После того, как Ваш папа вернулся из заключения, как складывалась его жизнь? Ведь время было тяжелое.
Он вернулся в 1953-м году, когда умер Сталин, и была амнистия. В это время мы с мамой, Ниной Сергеевной, жили в Екатеринбурге. Я окончила детскую музыкальную школу в Нижнем Тагиле, и маме сказали, что меня нужно дальше учить музыке. Мама столько героических шагов в жизни совершила! Ради моей учебы мы уехали в Екатеринбург. Мама сняла какую-то халупу на ВИЗе. Хозяин, который сдал ее нам, там сапожничал. И собака его там жила. Такое холодное помещение из фанерных листов. И пианино мы перевезли, ведь мне же заниматься нужно было.
Так мы и жили с мамочкой. Она была очень хорошей портнихой, прекрасно шила, и устроилась работать в ателье около Каменных палаток. Приходилось ей вставать ни свет, ни заря для того, чтобы протопить печку – правда, все тепло уходило на ветер, грели, фактически, улицу. Затем мама будила меня и уезжала на работу. А я тогда училась в музыкальной десятилетке. Раньше я была мамин «хвостик», бабушкин «хвостик», меня очень любили и жалели все родные, а здесь, в Екатеринбурге, пришлось окунуться в самостоятельную жизнь. В марте 53-го года, вскоре после смерти Сталина, к нам приехала из Нижнего Тагила бабушка. Она видела, как маме трудно, и старалась помочь и дочери, и внучке.
…Этот день я всегда буду помнить. Мама уехала на работу. Вдруг приходит хозяин нашей квартиры и приносит телеграмму. Бабушка читает эту телеграмму, бледнеет и медленно оседает на пол. Мне страшно так стало – я же ребенок, мне было 15 лет. Читаю телеграмму: «Прилетаю рейсом таким-то. Целую. Гриша». Папа мой! Потом мы немножко с бабушкой успокоились и подумали, что маме такую информацию преподнести нужно осторожно. И радость ведь иногда бывает шоковой. Когда мамочка приехала с работы, мы ей сказали об этом… Только бабушкина, материнская любовь смогла дать ей силы выдержать это испытание радостью.
И вот мы поехали встречать папу в аэропорт, а там нам сказали, что рейс задерживается (папа летел откуда-то из Читы, с пересадками, вылететь было чрезвычайно тяжело). В общем, так мы тогда его и не встретили. На следующее утро мама поехала отпрашиваться с работы, мы с бабушкой были дома, и вдруг видим: открываются ворота, заходит мужчина невысокого роста, голубоглазый, плащ на нем, белая сорочка, портфель в руках и такой северный загар на лице. Он оглядывается и идет прямо к нашей халупке. Такая встреча была, невозможно это описать… А когда приехала мама, увидела своего мужа, как преобразилось ее лицо! В ворота зашла старая, измученная, больная женщина, еле ноги несет, видно, что каждый шаг ей дается с трудом, и вдруг она останавливается, столбенеет, она видит его – и вот уже молоденькая красавица прямо по воздуху к нему летит … Я уже столько лет живу на свете, а этой картины забыть никак не могу...
День-два папа в себя приходил, а потом пошел в Иоанно-Предтеченский храм, показал все свои документы и сказал, что хочет служить в церкви. Папу назначили в Кушву диаконом. Мама с папой уехали, я осталась одна, и началась моя теперь уже совсем самостоятельная жизнь. Мне было 16 лет.
В Кушве был изумительный священник, отец Александр Введенский – бесподобный батюшка, я его до сих пор вспоминаю, такой умный, образованный, интеллигентный. Папа очень много почерпнул в общении с ним. Они два года с мамой прожили в Кушве, потом папу перевели в Нижний Тагил уже в сане священника, там он служил в Казанском храме, а потом его отправили в Курган (тогда еще была СвердловскоКурганская епархия, и уже года за три до папиного ухода из жизни епархии разделили). 
Ольга Григорьевна, Вы говорили об удивительном уходе папы и мамы из жизни. Они вместе закончили жизненный путь?
Да, это так. В 1995 году я поехала в Курган, потому что родители были уже старенькие. Папа практически вышел за штат, но его часто приглашали послужить то в храме в Кургане, то в маленьких деревенских храмах в округе, и он всегда с радостью соглашался. Для него это был праздник, когда он мог снова послужить. Помню, что ворота нашего дома просто не закрывались, папу настолько знали и любили!
Когда-то он был единственным священником на весь Курган: утром служит Литургию, днем требы совершает, потом прибегает домой, быстренько хватает что-то поесть и едет к прихожанам. Причем, не только в самом Кургане: умирающего надо исповедать и причастить, тяжело больного пособоровать… И, естественно, никакой машины не было, а ездил он только на автобусах, на общественном транспорте. Когда папа приходил обратно домой, на него страшно было смотреть, он был мокрый весь, его выжимать можно было. Священническая одежда и так тяжелая и плотная, а сверху он надевал еще болоньевый плащ, и в 30-ти градусную жару человек в головном уборе, в плаще, с требным чемоданчиком прыгает по всяким транспортам и за город едет… Придя домой, он быстро переодевался и шел служить Всенощную.
Еще живя на Колыме, папа дал себе слово, что, если Господь даст ему выжить в тех чудовищных условиях, то он посвятит свою жизнь Богу. Так и получилось.
Уже в пожилом возрасте папа заболел, у него желчекаменная болезнь была, и в 77 лет ему сделали операцию. Жизнь его буквально висела на ниточке, начинался перитонит, но все-таки папа выжил – и снова в храм. Там уже и батюшки появились другие, и, тем не менее, он все равно служил, и люди шли к нему потоком.
Папа вставал часов в пять утра, а то и раньше, и это были самые лучшие часы, потому что в это время люди еще все-таки не решались его беспокоить. А часов с девяти уже звонки начинались в дверь, и приходили люди самые разные, из самых разных мест – откуда только узнавали! Из Воркуты как-то приехали: «Мы к батюшке Григорию, нам сказали, он может помочь, у нас пропал ребенок». – «А кто вас послал?» – «Да вот, Мария…» И папа молился об этих людях и об этом мальчонке, и самое интересное, что мальчик этот нашелся целый и невредимый, прямо вымолили его.
А мамочка моя, хоть и не заканчивала музыкального училища, была хорошим дирижеромхоровиком, она руководила церковным хором. С годами мама перестала работать, потому что здоровье у нее сильно пошатнулось.
Болели они недолго. Еще летом мамочке сделали операцию по поводу катаракты, потому что она практически ослепла. И вот в сентябре они оба себя почувствовали не очень хорошо, ближе к октябрю – еще похуже, но все еще держались бодро. А в середине октября, буквально за неделю до своей смерти, они слегли. Мама – а она была худенькая-худенькая – очень плохо кушала, к врачам старалась не обращаться, обследований никаких не проходили ни она, ни папа. За неделю до кончины мама стала очень много спать. Разбужу ее покормить, а она говорит: «Я не хочу, дай мне только водички попить». И опять спать. А папа, вероятно, духом ощутил, что конец близок, и тоже вдруг слег.
Буквально в последний вечер моя двоюродная сестра Катя сказала:
· Давай-ка, иди домой, отдохни, на тебя смотреть тяжело, утомляешься ведь. Так меня спровадили домой (в Кургане я жила в отдельной квартире).
Часов в девять вечера папа вдруг говорит:
· Знаешь, Катя, мне нужно помыться.
Организовали мытье быстро. После папа сказал:
· Теперь все в порядке, иди за батюшкой, нужно исповедоваться мне и матушке.
· Почему? Что? Как?
Побежали за священником, пришел молодой батюшка, отец Сергий. Папа попросил:
· Сначала Нину Сергеевну исповедуйте.
А она спит, как ее исповедовать? Но как-то добудились, исповедали мамочку, причастили, потом папа исповедовался и говорит:
· Ну и все, слава Богу, и хорошо!
Мама с папой в комнате ночевали, а на кухне осталась одна очень им преданная женщина, Тамара, много лет она была около них (теперь она уже схимонахиня в монастыре под Катайском). В 6 утра она открыла дверь, чтобы посмотреть, как там батюшка с матушкой. Показалось, что тихо так, спокойно спят. А когда она подошла проверить, спят ли, взяла маму за руку, а рука-то у нее была уже совсем холодная. Мамочка уже отошла… Она кинулась к папе. Папа тоже уже скончался… В одну ночь… Так их вместе и хоронили. И самое поразительное, когда эти два гроба еще в храм не занесли, вдруг приезжает машина, и на ней привозят Чимеевскую икону Божией Матери. Совершенно неожиданно, они даже не планировали в Курган заехать, но Господь привел. Эта икона их благословила в последний путь. В одной могиле хоронили, прямо около алтаря того храма, который мой папа и строил, и столько лет в нем прослужил.
Моя книга о родителях называется «Во имя Твое», потому что вся их жизнь была во имя Бога. Папу и маму невозможно разделить ни по духу, ни по поступкам, это совершенно два нераздельных существа…
От папы осталось много написанных им книг, часть мы уже издали, а другую пока не на что, денег не хватает. Папу очень интересовала апологетика, он серьезно к этому относился.