Через некоторое время гитлеровцы опомнились, поняли, что перед ними всего три автомата. Взяли нас под пулеметный и автоматный обстрел, начали обходить слева. Перемещаясь по канаве, мы сумели отразить еще одну атаку противника.
– Стрельба в тылу! – крикнул Костя.
Теперь и я услыхал несколько взрывов гранат и пулеметные очереди за спиной.
– Будем отходить, – сказал я.
– Ползите, а мы с Остроуховым задержим их, – проговорил Костя.
Я выбрался из канавы, отполз метров десять, а затем поднялся и, пригнувшись, побежал в кукурузе на бугор. Позади раздались два взрыва гранат. «Последние», – подумал я. На троих осталось у меня две гранаты…
На бугре мы никого не застали. Разведчики успели пересечь балку и выскочить на соседний холм. Там они встретились с противником, который наступал с севера.
Поспешили на помощь. Только спустились в лощину, увидели Лиду Соловьеву. Она отстреливалась из пистолета и короткими перебежками отходила к нам. Вслед за ней по кукурузе бежали немецкие солдаты.
– Живой хотят взять. Огонь! – крикнул Костя.
Обстреляли гитлеровцев и заставили их залечь.
Лида успела сбежать в балку.
С трех сторон слышалась немецкая речь. С трех сторон приближались фашистские цепи. Фашисты потеряли нас из виду. Мы воспользовались этим и побежали вдоль лощины влево. Метров через сто, у изгиба лощины, встретились с женщинами, которые работали в поле.
– Куда вы? Там немцы, – остановили нас крестьянки. – Бегите туда, – указали они на овраг, ответвлявшийся вправо.
На расспросы и раздумья не было времени. Резко свернули направо и скрылись в овраге, поросшем мелким кустарником. И как раз вовремя. Оттуда, куда мы бежали, вышло человек пятнадцать гитлеровцев. Они подошли к женщинам, о чем‑то спросили. Женщины указали в сторону кукурузного поля. Немцы пошли вдоль лощины.
|
|
Оврагом мы выбрались в посевы и оказались в тылу у немцев, которые наступали с севера. Их было человек тридцать с броневиком.
Фашисты закончили проческу кукурузного поля и собрались в лощине. С собой они принесли одиннадцать убитых, положили их в ряд около дороги. Перевязывали раненых и громко разговаривали, размахивая руками. Видимо, были не довольны тем, что упустили партизан.
Мы внимательно смотрели за ними. Никого из наших товарищей среди них не было. Однако из рук в руки гитлеровцы передавали наш автомат. Кто‑то из партизан убит. Перед заходом солнца к гитлеровцам подъехали машины и два броневика. На одну автомашину погрузили убитых, на другую уселись оставшиеся. Машины уехали.
– Пойдемте поищем, может, кто из наших остался жив, – сказал Костя, подавленный горем. – Мне все слышится голос Радика. Я наверное, с ума схожу.
Не только Костя, все мы так себя чувствовали. Из девяти человек осталось четверо. Судьба остальных неизвестна.
При первом же заходе нашли трупы Миши Тар‑таковского и Тони. Они лежали почти рядом. У обоих раздроблены черепа. Возле Миши валялось несколько десятков стреляных гильз.
– Видно, дорого обошлась фашистам смерть Миши и Тони, – сказал Остроухов.
– Бедная Тоня, на этот раз тебе не удалось избежать смерти, – прошептала Лида.
До полуночи прочесывали мы кукурузное поле и посевы в поисках остальных товарищей. Костя принимался звать Радика. Но Радик, Гапоненко и Аня Василец как в воду канули.
|
|
–Будем надеяться, что им удалось скрыться, – сказал Костя.
Убитые горем, но с искоркой надежды на лучшее, покидали мы злополучное кукурузное поле. Однако, как говорится, горе в одиночку не ходит. – Куда пойдем? – спросил я товарищей.
–Надо пробираться на север, – помолчав, ответил Костя. – Уверен, что в Карпаты никто не вернется.
Такого мнения были и мы с Остроуховым. Решили идти на север.
Шли ночами. С рассветом останавливались. Хоронились в посевах, огородах, копнах. Последнюю дневку перед Днестром провели в подсолнухах километрах в семи южнее Залещиков Тернопольской области. Невдалеке проходил большак из Черновцев на Тернополь. Весь день по нему сновали автомашины с войсками и грузами. Мы были безразличны к ним. Не то, чтобы не опасались их. Просто мы устали бояться. Это была усталость и физическая, и моральная.
Лида и Миша спали. Мы с Костей дежурили. Прислушивались к шорохам подсолнечных листьев и наблюдали за дорогой. Медленно тянулось время. Клонило ко сну. Из головы не выходило все, что произошло за последние дни. Чтобы отвлечься от невеселых мыслей, я попросил Костю рассказать о себе. Рассказ он начал издалека.
–Не занимал я высоких должностей. Работал настройке в Конотопе и Киеве, а большей частью рядовым колхозником. Перед войной бригадиром назначили. Жена в шутку детям говорила: «Вот и наш батько в начальники выбился»… Как она там без меня с детьми перебивается? – вспомнив о семье, Костя долго молчал. Потом снова заговорил: – Недолго пришлось бригадирствовать. Война отстранила от должности. Пришлось сажень заменить винтовкой… Назначили меня помощником командира взвода пеших разведчиков. В бой вступил западнее Смоленска, прямо с марша. Осмотреться даже не успели… Полмесяца непрерывных боев. От взвода осталось шесть человек. Остальные погибли или были ранены. В августе полк отвели в тыл, пополнили людьми и направили к Почепу в 13‑ю армию. Снова бои, окружение. Тут‑то и началось. Пошел с группой товарищей в разведку, а когда возвратился, полка уже не было, прорвался. Больше месяца пытались перебраться через линию фронта. Не удалось. Осталось нас два человека. Товарищ пристал к брянским партизанам, а я пришел на родину. На Сумщине к тому времени действовали группы Ковпака и Семена Васильевича. Я сначала был связным, а с мая 1942 года – в отряде. В бою в Новой Слободе был ранен. Поправился, и Горкунов зачислил меня в конную разведку. Вот с тех пор и не расстаюсь с разведкой… Теперь, видишь, как получилось? – закончил Костя.
|
|
Долго лежали молча, каждый со своей думой. Я думал о Константине Васильевиче Рудневе, так не похожем на своего старшего брата. Комиссар – высокий, стройный, с моложавым лицом и черными, как смоль, усами. Очень вдумчивый, всегда сдержанный. Константин Васильевич‑коренастый, с рябоватым лицом и озорным взглядом, вспыльчивый и до отчаянности храбрый. Сколько раз налетал он на полицаев и громил их, не обращая внимания на количество. На реке Тетерев с двумя парнишками – Семенистым и Николаевым, – рискуя жизнью, пошел против двух десятков фашистов и пленил их. Во время разгрома припятской речной флотилии одним из первых на лодке подплыл к пароходу и был вторично ранен… Много героических подвигов в его биографии. Комиссару не приходилось краснеть за брата…
Мои размышления оборвал резкий крик Лиды: «Помогите!» Бросаемся к ней. Лида, бледная, с перекошенным от страха лицом, металась в сонном бреду, пыталась руками за что‑то ухватиться и пронзительным голосом звала на помощь. Разбуженный криком Остроухов, еще не понимая, что происходит, схватил автомат и изготовился к стрельбе.
– Лида, проснись, проснись! Что с тобой? – теребил ее Костя за плечо. Лида продолжала кричать.
Тогда он взял в рот воды из фляги и прыснул ей в лицо.
Лида села и уставилась на нас обезумевшими глазами.
– Что с тобой, Лида? Успокойся, – проговорил я.
– Где я? Что это гудит? – спросила Лида, постепенно приходя в себя.
– Что ты, не узнаешь меня? Это я, Костя. А гудят немецкие машины… Успокойся.
– Ох! – облегченно вздохнула Лида, словно сбросила огромную тяжесть. Пропал страх в ее глазах. Она вся обмякла. Обессиленная опустила голову на санитарную сумку и горько заплакала.
Мы не успокаивали ее. Пусть выплачется. То, что ей пришлось пережить, не всякому мужчине под силу.
Успокоившись, Лида подняла голову. Лицо покраснело, глаза подпухли.
– Ужасный сон видела, не к добру, – проговорила она тихим голосом.
– Не обращай внимания, мало ли какая дрянь может присниться, – успокаивал Остроухов.
– Нет, это совсем не то, – не соглашалась Лида. – Чует мое сердце недоброе… Подумать только, приснится же! Замуж захотела выйти… Пошла к командиру – Сидору Артемовичу – просить разрешения на свадьбу, а он улыбнулся так нежно да и говорит: «Разве сейчас время думать о свадьбе? Война идет. После войны – пожалуйста, сам не против чарку выпить на твоей свадьбе. Только не надевай на свадьбу такого черного платья. Смерть не люблю черного». Смотрю, а на мне действительно все черное: платье, чулки, туфли и шаль. Одним словом, в трауре… Побежала переодеться. Откуда ни возьмись овчарка. Вцепилась клыками в мое платье и тащит назад… Еле вырвалась. Бегу и вдруг падаю в темную бездонную яму. Вы протягиваете руки, а достать меня не можете. Все, думаю, смерть. А какое‑то чувство подсказывает, что это сон, но проснуться не могу…
– Просто ты, Лида, устала, – сказал Костя.
Гнетущее настроение, вызванное злополучным сном, постепенно рассеялось. День подходил к концу. Начали собираться к новому переходу.
– У меня две гранаты, – сказала Лида. – Возьми, Костя, одну.
Костя взял. Я поделился с Остроуховым. Теперь у каждого было по одной гранате…
Мы выходили за пределы Станиславской области. Карты Тернопольской области и восточных областей у меня не было. Единственными ориентирами остались звезды, луна и солнце. Чаще приходилось прибегать к расспросам местных жителей.
К Днестру подошли глубокой ночью. Быстрые воды реки серебрились под лунным светом. Высокий обрывистый противоположный берег бросал на реку короткую темную тень.
В поисках места переправы пошли вдоль берега влево. Река бурлила водоворотами. Мы уже потеряли надежду найти брод, как вдруг напали на хорошо утоптанную тропу. Она подводила к реке и обрывалась у самой воды. Речная гладь рябила. Значит, в этом месте не глубоко. Противоположный высокий берег чуть отходил от реки, и в его тени угадывалась небольшая площадка.
– Попробуем перейти здесь, – сказал я товарищам.
– Проследим, нет ли кого на том берегу, – посоветовал Костя.
Минут двадцать, затаив дыхание, пролежали в кустах. На противоположном берегу мертвая тишина, лишь где‑то далеко слева слышался лай собак…
Первым в воду вошел Остроухов. Метрах в пятнадцати за ним побрели остальные. Дно твердое, песчаное. Вода доходила до груди. Быстрое течение норовило сбить с ног. Шли и всматривались в надвигавшуюся на нас темную громаду.
Остроухов вышел из воды, подождал нас и начал подниматься на площадку, примыкавшую к обрывистому берегу. За ним пошла Лида. Я прилег к ключу, бившему из‑под камня. Костя стоял и выкручивал гимнастерку. Не успел я сделать и двух глотков, как услыхал голос Миши: «Стой! Стрелять буду!» Вслед за этим длинная очередь из автомата и взрыв гранаты.
Я вскочил и побежал за Костей, который уже спешил на помощь Мише и Лиде. В это время из‑под обрыва в воздух взвились две ракеты, в упор ударили немецкие пулеметы и автоматы. Миша свалился. Лида успела бросить гранату и, прошитая очередью трассирующих пуль, упала с вытянутой в сторону противника рукой. Мы с Костей залегли и начали отстреливаться.
Не успела догореть первая пара ракет, а в воздухе уже вторая. Видно, как днем. Противник от нас метрах в двадцати, от Миши и Лиды и того ближе. Немецкие пули продолжают кромсать уже мертвые тела партизан…
Засада продумана очень умно. Гитлеровцы расположились дугой. Правый фланг их уперся в реку, а левый – в отвесный берег. Фашисты могли нас перещелкать еще в реке. Но тогда кто‑либо из нас мог уплыть по течению и спастись. Поэтому они решили дать нам возможность перейти реку и тут всех уничтожить, а возможно, захватить живыми.
Мы оказались прижатыми к реке. Вперед не прорваться. Отходить за реку, значит, погибнуть. Бросаться в воду? Но одетый, с оружием и раненой рукой далеко не уплывешь в такой бурной реке.
Остается…
– Последний бой, – сказал я Косте.
– Попробуем уйти, – ответил он – Справа обрывистый берег. Ракета потухнет, беги туда…
Не представляя себе, как буду взбираться по отвесной скале, я все же ухватился за это предложение, как утопающий за соломинку. Когда ракета с шипением упала в воду и на мгновение повисла тьма; я перебежал к скале. Костя бросил гранату и догнал меня.
– Автомат за спину. Держись за меня, – проговорил он, не останавливаясь.
Я ухватился за ремень Кости, и он, как заправский скалолаз, цепляясь за острые камни, потащил меня вверх. Через несколько метров начали попадаться кустики. Пробираться стало легче. А когда подъем пошел с меньшим уклоном, я мог уже самостоятельно лезть.
Немцы не заметили нашего исчезновения и продолжали палить в прежнем направлении.
– Граната есть? – спросил Костя, как только выбрались наверх.
– Последняя, – протянул я гранату.
Гитлеровцы прекратили стрельбу, столпились возле тел погибших наших товарищей, шумели и продолжали запускать ракеты. Они, видимо, считали, что мы утонули в реке. Фашисты сами себя освещали ракетами. Этим воспользовался Костя. Он выдернул чеку, секунду помедлил, затем бросил гранату вниз. Взрыв произошел, едва граната коснулась земли. Послышались стоны и дикие крики.
– Теперь бежим, – предложил я.
Побежали. Минут через пять перед нами выросла темная стена леса. Вошли в него. Потянуло сыростью и затхлостью. Чутье подсказывало, что лес большой. Надо уйти подальше от Днестра.
Я шел и все думал о погибших товарищах. В который раз вспоминалась дневка перед Днестром и сон Лиды. Сердце ее вещало несчастье. Я далек от предрассудков, но случай с Лидой потряс меня до глубины души… Мы даже не могли похоронить своих боевых товарищей…
Утро застало нас в глухом лесу. Начал накрапывать дождь. Наше мрачное настроение дополнялось плаксивой погодой… По деревьям определили страны света и взяли направление на север. Несколько часов шли, не встречая ни дорог, ни жилья. Наконец увидели одинокую хату. Прежде чем подойти, обследовали лес вокруг. Подстерегли, когда вышел хозяин, и позвали его.
К нам смело подошел коренастый мужчина лет сорока.
– Добрый день, – сказал он и коснулся правой рукой козырька фуражки.
Мужчина оказался лесником. От него узнали, что от Днестра мы отошли всего десять километров. Если отсюда пойти на восток, то в километре будет река Серет, а еще километров через тридцать – Збруч…
– За Збручем дорог не знаю, бо не був там, – сказал лесник.
– Немцы в ближайших селах есть? – спросил Костя.
– В вёсках нема. Есть в Залещиках, Борщеве и Чорткове, – ответил он.
Лесник рассказал, что два дня назад группа партизан под видом полицейских на подводах проехала через Днестр по мосту. Немцы в Залещиках опомнились, но было поздно. После этого всех полицейских из районов в срочном порядке увели к Днестру, взяли под охрану мосты и броды. Всех, кто без документов, задерживают.
Этот рассказ пролил свет на неудачу, которая постигла нас на переправе.
Лесник накормил нас и помог переправиться через Серет.
До Збруча пришлось перенести еще одну беспокойную дневку. Наступал рассвет, а мы оказались в чистом поле. Решили укрыться в огородах. Село еще спало, когда мы забрались в высокую коноплю. Это был небольшой участок шагов тридцать длиной и столько же шириной. Рядом с конопляником – родник. Из этого родника мы напились и наполнили фляги. В коноплю входили осторожно, не сломали ни единого стебля. И только в середине пришлось примять, чтобы удобно было лежать.
Первое дежурство выпало на мою долю. Однако случилось так, что никому не пришлось спать. Наступило утро. Из села доносился людской говор. Слов нельзя было разобрать. Но вот к роднику прибежали дети. Их голоса были отчетливо слышны. Хотя и скудны были мои познания в немецком языке, все же я понял, что дети разговаривают по‑немецки.
– Немецкая колония, – догадался Костя.
Это не радовало. В украинских селах можно было поесть и расспросить дорогу перед выходом. В немецких колониях эта возможность исключалась. Немцы сразу же донесут в полицию. Кроме того, многие из них имеют оружие для самообороны.
Перед обедом в село приехали мотоциклисты, а через некоторое время прогудели автомашины. Послышались удары колокола. Дети убежали от родника… Улицы загудели, как пчелиный улей. Слышались аплодисменты. Видимо, в селе проводили митинг.
Мы не могли понять, о чем идет речь. Считали, что немцы разыскивают именно нас. Постепенно шум утихал. Народ расходился по домам.
– Теперь можно отдохнуть, – с облегчением сказал Костя.
Но отдохнуть не пришлось. Послышались мужские голоса и звяканье оружия. По тропке, у самой кромки конопляника, шли два гитлеровца: один с пулеметом, второй с винтовкой и коробкой из‑под пулеметных лент. Затаив дыхание, мы следили за фашистами, ждали, когда они пройдут мимо нас.
Немцы уселись возле родника. К ним пришли еще трое. Они разговаривали, курили, а затем загремели консервными банками. Опустошив содержимое, банки забросили в коноплю, чуть не угодив в нас. Несколько раз они по надобности входили в коноплю, и тогда наши нервы напрягались до предела. Мы готовы были открыть огонь в любое мгновение. Как на зло, мне страшно хотелось курить, но я опасался, что нас могут обнаружить по дыму. Хуже того, меня мучил кашель. Дважды я не удержался и тихо кашлянул. Немцы затихли… Потом разразились громким смехом. Не заметили…
Так мы лежали весь день. Только с заходом солнца гитлеровцы ушли в село. Слышно было, как они садились в машины, а затем уехали. И лишь после этого мы выбрались из своего убежища и направились к Збручу. Переправились вброд через Збруч, вышли на бугристые просторы Каменец‑Подольской области и почувствовали себя, как дома.
Стоял погожий август. С полей убирали хлеба. На токах возвышались скирды нового урожая. Гудели молотилки. По дорогам пылили машины, увозя зерно на железнодорожные станции. Там его грузили в эшелоны и отправляли в Германию.
Со времени моего ранения прошло больше двух недель. Рана зажила, можно было свободно стрелять. Я даже и не подозревал, что в руке притаился осколок, который даст о себе знать через восемнадцать лет.
– Начнем действовать, – сказал я Косте.
– С чего начнем? – спросил он.
– Со скирд.
– И то дело!
В первую же ночь подожгли шесть скирд на двух токах. Сухие снопы горели, как порох. Во вторую ночь сожгли еще три скирды. Уходя на север, мы оставляли позади себя пылающие факелы. Через два перехода к нам присоединился Андрей Ершов с товарищем. Они при выходе из Карпат пошли в разведку и отстали от своего батальона.
– Как вы разыскали нас? – спросил Костя.
– По огоньку, – ответил Ершов. – Думаем, кто‑то из наших…
Стало веселее. Теперь мы не ограничивались поджогом скирд. Разгромили два маслозавода, разбили сепараторы на сборных пунктах молока. Начали пощипывать полицаев. Каждую ночь группа пополнялась одним‑двумя партизанами из нашего соединения, которые тоже пробирались на север. Ни один из них не бросил оружия, продолжал воевать в одиночку.
Однажды ночью мы заметили пожары западнее. Параллельно нам двигалась еще группа. Она тоже уничтожала урожай, не давая возможности немцам вывозить его в Германию. Пошли на сближение с этой группой. С каждым переходом расстояние между пожарами сокращалось. Встреча произошла километрах в двадцати юго‑западнее Шепетовки. Мы нашли еще троих своих товарищей. Когда вошли в Шепетовские леса, в группе насчитывалось восемнадцать человек.
Дальше наш путь проходил по территории, контролируемой партизанами. В партизанском отряде Иванова, который действовал в этом районе, встретились с группой Осипчука. Группа насчитывала около тридцати человек. К всеобщей радости, с ними были Гапоненко и Василец, потерявшиеся во время боя на кукурузном поле.
– Коля, живой! – кинулся к Гапоненко Костя Руднев.
– А как же иначе? ‑ улыбнулся Гапоненко, пожимая руку Кости.
– Радик с вами? – допытывался Костя.
– Нет…
– Что с Радиком? Где вы были? – спросил я. – Мы вас разыскивали.
– Кукуруза спасла, – ответил Коля. – Мы были рядом с Мишей Тартаковским и Тоней. Когда они погибли, мы с Аней отползли в сторону и притаились. Немцы прошли почти рядом, не заметили… А когда немцы уехали, мы спустились в балку в надежде найти вас. Но вас там не было. Остались вдвоем. Решили идти на север по компасу. Через Днестр нас перевез один крестьянин. Он сказал, что несколько дней назад там на подводах проехала группа партизан… Направились по их следам. Недели две гнались и лишь возле Проскурова настигли. Это была группа Осипчука. Вот с ними и пришли.
– Что слышно об остальных?
– Ничего.
– Возможно, они вернулись в Карпаты? – высказал я предположение.
– Не может быть, – сказал Осипчук. – Думаю, через несколько дней придут в Полесье.
Целый день провели в воспоминаниях. Мы рассказали о своих похождениях. А к вечеру направились в Полесье. Теперь нас было около пятидесяти человек.
После нескольких переходов вошли на территорию партизанского края. Знакомые места, но как они изменились. За время нашего рейда не осталось почти ни одного уцелевшего села. От местных партизан узнали, что после нашего ухода, в июле, немцы провели карательную экспедицию против партизан. Бросили для этого целую армию. Жгли села, уничтожали население.
Тяжелые бои пришлось выдержать украинским и белорусским партизанам в Полесье… Противник понес большие потери, однако уничтожить партизан не сумел… Их стало еще больше.
А с востока накатывалась на немцев неудержимая лавина Советской Армии. Уже были освобождены Сумы, Путивль, Глухов, Конотоп – родина нашего соединения. Советские войска стремительно приближались к Днепру. В этих условиях партизаны усилили удары по врагу. Железная дорога Сарны – Олевск почти бездействовала…
Наша группа нашла приют в соединении Василия Андреевича Бегмы.
После трехмесячных непрерывных переходов и боев мы отдыхали и ждали вестей о своем соединении.
СНОВА ВМЕСТЕ!
В конце сентября мы узнали, что в районе Глушкевичей в лес у хутора Конотопа собрались все основные группы нашего соединения. Здесь и произошла наша встреча.
К хутору мы подошли вечером. Еще издали увидели множество костров. Возле них группки партизан.
Штаб располагался в домике посреди поляны. Выстроив разведчиков перед домом, я доложил Ковпаку о прибытии группы. Сидор Артемович тепло поздоровался с разведчиками и сказал:
– Пусть хлопцы отдыхают, а ты зайди в штаб.
Долго просидел я в штабе, докладывая о похождениях группы. Командир интересовался подробностями боев под Делятином, на кукурузном поле, на Днестре… Когда я закончил доклад, он помолчал, а потом с грустью произнес:
– Значит, и вы ничего не знаете о судьбе комиссара… Идите, а завтра представьте в штаб подробный письменный отчет о проведенных боях.
Выйдя из штаба, я попал в окружение Лапина, Землянко, Маркиданова, Васи Демина, Королькова и Зяблицкого. Все они пришли с Вершигорой. Разговаривая, мы подошли к костру. Там уже собрались почти все разведчики.
– Жив, Леша, жив! ‑ радостно кричал Зяблицкий, хлопая по плечу Журова.
– А что со мной сделается! – весело отвечал Журов.
– Не вижу Миши Остроухова. Где он? ‑ осторожно спрашивает Землянко.
– На Днестре погиб… Вместе с Лидой Соловьевой, – отвечает Костя Руднев.
– Как хорошо, что мы снова вместе, в родной семье! Теперь душа на место стала! – торжествовал Журов.
– Что известно о Семене Васильевиче? – спросил Костя.
При упоминании имени комиссара разведчики приуныли. Ответа не требовалось. Было понятно, что Семена Васильевича нет. Радость встречи померкла…
– А где Стрелюк? ‑ спросил я после продолжительного молчания.
– Кости тоже нет, – ответил Сережа Рябченков. – Оставили в одной крестьянской семье.
– Как?
– Последний раз мы с ним виделись в Делятине на мосту через Прут, – начал рассказывать Сережа. – На шоссе вспыхнул бой. Вы ушли вдоль шоссе, а нас направили влево, в горы. Я вел лошадь, на которой ехал Костя. В перестрелке меня легко ранило. В ногу… К вечеру собрались на горе, названия не помню.
На следующий день разделились на группы. Всех раненых объединили в одну группу и оставили в укрытии под охраной десятой роты. Вершигора не хотел оставлять Костю и взял с собою.
Пошли на север, переправились через Прут. Кругом немцы. Ребята несли Костю. Он сильно мучился от раны и начал упрашивать, чтобы его оставили где‑нибудь. «Вам и так трудно, – говорил Костя, – а из‑за меня могут погибнуть товарищи. Да и для меня будет лучше, если оставите. Терпения нет… Поправлюсь и приду». Петр Петрович долго не соглашался, а потом решился.
Стрелюка оставили на Ланчинских хуторах в семье Иваночко. Они пообещали обеспечить уход. Положили на чердак. При себе Костя оставил пистолет с двумя обоймами и запас патронов. На прощание Костя сказал товарищам: «Я вас буду разыскивать в Полесье».
– Костя парень опытный, если никто не выдаст немцам, пока выздоровеет, обязательно придет, – уверенно сказал Володя Лапин.
Каждому из нас хотелось верить, что именно так и будет…
Прослышав о нашем возвращении, непрерывно подходили новые группы партизан. Здоровались, крепко жали руки и тут же присаживались, стараясь устроиться ближе к костру, где пеклась картошка в «мундире». Примчался Саша Тютерев.
– Иван Иванович, друг мой дорогой, дозволь твои ребра пощупать, – говорил он, пробираясь к костру сквозь плотное кольцо партизан. Я поднялся навстречу боевому другу и скоро оказался в его объятиях.
– Однако ты, брат, того, ничего, – сказал Саша, отпуская меня из своих цепких рук. – Иду, слышу, шумят разведчики. Дай, думаю, заверну на огонек, узнаю, что за торжество. Вдруг вижу тебя… Ну, рассказывай, как здоровье, как рука?
– В норме, – ответил я, – Я уже все пересказал десяток раз. Присаживайся и расскажи, как ты добирался из Карпат и с кем?
– Моя рота шла в группе Ковпака, – сказал Тютерев. – Ну и досталось нам! Только прорвем вражеское кольцо, глядь, а он уже петлю забросил и норовит затянуть ее. Вырвемся из петли, фриц берет нас в новое кольцо. Да только наш дед похитрее фашистов! Не на такого напали! Он их за нос водил. Где нам выгодно было – налетали на врага, громили его. А там, где не под силу – ускользали, как тени… Были и неприятности. Однажды во время боя не досчитались начальника штаба Базымы и нескольких партизан. Считали их погибшими. Оказалось, Базыма был ранен в голову. Его спасли Петя Бычков и Сини‑ченко.
– А где Оля?
Он довольно улыбнулся, помолчал, а затем ответил:
– На Большую землю отправили… Наследника жду.
Дело в том, что в отряде Тютерев встретил хорошую девушку Олю Воскобойникову. Я вспомнил, как Саша пришел однажды к комиссару, долго крутился возле него, не решаясь начать разговор. Наконец сказал:
– Товарищ комиссар, я хочу жениться.
Комиссар не сразу ответил, не спросил, кто та девушка, которую Саша берет себе в жены. Он знал ее и одобрял дружбу Саши и Оли.
– Война войной, а любовь оказывается сильнее, – сказал Руднев после некоторого раздумья. – Я не против, лишь бы это было серьезно.
– На всю жизнь! – ответил, повеселев, Тютерев.
– В таком случае, как говорят старые люди, благословляю, – сказал комиссар и пытливо посмотрел в глаза отважному партизану.
Со времени этого разговора прошло около года. Оля вместе с боевыми товарищами переносила все невзгоды партизанской жизни. Участвовала в боях, ухаживала за ранеными, ходила с нами в Карпаты, но по возвращении ее пришлось отправить на Большую землю… Забегая вперед, должен сказать, что у Оли и Саши родился сын, которого они назвали Виктором Карпатским в честь самого трудного партизанского рейда.
– Он тоже принимал участие в этом рейде, ‑ шутили после партизаны…
Разговор у костра то затихал, то вновь оживлялся. Каждому хотелось высказать все, что накопилось на душе. И только поздней ночью страсти разведчиков, вызванные встречей, постепенно поутихли. Многие разошлись по лагерю, разыскивая друзей из других подразделений.
Из рассказов партизан мы узнали, что после выхода из гор Сидор Артемович Ковпак по радио отдал распоряжение всем группам следовать на север в Полесье. Даже мелкие группы, которые не имели радиосвязи с командиром, предугадывали такое решение и пробирались на север. Противник настигал, окружал, но ничто не могло остановить народных мстителей.
Около двух месяцев героически пробивались ковпаковцы из Карпат в Полесье. Охватив полосу в двести пятьдесят километров, сметали на своем пути мелкие немецкие гарнизоны, громили полицейские участки и немецкую администрацию, уничтожали узлы связи и маслозаводы, жгли скирды нового урожая…
Самую крупную группу вывел Вершигора. По пути они обрастали партизанами, оторвавшимися от других подразделений. Умело маневрируя, обманывая врага, Вершигора и Войцехович, назначенный начальником штаба, выводили из‑под удара свою группу и в Полесье привели свыше шестисот человек.
Кроме основных сил, десятки мелких групп и одиночек продолжали собираться в течение месяца. Многие не знали ни маршрута, ни сборного пункта, но шли, повинуясь партизанскому чутью и многомесячному боевому опыту. Невидимые нити связывали их со своим подразделением, отрядом, соединением. Все приходили с оружием. Многие приводили с собою пополнение.
Одной из таких групп была и наша группа в сорок восемь человек.
Таким образом, решение Ковпака выходить из Карпат «давыдовским маневром» на практике оправдало себя. Вместо одного соединения появилось шесть более маневренных и неуловимых отрядов. Кроме шести основных, действовали десятки мелких групп.