Из отчета Льва Абалкина.

...в Темноте город становится плоским, как старинная гравюра. Тусклосветится плесень в глубине черных оконных проемов, а в редких сквериках и нагазонах мерцают маленькие мертвенные радуги -- это распустились на ночьбутоны неведомых светящихся цветов. Тянет слабыми, но раздражающимиароматами. Из-за крыш выползает и повисает над проспектом первая луна --огромный иззубренный серп, заливший город неприятным оранжевым светом. У Щекна это светило вызывает какое-то необъяснимое отвращение. Онпоминутно неодобрительно взглядывает на него и каждый раз при этом судорожноприоткрывает и захлопывает пасть, словно его тянет повыть, а онсдерживается. Это тем более странно, что на его родном Саракше луну увидетьневозможно изза атмосферной рефракции, а к земной луне он всегда относилсясовершенно индифферентно, насколько мне это известно, во всяком случае. Потом мы замечаем детей. Их двое. Держась за руки, они тихонько бредут по тротуару, словностараясь прятаться в тени. Идут они туда же, что и мы со Щекном. Судя поодежде -- мальчики. Один повыше, лет восьми, другой совсем маленький, летчетырех или пяти. По-видимому, они только что вывернули из какого-тобокового переулочка, иначе я бы увидел их издалека. Идут уже давно, непервый час, очень устали и едва передвигают ноги... Младший вообще уже неидет, а волочится, держась за руку старшего. У старшего на широкой лямкечерез плечо болтается плоская сумка, он ее все время поправляет, а она бьетего по коленкам. Транслятор сухим бесстрастным голосом переводит: "устал, болят ноги...Иди, тебе сказано... Иди... Нехороший человек... Ты сам нехороший, дурнойчеловек... Змея с ушами... Ты сам несъедобный крысиный хвост..." Так.Остановились. Младший выворачивает свою руку из руки старшего и садится.Старший поднимает его за ворот, но младший снова садится, и тогда старшийдает ему по шее. Из транслятора валом валят "крысы", "змеи", "дурнопахнущиеживотные" и прочая фауна. Потом младший принимается громко рыдать, итранслятор недоуменно замолкает. Пора вмешаться. -- Здравствуйте,ребята, -- говорю я одними губами. Я подошел к ним вплотную, но они только сейчас замечают меня. Младшиймоментально перестает плакать -- глядит на меня, широко раскрыв рот. Старшийтоже глядит, но исподлобья, неприязненно, и губы у него плотно сжаты. Яопускаюсь перед ним на корточки и говорю: -- Не бойся. Я добрый. Обижать не буду. Я знаю, что линганы не передают интонацию, и поэтому стараюсь подбиратьпростые успокаивающие слова. -- Меня зовут Лев, -- говорю я. -- я вижу, вы устали. Хотите, я вампомогу? Старший не отвечает. Он по-прежнему глядит исподлобья -- с большимнедоверием и настороженностью, а младший вдруг заинтересовывается Щекном ине сводит с него глаз -- видно, что ему и страшно, и интересно сразу. Щекн ссамым добропорядочным видом сидит в сторонке, отвернув лобастую голову. -- Вы устали, -- говорю я. -- вы хотите есть и пить. Сейчас я вам дамвкусненького... И тут старшего прорывает. Вовсе они не устали, и не надо им ничеговкусненького. Сейчас он расправится с этой крысоухой змеей, и они пойдутдальше. А кто будет им мешать, тот получит пулю в брюхо. Вот так. Очень хорошо. Никто им не собирается мешать. А куда они идут? Куда им надо, туда они и идут. А все-таки? Вдруг им по дороге? Тогда крысоухую змею можно было быподнести на плече... В конце концов все улаживается. Съедается четыре плитки шоколада ивыпивается две фляги тонизатора. В маленькие рты вдавливается по полтюбикафруктовой массы. Внимательно обследуется радужный комбинезон льва и (послекороткого, но чрезвычайно энергичного спора) позволяется один раз (толькоодин!) Погладить Щекна (но ни в коем случае не по голове, а только поспине). На борту у вандерхузе все рыдают от умиления, и раздается мощноесюсюканье. Далее выясняется следующее. Мальчики -- братья, старшего зовут иядрудан, а младшего притулатан.Жили они довольно далеко отсюда (уточнить не удается) с отцом в большомбелом доме с бассейном во дворе. Совсем еще недавно с ними вместе жили двететки и еще один брат -- самый старший, ему было восемнадцать лет, -- но онивсе умерли. После этого отец никогда не брал их с собой за продуктами, онстал ходить сам, один, а раньше они ходили всей семьей. Вокруг многопродуктов -- и там-то, и там-то, и там-то (уточнить не удается). Уходя один,отец каждый раз приказывал: если он не вернется до вечера, надо взять книгу,выходить на этот вот проспект и идти все время вперед и вперед до красивогостеклянного дома, который светится в темноте. Но входить в этот дом не надо-- надо сесть рядом и ждать, когда придут люди и отведут их туда, где будути отец, и мама, и все. Почему ночью? А потому, что ночью на улицах не бываетдурных человеков. Они бывают только днем. Нет, мы никогда их не видели, номного раз слышали, как они звенят колокольчиками, играют песенки ивыманивают нас из дому. Тогда отец и старший брат хватали свои винтовки ивсаживали им пулю в брюхо... Нет, больше никого они не знают и не видели.Правда, когда-то давно к ним в дом приходили какие­то люди с винтовками ицелый день спорили с отцом и со старшим братом, а потом и мама с обеимитетками вмешалась. Все они громко кричали, но отец, конечно, всехпереспорил, эти люди ушли и больше никогда не приходили... Маленький притулатан засыпает сразу же, как только я беру его назакорки. Иядрудан, напротив, отказывается от какой-либо помощи. Он толькопозволил мне приладить половчее свою сумку с книгой и теперь с независимымвидом идет рядом, засунув руки в карманы. Щекн бежит впереди, не принимаяучастия в разговоре. Всем своим видом он демонстрирует полное равнодушие кпроисходящему, но на самом деле он, так же, как и все мы, заинтригованочевидным предположением, что цель мальчиков -- некое светящееся здание --как раз и есть тот самый объект "пятно-96"....что Написано в книге, иядрудан пересказать не умеет. В эту книгу всевзрослые каждый день записывали обо всем, что случается. Как притулатанаукусил ядовитый муравей. Как вода вдруг стала уходить из бассейна, но отецее остановил. Как тетка умерла -- открывала консервную банку, мама смотрит,а тетка уже мертвая... Иядрудан эту книгу не читал, он плохо умеет читать ине любит, у него плохие способности. Вот у притулатана очень хорошиеспособности, но он еще маленький и ничего не понимает. Нет, им никогда небыло скучно. Какая может быть скука в доме, где пятьсот семь комнат? А вкаждой комнате полно всяких диковинных вещей, даже таких, что сам отецничего не мог сказать, зачем они и для чего. Только вот винтовки там ниодной не нашлось. Винтовки теперь -- редкость. Может быть, в соседнем доменашлась бы винтовка, но отец стрелять не давал. Он говорил, что нам это ни кчему. Вот когда мы уйдем к светящемуся дому и добрые люди, которые нас тамвстретят, отведут нас к маме, вот уж там-то мы будем стрелять, сколькозахотим... А может быть, это ты отведешь нас к маме? Тогда почему у тебя нетвинтовки? Ты добрый человек, но винтовки у тебя нет, а отец говорил, что вседобрые люди -- с винтовками... -- Нет, -- говорю я. -- не сумею я тебя отвести к маме. Я здесь чужой исам бы хотел встретиться с добрыми людьми. -- Жалко, -- говорит иядрудан. Мы выходим на площадь. Объект "пятно-96" вблизи похож на гигантскуюстаринную шкатулку голубого хрусталя во всем ее варварском великолепии,сверкающую бесчисленными драгоценными камнями и самоцветами. Ровныйбело-голубой свет пронизывает ее изнутри, озаряя растрескавшийся, проросшийчерной щетиной сорняков асфальт и мертвые фасады домов, окамляющих площадь.Стены этого удивительного здания совершенно прозрачны, а внутри сверкает ипереливается веселый хаос красного, золотого, зеленого, желтого, так что несразу замечаешь широкий, как ворота, приветливо распахнутый вход, к которомуведут несколько низких плоских ступеней. -- Игрушки!.. -- благоговейно шепчет притулатан и принимается ерзать,сползая с меня. Только теперь я понимаю, что шкатулку наполняют вовсе не драгоценности,а разноцветные игрушки, сотни и тысячи разноцветных, чрезвычайно аляповатыхигрушек -- несуразно огромные, ярко размалеванные куклы, уродливыедеревянные автомобили и великое множество какой-то разноцветной мелочи,которую трудно разглядеть на таком растоянии. Маленький способный притулатан немедленно принимается ныть и клянчить,чтобы все пошли в этот волшебный дом, это ничего, что папа не велел, мытолько на минуточку зайдем, возьмем вон тот грузовик и сейчас же начнемждать добрых людей... Иядрудан пытается пресечь его, сначала словесно, акогда это не помогает, то крутанув ему ухо, и нытье теряетчленораздельность. Транслятор бесстрастно высыпает в окружающее пространствоцелый мешок "крысоухих змей", возмущенно галдит борт вандерхузе, требуяуспокоить и утешить, и вдруг все, включая способного притулатана, разомзамолкают. У ближайшего угла вдруг объявляется давешний абориген с винтовкой.Мягко и бесшумно ступая по голубым бликам, положив руки на винтовку, висящуюпоперек груди, он подходит прямо к детям. На нас со Щекном он даже несмотрит. Крепко берет затихшего притулатана за Левую руку, а просиявшегоиядрудана -- за правую и ведет их прочь, через площадь, прямо к светящемусязданию -- к маме, к отцу, к безграничным возможностям стрелять сколькоугодно. Я смотрю им вслед. Все вроде бы идет так, как должно идти, и в то жевремя какая-то мелочь, какой-то сущий пустяк портит всю картину. Какая-токапелька дегтя... -- Ты узнал? -- спрашивает Щекн. -- Что именно? -- отзываюсь я раздраженно, потому что мне никак неудается избавиться от этой неведомой соринки, которая портит весь вид. -- Погаси в этом здании свет и выстрели десяток раз из пушки... Я почти не слышу его. Я вдруг все понимаю про зту соринку. Аборигенудаляется, держа детишек за руки, и я вижу, как винтовка в такт шагамраскачивается у него на груди, словно маятник -- слева направо, справаналево... Она не может так раскачиваться. Не может так лихо мотатьсятуда-сюда тяжелая магазинная винтовка весом уж никак не меньше полпуда. Такможет мотаться игрушечная винтовка -- деревянная, пластмассовая. У этого"доброго человека" винтовка не настоящая... Я не успеваю додумать до конца все. Игрушечная винтовка у аборигена.Аборигены стреляют снайперски. Может быть, игрушечная винтовка -- из этогоигрушечного павильона... Погаси в этом павильоне свет и расстреляй его изпушки... Это ведь точно такой же павильон... Нет, ничего я не успел додуматьдо конца. Слева сыплются кирпичи, с хрустом раскалывается о тротуар деревяннаярама. По уродливому фасаду шестиэтажного дома, третьего от угла, сверхувниз, наискосок, через черные провалы окон скользит широкая желтая тень --скользит так легко, так невесомо, не верится, что это после нее рушатся сфасада пласты штукатурки и обломки кирпичей. Что-то кричит вандерхузе,ужасно, в два голоса визжат на площади дети, а тень уже на асфальте -- такаяже невесомая, полупрозрачная, огромная. Бешеное движение десятков ног почтинеразличимо, и в этом мелькании темнеет, вспучиваясь и опадая, длинноечленистое тело, несущее перед собой высоко задранные хватательные клешни, накоторых лежит неподвижный лаковый блик... Скорчер оказывается у меня в руке сам. Я превращаюсь в автоматическийдальномер, занятый только тем, чтобы измерять расстояние между ракопауком идетскими фигурками, улепетывающими наискосок через площадь. (где-то там ещеабориген со своей фальшивой винтовкой, он тоже бежит изо всех сил, чутьотставая от детей, но за ним я не слежу). Расстояние стремительносокращается, все совершенно ясно, и когда ракопаук оказывается у меня натраверзе, я стреляю. В этот момент до него двадцать метров. Мне не так уж часто приходилосьстрелять из скорчера, и я потрясен результатом. От красно-лиловой вспышки яна мгновение слепну, но успеваю увидеть, что ракопаук словно бы взрывается.Сразу. Весь целиком, от клешней до кончика задней ноги. Как перегретыйпаровой котел. Гремит короткий гром, эхо пошло отражаться и перекатыватьсяпо площади, а на месте чудовища вспухает плотная, на вид даже как бы твердаятуча белого пара. Все кончено. Облако пара расползается с тихим шипением, паническиевизги и топот затихают в глубине темного переулка, а драгоценная шкатулкапавильона как ни в чем не бывало сияет посередине площади прежним своимварварским великолепием... -- Черт знает, какая дрянь страшная, -- бормочу я. -- откуда они здесьвзялись -- за сто парсеков от пандоры?.. А ты что, опять его не учуял? Шекн не успевает ответить. Гремит винтовочный выстрел, эхомпрокатывается по площади, и сразу же за ним -- второй. Где­то совсем близко.Как будто за углом. Ну, ясно, из того переулка, куда они все убежали... -- Щекн, держись слева, не высовывайся! -- командую я уже на бегу. Я не понимаю, что там происходит, в этом переулке. Скорее всего, надетей напал еще один ракопаук... Значит, винтовка все-таки не игрушечная? Итут из темноты переулка выходят и останавливаются, преграждая нам дорогу,трое. И двое из них вооружены настоящими магазинными винтовками, и дваствола направлены прямо на меня. Все очень хорошо видно в голубовато-белом свете: рослый седой старик всером мундире с блестящими пуговицами, а по сторонам его и чуть позади --двое крепких парней с винтовками наизготовку, тоже в серых мундирах,опоясанных ремнями с патронными сумками. -- Очень опасно... -- щелкает Щекн на языке голованов. -- повторяю:очень! Я перехожу на шаг и с некоторым усилием заставляю себя спрятать скорчерв кобуру. Я останавливаюсь перед стариком и спрашиваю: -- Что с детьми? Дула винтовок направлены мне прямо в живот. В брюхо. Лица у парнейугрюмые и совершенно безжалостные. -- С детьми все в порядке, -- отвечает старик. Глаза у него светлые и как будто даже веселые. В лице его нет тойтяжеловесной мрачности, как у вооруженных парней. Обыкновенное морщинистоелицо старого человека, не лишенное даже известного благообразия. Впрочем,может быть, мне это только кажется, может быть, все дело в том, что вместовинтовки у него в руке блестящая отполированная трость, которой он легонькои небрежно похлопывает себя по голенищу высокого сапога. -- В кого стреляли? -- спрашиваю я. -- В нехорошего человека, -- переводит транслятор ответ. -- Вы, наверное, и есть те самые добрые люди с винтовками? -- спрашиваюя. Старик задирает брови. -- Добрые люди? Что это значит? Я объясняю ему то, что мне объяснил иядрудан. Старик кивает. -- Понятно. Да, мы -- те самые добрые люди. -- он разглядывает меня сголовы до ног. -- а у вас дела, я вижу, идут неплохо... Переводящая машинказа спиной... У нас тоже такие были когдато, но огромные, на целые комнаты...А такого ручного оружия у нас и вовсе никогда не было. Ловко вы этогонехорошего человека срезали! Как из пушки. Давно прилетели? -- Вчера, -- говорю я. -- А вот мы свои летающие машины так и не наладили. Некому налаживать.-- он снова откровенно разглядывает меня. -- да, вы молодцы. А у нас тут,как видите, полный развал. Как вам удалось? Отбились? Или средствакакие-нибудь нашли? -- Развал у вас, действительно, полный, -- говорю я осторожно. -- целыесутки я у вас здесь, и все равно ничего не понимаю... Мне ясно, что он принимает меня за кого-то другого. На первых порах этоможет быть даже и к лучшему. Только надо острожно, очень осторожно... -- Я знаю, что вы ничего не понимаете, -- говорит старик. -- и это поменьшей мере странно... Неужели у вас всего этого не было? -- Нет, -- отвечаю я. -- такого у нас не было. Старик вдруг разражается длинной фразой, на которую трансляторнемедленно откликается: "язык не кодируется". -- Не понимаю, -- говорю я. -- Не понимаете... А мне казалось, что я неплохо владею языком загорья. -- Я не оттуда, -- возражаю я. -- и никогда там не был. -- Откуда же вы? Я принимаю решение. -- Это сейчас неважно, -- говорю я. -- не будем говорить о нас. У насвсе в порядке. Мы не нуждаемся в помощи. Будем говорить о вас. Я мало чтопонял, но одно очевидно: вы в помощи нуждаетесь. В какой именно?что Нужно впервую очередь? Вообще, что у вас здесь происходит? Вот о чем мы сейчасбудем говорить. И давайте сядем, я весь день на ногах. У вас найдется, гдеможно было бы посидеть и спокойно поговорить? Некоторое время он молча шарит взглядом по моему лицу. -- Не хотите говорить, откуда вы... -- произносит он наконец. -- что ж,-- это ваше право. Вы сильнее. Только это глупо. Я и так знаю: вы ссеверного архипелага. Вас не тронули только потому, что не заметили. Вашесчастье. Но хочется спросить, где вы были эти последние сорок лет, пока насздесь гноили заживо? Жили в свое удовольствие, будьте вы прокляты! -- Не вы одни терпите бедствие, -- возражаю я вполне искренне. --теперь вот очередь дошла до вас. -- Мы очень рады, -- говорит он. -- пойдемте сядем и побеседуем. Мы входим в подъезд дома напротив, поднимаемся на второй этаж иоказываемся в грязноватой комнате, где всего-то и есть -- стол посередине,огромный диван у стены да два табурета у окна. Окна выходят на площадь, икомната озарена бело-голубым светом павильона. На диване кто-то спит,завернувшись с головой в глянцевитый плащ. На столе -- консервные банки ибольшая металлическая фляга. Едва войдя в комнату, старик принимается наводить порядок. Он поднимаетна ноги спящего и гонит его куда-то из дому. Один из угрюмых парней получаетприказ занять пост и усаживается на табурет у окна, где и сидит потом всевремя, не отрывая глаз от площади. Второй угрюмый парень принимается ловковскрывать банки с консервами, а потом встает у дверей, прислонившись плечомк притолоке. Мне предлагается сесть на диван, после чего меня задвигают столом иобставляют банками с консервами. Во фляге оказывается обыкновенная вода,довольно чистая, хотя и с железистым привкусом. Щекн тоже не забыт. Солдат,которого согнали с дивана, ставит перед ним на пол открытую банку консервов.Щекн не возражает. Правда, он не ест консервов, а отходит к двери ипредусмотрительно устраивается рядом с постовым. При этом он старательночешется, фыркает и облизывается, изо всех сил притворяясь обыкновеннойсобакой. Между тем старик берет второй табурет, усаживается напротив меня, ипереговоры начинаются. Прежде всего старик представляется. Разумеется, он оказываетсягаттаухом и притом не просто гаттаухом, но и гаттаух­окамбомоном, чтоследует, по-видимому, переводить, как "правитель всей территории иприлегающих районов". Под его правлением находится весь город, порт и дюжинаплемен, обитающих в радиусе до пятидесяти километров. Что происходит запределами этого радиуса, он представляет себе плохо, но полагает, что тампримерно то же самое. Общая численность населения его области составляетсейчас не более пяти тысяч человек. Ни промышленности, ни сколько-нибудьправильно организованного сельского хозяйства в области не существует. Есть,правда, лаборатория в пригороде. Хорошая лаборатория, в свое время одна излучших в мире, и руководит ею по сей день сам драудан ("странно, что выникогда о нем не слышали... Ему тоже повезло -- он оказался долгожителем,как и я..."), Но ничего они там так и не добились за все эти сорок лет. И,видимо, не добьются. -- А поэтому, -- заключает старик, -- давайте не будем ходить вокруг даоколо и торговаться давайте не будем. У меня условие только одно: еслилечить, то всех. Без исключения. Если это условие вам годится, все остальныеможете ставить сами. Любые. Принимаю безоговорочно. Если же нет, тогда вылучше к нам не суйтесь. Мы, конечно, все здесь погибнем, но и вам житья небудет, пока хоть один из нас еще жив. Я молчу. Я все жду, что штаб хоть что-нибудь мне подскажет. Ну хотьчто-нибудь! Но там, похоже, тоже ничего не понимают. -- Я хотел бы вам напомнить, -- говорю я наконец, -- что я по-прежнемуничего не понимаю в ваших делах. -- Так задавайте вопросы! -- говорит старик резко. -- Вы сказали: лечить. У вас эпидемия? Утомленно облокачивается на столи трет пальцами лоб. -- Я же вас предупредил: не надо ходить вокруг да около. Мы же несобираемся торговаться. Скажите ясно и просто: есть у вас всеобщеелекарство? Если есть, диктуйте условия. Если нет, нам не о чемразговаривать. -- Так мы с вами не сдвинемся с мертвой точки, -- говорю я. -- давайтеисходить из того, что я абсолютно ничего о вас не знаю. Проспал я эти сороклет, например. Не знаю, какая у вас болезнь, не знаю, какое вам нужнолекарство... -- И про нашествие ничего не знаете? -- говорит старик, не открываяглаз. -- Почти ничего. -- И про всеобщий угон ничего не знаете? -- Почти ничего. Знаю, что все ушли. Знаю, что в этом как­то замешаныпришельцы из космоса. Больше ничего. -- При-шерь-зы... Из коз-мо-за... -- с трудом повторяет старикпо-русски. -- Люди с луны... Люди с неба... -- говорю я. Он оскаливает желтые крепкие зубы. -- Не с неба и не с луны. Из-под земли! -- говорит он. -- значит,кое-что вы все-таки знаете... -- Я прошел через город. И многое видел. -- А у вас там не было совсем ничего? Совсем? -- Ничего подобного не было, -- говорю я твердо. -- И вы ничего не заметили? Не заметили гибели человечества?Перестаньте врать! Чего вы хотите добиться этим враньем? -- Лев! -- шелестит у меня под шлемом голос комова. -- разыгрывайтевариант "кретин"! -- Я -- лицо подчиненное, -- объявляю я строго. -- я знаю только то,что мне положено знать! Я делаю только то, что мне приказано делать! Еслимне прикажут врать, я буду врать, но сейчас я такого приказа не имею. -- А какой же приказ вы имеете? -- Провести разведку в вашем районе и доложить все обстоятельства. -- Какая чушь! -- с усталым отвращением говорит старик. -- ну, хорошо.Будь по-вашему. Вам зачем-то надо, чтобы я рассказывал всем известныевещи... Ладно. Слушайте. Оказывается, во всем виновата раса отвратительных нелюдей,расплодившаяся в недрах планеты. Четыре десятка лет назад эта расапредприняла нашествие на местное человечество. Нашествие началось сневиданной пандемии, которую нелюди обрушили разом на всю планету.Возбудителя пандемии обнаружить не удалось до сих пор. А выглядела этаболезнь так: начиная с двенадцатилетнего возраста, вполне нормальные детистремительно старели. Темп развития человеческого организма по достижениикритической возрастной точки усиливался в геометрической прогрессии.Шестнадцатилетние юноши и девушки выглядели сорокалетними, в восемнадцатьлет начиналась старость, а двадцатилетие переживали только единицы. Пандемия свирепствовала три года, после чего нелюди впервые заявили освоем существовании. Они предложили всем правительствам организоватьпереброску населения "в соседний мир", то есть к себе, в недра земли. Онипообещали, что там, в соседнем мире, пандемия исчезнет сама собой, и тогдамиллионы и миллионы испуганных людей ринулись в специальные колодцы, откуда,разумеется, никто с тех пор так и не вернулся. Так сорок лет тому назадпогибла местная цивилизация. Конечно, не все поверили и не все испугались. Оставались целые семьи игруппы семей, целые религиозные общины. В чудовищных условиях пандемии онипродолжали свою безнадежную борьбу за существование и за право жить так, какжили их предки. Однако нелюди и эту жалкую долю процента прежнего населенияне оставили в покое. Они организовали настоящую охоту за детьми, за этойпоследней надеждой человечества, они наводнили планету "нехорошими людьми".Сначала это были подделки под людей, имеющие вид веселых размалеванныхдядей, звенящих бубенчиками и играющих веселые песенки. Глупые детишки срадостью шли за ними и навсегда исчезали в янтарных "стаканах". Тогда же наглавных площадях появились такие вот сияющие в ночи игрушечные лавки --ребенок заходил туда и исчезал бесследно. -- Мы делали все, что могли. Мы вооружились -- в покинутых арсеналахбыло полно оружия. Мы научили детей бояться "нехороших людей", а затем иуничтожать их из винтовок. Мы разрушали кабины и расстреливали в упоригрушечные лавки, пока не поняли, что умнее будет поставить возле нихчасовых и перехватывать неосторожных детей у порога. Но это было тольконачало... Нелюди с неистощимой выдумкой выбрасывали на поверхность все новые иновые типы охотников за детьми. Появились "чудовища". Почти невозможнопопасть в такое, когда оно нападает на ребенка. Появились гиганские яркиебабочки -- они падали на ребенка, окутывали его крыльями и исчезали вместе вним. Эти бабочки вообще неуязвимы для пуль. Наконец последняя новинка:появились гады, совершенно не отличимые от обыкновенного бойца. Эти простоберут ничего не подозревающего ребенка за руку и уводят с собой. Некоторыеиз них умеют даже разговаривать. -- Мы прекрасно знаем, что шансов выжить у нас практически нет.Пандемия не прекращается, а мы сначала надеялись на это. Только один человекна сто тысяч остается незараженным. Вот я, например, драудан... И еще одинмальчик -- он вырос на моих глазах, ему сейчас восемнадцать, и он выглядитна восемнадцать... Если вы не знали всего этого, то знайте. Если знали,тогда имейте ввиду, что мы прекрасно понимаем свое положение. И мы готовысогласиться на любые ваши условия -- готовы на вас работать, готовы вамподчиняться... На все условия, кроме одного: если лечить, то всех. Никакойэлиты, никаких избранных! Старик замолкает, тянется к кружке с водой и жадно пьет. Солдат,стоящий у дверей, переминается с ноги на ногу и зевает, прикрывая ротладонью. На вид ему лет двадцать пять. А на самом деле? Тринадцать?Пятнадцать? Подросток... Я сижу неподвижно, стараясь сохранить каменное лицо. Подсознательно яожидал чего-нибудь в этом роде, но то, что я услышал от очевидца ипострадавшего, почему-то никак не укладывается у меня в сознании. Факты,которые изложил старик, сомнения у меня не вызывают, но это -- как во сне:каждый элемент в отдельности полон смысла, а все вместе выглядит совершеннонелепо. Может быть, все дело в том, что мне в плоть и кровь въелось некоепредвзятое мнение о странниках, безоговорочно принятое у нас на земле? -- Откуда вы знаете, что они нелюди? -- спрашиваю я. -- вы их видели?Вы лично? Старик кряхтит. Лицо его делается страшным. -- Половину своей бессмысленной жизни я бы отдал, чтобы увидеть передсобой хотя бы одного, -- сипло произносит он. -- вот этими руками... Сам...Но я, конечно, их не видел. Слишком они осторожны и трусливы... Да их,наверное, никто не видел, кроме этих поганых предателей из правительствасорок лет назад... А по слухам они вообще формы не имеют, как вода, скажем,или пар... -- Тогда непонятно, -- говорю я. -- зачем существам, не имеющим формы,заманивать несколько миллиардов людей к себе в подземелья? -- Да будьте вы прокляты! -- говорит старик повысив голос. -- это же не л ю д и! Как мы с вами можем судить, что нужно нелюдям? Может быть, рабы.Может быть, еда... А может быть, строительный материал для своих гадов...Какая разница? Они разрушили наш мир! Они и теперь не дают нам покоя, травятнас, как крыс... И тут лицо его вдруг страшно искажается. С поразительной для своеговозраста прытью он отскакивает к противоположной стене, с грохотом отшвырнувтабуретку. Я и глазом моргнуть не успел, а он уже держит обеими рукамибольшой никелированный револьвер, наставив его прямо на меня. Сонные стражипроснулись и с таким же выражением недоверия и ужаса на лицах, ставших вдругсовсем ребяческими, не отрывая от меня глаз, беспорядочно шарят вокруг себяв поисках своих винтовок. -- Что случилось? -- говорю я, стараясь не шевелиться. Никелированныйствол ходит ходуном, а стражи, нащупав наконец оружие, дружно клацаютзатворами. -- Твоя дурацкая одежда все-таки заработала, -- щелкает Щекн на своем.-- тебя почти не видно. Только лицо. Ты не имеешь формы, как вода или пар.Впрочем, старик уже раздумал стрелять. Или мне все-таки убрать его? -- Не надо, -- говорю я по-русски. Старик наконец подает голос. Он белее стены и говорит запинаясь, но неот страха, конечно, а от ненависти. Мощный всетаки старик. -- Проклятый подземный оборотень! -- говорит он. -- положи руки настол! Левую на правую! Вот так... -- Это недоразумение, -- говорю я сердито. -- я не оборотень. У меняспециальная одежда. Она может делать меня невидимым, только плохо работает. -- Ах, одежда? -- издевательски произносит старик. -- на северномархипелаге научились делать одежду-невидимку! -- На северном архипелаге очень многое научились делать, -- говорю я.-- спрячьте, пожалуйста, ваше оружие и давайте разберемся спокойно. -- Дурак ты, -- говорит старик. -- хоть бы на карту нашу удосужилсявзглянуть. Нет никакого северного архипелага... Я тебя сразу раскусил,только все никак не мог поверить в такую наглость... -- Неужели тебе не унизительно? -- щелкает шекн. -- давай, ты возьмешьна себя старика, а я -- обоих молодых... -- Пристрели собаку! -- командует старик стражу, не отрывая взгляда отменя. -- Я тебе покажу "собаку"! -- на чистейшем местном наречии произноситшекн. -- старый болтливый козел! Тут нервы у мальчишек не выдерживают, и начинается пальба...

3 июня 78 года.
Снова Майя Глумова.

Я сильно переборщил с громкостью видеофона. Аппарат у меня над ухоммелодично взревел, как незнакомец в коротких штанишках в разгар ухаживанияза миссис никльби. Я бомбой вылетел из кресла, на лету нашаривая клавишуприема. Звонил Экселенц. Было 07.03. -- Хватит спать, -- произнес он довольно благодушно. -- в твои годы яне имел обыкновения спать. До каких, интересно, пор мне выслушивать от него про мои годы? Мне ужесорок пять... И, кстати, в мои годы он-таки спал. Он и сейчас не дуракпоспать. -- А я и не спал, -- соврал я. -- Тем лучше, -- сказал он. -- значит, ты можешь приступить к работенемедленно. Найди эту глумову. Выясни у нее следующее. Виделась ли она сАбалкиным со вчерашнего дня. Говорил ли Абалкин с ней о ее работе. Еслиговорил, что именно его интересовало.не Выражал ли он желания зайти к ней вмузей. Все. Не больше и не меньше. Я откликаюсь на эту кодовую фразу: -- Выяснить у глумовой, виделась ли она с ним еще раз, был ли разговоро работе, если был, то что интересовало, не выражал ли желания посетитьмузей.так. -- Так, ты предлагал сменить легенду. Не возражаю. Комкон разыскиваетпрогрессора Абалкина для получения от него показаний касательно несчастногослучая. Расследование связано с тайной личности и потому проводитсянегласно. Не возражаю. Вопросы есть? -- Хотел бы я знать, причем здесь этот музей... -- пробормотал я как быпро себя. -- Ты что-то сказал? -- осведомился Экселенц. -- Предположим, у них не было никаких разговоров про этот треклятыймузей. Могу я в этом случае попытаться выяснить, что все-таки произошломежду ними при первой встрече? -- Тебе это важно? -- А вам? -- Мне -- нет. -- Очень странно, -- сказал я, глядя в сторону. -- мы знаем, что хотелвыяснить Абалкин у меня. Мы знаем, что он хотел выяснить у федосеева. Но мыпредставления не имеем, чего он добивался от глумовой... Экселенц сказал: -- Хорошо. Выясняй. Но только так, чтобы это не помешало выяснениюглавных вопросов. И не забудь надеть радиобраслет. Надень-ка его прямосейчас, чтобы я это видел... Я со вздохом извлек из ящика стола браслет и нацепил его на Левоезапястье. Браслет жал. -- Вот так, -- сказал Экселенц и отключился. Я направился в душ. Из кухни раздавался гром и лязг -- алена орудовалаутилизатором. Пахло кофе. Я принял душ, и мы позавтракали. Алена в моемхалате восседала напротив меня и была похожа на китайского божка. Онаобъявила, что у нее сегодня доклад, и предложила прочесть мне его вслух длятренировки. Я уклонился, сославшись на обстоятельства. Опять? -- спросилаона сочувственно и в то же время агрессивно. Опять, признался я не безвызова. Проклятье, сказала она. Не спорю, сказал я. Это надолго? -- спросилаона. У меня еще три дня сроку, сказал я. А если не успеешь? -- спросила она.Тогда всему конец, сказал я. Она бегло глянула на меня, и я понял, что онаопять представляет себе всякие ужасы. Скучища, сказал я, надоело. Отбарабанюэто дело, и поедем с тобой куда-нибудь подальше отсюда. Я не смогу, сказалаона грустно. Неужели тебе не надоело? -- спросил я. -- чепухой ведьзанимаетесь... Вот так с ней и нужно. Она мгновенно ощетинилась и приняласьдоказывать, что занимается не чепухой, а дьявольски интересными и нужнымивещами. В конце концов мы договорились, что через месяц поедем на новуюземлю. Это теперь модно... Я вернулся в кабинет и не садясь набрал номер дома глумовой. Никто неоткликнулся. Было 07.51. Яркое солнечное утро. В такую погоду до восьмичасов спать мог только наш слон. Майя Глумова, наверное, уже отправилась наработу, а веснушчатый тойво вернулся в свой интернат. Я прикинул свое расписание на сегодняшний день. В канаде сейчас позднийвечер. Насколько я знаю, голованы ведут преимущественно ночной образ жизни,так что ничего плохого не случится, если я отправлюсь туда часа через три --четыре... Кстати, как сегодня насчет нуль-т? Я запросил справочную.Нультранспортировка возобновила нормальную работу с четырех утра. Такимобразом, я сегодня успеваю и к Щекну, и к корнею яшмаа. Я сходил на кухню, выпил еще одну чашку кофе и проводил алену на крышудо глайдера. Простились мы с преувеличенной сердечностью: у нее началсяпреддокладный мандраж. Я старательно ** махал ей рукой, пока она не скрыласьиз виду, а потом вернулся в кабинет. Интересно, что ему дался этот музей? Музей как музей... Какое-тоотношение к работе прогрессоров, в частности к Саракшу, он, конечно,имеет... Тут я вспомнил расширенные во всю радужку зрачки Экселенца. Неужелион тогда в самом деле испугался? Неужели мне удалось испугать Экселенца? Ичем! Ординарным и вообще-то случайным сообщением, что подруга Абалкинаработает в музее внеземных культур... В спецсекторе объектов невыясненногоназначения... Пардон! Спецсектор он назвал сам. Я сказал, что Глумоваработает в музее внеземных культур, а он мне объявил: в спецсекторе объектовневыясненного назначения... Я вспомнил анфилады комнат, уставленные,увешанные, перегороженные, заполненные диковинками, похожими на абстрактныескульптуры или на топологические модели... И Экселенц допускает, чтоимперского штабного офицера, натворившего что-то такое в сотне парсековотсюда, может хоть что-нибудь заинтересовать в этих комнатах... Я набрал номер рабочего кабинета глумовой и несколько остолбенел. Сэкрана приятно улыбался мне гриша серосовин, по прозвищу водолей, изчетвертой подгруппы моего отдела. В течении нескольких секунд я наблюдал запоследовательной сменой выражений на румяной гришиной физиономии. Приятнаяулыбка, растерянность, официальная готовность выслушать распоряжение и,наконец, снова приятная улыбка. Слегка теперь натянутая. Парня можно былопонять. Если уж я сам испытал некоторое остолбенение, то ему слегкарастеряться сам бог велел. Конечно же, меньше всего он ожидал увидеть наэкране начальника своего отдела, но в общем справился он вполнеудовлетворительно. -- Здравствуйте, -- сказал я. -- попросите, если можно, майю тойвовну. -- Майя Тойвовна... -- гриша огляделся. -- вы знаете, ее нет. По-моему,она сегодня еще не приходила. Передать ей что-нибудь? -- Передайте, что звонил Каммерер, журналист. Она должна меня помнить.А вы что же -- новичок? Что-то я вас... -- Да, я тут только со вчерашнего дня... Я тут, собственно,посторонний, работаю с экспонатами... -- Ага, -- сказал я. -- ну что ж... Спасибо. Я еще позвоню. Так-так-так. Экселенц принимает меры. Похоже, что он просто уверен, чтоЛев Абалкин появится в музее. И именно в секторе этих самых объектов.Попробуем понять, почему он выбрал именно гришу. Гриша у нас без годунеделя. Сообразительный, хорошая реакция. По образованию -- экзобиолог.Может быть, именно в этом все дело. Молодой экзобиолог начинает свое первоесамостоятельное исследование. Что-нибудь вроде: "зависимость междутопологией артефакта и биоструктурой разумного существа". Все тихо, мирно,изящно, прилично. Между прочим, гриша еще и чемпион отдела по субаксу... Ладно. Это я, кажется, понял. Пусть. Глумова, надо полагать, где-тозадерживается. Например, беседует где-нибудь с львом Абалкиным. А кстати, онведь мне назначил на сегодня свидание в 10.00. Наверняка соврал, но если мнедействительно предстоит лететь на это свидание, сейчас самое время позвонитьему и узнать, не изменились ли у него планы. И я тут же, не теряя времени,позвонил в "осинушку". Коттедж номер шесть отозвался немедленно, и я увидел на экране майюглумову. -- А, это вы... -- произнесла она с отвращением. Невозможно передать, какая обида, какое разочарование были на лице ее.Она здорово сдала за эти сутки -- ввалились щеки, под глазами легли тени,тоскливые больные глаза были широко раскрыты, губы запеклись. И толькосекунду спустя, когда она медленно откинулась от экрана, я отметил, чтопрекрасные волосы ее тщательно и не без кокетства уложены и что поверхстрогоэлегантного серого платья с закрытым воротом лежит на груди ее тосамое янтарное ожерелье. -- Да, это я... -- сказал журналист Каммерер растерянно. -- доброеутро. Я, собственно... Что, Лев у себя? -- Нет, -- сказала она. -- Дело в том, что он назначил мне свидание... Я хотел... -- Здесь? -- живо спросила она, снова