1) Основные черты литературного процесса в Московской Руси 16 века
В русской литературе 16 века летописание продолжало оставаться самым распространенным её жанром. Литература 16 века в России развивалась, как вся страна - двигалась вперед. Поэтому в литературном жанре произошли некоторые изменения. Летописцы стали видеть свою задачу не только в том, чтобы фиксировать факты происходящих событий, но и обосновывать события, давать характеристику историческим личностям.
В литературе 16 века появился замечательный труд «Степная книга» В ней содержались портреты – описания великих князей и митрополитов от Владимира до Ивана IV, книга утверждала нерушимость союза церкви и государства.
Русская литература 16 века была отмечена и таким трудом как «Летописец начала царства», книга повествовала о первых годах правления Ивана Грозного, говорила о необходимости в крепкой царской власти. Своеобразно исторической энциклопедией в русской литературе стала Николаевская летопись. Это уникальная книга, один из списков этой книги содержал около 16 тысяч великолепных миниатюр, и получил название лицевого свода.
Большое распространение получили публицистические и исторические сочинения. «Хронограф», «Повесть о Вавилонском царстве», «Повесть о начале Москвы», в этих книгах возвеличивалась великокняжеская власть и утверждалась роль России в мировой истории.
Были в русской литературе 16 века и произведения, которые затрагивали проблемы морали. «Житие митрополита Филарета», «Четьи – Минеи». «Четьи – Минеи» - 12 томное собрание житие святых и других религиозных текстов.
Настольной книгой русской литературы 16 века стал «Домострой». «Домострой» охватывал буквально все стороны человеческой жизни, от нравственных норм, рекомендаций по воспитанию детей и отношениям в семье, до кулинарных рецептов. «Домострой» являлся своеобразным сводом правил и норм поведения, служивший настольной книгой для русского общества долгое время.
На Руси же, напротив, из рукописного репертуара в XVI в. исчезают как раз те литературные памятники, в которых наиболее отчетливо проявлялись черты предвозрожденческой жанровой свободы — памятники, не имеющие какого-либо делового назначения. В списках XVI в. нам не известна ни «Сербская Александрия», ни басенный цикл, получивший на Руси именование «Стефанит и Ихнилат», ни «Повесть о Дракуле», ни «Повесть о Басарге», ни такие произведения более раннего периода, как «Повесть об Акире Премудром» или «Сказание об Индийском царстве».
Наблюдения над составом монастырских библиотек позволили установить, что среди книг, сочиненных, переведенных или переписанных в XVI в., значительно ниже, чем в предшествующем столетии, удельный вес памятников светского содержания. В основном библиотеки пополняются теперь либо богослужебными книгами, либо церковно-догматическими сочинениями, либо памятниками, предназначенными для соборного, то есть коллективного, чтения: житиями, поучениями отцов церкви и т. д.
Если бытовая повесть или занимательная легенда почти совершенно исчезают из круга чтения книжников XVI в., то широкое распространение получают жития, хроники, исторические повести. Огромное значение приобретает в XVI в. публицистика. В публицистических сочинениях Ивана Грозного, Андрея Курбского, Ивана Пересветова поднимаются важнейшие проблемы государственного управления, взаимоотношений государя и подданных, церкви и великокняжеской или царской власти. В сочинениях церковных иерархов (Иосифа Волоцкого, Нила Сорского, митрополита Даниила) ведется полемика с еретиками, обличаются общественные пороки, ведутся споры по вопросам церковного быта и т, д. Расцвет публицистики в XVI в. совершенно естествен — это было время сложных процессов государственного строительства, напряженной идеологической борьбы. К решению этих важнейших общественных задач и были привлечены основные литературные силы. В этом одна из причин, почему литература вновь становится по преимуществу деловой. Но другая и, пожалуй, основная причина происшедших изменений в развитии литературы состоит в том, что влиятельные церковники не только беспощадно расправились с еретиками, а заодно и со всякого рода проявлением свободомыслия, но и объявили решительную борьбу светскому началу в литературе — «неполезным повестям», «глумам и смехам», «писаниям внешним». Церковь решительно требует, чтобы христиане не избегали «душеполезных повестей», «божественного писания». Эту идею регламентировать круг душеполезного чтения в наилучшей степени реализовал гигантский кодекс, созданный по инициативе новгородского архиепископа Макария (впоследствии митрополита), — «Великие минеи-четьи» — свод всех «святых книг», которые «обретаются» на Руси.
Для литературы XVI в. характерно стремление к созданию монументальных «обобщающих предприятий» (термин А. С. Орлова). Это и обширный хронографический свод — «Русский хронограф», это и самая крупная из русских летописей — Никоновская, это многотомный, роскошно иллюстрированный Лицевой свод, уже упомянутые «Великие минеи-четьи», «Степенная книга» — собрание биографий всех выдающихся деятелей русской истории и, наконец, стоящий уже на грани литературы и деловой письменности «Домострой» — свод «поучений и наказаний всякому православному христианину, мужу и жене, и чадом, и рабом, и рабыням».
Почти все названные памятники (исключая разве «Домострой») удивительно близки по стилю: XVI век — время торжества экспрессивно-эмоционального стиля, однако утратившего прелесть новизны (особенно в агиографии), ставшего чрезмерно напыщенным и манерным. Это век «второго монументализма» (термин Д. С. Лихачева), как бы повторяющего в новой обстановке и на новом уровне монументальный историзм XI-XII вв. Это литература торжествующей и уверенной в своей непогрешимости царской власти, торжествующей в своей непреклонной ортодоксии церкви. Царство Ивана IV, построенное на крови бесчисленных жертв опричнинного террора, на подавлении всякой «неканонической» идеи, уже в конце века рухнет. Русь будет ввергнута в водоворот политических катаклизм: народных восстаний, нашествий иноземных захватчиков, ожесточенной борьбы за власть различных боярских группировок. Но все это еще впереди. В XVI в. Русь вступала как могучая держава, стряхнувшая последние оковы иноземного ига, уничтожившая остатки былой феодальной раздробленности (в 1478 г. потеряла свою былую автономию Новгородская земля, в 1510 г. — Псковская земля, около 1521 г. было присоединено Рязанское княжество). Литература, согласно замыслам идеологов времени Василия III и Ивана IV, должна была неукоснительно служить только великим целям великого государства.
2) «Русский хронограф» как литературный памятник
Древняя книга - о будущем Руси
Когда Русь осознала себя великой державой? Когда она стала полноправным игроком на сцене мирового Православия? А главное, благодаря кому? Спор о миссии русского народа, о его особом историческом пути тянется полтысячи лет. “Русский хронометр“ – у самых его истоков.
Карта местности
Сколько в прессе и на телевидении разговоров о нашей исконной российской “великодержавности”, которую то возносят до небес, то выбрасывают на помойку истории! Но мало кто интересуется, когда и почему родилась эта идея. Когда Русь почувствовала, что она – уже не задворки христианского мира?
Эта мысль родилась в церковной среде, впервые ее сформулировали ученые монахи-иосифляне в начале XVI века.
Незадолго перед тем произошли события, ошеломительные и для Русской Церкви, и для всех образованных людей нашего отечества, и для политической элиты Руси. Во-первых, благочестивые греки “оскоромились”, договорившись с папским престолом об унии в обмен на военную помощь против турок. И митрополит Исидор, пришедший на Московскую кафедру грек, активный сторонник унии, попытавшись переменить религиозную жизнь Руси, очутился под арестом, а потом едва унес ноги из страны. Во-вторых, Русская Церковь стала автокефальной, то есть независимой от Византии. В-третьих, в 1453 году пал Константинополь, казавшийся незыблемым центром Православной цивилизации. И все это – на протяжении каких-то полутора десятилетий. А затем, до начала XVI столетия, государь Иван III превратил крошево удельной Руси в Московское государство — огромное, сильное, небывалое по своему устройству. Примерно за семь десятилетий произошел величайший переворот в истории нашей страны. Родилось государство, которое впоследствии станут называть Россией.
Переломная эпоха породила целый букет религиозно-философских концепций. Из них добрая половина касались нового положения Руси в мире. К этому времени относится и знаменитая идея “Москва – Третий Рим”, не получившая тогда особой популярности; и другая, менее известная идея “Москва – Второй Иерусалим”, а также официальная идеология Московского княжеского дома, возводившая его корни к Римской Империи (“Сказание о князьях Владимирских”).
Тогда же и появилась книга “Русский Хронограф”, составитель которой показал Русь как музыканта, получившего сольную партию в оркестре Православной цивилизации.
Но что же это за жанр такой – хронограф? И почему именно “русский”? Начать придется издалека.
В тени Византии
В исторической литературе Древней Руси было два основных жанра. Во-первых, всем известная летопись, содержавшая сведения о прошлом Руси. Во-вторых, хронограф, – едва ли не более популярный у современников, чем летопись, но ныне мало кому известный. Он рассказывал о прошлом всего мира.
Древнейшие русские хронографические памятники – “Хронограф по великому изложению” и другие – включали известия по ветхозаветной истории, евангельский сюжет, кое-какие сведения об античных державах, а также биографию мировой христианской общины. Последняя представлялась в виде череды правлений православных монархов, но далеко не всех. В центре внимания была Византийская империя, затем Болгария и Сербия. Западные державы, в религиозном отношении подчиненные Риму, существовали там лишь в “фоновом режиме”, на задворках повествования.
Что же касается Руси, то она вообще не фигурировала в ранних хронографах. Причина проста: информацию по всемирной истории наши книжники брали из византийских и сербских источников. А для Византии и Сербии Русь была на периферии интересов, в исторических сочинениях писали о ней мало. Между тем, в отечественной исторической мысли на протяжении многих столетий не возникало идеи вписать свою землю и свой народ в судьбу мирового христианства. Отчасти это можно объяснить относительной молодостью Руси как христианской страны. Отчасти же наших книжников завораживал прекрасный мираж Царьграда, который долгое время воспринимался как величайший культурный центр мира. Было очень трудно осознать себя чем-то самостоятельным, пребывая в тени величественной Византии.
Кроме того, в период ордынского ига и удельной раздробленности требовалось незаурядное умственное усилие, чтобы вообще помыслить страну как единое целое. Осознание того, что Русь и в творческом, и в культурном, и, конечно, в политическом отношении достойна находиться в компании великих православных царств, пришло нескоро.
В более поздних хронографах, составленных русскими книжниками, известия, взятые из русских источников, например, из летописей, уже использовались, но крайне редко, да и то в основном как материал по истории Византии. Вот древние русы идут на Царьград,... а вот наш русский летописец с печалью повествует о разорении византийской столицы грабителями-крестоносцами... Русь в хронографах выглядела далеким северным отблеском великой православной цивилизации. Не более того.
В свою очередь, летописцев очень мало интересовало все, находящееся за пределами Руси. Поэтому летопись до начала XVI века нередко несла отпечаток своего рода культурной провинциальности. История Руси была представлена в ней с необыкновенной тщательностью, но сама мысль соединить летописание и хронографию, вписать Русь как активно действующий субъект в историю Православного мира, созревала крайне медленно.
Буря событий, произошедших в середине – второй половине XV века, послужила катализатором.
Переплести и сжать пальцы
“Русский Хронограф” составлялся, скорее всего, в Иосифо-Волоцком монастыре. Предположительно, его творец – Досифей Топорков, племянник и ученик святого Иосифа Волоцкого. Он был убежденным и весьма деятельным иосифлянином, прославился как крупный церковный писатель, великий знаток книжного слова. После долгих дискуссий историки установили время возникновения “Русского Хронографа”: между 1516 и 1522 годами. Это время правления Василия III, не отличавшегося заметным блеском государственного ума, но все-таки сумевшего не растерять, а приумножить достояние, унаследованное им от великого отца – Ивана III.
Чтобы получить представление о “Русском Хронографе”, надо переплести пальцы правой и левой руки, а потом крепко сжать их. Именно так перемежаются в нем известия мировой и древнерусской истории. Собственно русские известия начинаются со времен Рюрика и первых Рюриковичей – ближе к концу памятника. Но в дальнейшем они присутствуют постоянно и в значительном объеме.
Более ранние хронографы представляют собой набор известий, без особого порядка выписанных из разных источников и собранных подобно нестройной толпе на вечевом “митинге”. “Русский Хронограф” – совсем другое дело. Досифей Топорков проводил тщательную литературную обработку его статей, добиваясь единого стиля, гармоничного звучания текста.
На протяжении всего периода с начала XIII и до конца XV столетий повествование о событиях, случившихся в Северо-Восточной Руси, проходит под чередующимися заголовками: то “Великое княжение Русское”, то “Великое княжение Московское”. В начале XVI века всем ясно: ведущей политической силой на Руси является государь московский, прямой наследник древних князей владимирских, в частности, знаменитого Всеволода Большое Гнездо. Конечно, существуют еще независимая Рязань и Литовская Русь, но Москва первенствует самым очевидным образом. Однако в не меньшей степени ясно и другое: ни в XIII столетии, ни в первые десятилетия XIV века она политическим лидером всех русских земель не была.
Таким образом, составитель хронографа показывает: история блистательного ожерелья северных русских городов была преддверием триумфа Москвы и ее великих князей. В 70-х годах XV столетия возник Московский летописный свод, четко сформулировавший точку зрения государей московских на русскую историю. Он оказал столь сильное влияние на всю последующую историческую мысль России, что даже сейчас авторы учебников, не осознавая того, плывут порой по фарватеру, открытому летописцами Ивана III... В 1495 году появился сокращенный летописный свод, уходящий корнями в этот монументальный памятник. Его-то и использовал Досифей Топорков как главный источник знаний по истории Руси.
Мы не лучше греков
Составитель “Русского Хронографа” скорбит о печальной судьбе других православных народов. Они попали под власть турецкого султана. Столь плачевное положение – следствие кары Господней за грехи всей Православной цивилизации. Тут Досифей Топорков не делит православных на греков, сербов, болгар и так далее, оказавшихся “более грешными”, и русских, за которыми числится, как можно было бы подумать, меньшее количество прегрешений. Этого нет и в помине. Виноваты все православные. Он пишет: Господь “...не до конца положил в отчаяние благочестивые царства: если и предает их неверным, не милуя их, то отмщая наше прегрешение и обращая нас на покаяние. И сего ради оставляет нам семя, да не будем как Содом и не уподобимся Гоморре. Это семя яко искра в пепле – во тьме неверных властей; семя же глаголя – патриаршие, митрополичьи и епископские престолы...” Таким образом, беда греков и южных славян по сути своей – призыв к великому покаянию всех православных. И когда это произойдет, гнев Господень сменится на милость: “Православнии же надежду имеют, что после достаточного наказания нашего согрешения вновь всесильный Господь погребеную, яко в пепле, искру благочестия во тьме злочестивых властей вожжет зело и попалит измаильтян злочестивых царства, якоже терние, и просветит свет благочестия и паки возставит благочестие и царя православныя”.
Чем же отличается Русь, не только не попавшая под иго османов, но напротив, относительно недавно освободившаяся от власти ордынцев? Особой государственной силой? Особым благочестием? Особой чистотой веры?
Досифей Топорков не заносится мыслями столь высоко, более того, он даже не пытается толковать непознаваемую сущность воли Господней, исключившей страну из зоны великого наказания христианских народов. Он лишь подчеркивает сам факт: другие “благочестивые царства” – Византия, Сербия и прочие, – пали, а Русь уцелела. Не вооруженной силой, а молитвой спасена. Древние православные страны “...грехи ради наших Божиим попущением безбожнии турки попленили и опустошили, и покорили под свою власть. Наша же Росийская земля Божиею милостию и молитвами пречистыя Богородицы и всех святых чудотворцев растет и младеет, и возвышается. Ей же, Христе милостивый, дай же расти и младети и разширятися и до скончания века”*.
Тем самым составитель “Русского Хронографа” сообщает соотечественникам: по милости Божией мы освобождены от страшной кары и ныне обрели особенную судьбу – лучше, чем ту, что выпала на долю греков и сербов. Сохранение этой особенной судьбы зависит от силы упования на любовь Божию к Руси и от молитв о благом устроении дел ее Высшим Судией. Другого пути нет.
3) Традиционное и новаторское в «Казанской истории»
Имя автора "Казанской истории", как и многих памятников древнерусской литературы, неизвестно. Текст "Истории" содержит мало сведений о создателе произведения: в юности он попал в плен к "варварам" (иноверцам), был подарен казанскому хану Сафа-Гирею, принял магометанство и 20 лет прожил в Казани. В 1552 г., когда русские войска подошли к татарской столице, он бежал из неволи и поступил на службу к Ивану Грозному, крестившему его и давшему небольшой земельный надел. Автор "Истории" не воспользовался возможностью покинуть город вместе с другими русскими пленниками до взятия Казани – это обстоятельство дало основание Г. Н. Моисеевой предположить, что он выполнял какое-то тайное задание при дворе казанских ханов, оказывая услуги русскому правительству.
Создатель "Истории" акцентировал внимание на своем привилегированном положении при ханском дворе: "И взятъ мя к себѣ царь с любовию служити во дворъ свой, и сотвори мя пред лицемъ своимъ стояти", а "велможи его паче мѣры брегуще мя". Положение почетного пленника позволило ему собрать богатый материал по истории Казани, что он безуспешно пытался сделать, еще будучи свободным человеком на родине: "О первом же начале царства Казанскаго – в кос время или како зачася – не обрѣтохъ в лѣтописцех рускихъ..." Осведомленные в этом вопросе люди, отвечая на его вопросы, говорили то "тако", то "инако", и "ни един же вѣдая истины". Попав в "полон" и живя в Казани, автор "Истории" использовал представившуюся возможность удовлетворить свой интерес: он "часто и прилѣжно" расспрашивал хана и "мудръствующих честнѣйшихъ казанцев", чтобы узнать "о войне Батыеве на Русь и о взятии... великаго града столнаго Владимира, и о порабощении великих князей".
Примечательно, что создатель произведения адресовал этот исторический труд светскому читателю из демократических кругов – простому воинству, охваченному скорбью по погибшим в боях за Казань. Постоянные обращения к читателю, от которого автор не скрывает смятенности чувств, вызванной воспоминаниями о пережитом, когда "страх обдержит", "сердце горит" и "плач смущает", придают повествованию особый доверительный тон. Такая открытость позиции книжника, безусловно, является новой чертой русской исторической прозы. Свое произведение писатель определяет как "красную, новую и сладкую повесть", которую он "покусился разумно писанием изъявили". "Сладкое", т.е. литературно украшенное, повествование должно было заинтересовать читателя сюжетной усложненностью и эмоциональностью стиля, обилием драматических ситуаций и особой "живостью" героев, которым дано право на свое слово о мире и о себе.
Научная дискуссия
Проблема атрибуции произведения до сих пор относится к разряду дискуссионных. В ХѴІ11–XIX вв. ученые не сомневались, что автором "Истории" является священник Иоанн Глазатый, чье имя было указано в одном из списков произведения. Однако в начале XX в. Г. 3. Кунцевич высказал предположение, что Иоанн Глазатый – автор лишь отрывка русской летописи, присоединенного к "Казанской истории". В середине прошлого столетия в работах Г. Н. Моисеевой традиционная атрибуция текста была подвергнута сомнению: кругозор создателя "Истории" явно выходит за рамки представлений о мире с позиций ортодоксального христианства; религиозная терпимость и вероотступничество, по мнению ученого, были несовместимы с принадлежностью автора к священническому чину. Н. В. Водовозов, напротив, считал, что написать "Историю" мог именно представитель белого духовенства, человек грамотный и начитанный, а его судьба при всей необычности (пленение, переход из одной веры в другую) в условиях XV–XVI вв. не была исключительной, что подтверждает "Повесть о Тимофее Владимирском". Кроме того, в науке существует точка зрения, согласно которой автобиографические фрагменты "Истории" могли не иметь под собой реальной основы, а являться данью литературной традиции ("Повесть о взятии Царьграда" Нестора-Искандера тоже написана пленником).