ИСТОРИЯ МОЕЙ СУДЬБЫ
Воспоминания моей мамы – Кольцовой Полины Власовны,
года рождения от 21 февраля.
Многих людей моего поколения история нашей страны – Союза Советских социалистических республик, коснулась хорошей и плохой стороной.
Еще в детстве мы чувствовали себя вольготно, когда и на столе полно было: куски мяса, гусиные лапки и домашняя колбаса, и когда пускали нас старшие гулять сколько хочешь (жили в деревне). Подрастая, мы поняли, что ни в том лишь счастье. Меня лично в школу не пускали, так как меньших троих нянчить да стеречь, телка и гусей пасти надо было. Лишь в 10 лет отдали в школу, когда я писала уже и читала, и рисовала к тому же, зарабатывая себе на карандаши, тетради и даже краски, привезенные с города другим детям. Моими любимыми красками были акварельные в виде пуговиц, прикрепленных на картон. Будущее мне тогда казалось неописуемым! Бабушка мне твердила, что какой-то Авель с Каином на луне ссорятся, на вилы друг друга накалывают, а я все всматривалась особенно в полную луну и размышляла, что же там на самом деле? Но после окончания 7 классов отец не отпустил меня продолжать учёбу за 25 км от нашего хутора. Денег в семье не было, чтобы двоих выучить. Он решил доучивать младшую дочку, а старшая уже зарабатывать должна. К отцу приходил директор школы и даже поп, по просьбе которого я рисовала ему для церкви. Когда церковь ещё не закрыли и с молебном в праздники в хаты заходили, то он видел иконы мной нарисованные в Красном углу у лампадки. Рисовала я на бумаге и ангелов, и другие картинки, что видела в церкви, куда брала меня с собой бабушка. Оба просили за меня. Поп говорил отцу, что он этой дочкой озолотится. Вобщем, все просили его пустить меня учиться. Из Ростовского художественного училища им. Грекова прислали мне вызов на экзамен. Я тайком высылала туда рисунки, три штуки как требовалось. Осталось сдать экзамены по русскому языку, литературе и Конституции. По всем этим предметам у меня в школе было «отлично». Конечно я возрадовалась, но напрасно…
Все! Жизнь для меня стала просто мучением.
Пошла работать в контору МТС (машинно-тракторной станции), которая имела на обслуживании 17 тракторных бригад. Они у нас получали смазочные материалы и запасные части тракторов, сеялок, веялок и других машин. Обедать не успевала, так однажды кровь носом пошла. Конторские меня любили и рабочие тоже, так через Рабочком добились мне путевки в Дом отдыха. Было это в 1937 году, год как я проработала.
Так в 17 лет я впервые увидела паровоз и вагоны.
Проработав два года в МТС, я загорелась мечтой во что бы то ни стало стать машинисткой. Уж очень мне нравилось, как «щелкают» на машинке машинистки, которых я видела фильмах, что показывали летом прямо на улице. Д и у директора нашей МТС сидела машинистка. Так вернулась ко мне любовь к жизни, а то всё помереть хотела.
Прочитав объявление, я ринулась в районный центр за 25 км и устроилась там в редакцию районной газеты «Кировец» ученицей машинистки. Через месяц машинистка ушла в декретный отпуска, а я осталась. На протяжении 3-х лет я – редакционный работник: машинистка, заведующая селькоровским отделом, подчитчик корректора и прочее что нужно. Но зарплата была только одна и запись в трудовой книжке – машинистка. Правя газету, я часто оставалась в ночь, так как корректор уходила к семье. Мне доверяли и просили: «…ведь секретарь комсомольской организации все же!» Да и редактор стенной газеты и корреспондент.
Моложе всех была. Вот и бегала то в школу, то в Литвиновскую МТС, а там и Проциково – Березовская.
Вот и бегала я, пока здесь же, в Литвиновке и кавалера «приобрела». Конечно, это и была ведь моя СУДЬБА.
Еще в школе я мечтала о море, моряках… «Полюби, моряк, меня Душою»,- песня такая была.
А как –то, еще в 1936-ом году, при случайной встрече я оскорбила моряка. В темное время, вечером, встретившийся моряк. Взял меня за руку и сказал «Павел». Я была недотрогой и от возмущения в ответ бросила: «Дурень!» Вырвалась и убежала.
Прочитав книгу Николая Островского «Как закалялась сталь», я решила, что мойсуженный будет лишь Павкой. (как главный герой – Павка Корчагин).
А еще, оформляя стенные газеты в школе, МТС, редакции, я писала колонки на рисунках. Где изображала о земной шар, то летчика в самолёте, танкиста на танке, корабли и моряков.
А вот живого – то моряка я ни разу не видела!
И вот в 1938 году летом шла я в райцентр. Шла получать паспорт. А по дороге по над берегом реки Белая Калитва, на узкой протоптанной тропинке мне встретиля моряк! Я глядела во все глаза и уступила ему дорогу, он, улыбаясь мне, прошел, оглянулся, снял бескозырку и помахал.
Шел он тогда в хутор Свинарёв, впоследствии переименованном в Кононов в честь героя Гражданской войны, кем был его отец. И звали его Павел Кононов.
Вспоминая позже, я припомнила, как мои одноклассники передавали мне приветы от «Дурня».
В 1940 году мы встречались с ним как родные брат с сестрой, он меня так и называл «сестричка». Он был ласков, честен и умён, не пил и не курил, а это для меня лично такое богатство, о котором я мечтала. Отец мой курил и частенько «по причине» выпивал.
Вообще о женитьбе у нас никогда и темы разговора не было,так как в 39-ом уже война с Финляндией была. Положение было в стране… да и учёба у него. Последний курс ЧВВМУ – Черноморское Высшее воненно-морское училище.
Проводила я его и друга его – летчика сестра провожала. Подумала, что будем писать друг другу, это мне нравилось.
Нравилось быть свободной, ведь отдыхать было некогда. В колхозы после работы в редакции комсомольцы ездили хлеб в копны сгребать, сено скошенное сгребали в скирды, да уже «ополченцами» были. Значки ГТО, «Ворошиловский стрелок», курсы медсестёр – везде поспевали. Вобщем, мы тогда в зеркала на себя не глазели, пусть люди на нас смотрят… Бежали, чтоб не опоздать на работу для Страны, для Родины. Песни пели: Глянешь на солнце и солнце светлей! Жить стало лучше, жить стало веселей!
Вот такими нас любили…
Но жить было беспокойно. Я кое-что для Военкомата часто перепечатывала, так как у них не было машинистки. Мне доверял Военкомат. Печатала после рабочего дня, на ночь приносила с собой и под подушку прятала – так требовалось. И вот из-за этого я с зам. Редактора была в конфликте. Позже он мне отомстил. Когда редактора перевели в Райком третьим секретарём, он остался временно исполняющим обязанности. Как-то отпустил меня в воскресенье домой в Ильинку – за 25 км, разрешил вернуться аж во вторник, а я вернулась в понедельник в 10 часов утра. В обратный путь вышли вместе с отцом в 4 утра, 6 марта 1939 года это было, темно, пурга непроглядная. Километров 6 провожал меня, пока рассвело.
В эту ночь три человека из райцентра Литвиновки занесло снегом вместе с машиной. Замёрзли, Похоронили. А меня за опоздание на работу на 2 часа ВРИО редактора уволил тогда. Его в Райком вызывали, но запись в моей трудовой книжке осталась.
Меня звали на работу в Райком, но я пошла в Рай ЗО временно. Ежедневно меня вызывали в редакцию перепечатывать материал для типографских рабочих.
Вышла замуж неожиданно, негаданно…
Мне сообщили о необходимости явиться всем комсомольцам 2 сентября (1940 г), то есть – завтра, в Райсовет, так как произошло какое то ЧП (чрезвычайное происшествие). Я явилась, когда уже было человек 10-12. Я спросила секретаря – Что случилось. Скажу, когда все явятся, - ответили мне, сказали показать паспорт, потом подсунули бумажку, где надо расписаться.
Пришёл моряк. Я сразу сказала ему, что он посторонний, но вдруг поняла, что я его вчера проводила на учёбу. Мурашки по коже… Он подошёл к столу секретаря, расписался. Секретарь встала и зачитала Свидетельство о браке. С моих глаз брызнули слёзы возмущения за обман. Все хохотали. Я почувствовала такое унижение, ведь это был сговор! Нас повели к его хате. Я не могла унять слёз, даже радости никакой, хотя в душе понимала, что мы едины будем навсегда.
Через две ночи я проводила его вновь. Из окон редакции и типографии
Все улыбались нам, так как видели нас вместе впервые, только знали, что есть кто-то у меня.
В Севастополь я не поехала. Во-первых, не хотела мешать учиться, ведь он был отличником. Во-вторых, он опаздывал, за что его ожидала «губа» (гаубвахта у проштравившихся моряков). Так и получилось. Писал, что с «женатика» посмеялись. Чувство унижения у меня удвоилось.
Утро прекрасное. Воскресенье. Я в доме его неродных родителей. (Его погибли в Гражданскую войну, он и родился прямо на позиции – то есть, в ходе военных действий. Мать умерла от тифа, когда ему было 2 года.)
Я встала рано, так как мать (сестра его отца) уехала к мужу, которого забрали. Про Сталина что-то болтнул. (хорошо, что у Павлика фамилия другая была)
Выгнала я крову со двора, телка. А ещё свинья и куры были в хозяйстве у них. И вдруг бежит печатник наш – Никита Назаров и кричит: Полина, скорее в редакцию, Молотова речь принимать! Экстренный выпуск! Печатать! – Война! Я чуть не упала. Попросив соседей присмотреть, оставила им ключи от хаты и сараев и бросилась бежать. По дороге заскочила в Военкомат и попросилась в Севастополь. Спасибо военкому, по отечески посоветовал не торопиться – «Успеешь! Не горячись…»
Все везде кипело. Люди взбудораженные, пожилые в слезах, а молодёжь…
Все – добровольцы!
Июль 1941-ый. Мы – молодые девчонки на фронт посылки шлём, в которых и призывы и подарки. Я секретарь комсомольской организации. Организатор. Тут и платочки носовые с вышивкой, и кисеты с махоркой, для зимы перчатки, носки, печенье и прочее. Все мы собирались в Красном уголке, суетились, пела новые песни:
Или в Коломне, или в Рязани
Не ложилися девушки спать.
Много варежек тёплых вязали,
Чтоб быстрее на фронт отослать.
Вышивали их ниткой цветною,
Славно спорился девичий труд,
Так сидели ночною порою
И гадали, кому попадут.
Или лётчику, или сапёру,
Много есть у Отчизны сынов.
Иль чумазому парню – шофёру,
Иль кому из отважных бойцов.
А одна боевая девчонка
Написала из песни слова:
Мой товарищ, тебя я не знаю,
Но любовь в моем сердце жива!
Командир эти варежки носит,
Носит варежки – пуховики.
Что так нежно и ласково греют,
Как пожатие женской руки.
Может что-то не так вспомнила, не знаю.
Все и все люди старались чем то помочь и только помочь фронту. Песни затихли. Все сосредоточены и слушали сообщения. Сообщениям об ужасах и зверствах, о насилии не было конца. Светлая мечта о будущем рухнула.
В августе я внезапно получила срочную телеграмму из Ростова на Дону: «Выезжай немедленно в Ростов. Встретят».
Я удивилась, ведь письмо было одно из Севастополя. Писал, что бомбили город и осколок его по каске зацепил.
В Ростове на пристани меня встретила женщина с моей фотографией. На её вопрос я ответила, что я – Кононова Полина. Она сразу оъяснила, что Павел Владимирович живой, что мы ему позвоним, как приедем на квартиру. Она – Костюченко Клавдия Фёдоровна, проживает на улице Малая Садовая. Здание «Новый быт». Муж сейчас – директор гранатного завода (раньше – маслозавод). Есть 8-летний сын – Женя. Пришли, позвонили. Я его голос никогда по телефону не слышала, растерялась. Я уснула, встревоженная событиями, дорогой. Вдруг, стук в дверь. Я испугалась! Не поняла – где я. А когда за дверью он отозвался, я сообразила, но открывать… Я не открыла дверь в мою комнату. Я боялась его и в то же время хотела видеть. Заплакала, но не открыла. Он улегся спать на диване в другой комнате. В 6-м часу утра он вновь постучал и сказа, что ему надо бежать на поезд. Открыла, обнялись, поцеловались и проводила я его лишь вниз с 5-го этажа.
Он уехал на станцию «Морская» близ Таганрога. Он был ответственный за лагерь моряков. Училище их эвакуировали в Ростов. Начальник училища, зная биографию Кононова, оформил его в чин адьютанта, чтобы он мог видеться с женой. Через неделю разрешили мне приехать в их лагерь.
Приехала. Подошла к воротам. Часовой матрос с винтовкой преградил дорогу. Я спросила, как можно увидеть Кононова? На его вопрос – Кто я ему, молчу. «Сестра?» - спрашивает, я кивнула головой. Позвонил. Меня пустили за ворота. По бокам как роща, а по дороге увидела идущего, узнала походку и побежала в рощу, разулась, спрятала в траве туфли и залезла на дерево.
Как он нашёл, не знаю, смеялся и просил слезть, так как ему некогда. Пришлось спуститься.
В первую же ночь нам не удалось быть вместе. Чуть стемнело – сирена! 15 «Мессеров» на Таганрог летело. Отбивали. Не дали пролететь к городу. В Ростовских газетах писали, что черноморские моряки отбили атаку.
Завтракала я в Краснофлотской столовой. Садилась за столик, где сидела женщина с мальчиком лет 8-ми. Я стеснялась, а она меня заставляла хлеб маслом намазывать и кушать всё, что подают из окошка кухни краснофлотцы. Я стеснялась и отказывалась ходить за едой. Тогда Павел заставил меня ходить в офицерскую столовую. Мы с ним обедали, а я ела и краснела от смущения. Надо мной посмеивались старики, дескать рядом со мной и они помолодеют.
Началась эвакуация. В начале октября 1941 года ночью грузили у главного железнодорожного вокзала и на запасных путях вагоны и платформы под брезентом. Был приказ: часть командного состава и моряков отправить в тыл на переподготовку для боёв на суше и обучение для подводных лодок. Два эшелона уже прибыли с Ленинградского морского училища, к ним добавили Севастопольское.
Я ехала в «телячьих вагонах», сидела на каких-то чемоданах высоко и боялась даже спуститься в туалет, когда останавливался поезд. Да ещё и стеснялась. Так у меня поднялась температура.
Ночью бомбили Хасавьюрт. Нас разгружали. Сказали, что мы прибыли в Махач-Кала. Нам предоставили 5-ти этажное белое здание в виде подковы, говорили, что его когда-то немцы строили. Семьи прибывших разместили в здании студенческого общежития медицинского института. С мужьями мы не виделись, так как они были на казарменном положении, а мы жили по три семьи в комнате. Бездетных семей супруги ушли на фронт вместе с моряками, переподготовленными для войны на суше. Некоторые, вернувшись, ушли в следующем потоке, окончив курсы медсестёр. Контр адмирал Скриганов К.П. разрешил. Мой же муж, Кононов П.В. сразу не смог меня взять, так как не было ещё разрешения.
Так мы прожили до весны 1942 года.
Столько путешествий совершили. Были на границе с Ираном и проезжали «путь Сталина», когда он ездил на встречу с президентом США Рузвельтом и Англии – Труменом.
Из Махачкалы через Каспийское море, где попали в «блтанку», прибыли в Красноводск. Оттуда нас, наверное, разделили, так как я знакомых потеряла. Потом ехали через пустыню Кара-Кум и через Кызыл-Кум. Очутились мы в Аральске на северном побережье Аральского моря, а другие поехали в г.Самарканд.
В Аральске в ту зиму были страшные морозы, старики говорили, что таких раньше не было – до 60 градусов! Там я обморозила на всю жизнь руки и нос. Мне ни раз оттирали обмороженные щеки, ноги, руки, уши.
Сюда была эвакуирована Московская художественная швейная вязально-вышивальная фабрика. Я вместе с ленинградкой Шурой Ивановой сразу устроились туда на работу. Её муж тоже был на фронте. Под Сталинградом его ранило и он вернулся, так мне пришлось квартиру искать, а то мы с Шурой вместе жили.
На фабрике работали жёны офицеров из Кишенёва, жены моряков Черноморского флота, Ленинградки – жены Балтийских моряков, жены летчиков- сталинградцев, были и местные казахи.
Я вязала сначала шарфы, потом варежки с двумя пальцами, чтобы удобно было стрелять, потом – подшлемники, а уж потом вязала свитера. Здесь, за перевыполнение плана мне вручили книжку «Ударник социалистического труда». Все эти вещи мы посылали на фронт подарком вместе с письмом и продуктами.
Были и ЧП: ходили помогать ликвидировать аварию, когда трубы разморозило. Меня назначили бригадиром. Дали нам лома жилезные. Я свою бригаду водила греться в домик какой –то, потом узнала, когда меня позвали на работу в свой отряд, что это наших моряков камбуз.
В своём отряде – Краснознамённыё учебный отряд подводного плавания им. Кирова, приняла я присягу вместе с краснофлотцами, хоть оформили меня вольнонаёмной по моему же согласию. (Контрадмирал предлагал матросом оформить, но я не понимала: какая разница?)
22 апреля 1943 года я получила похоронку о том, что зам. Командира роты 1 о.с.б. гвардии старший лейтенант Кононов Павел Владимирович – погиб южнее 100 м деревни Игнатово Калининской области (г. Тверь)
Прослужила я в отряде до поздней осени 1944 года.
Работала я в отделе снабжения. Приходилось мешки таскать, «командовать» краснофлотцами, «выколачивать» у тыловиков качественные продукты и вести учёт на складе по приёму и выдаче. Очень и очень я всех вспоминаю, когда, под шутки моряков, всё выполнялось разумно, хорошо и по-братски дружно. Меня все уважали, сестрой считали. Печально вспоминать дни, когда мы, с комом в горле, провожали моряков на фронт.
После снятия блокады Ленинграда, отряд возвращался в Ленинград, но необходимо было сократить штат, так как в городе трудно с питанием. Благодаря этому я настояла на увольнении, хотя меня не хотели отпускать. На станции Лихая Ростовской области эшелон остановился и я поехала к родителям в хутор Ильинский. Три года я не получала весточки от родных, они были в оккупации.
Начиналась новая жизнь.