* * *
Но что больше всего меня удивило – это то, сколько времени Роджеру понадобилось, чтобы решиться на переезд в Дом Бельведера. Идея зародилась в его голове уже давно – она появилась впервые, когда он в третий раз пробежал мимо Дома. С каждой новой встречей, и особенно после того, как к ним добавились воспоминания, мысль о переезде казалась все менее нелепой, менее мазохистской и более заманчивой. Он полагал, что Джоан не станет цепляться за дом. Она из тех людей, кто не любит жить прошлым. У Роджера было достаточно средств, чтобы выкупить ее долю, если бы она согласилась. Он потерпел убытки, когда лопнул пузырь доткомов[3], но за относительно короткие сроки ему удалось их возместить и даже заработать еще больше. («Вот почему надо выбирать финансового консультанта из республиканцев», – говорил он.) Он не сомневался, что сможет убедить Джоан продать ему дом. С каждым днем потребность, точнее необходимость, завладеть этим местом становилась все сильней. Он позвонил своему адвокату и велел ему связаться с адвокатом Джоан и начать переговоры.
Он застиг меня врасплох. Я была в замешательстве. Однажды в субботу мы лежали в кровати, и Роджер произнес:
– Мне нужно тебе что‑то сказать.
– Что? – спросила я, думая, что он предложит заказать пиццу, которую мы давно не ели, потому что у Роджера был высокий холестерин.
Но вместо этого он сказал:
– Мы переезжаем.
Я думала, он шутит, и ответила:
– Хорошо. Мы переезжаем. Куда? Голосую за Гавайи.
– Дом Бельведера.
– Ага. Как будто Джоан продаст тебе свою долю.
– Она уже продала.
– Что? – я села на кровати.
Он не шутил.
– Мой адвокат связался с ее адвокатом по поводу выкупа. Она уступила. Адвокаты договорились о сумме. Три дня назад я отправил ей чек. Вчера доктор Салливан получила уведомление о расторжении договора аренды.
Вот и все. Вся суматоха оказалась, как говорится, fait accompli [4]. Мне это очень не понравилось. Я спросила:
– Ты считаешь, я захочу переехать?
– Перестань, Вероника, – ответил Роджер. – Ты постоянно жаловалась на то, что нам вдвоем маловато места в квартире. Здесь мало места для одной тебя. А вдвоем тут совсем не протолкнуться.
Квартира была миниатюрной. Когда мы только въехали, меня это не особо заботило. Наоборот, в этом была своя прелесть. Гостиная, кухня, спальня и ванная комната. Как и у Эмили Дикинсон, у меня был свой собственный крошечный уголок. Мне пришлось проявить изобретательность, чтобы как можно практичней заполнить пространство, но если посмотреть из окна гостиной, выходящего на сад, – Том и Джек, домовладельцы, держали на заднем дворе огромный цветочный сад, – то за садом можно было увидеть реку и пашни на другом берегу. У таких живописных местечек есть своя поэзия. Нельзя недооценивать эстетику места. Но после того как со мной поселился Роджер, маленькое пространство квартиры сжалось до размеров горошины. Большую часть вещей ему пришлось отвезти на склад, но даже тогда каждый квадратный метр квартиры был завален книгами, компакт‑дисками и видеокассетами, не говоря уже о его одежде, которая имела привычку вытеснять мою на кровать и диван. Если бы у нас был ребенок, мы бы не смогли там жить.
И все‑таки кто захочет переезжать в дом, в котором твой муж прожил бо́льшую часть своего предыдущего брака? Вот о чем я подумала в первую очередь. Не о Теде, а о Джоан. Роджер хотел привести меня в ее дом. Потому что именно ей Дом обязан своим внутренним убранством. Она выбирала мебель, обои, шторы, цветовую гамму – все. Если бы мы начали там жить, то сотни мелочей будили бы во мне воспоминания о ней и ее чопорности. Знаю, надо было быть уверенней в себе. Понимаешь… С мыслью о том, что у человека, с которым ты живешь, был кто‑то до тебя, можно смириться, но ровно до тех пор, пока тебе не начинают ежедневно об этом напоминать. Я сказала:
– Ладно, согласна. Квартира маленькая. Но почему именно Дом Бельведера? Почему мы не можем переехать в другое место?
– Потому что, – ответил Роджер, – за ту сумму, которую я отдал Джоан, мы не смогли бы позволить и половину другого места.
Слишком разумно все это звучало, так что, хоть мы и обсуждали этот вопрос целый день до глубокой ночи, я, в конце концов, согласилась на переезд. Лгать не буду: меня очень даже прельщала перспектива жизни в таком просторном доме. Господи, да там была библиотека. Если Роджер и вправду так хотел переехать, то, рассудила я, он разрешит мне обновить интерьер. Так оно и вышло. Той ночью я сказала «да». Роджер пришел в восторг. Таким счастливым я давно его не видела. Мы занялись любовью, легли спать и на следующее утро начали запаковывать вещи.
В тот день… Я укладывала книги в последнюю картонную коробку, найденную под кроватью. Роджер уехал в магазин спиртных напитков в Опенберге, чтобы достать еще. Я опустила стопку книг в коробку – все по теории, сверху лежали «Силы ужаса» Кристевой. Забавно. Я распрямилась, и воздух наполнился ароматом крови. Густым, с металлическим привкусом, настолько сильным, что меня чуть не вывернуло. Закашлявшись, я решила включить вентилятор, и, развернувшись, оказалась в пустом пространстве, шагающей к двери, в треснувшем косяке которой возникло огромное лицо. По обе стороны от него появились такие же дверные проемы с огромными лицами. Лицо открыло рот, и влажный розовый язык, размотавшись вниз по подбородку, шлепнулся на пол. Язык извивался и бился как рыба об лед. Я шагнула назад, окунувшись в стаю слов Роджера, окружавших меня подобно рою порхающих мотыльков: «отрекаюсь», «кровь», «рок», «ничто». Громадный язык извивался на полу. Я сделала еще один шаг назад. «Этого не может быть», – подумала я. Повторила вслух: «Этого не может быть». И в ту же секунду ощутила зловонный вкус крови. Я закричала: «Этого не может быть!»
И снова очутилась в гостиной. Еще несколько мгновений я ощущала витавший вокруг меня запах крови, но потом исчез и он. Я опустилась на пол и не вставала до тех пор, пока Роджер не вошел в дверь, держа в руках стопку сложенных коробок.
– Отсиживаешься? – спросил он.
– У меня перерыв.
Знаю, знаю. Ты думаешь: «Почему ты ничего не сказала?» – но что я должна была сказать? У меня снова начались галлюцинации? Те же, что и тогда, когда у меня был выкидыш? Потому что я была уверена: именно это и произошло. Другое объяснение было бы просто смешным. Если видения не коренились в беспокойных глубинах моей психики, почему они прекратились, как только я им приказала? (Не суть важно, что мне пришлось повторить приказ несколько раз.) Разве не очевидно, что замаячивший на горизонте переезд в тот самый дом, образ которого преследовал меня, спровоцировал повторение инцидента? Наоборот, было бы странно, если бы в тот день мне ничего не привиделось.
Знаю, звучит неубедительно. Тогда мне тоже так казалось. Как знать. Если бы все описанное мною случилось с тобой, ты бы, наверное, уже записался на прием к психотерапевту. Может, большинство бы так и поступило. Но… Потом, когда все заканчивается, когда случившееся снова и снова проигрывается в голове, – в душу начинают закрадываться сомнения. А так ли было плохо, как ты себе вообразила? Не преувеличиваешь ли? К этому быстро привыкаешь. А потом проходит время, и произошедшее кажется все более абсурдным. Ты сбита с толку. Тебе стыдно.
К чему я это говорю: я снова принялась упаковывать книги. И пусть зловоние с привкусом железа продолжало щекотать мне ноздри – я открыла окно.
Доктор Салливан с семьей съехала в течение недели. Внезапное выселение Роджер попытался компенсировать возвращением полной суммы залога. Ему было невдомек, почему они так холодно приняли чек. «Теперь у них есть свой собственный дом», – сказал он.
Теперь он был и у нас. Я помню, как впервые прогулялась по нему. Через… Должно быть, дня через два, как съехала доктор Салливан. Роджер был там уже в день ее отъезда, и весь следующий день, и все это время уговаривал меня присоединиться. У меня была небольшая пачка работ студентов, которые надо было проверить. Я вела парочку летних курсов при университете в Гугеноте, и с работами надо было закончить в довольно сжатые сроки. Я сидела на кухне и читала эссе студентов по «Падению дома Ашеров», а Роджер то приходил, то уходил, забирая с собой очередную коробку с книгами. Я беспокоилась, как бы он не перетрудился. Торопливо покончив с эссе и вписав последнюю оценку в журнал, я встала, потянулась и отправилась в свой новый дом.
Ты, возможно, решишь, что по дороге к нему меня опять накрыло видение о пустом пространстве и проклятиях Роджера. Подумаешь, что я, по меньшей мере, волновалась. Но нет. Думаю, ничего не случилось, потому что в моем сознании не существовало связи между Домом из моих видений и реальным строением из камня и бетона. Когда я поворачивала со Спрингроун на Мэйн‑стрит, я вспоминала, как мы с Роджером впервые занялись любовью в этом доме. Мы были вместе уже три дня. В тот день я ждала его после лекции по викторианской литературе. Мы дошли до его кабинета, и я была готова отдаться ему прямо там, на столе. Нет, сказал он, не здесь, в другой раз. Вместо этого мы поехали в Дом. Как только за нами закрылась дверь, часть одежды слетела на пол. Роджер повел меня наверх, в спальню, но я бы ни за что не согласилась лечь в кровать Джоан. Вот уж что точно меня не возбуждает. Я потащила его еще выше, в его рабочую комнату с раскладным диваном. Разложить мы его так и не успели. Я была… Готова и очень возбуждена. Похоже на тот момент, когда впервые познаешь близость, экспериментируешь, – и это опьяняет. Он… Мы идеально подходили друг другу, ни с кем другим у меня такого не было. Удовольствие волнами прокатывалось по телу. Достигнув разрядки, я закинула голову и устремила взгляд в окно, на бледное, голубое, чистое небо. Я в жизни не видела ничего прекрасней.
Подъехав к дому, я припарковалась за машиной Роджера и направилась к входной двери. Роджер ждал меня. Он поклонился, указав рукой в дверной проход, и я вошла внутрь.
Дом был огромным. У меня не было возможности осознать количество комнат, которые он в себя вмещал. Я прошла из прихожей в парадную гостиную, из гостиной в столовую, из столовой на кухню – все это время Роджер крутился вокруг, словно самый надоедливый в мире гид, – и явственно осознавала окружавшее меня пространство. Я почти чувствовала, как оно щекочет мои нервные окончания. Я предвидела, что, как только войду, во всем начну видеть почерк Джоан. Так и было, но я совсем не была готова к тому, какое ощущение будет исходить от самого дома. До этого я никогда так явственно не осознавала архитектуру и устройство помещения, окружавшего меня сверху, снизу и с обеих сторон. Это был не первый визит в Дом Бельведера, но тогда я впервые была… Впервые его так остро ощущала. Верхнее нёбо начало покалывать. Я постоянно облизывала губы, как будто пыталась распробовать дом на вкус. Ничего из этого я не стала упоминать при Роджере. Да и что бы я сказала? «Вот ведь странный дом!» Списав все на то, что ко мне только начинает приходить понимание, что дом теперь наш, он, несомненно, привел бы какую‑нибудь цитату из Фрейда – и кто бы мог с ним поспорить?
Присутствие Дома продолжало давить на кожу. Напор стихал в последующие дни, пока мы перевозили оставшиеся вещи из старой квартиры, оставив только кровать и пару комплектов одежды. Львиную долю работы взял на себя Роджер, и, пока я вела занятия, он мотался между домом и квартирой. Когда я заканчивала работать, то присоединялась к нему на два‑три часа. В квартире было намного больше вещей, чем мне казалось. Мы не стали сразу их распаковывать. Нам предстояло перекрасить весь дом – Роджер нанял в помощь парочку аспирантов, – а потом надо было заказать новые ковры и мебель. Как волнительно было стоять в парадной гостиной и говорить, что нужно выбросить небольшой потертый восточный ковер, лежащий на середине комнаты, и положить новый, голубой, на всю комнату. И картины: какие они скучные и устаревшие. Что, если вместо них мы повесим зеркала? Мебель слишком темная, слишком много темного дерева – как насчет чего‑нибудь посветлее? Джоан предпочитала довольно консервативный и осторожный стиль, который выглядел как самопародия. Мне же хотелось разбудить дом, сделать его светлей, приветливей, современней. Роджер следовал за мной из комнаты в комнату, записывая в блокнот замечания, которые через несколько недель претворились в реальность. Несколько раз мы уезжали на целый день в «Икею», чуть больше поездок потребовалось в «Хоум Депот»[5], а что‑то пришлось заказать в Интернете. Ремонт дома таких размеров – его переустройство – был намного сложней, чем я ожидала. Я развесила кучу зеркал, как будто комнаты были недостаточно просторными, и стремилась к простоте.
Именно тогда изменение своего финансового положения – в связи с браком с Роджером – я ощутила в полную силу. Я не считала себя бедной. А должна была. Всю одежду я покупала в секонд‑хэндах, а денег едва хватало, чтобы оплатить счета и купить еды. Ужин в ресторане был роскошью, которую я приберегала для особых случаев. Ну и что? Я была студенткой. У студентов по определению нет денег. После того, как мы с Роджером сошлись, я не заметила резких перемен. Мы, конечно, делили счета, что было довольно приятно, и могли позволить себе все более роскошные рестораны; или могли сходить в кино, когда хотели – тоже приятно, – но, учитывая все обстоятельства, жили мы относительно скромно. Будь у нас ребенок, все бы поменялось. Нам бы, само собой, пришлось найти новое жилье, не говоря уже о том, что понадобилась бы тонна новых вещей. Но тогда я могла сказать: «Сюда нужен столовый гарнитур», или «А вот туда – диванчик и мягкое кресло» – и Роджер отвечал: «Да, конечно» – после чего упомянутые вещи материализовывались. И это было очень волнительно. Я не считала нас богатыми, но понимала, что имею намного больше денег, чем представляла.
Казалось, долгое время дом пребывал в переходном состоянии: комнаты были переполнены неразобранными коробками, купленная мебель загромождала коридоры, тряпки и банки с краской кочевали из одной комнаты в другую, с этажа на этаж. На ночь мы возвращались в квартиру и спали на кровати, которую взяли с собой в дом, когда в последний раз закрыли за собой квартирную дверь. Можно было бы купить и новую – возможно, так и стоило бы сделать, раз уж мы начинали жизнь с чистого листа, – но слишком много воспоминаний было связано с ней. Я купила ее, когда только переехала в квартиру. Двухспальная, едва помещавшаяся в комнату, но она была символом моей свободы, понимаешь? Мы с Роджером спали в ней, когда он ночевал у меня. На ней мы зачали ребенка. И когда взяли ее с собой – это тоже был своего рода символ. Я думала, что этим мы покажем, что наша совместная жизнь продолжается на новом месте. Как будто пересаживаешь любимый куст роз.
А затем, почти в одночасье, дом завершил свою метаморфозу. Шкафы и серванты еще пустовали, мягкое кресло и телевизор с большим экраном еще не доставили, но дом пересек точку невозврата. Он уже не выглядел так, словно по нему пронеслась шайка буйных детей, уничтожая свитое Джоан гнездышко. Дом стал чем‑то большим. Все принятые мною решения обрели единую форму, и из монумента состоятельности старой аристократии, напоминавшего о былых временах – конечно же, самым что ни на есть незаметным образом, – Дом Бельведера превратился в уютное место, в котором можно было расслабиться. Между фасадом и внутренним интерьером все еще существовал разительный контраст, приводивший в изумление всякого, кто навещал нас, и я не знала, как его смягчить – и стоит ли, – но особо по этому поводу не переживала.