Сам Урбан II покинул Ле Пюи спустя два дня после праздника в направлении Шез‑Дье, где его принял клермонский епископ Дюранд и в тот же день (18 августа) освятил церковь. Должно быть, этот день был особенно радостным для папы, бывшего монаха, так как рядом с ним на церемонии освящения находились трое его товарищей по клюнийскому монастырю: Гуго, теперь епископ Гренобля, который впоследствии был канонизирован церковью (Св. Гуго Шатонефский, поддержавший по просьбе Св. Брунона создание его нового ордена в долине Гранд Шартрез), Одеберт де Монморийон, епископ Буржский и Дюранд, епископ Клермонский. Все четверо были выпускниками одного и того же клюнийского ордена, стараниями которого была доведена до своего логического завершения идея великолепия, присущая церкви еще со времен "катакомб": например, желая похвалить Св. Майеля, его наследник объявил, что тот отличался "совершеннейшей красотой".
25 октября, перед самым прибытием в Клермон папа Урбан в торжественной обстановке освятил главный алтарь в огромном соборе Клюни, превосходящем по размерам все храмы христианского мира (даже собор Св. Павла в Риме), где расцвело наше романское искусство. Понтифик, готовясь к собору, частенько беседовал с другими прелатами, среди которых находился и Геральд де Кардийяк (впоследствии мы встретим его на Кипре и в Иерусалиме). Одному из них, епископу клермонскому Дюранду, не было суждено увидеть собор, так как он умер в день его открытия (18 ноября) и с его похорон начались заседания.
Из Ла Шез‑Дье Урбан II перебрался в Сен‑Жилль‑дю‑Гард, где 1 сентября присутствовал на праздновании дня Св. патрона аббатства, отмеченного пышными церемониями при большом стечении паломников. Среди присутствовавших на самом деле находился граф Тулузский, Раймунд Сен‑Жилльский, один из самых могущественных вассалов французского короля, управлявший самыми просторными и богатыми герцогствами Южной Франции. Вполне вероятно, что за десять дней, пока папа там находился, он неоднократно смог переговорить с графом во время процессий и церемоний.
"Более 250 епископских посохов", отметил хронист Бернольд, который с дотошностью журналиста описал ассамблею, собравшуюся в кафедральном соборе Клермона в день Св. Мартина 1095 г. На самом деле, в процессии, которая под пение "Veni Creator" заняла свои места на соборе, насчитывалось около 250 епископов и аббатов. На церемонию собралась огромная толпа народа, едва разместившаяся в просторном соборе, несмотря на его гигантские размеры, нартекс, хоры с окружавшей их галереей, где находились капеллы (это было первое сооружение подобного рода на Западе); правда, нынешний храм уже не тот, где заседал собор, поскольку на его месте позднее возвели кафедральную церковь в готическом стиле, к которой спустя несколько веков Виолле‑ле‑Дюк в увлечении пристроил башни и островерхие колокольни. Напротив до сих пор сохранился собор Богоматери, заложенный в те времена. Вообще, в Клермоне конца XI в. насчитывалось не менее пятидесяти четырех церквей.
Ассамблея имела величественной и знаменательный вид, ибо там вокруг своего пастыря собралась вся верная ему паства. Некоторые из них проявили мужество, достойное всяческих похвал: например, немощный старик Пибон, чтобы добраться к месту собрания из своего тульского епископства, должен был пересечь добрую половину Франции. Уже одним своим присутствием на соборе этот прелат, ранее занимавший должность канцлера при императоре Генрихе IV, выразил свое несогласие со своим могущественным государем и навязанным им антипапой. Много прелатов прибыло из Северной Франции, чтобы засвидетельствовать свою лояльность к Святому престолу и подтвердить свою оппозицию к императору Священной Римской империи: Ламберт, епископ Арраса, Герард, епископ Теруанна, Гервин, епископ Амьена и аббаты Сен‑Вааста, Анхина и Сен‑Бертена. Прибыли и прелаты из епархий и аббатств, расположенных на землях империи: Поппон, епископ Мецкий, Мартин, аббат монастыря Св. Дионисия в Моне, Представитель Рихера, епископа Вердена. Прочие церковнослужители также оказались достойными уважения: Жан, епископ орлеанский и Гуго, епископ санлисский, чьи епархии относились к владениям короля Франции, в тот момент поссорившегося с папой. Появились даже англонормандские епископы: среди них выделялся единоутробный брат Вильгельма Завоевателя, Эд де Контевиль, тридцатью годами ранее лично сражавшийся в знаменитой битве при Гастингсе и увековеченный в одной сцене ковра из Байе. Назначенный герцогом Кентским, он был фактическим соправителем своего брата. Вместе с Эдом приехали Гильберт, епископ Эвре, Серлон, епископ Се и жюмьежский аббат Гонтран, которому даже преклонный возраст и болезнь не помешали отправиться в путь (впрочем, он и умер во время собора).
Приезд других лиц был также очень знаменателен, прибыли Беренгарий де Розанес, епископ таррагонский, Петр Одукский, епископ Памплоны, Бернард де Сердирак, бывший в свое время клюнийским монахом и посланный Св Гуго в Испанию, где он впоследствии станет аббатом Сахагуны, "испанского Клюни", а затем и архиепископом толедским; наконец, Далмаций, епископ компостельский, также бывший клюнийский монах. Название каждого из этих епископств напоминало о славных победах, одержанных над маврами. Ведь и десяти лет не прошло, как Альфонс VI отвоевал Толедо, и герой Реконкисты, Сид Кампеадор, Родриго Диас только что основал (1092 г.) новое христианское государство в Валенсии. В Испании борьба с исламом, активно поддерживаемая клюнийским орденом, уже увенчалась успехом.
И, разумеется, на соборе во главе с Адемаром Монтейским был широко представлен клир Оверни, Аквитании и Лангедока.
Этому собранию, воодушевленному великими реформами Григория VII, предстояло разрешить огромное количество судьбоносных вопросов так, на соборе присутствовал Роберт де Молем, будущий основатель ордена цистерцианцев (впоследствии прославленного Св. Бернардом), влияние и распространение которого в рядах церкви будут безграничны
Заседания проходили в торжественной обстановке; сначала были приняты решения по делам, подлежащим церковному суду; урегулировались конфликты (например, между знаменитым канонистом, епископом шартрским Ивом и Жоффруа, аббатом вандомского монастыря Св. Троицы), подтверждались ранее принятые санкции против священников, повинных в симонии, торговле таинствами; утверждены правила причащения под обоими видами, характерного для этой эпохи; определена продолжительность четырех постов; в заключение запретили клирикам посещать таверны. В особенности папа своей высшей властью восстановил право убежища, согласно которому преступника нельзя было преследовать в стенах монастырей, церквей или же в любом другом священном месте; отныне даже у придорожного креста можно было искать спасения уцепившийся за него человек становился, по решению папы, неприкосновенен. Также торжественно были приняты другие постановления, с целью усилить и распространить Божье перемирие: каждый христианин должен был поклясться соблюдать его правила, запрещалось сражаться в пост, в последние четыре воскресенья перед Рождеством, до октавы Богоявления, во все праздники Господа, Девы Марии и апостолов и, наконец, с вечера среды до утра понедельника.
Удивляет еще одно постановление собора, совершенно не сопоставимое с элементарными правилами дипломатии в самом центре французского королевства, папа, сам долгое время пребывавший в изгнании, и до сих пор не вернувший себе все владения, вызвал короля Франции на собор как заурядного преступника за то, что Филипп I публично совершил адюльтер, – бросил свою супругу и отнял жену у графа анжуйского Фулька. Церковные власти призвали короля расторгнуть скандальный союз, но тот не появился на соборе и был торжественно отлучен от церкви.
Когда размышляешь над великим проектом, задуманным папой в это время, для осуществления которого он обратился в основном к вассалам короля Франции, становится ясно, что это странное отлучение само по себе свидетельствует о настроениях эпохи – ведь очевидно, что Филипп был отлучен вовсе не из‑за политических соображений.
Собор двигался к своему завершению. Утром 27 ноября толпа, еще более многочисленная, чем в предыдущие дни, собралась на церемонию закрытия (поскольку теперь там могли присутствовать и миряне), которая состоялась на Шан‑Эрм (ныне площадь Шампе). Там возвели трибуну для понтифика и прелатов. Лишь несколько человек из них знали, какой удивительный призыв прозвучит в речи папы на закрытии собора – например, мудрый Адемар Монтейский, доверенное лицо Урбана II, или Раймунд Сен‑Жилльский, который, находясь в тот день в нескольких лье от Клермона, с присущими ему от природы впечатлительностью и пылом, уже направил к папе посланцев, одобрив его проект.
Речь папы Урбана дошла до нас в трудах многих хронистов, но, вероятно, что только один из них, Фульхерий Шартрский, лично присутствовал на соборе По крайней мере, кажется, что именно он наиболее правдиво изложил обращение папы:
"Возлюбленные братья!
Побуждаемый необходимостью нашего времени, я, Урбан, носящий с разрешения Господа знак апостола, надзирающий за всей землей, пришел к вам, слугам Божьим, как посланник, чтобы приоткрыть Божественную волю.
О, сыны Божьи, поелику мы обещали Господу установить у себя мир прочнее обычного и еще добросовестнее блюсти права церкви, есть и другое, Божье и ваше, дело, стоящее превыше прочих, на которое вам следует, как преданным Богу, обратить свои доблесть и отвагу Именно необходимо, чтобы вы как можно быстрее поспешили на выручку ваших братьев, проживающих на Востоке, о чем они уже не раз просили вас Ибо в пределы Романии вторглось и обрушилось на них, о чем большинству из вас уже сказано, персидское племя турок, которые добрались до Средиземного моря, именно до того места, что зовется рукавом Св Георгия Занимая все больше и больше христианских земель, они семикратно одолевали христиан в сражениях, многих поубивали и позабирали в полон, разрушили церкви, опустошили царство Богово И если будете долго пребывать в бездействии, верным придется пострадать еще более.
И вот об этом‑то деле прошу и умоляю вас, глашатаев Христовых, – и не я, а Господь, – чтобы вы увещевали со всей возможной настойчивостью людей всякого звания, как конных, так и пеших, как богатых, так и бедных, позаботиться об оказании всяческой поддержки христианам и об изгнании этого негодного народа из пределов наших земель Я говорю (это) присутствующим, поручаю сообщить отсутствующим, – так повелевает Христос"[2].
Именно в этот момент в речи папы впервые в истории Европы появилось обещание отпустить грехи – индульгенция Это слово впоследствии будет играть такую важную роль, что стоит на нем остановиться.
Случается и в наше время, читая текст молитвы или обращения к святым, наткнуться на упоминание о "300 днях индульгенции" или же "семи годах и семи сорокадневных постах", причем некоторые люди до сих пор считают, что уже один факт молитвы или просьбы способен сократить их пребывание в чистилище на 300 дней На деле же этот своеобразный "тариф", упоминаемый в молитве, является точным отображением средневековых обычаев во времена Урбана II. Христианин, который в исповеди выразил сожаление о совершенном прегрешении и добился прощения, в то же время обязуется искупить свою вину покаянием, которое назначает священник исходя из тяжести совершенного проступка ("искупление", как его называют теологи, по‑прежнему остается необходимым условием для отпущения грехов, хотя и стало гораздо менее зрелищным по сравнению со средними веками). В средние века покаяние обычно состояло из продолжительного поста, но иногда, как в случае с Фульком Неррой, для искупления вины требовалось совершить паломничество в Иерусалим
Объявляя "индульгенцию", папа Урбан в своей речи пообещал полное отпущение грехов тем, кто возьмет крест
"Если кто, отправившись туда, окончит свое житие, пораженный смертью, будь то на сухом пути, или на море, или в сражении против язычников, отныне да отпускаются ему грехи. Я обещаю это тем, кто пойдет в поход, ибо наделен такой властью самим Господом".
Добавив, что в отсутствие крестоносцев их имущество будет под его защитой, став таким же неприкосновенным, как и любое церковное достояние, папа закончил речь следующим призывом
"Пусть выступят против неверных, пусть двинутся на бой, давно уже достойный того, чтобы быть начатым, те, кто злонамеренно привык вести частную войну даже против единоверцев, и расточать обильную добычу. Да станут отныне воинами Христа те, кто раньше были грабителями. Пусть справедливо бьются теперь против варваров те, кто в былые времена сражался против братьев и сородичей. Нынче пусть получат вечную награду те, кто прежде за малую мзду были наемниками Пусть увенчает двойная честь тех, кто не щадил себя в ущерб своей плоти и душе. Те, кто здесь горестны и бедны, там будут радостны и богаты; здесь враги Господа, там же станут ему друзьями.
Те же, кто намерены отправиться в поход, пусть не медлят, но, оставив (надежно) собственное достояние и собрав необходимые средства, пусть с окончанием зимы, в следующую же весну устремятся по стезе Господней"[3].
Автор другого варианта, Роберт Монах, вкладывает в уста папы речь, посвященную сравнению богатств востока и нищеты западного мира. Однако Фульхерий Шартрский, наш наиболее ценный свидетель о происходившем на соборе, ни о чем подобном не упоминает, и папа Урбан в его труде ограничивается лишь обещанием небесных благ. Действительно, в это время в западноевропейском мире появляются признаки нарастающего благополучия повсюду возникают здания, церкви, ярмарки и деревеньки, целые города, продолжающие борьбу за коммунальную независимость, начатую тридцатью годами ранее.
В целом папа потребовал от собравшихся не больше не меньше как формирования экспедиционного корпуса против ислама и его поразительная просьба была встречена с необычайным энтузиазмом. Клич – "Deus lo volt (так хочет Бог)", потрясший клермонское плоскогорье, подхватили во всех уголках христианского мира, от Сицилии до далекой Скандинавии, с готовностью, какой не ожидал сам папа, слегка утихнув, этот клич будет слышен по меньшей мере еще два столетия.
Речь шла о беспрецедентном проекте, с организацией которого на западе были абсолютно незнакомы. Без сомнения, Урбан II задумал его во время встреч с Адемаром Монтейским и Раймундом Сен‑Жилльским.
II. Бедняки
"Эта земля была завоевана не одним сеньором, но целым народом", – так протестовал против попытки узурпации, предпринятой в Святой Земле Фридрихом II, франкский барон Балиян Сидонский. Действительно, именно народный характер первого крестового похода прослеживается очень ярко. Чтобы доказать это, достаточно будет сравнить очерк о событиях, развернувшихся в Клермоне, с версией одного историка, уже цитировавшегося нами, основательность которого не ставится под сомнение – Гильома Тирского, писавшего чуть менее столетия спустя после 1096 года:
"Рассказывали, что из многих земель паломники стекались в Иерусалим. Среди них был один, который пришел из французского королевства и родом был из Амьена, по имени Петр, живший в одиночестве в лесу; потому‑то и прозвали его Петр Отшельник. И был он небольшого телосложения и весьма тщедушным с виду, но дивным из‑за великого сердца и светлого ума, говорил же он очень складно. И вот пришел он к воротам Иерусалима, заплатил пошлину и вошел в город.
И прослышал он, что патриарх города был весьма достойным человеком и очень благочестивым; звали его Симеон. И задумал Петр отправиться побеседовать с ним и расспросить его о положении Церкви, духовенства и народа. Как и решил, Петр пришел к нему и спросил об этих вещах. Патриарх тотчас по его словам и поведению распознал, что перед ним человек богобоязненный и мудрый, и поведал ему обо всех бедствиях христиан.
Когда Петр услыхал такие речи из уст столь достойного человека, то не смог удержаться, чтобы не вздыхать горестно и не лить слезы из сострадания, спрашивая патриарха, что можно посоветовать об этом деле и как поступить. Этот же достойный человек ответил ему так: "Брат Петр, Господу Нашему, если Он того захочет, хватит наших стенаний, слез и молитв. Но мы знаем, что наши грехи еще не прощены и Господу есть за что на нас гневаться Но молва бежит в этом краю, что за горами, во Франции, есть народ, называемый франками, и все они добрые христиане, и поэтому Господь Наш даровал им великий мир и огромное могущество.
Если же они сжалятся над нами, то пусть молят Господа нам помочь или держат совет, как это сделать, мы же надеемся, что Господь пошлет их нам в подмогу, и явит им свою милость, чтобы они могли исполнить наш труд, ибо вы видите, что от греков из константинопольской империи, наших соседей и родичей, мы не получаем ни совета, ни помощи, поскольку они сами повержены и не могут защитить свои земли".
Когда же Петр услыхал это, то ответил следующим образом:
"Правда в том, что вы говорили о земле, откуда я родом, ибо, благодарение Иисусу Христу, там вера в Господа нашего поддерживается и сохраняется лучше, чем в других странах, через которые я проходил по пути из своих краев, и я знаю наверняка, что если они (франки) проведают о тяготах и рабстве, в которых эти нечестивцы вас содержат, то, по велению Господа и своей доброй воле, окажут вам совет и помощь в вашем деле. Как (свершить это) я вам поведаю, если вы посчитаете мои слова разумными не откладывая, направьте послания к нашему сеньору папе и Римской Церкви, королям, князьям и родичам с Запада, уведомив их, что вы просите милосердия, дабы они, ради Господа и веры Христовой помогли вам таким образом, чтобы и Господу была от этого честь и их душам польза. А поскольку вы бедные люди и не можете позволить себе большие траты, уверяю, что я подхожу для столь великой вести и ради любви Господа и отпущения собственных грехов готов пуститься в путь и выполнить это дело. Обещаю вам, что, если Господь доведет меня до тех мест, поведать им в точности, как обстоят дела".
Когда патриарх услыхал это, то весьма возрадовался и, послав за самыми важными людьми из христиан, поведал им об одолжении и помощи, которые этот почтенный человек предложил. Те же очень обрадовались и его благодарили. Без промедления написали письмо и вручили ему, скрепив своей печатью".
Далее следует описание сна, который якобы Петр видел в церкви Святого Гроба Господня‑ в этом сне Господь приказал ему идти в Рим к папе и умолять того помочь отвоевать Святую Землю.
Получается, что менее чем через столетие после событий 1096 года (Гильом Тирский писал около 1170 года) в представлениях людей о причинах первого крестового похода произошла курьезная перемена. Верховный понтифик, викарий Христа, фактически сам земной Христос, мало‑помалу был оттеснен в сторону: для всего мира он и его роль отошли на второй план по сравнению с личностью Петра Отшельника. Стали думать, что именно Петр привел в движение цепь событий, узнав во время паломничества в Палестину о плачевном состоянии Святых мест и порабощении христиан Сирии; именно он. воодушевленный видением, прибыл к папе, и в некоторых повествованиях даже утверждалось, что папа якобы начал проповедовать крестовый поход в Клермоне только после того, как Петр повел свою армию в Сирию. И это утверждали добросовестные историки, располагавшие самой точной информацией о представлениях людей своего времени. Разве в наши дни память о Петре Отшельнике не сохранилась в жанре, который можно назвать историческим фольклором, как о главном действующем лице первого крестового похода?
Кто же в реальности был этот Петр Отшельник? Знавший его историк Гвиберт Ножанский (писавший между 1099‑1108 гг.) описывает его как невысокого человека, колесившего верхом на осле по Амьенуа и Пикардии, где его проповеди крестового похода пользовались необычайным успехом:
"Он обходил города и села, повсюду ведя проповедь, и, как мы (сами) видели, народ окружал его такими толпами, его одаряли столь щедрыми дарами, так прославляли его святость, что я не помню никого, кому бы когда‑нибудь были оказываемы подобные почести. Петр был очень щедр к беднякам, раздавая многое из того, что дарили ему Он возвращал мужьям их жен, утративших честь, присовокупляя к этому дары; он восстанавливал мир и согласие между поссорившимися, (делая это) с изумительной властью Все, что он ни делал, ни говорил, обнаруживало в нем Божественную благодать"[4].
В анналах христианства хватало великих проповедников, начиная со Святого Амвросия или Святого Иоанна Златоуста и заканчивая Святым Венсан‑Феррье или Монсеньором Фултоном Шином, но лишь немногие из них, как и немногие из исторических персонажей, сразу вошли в легенду. Сам Карл Великий стал эпическим героем только спустя три столетия после своей смерти, а вот маленький человек, разъезжающий верхом на осле, менее чем за пятьдесят лет стал главным действующим лицом великой западной эпопеи. Что только о нем не писали! Мало того, что ему приписывали роль зачинщика похода, так его же превратили в человека благородного происхождения, видного ученого, воспитателя князей Готфрида и Балдуина Бульонских, наконец, образцового воина; местом его рождения делали Испанию, Румынию, Венгрию и даже Сирию. Только церковь не канонизировала этого удивительного человека. Для историка же Петр Отшельник – один из многих, может быть, более удачливый, чем другие, проповедников.
Вообразим, что он похож на изображение паломника на сводах крипты Тавана – его современника – в тунике с остроконечным капюшоном, подпоясанный тесьмой; Гвиберт Ножанский уточняет, что он носил тунику и капюшон из грубой шерстяной ткани, плащ, ниспадающий до пят; он всегда передвигался босиком, без обуви и чулок; был небольшого телосложения; греки называли его Кукупетром, то есть сокращенно – малышом Петром; в песнях о крестовом походе он наделен седой бородой, но эта деталь не более правдоподобна, чем борода великого императора. Напротив, его осел вошел как в историю, так и в легенду: Гвиберт рассказывал, что слушатели проповедника выдергивали из него шерсть на реликвии. Как бы ни обстояло дело, красноречие Петра имело над зачарованными толпами неоспоримую власть. Пожалуй, это единственное, что можно точно утверждать, просматривая горы литературы, совершенно затмившей саму личность этого маленького человека. Заново открыть Петра смог только ученый Хагенмайер Нам же, чтобы понять всю значимость этого человека, нужно вспомнить, что представляло собой проповедование в средние века.
В то время проповедь читалась не перед людьми, сидящими в замкнутом пространстве средневековых проповедников можно сравнить с ораторами, собирающимися по воскресеньям в Гайд‑парке или же с воззваниями аббата Петра на площади Пантеона. В средние века проповедовали повсюду – не только в церквах, но и на уличных перекрестках, площадях, рынках. Ярмарочные поля были излюбленным местом выступления бродячих проповедников, равно как и поэтов, декламирующих собственные произведения, и вокруг них толпился народ точно так же, как в наши дни собираются вокруг газетчиков или бродячих музыкантов И эта толпа неравнодушна – она задает вопросы, шепчется, выкрикивает, аплодирует. Крестовый поход бедноты – это знаменательное событие. Он ярко показывает, что можно ожидать от одаренного проповедника, обладающего властью над толпой, готовой пуститься за ним в путь.
Массовое выступление простолюдинов, опередивших баронов, придало крестовому походу своеобразный характер. Прежде чем стать собственно рыцарским походом, он был народным движением. Знаменитый пассаж Гвиберта Ножанского, в котором показаны крестьяне с женами и детьми, подковывающие быков и нагружающие своим нехитрым скарбом повозки, не случайно сохранился в нашей памяти – ведь история не знает подобного прецедента.
Поход простолюдинов, пустившихся в путь, чтобы отвоевать свою возлюбленную отчизну – событие единственное в своем роде, хотя в истории полно всяких исходов, миграций, завоеваний. И то, что не было более движения, даже в период революций, в котором народ принимал бы столь живое участие, дает нам ключ к разгадке "тайны" Петра Отшельника. Не то чтобы он был, как утверждают некоторые ученые, "олицетворением" народа, но его поход, в отличие от последующих, произошел под влиянием чувства, охватившего всех от мала до велика. В эпоху, когда война была уделом баронов и их приближенных, странно видеть, как неотесанные простолюдины становятся воинами. Это поражало воображение средневекового человека и послужило причиной быстрого превращения истории народного похода в легенду.
Благодаря популярным проповедям Петр стал предводителем первой экспедиции. 11 февраля 1096 г. в Париже собралась ассамблея франкских баронов, где в присутствии короля Франции Филиппа его брат Гуго де Вермандуа был поставлен во главе франкских крестоносцев. Но уже в мае месяце маленький человек верхом на осле покидал Лотарингию в сопровождении огромной толпы.
Путь его лежал через Намюр, Льеж, Ахен. В Святую субботу (12 апреля 1096 г.) Петр разбил лагерь под Кельном вместе с другими проповедниками, по его примеру ставшими предводителями отрядов Вальтером, с весьма показательным прозвищем Неимущий, и его товарищами – Вальтером де Руасси, Вильгельмом, Симоном, Матвеем и другими, чьи имена до нас не дошли.
Какова была численность этих отрядов? По этому поводу много спорили. Вместо традиционной цифры 60 тысяч, которую дают хронисты, в наши дни называют 15‑20 тысяч христиан. Правда, мы не знаем их точное число в какой‑либо конкретный момент, так как количество участников похода постоянно менялось: даже если некоторые паломники отставали в пути, то все равно отряды напоминали растущий "снежный ком" – ведь по дороге все так же велось проповедование крестового похода. Свидетелем этому является каноник Кельнского кафедрального собора (где он занимал должность ризничего), по его словам, в течение трех месяцев ожидавший прибытия Петра, чтобы присоединиться к нему. Этот каноник, по имени Фрумольд, взяв крест, отдал все свое имущество Браувейлерскому монастырю, взамен аббат этого монастыря Альберт передал ему три марки золотом и десять марок серебром. Фрумольд дал обет в случае возвращения с востока стать монахом в Браувейлере, который он впоследствии и исполнил. Вальтер Неимущий выступил отдельно; ему было суждено пересечь Венгрию без инцидентов. Но, когда в Болгарии ему отказали в снабжении продовольствием, он со своими товарищами принялся грабить окрестности Белграда, за что и подвергся жестокому избиению. Части его отряда удалось бежать, и, пройдя Ниш, Софию и Адрианополь, они прибыли под стены Константинополя около 20 июня. Сам Петр Отшельник покинул Кельн после восемнадцатидневного отдыха, 19 или 20 августа. Со своими людьми он переправился через Рейн, затем через Неккар, двигаясь к Ульму. Германию, Болгарию, Венгрию миновали без происшествий. К концу апреля отряды Петра появились в Землине, где и начались первые осложнения, несмотря на добрый прием, оказанный королем Коломаном неспокойным воителям, пережившим тяготы путешествий и нехватку продовольствия. Авторитет Петра, по‑видимому, был поистине велик, раз ему до этого времени удавалось удержать от бесчинств довольно разношерстную толпу, состоявшую не только из сильных мужчин, но и стариков, женщин, детей. Во всяком случае, именно недисциплинированность стала причиной столкновений паломников с венгерским населением, хотя Петр и приказал ускорить марш. Вероятно, 26 июня он направился к Белграду и переправился через Саву на суденышках и наспех сколоченных плотах; но, несмотря на то, что расстояние от Белграда до Ниша было преодолено за семь дней, 3‑4 июня произошел инцидент, сопровождавшийся грабежами и убийствами, о которых повествует Альберт Ахенский. Одна из групп паломников после ссоры с болгарами, уходя, из мести подожгла мельницы, расположенные вдоль реки около Моравского моста; узнав об этом, правитель Ниша незамедлительно ринулся в погоню и атаковал арьергард паломников, захватив многочисленных пленников и, главное, сундук с их добром. Петр сумел собрать потрепанных в схватке участников похода и двинулся дальше. 8 июля он прибыл в Софию, до этого сделав остановку лишь в Бела‑Паланке. Там он впервые встретил посланцев императора Константинополя Алексея Комнина, сразу поставивших условия, на которых крестоносцы могли получать провизию; также, чтобы предотвратить любую возможность беспорядков, посланцы императора запретили паломникам задерживаться в одном и том же городе более трех дней. Затем крестоносцы преодолели примерно 29‑30 лье от Софии до Филиппополя, куда они пришли 14 июля; потом 30 лье до Адрианополя, где они находились 23 июля; там посланцы императора еще раз прибыли к Петру Отшельнику, чтобы уверить его в добром расположении Алексея.
1 августа 1096 года Петр уже находился под стенами Константинополя. Получается, что весь поход от берегов Рейна к Босфору занял чуть более трех месяцев.
"Петр как будто покорил все души Божественным гласом, и кельты начали стекаться отовсюду, кто откуда, с оружием, конями и прочим военным снаряжением. Общий порыв увлек их, и они заполнили все дороги. Вместе с кельтскими воинами шла безоружная толпа женщин и детей, покинувших свои края; их было больше, чем песка на берегу и звезд на небе, и на плечах у них были красные кресты. Как реки, хлынувшие отовсюду, всем войском двинулись они на нас через Дакию"[5].
Так писала, несколько преувеличивая, что свойственно южанам, Анна Комнина, родная дочь императора. Повествуя об этих событиях, она проявила себя как настоящий историк, несмотря на некоторую склонность, как мы видели, к литературным эффектам.