— Успокойся, добрый человек, — уверенно произнес тот альв, что предлагал назвать цену. — Мы не желаем зла тебе или твоей внучке. Подобно всем вам, — он обвел повелительным жестом придвинувшуюся толпу, — мы с братьями идем на Хединсей, чтобы принести клятву Новым Богам и предложить свои мечи и знания великому тану Хагену. И, я надеюсь, во избежание печального непонимания, могу я предложить тебе, досточтимый лекарь…
— Ансельм, — подхватил старик.
— …лекарь Ансельм, — даже не взглянув на старика, продолжил альв, — и твоей внучке воспользоваться нашим покровительством и гостеприимством на Хединсее.