Robert Howard: Skulls And Orchids 1968
Доподлинно было это во времена до упадка Афин – мраморных Афин Софокла*, - в век Перикла*. Ибо рифленые колонны возвышались вокруг меня, а выглядывая между ними и за них, я видел белый тротуар. С другой стороны я видел храм, который поддерживали колонны с ионическими капителями. Фриз его, а так же парк, были украшены скульптурами, которые только рука Фидия* могла привести к жизни.
Я стоял в комнате, которая должно быть была обычным гинекеем*, только здесь не было ни веретена, ни иных предметов домашнего хозяйства. Драпировки и диваны были прекрасной работы и из самых лучших материалов, а ноги при ходьбе утопали по щиколотку в толстых коврах, разостланных на мраморных полах. И было в том нечто странное, потому что колонны и своды намекали совсем на другой век, более ранний и более простой, показывая спартанскую красоту. Столбы были дорическими, с простыми капителями вместо типичных ионических колонн, стилизованных головами овец, а метопы* между торчащими триглифами* антаблемента* украшены виртуозной рукой Иктинуса. Как странно было видеть пелопонесскую культуру в афинском миртовом венке! Если бы не меблированные покои и великолепный сверкающий вдали Акрополь, я мог бы подумать, что на самом деле я оказался в доме некоего молчаливого солдата Лакедемона*.
Я встал и протянул руки к высокому, красивому молодому человеку, который стоял передо мной, одетый в юбку и плащ афинского гражданина. Его лицо имело благородные черты патриция, черные волосы удерживала золотая повязка. Его украшенные золотыми браслетами руки были толстые и мускулистые. Я любил этого человека, потому что здесь, в этом времени - я женщина, хрупкая, смертоносная и страстная.
На мне было немного больше одежды, помимо сандалий на белых ногах и просторной туники, носимой с непринужденной грацией, а пряди волос, перевязанные повязкой из золотой парчи, спадали черными волнами на мои белые как алебастр плечи. И я был прекрасен.
Как во сне я все воспринимал, ничуть не задумываясь об этом, не отделял себя от сна – это двойное существование, абсолютное единство, для человеческого разума, не обладающего знаниями о своих иных воплощениях, совершенно непонятно.
Поэтому я знал, что я прекрасен, и таким же образом, я видел глазами души той женщины как внутренние, так и наружные покои. Я знал, даже не думая о том, как выглядят фризы и карнизы снаружи, и передал эти знания себе спящему, нынешнему я - в то время как мое воплощение из сна сказала на древнегреческом:
- Ты все так же красив, как и сам Аполлон, Деметрий. Возьмешь меня на последнюю пьесу Аристорана, верно?
Он вздохнул с покорностью.
- Аста, - сказал он. - Ты тратишь свое время, разве я не сказал тебе, что все кончено между нами? Иди, девочка, многие мужчины хотят твоей любви. Менандр-поэт продал бы свою душу в Аид ради одной из твоих улыбок.
- Этот ленивый поэтишка, пишущий свои оды ни о чем? - я выгнул свои красные губы. - Деметрий...
Я подошел к нему, раскачивая бедрами, и обнял его за шею.
- Деметрий, - уговаривал я. - Ты любил меня когда-то! Привыкший к суровой солдатской жизни, ты был в моих руках, чтобы узнать чудеса и тайны искусства и роскоши - и многое другое. Я моложе тебя, Деметрий, и во всех Афинах нет другой столь же красивой и знаменитой. Сама Аспасия* признает, что не знает никого, кто лучше меня может играть на лире, и даже холодный счетовод Геродот* восхвалял мои стихи, написанные в ямбическом триметре в твою честь, Деметрий! Фидий так высоко оценил мое тело, что увековечил его на троне на стенах Парфенона, а Менандр написал мне тысячу стихов, неизвестных миру, который смеется над его комедиями.
- Деметрий, ты ничего не должен? Помнишь, что я оставила навсегда гинекей, чтобы жить жизнью любовницы, и, таким образом, потеряла афинское гражданство - все для тебя. Потому что ты, в конце концов, спартанец, Деметрий, и ни одна афинская патрицианка не может выйти замуж за незнакомца, даже если он эллин и стоит высоко в афинской иерархии. Я не думала об этом; я никогда не любила однообразный тяжелый труд и стерильные афинские дома, но если бы ты был верен мне, была бы счастлива.
- Ты могла бы быть счастлива с другим, - тихо сказал он. - Это не значит, что тебе суждено было...
- У меня было бы все, кроме любви, о которой мечтала, - ответил я, прижимаясь к нему. - Деметрий, тем более обидно, что между нами не встала ни одна женщина!
Его лицо потемнело, и он излишне резко вырвался из моих рук. Он рассердился.
- Отдельно от стада бык становится диким и жестоким, нападает на волка и льва, – фыркнул он. - Но попробуйте снова вернуть его в стадо! Точно так же спартанец в своих бесплодных землях убеждает себя, что его глупое самоумерщвление возвышает его над всеми остальными людьми, и радуется только убийствам, и хвастается своим рабством, которое называет свобода! Однако стоит ему хлебнуть удовольствий иных, ярких стран с более высокой культурой, он откажется от тягот лагеря ради шелковой кровати и чаши вина – откажется с диким восторгом.
Он сердито нахмурил брови.
- Молчи, девочка! Я не подниму на тебя руку, что ты когда-то ласкала, но иди своей дорогой, и дай мне идти своей!
В тот момент появился кто-то новый. Стройный, золотоволосый мальчик с конечностями, словно выточенными из мрамора, и губами, как лепестки роз, растянутыми в счастливой улыбке. Но при виде Деметрия румянец залил его лицо. Лицо спартанца смягчилось, и закаленная в боях рука притянула мальчика к себе, поднимая его девичье лицо для поцелуя. Я стоял и смотрел на это, сжав кулаки, пока ногти не впились в ладони, дрожа от гнева, стыда и зависти.
- Деметрий, любовник мой - сказал мальчик. - Вы не почитаете мне те стихи Сафо, в которых воспеваются серебряные руки Анакреонта?
- Почитаю, мой мальчик - ласково сказал Деметрий. - Подожди здесь, я принесу рукопись.
Он вышел из комнаты, бросив на меня многозначительный взгляд, и я посмотрел на мальчика с мрачным интересом и полным отвращением, как женщина смотрит на странную рептилию. Действительно, не удивительно, что правитель города рвал на себе волосы и приобретал красивых женщин со всех портов Эгейского моря, когда происходило нечто подобное.
Мальчик посмотрел на меня невинно, и все же мне показалось, что его искривленные прекрасные губы выказывают скрытую ехидную радость. Я подошел к нему, как кот, что преследует мышь, хотя мои губы и улыбались.
- Мой мальчик, - сказал я, положив свою руку на его гладкое, женственное плечо, и потянул его к себе. - Многие женщины могли бы позавидовать этим губам...
Ха! Я обманул его! Инстинктивно склонил губы, чтобы поцеловать, но это был поцелуй смерти. Я вытащил кинжал из его ослабшего тела, и его глаза расширились в ужасе, он отступил на шаг. Он упал на колени, и кровь потекла между пальцами, которыми он зажал рану. Его румяные губы раскрылись, и с них сорвался обрывистый вскрик; затем он распластался неподвижно на полу, раскинув вялые руки и ноги.
Я повернулся на каблуках и кинжал, выпавший из моих пальцев, внезапно лишившихся силы, серебристо зазвенел на мраморном полу. В широком проходе стоял Деметрий – и смерть была в его глазах. Я сделал шаг назад, вытянув перед собой руки, словно хотел оттолкнуть свою судьбу, но он настиг меня одним прыжком. Он схватил меня за грудь и толкнул на колонну, сжал, словно в тисках, стонать и извиваться было напрасно. Я видел, как его правая рука доходит до талии и поднимается в ярких вспышках острой стали. Мою молодую грудь вдруг пронзил ледяной огонь, а поток горячих умоляющих криков дрожал на губах. Он отступил на шаг, презрительным жестом откинув меч, и красные капли крови разлетелись с жестокого лезвия, как рубиновые искры с белым хвостом кометы. Сделав два неустойчивых шага, я упал у его ног, даже попытался поцеловать край его юбки. Тем не менее, он оттолкнул меня и, когда я лежал у холодных ног дорических колонн, хуже, чем смерть для меня был вид Деметрия, нежно поднявшего мальчика на руки и поцеловавшего его в мертвые губы. Потом он повернулся и шагнул сквозь туман, который внезапно заполнил комнату, вошел в длинный коридор из нефрита и опалов, который появился и закрылся за ним.
Я с трудом сел, одной рукой зажимая смертельную рану, а другой потянувшись ему во след.
- Деметрий! Деметрий!
Однако только пустые комнаты-пещеры отражали эхо моего крика, я повалился лицом вниз от навалившейся слабости. Перед моими глазами потекла случайная серия кошмарных образов, и вдруг я почувствовал, как меня подняли чьи-то нежные руки. Из тумана появился милое, обеспокоенное лицо.
- Аста! Кто это сделал? Тот спартанец? Аид, я утоплю его в его же собственной крови!
- Менандр... – таким слабым был мой голос. - Нет, не причиняй ему никакого вреда. Сама заколола себя. Он даже не коснулся меня. Он любит меня, Менандр.
Какая жалкая попытка спасти раненую гордость! Кроваво-красные полоски мелькали перед моими глазами, и моя слабость еще усилилась. Передо мной сияло море, подвижное и беспокойное, освещенное светом ледяных звезд. Я вздрогнул, как же мне пересечь этот огромный океан?
- Аста! - Голос Менандра был прерван рыданьями. - О, девочка, не оставляй меня! О, Зевс и Гера! Не забирайте ее у меня! У вас не хватает красоты на Елисейских полях, что жаждете сердца, которое бьется в моей груди?
Теперь я почувствовал восхитительный запах и мои конечности расслабились с почти чувственным наслаждением. Я не чувствовал боли, слабость была для меня облегчением; покой накрыл меня, и я с трудом схватил руки Менандра.
- Менандр, я... всегда... любила… тебя...
Может быть, в этом найдет некоторое утешение. Его голодные губы, влажные и соленые от слез, коснулись моих уст, но последней мыслью я вернулся к Деметрию. Я любил его так сильно, как только может женщина. О, жизнь, удивительная жизнь с кадуцеем.
Софокл – афинский драматург, трагик.
Перикл – афинский государственный деятель, знаменитый оратор и полководец.
Фидий – древнегреческий скульптор и архитектор, один из величайших художников периода высокой классики. Друг Перикла.
Гинекей (гинекейон) – в Древней Греции – женские покои в доме, обычно занимавшие его заднюю часть или второй этаж. Состоял в основном из спальни для супругов, комнаты дочерей и комнат, где работала женская прислуга.
Лакедемон – древнее государство в Греции, другое название – Спарта.
Метопа – в архитектуре элемент фриза дорического ордера в виде каменных или керамических плит, заполняющих промежутки между двумя триглифами.
Триглиф – в архитектуре элемент фриза дорического периода, представляющий собой вертикально стоящую каменную плиту с треугольными в плане продольными желобами. Триглифы чередуются с метопами, которые могли украшаться рельефами или живописью.
Антаблемент – балочное перекрытие пролета или завершение стены, состоящее из архитрава, фриза и карниза.
Аспасия – возлюбленная Перикла
Геродот – древнегреческий историк.