НАШЕ СЧАСТЬЕ ДАЛ НАМ СТАЛИН 1 глава

НАС ВЫРАСТИЛ СТАЛИН

Издание: Лауреаты сталинских премий. Нас вырастил Сталин — ВЦСПС ПРОФИЗДАТ, 1950

 

 

 

 

Бывает и так, что новые пути науки и техники прокладывают иногда не общеизвестные в науке люди, а совершенно неизвестные в научном мире люди, простые люди, практики, новаторы дела.

И.СТАЛИН

 

 

Авторы этой книги — рабочие и мастера, получившие Сталин­ские премии в 1950 году.

Сталинские лауреаты, выращенные советским общественным строем, воспитанные большевистской партией и великим Сталиным, рассказывают о своем творческом пути, о том, что ими внесено в усовершенствование методов производственной работы.

В. МИХАИЛОВ,

сталевар завода «Серп и молот», лауреат Сталинской премии

У МАРТЕНОВ МОСКВЫ

 

Каждый советский рабочий испытывает радость тру­да, счастье сознания того, что преодолена какая-ни­будь трудность, достигнута цель. Но для сталевара каждая новая плавка — новая задача, новые радости, новое счастье и по-новому пережитое чувство удов­летворения.

Можно простоять у мартеновской печи десятки лет, слыть самым квалифицированным сталеплавиль­щиком, и все равно перед каждой очередной плавкой будешь волно­ваться, как в первый день самостоятельной работы.

Такова особенность моего любимого труда — труда сталевара.

Но особое чувство гордости испытывает сталевар, когда он на каждом шагу встречает сталь, которую сам выплавил на своем заво­де, в своем цехе, в своей «печке», как называем мы мартены.

Я еду на работу. За несколько минут подземный поезд перебра­сывает меня от Смоленской площади на Курский вокзал. Отсюда электричкой до первой остановки — станции «Серп и молот». И вот я у заводских ворот! Но пока Я ехал, видел свою сталь в колоннах станций метро, во многих деталях комфортабельного вагона. Вышел из подземного вокзала на площадь. Мимо проносятся автомобили «Победа». Многие узлы этой машины делаются из стали нашей сто­

личной марки. Над головой пролетают самолеты — это парит в воз­духе наша сталь...

Около шестисот предприятий страны получают сталь и изделия, изготавливающиеся на моем родном «Серпе и молоте». В мартенов­ских печах завода выплавляется около семидесяти марок качествен­ной и высококачественной стали.

Как же сердцу сталевара не наполниться гордостью?!

* * *

Сталевары «Серпа и молота» Николай Чесноков, Анатолий Суб­ботин, я и наш «батько», старший мастер цеха Семен Васильевич Чесноков, получили Сталинскую премию.

Мы трое молоды. Старший мастер, как и подобает старшему ма­стеру, человек, много поработавший, много на своем веку повидавший и испытавший. Все мы коммунисты, члены или кандидаты великой партии большевиков, партии Ленина—Сталина.

Когда я оглядываюсь на свой сравнительно небольшой путь ме­таллурга, то вижу рядом с нашей четверкой много замечательных товарищей, старых и молодых, пожилых и совсем еще юношей, каж­дый из которых чем-нибудь способствовал тому, что мы получили такую высокую награду.

Вот Филипп Иванович Свешников, чьи добрые советы толкнули нас на мысль начать борьбу за увеличение стойкости мартеновских печей. Это мудрый сталевар. В какое бы трудное положение вы ни попали, придите к нему, и он раскроет вам истинные причины непо­ладок так, как может сделать только человек, в совершенстве знаю­щий свое дело.

Или наш начальник цеха Александр Алексеевич Лебедьков. Для нас, молодежи, да и не только для молодежи, о«непререкаемый авто­ритет в сталеплавлении. Начальник цеха требователен, но в то же время прост, по-товарищески приветлив.

Некогда наш завод назывался «Гужон». Это было, по нынешним представлениям, маленькое предприятие. Вместе с тем он хранил большие революционные традиции. Он так же неотделим от Москвы, как, скажем, Красная Пресня, «Трехгорная мануфактура»... Однако и на «Гужоне» царили нравы, присущие металлургическим заводам других городов России. И тут старые мастера держали в секрете свои методы выплавки стали, и тут они не позволяли молодым металлур­гам даже в волчок печи заглядывать, чтобы те не научились по цве­ту расплавленного металла узнавать, готов он или нет, и тем самым не стали конкурентами мастеров.

Разумеется, в былые времена никакой мастер с таким опытом, ка­ким располагает Филипп Иванович Свешников, не стал бы выступать в заводской газете со своими советами молодым сталеварам. Да и га­зет на заводах не было! Никакой начальник цеха с такими знаниями, как Александр Алексеевич Лебедьков, не мог быть другом рабочего. Но ведь тогда немыслимо было и положение, при котором трое ста­леваров под руководством старшего мастера начинают борьбу за по­вышение стойкости печей, а весь коллектив всячески поддерживает их почин!

Коллектив — великая сила! Она-то и позволила нам добиться таких результатов использования мартеновской печи от одной «кам­пании» до другой, то-есть от одного капитального ремонта до дру­гого, каких еще в металлургии не бывало.

* * *

Я вошел в этот коллектив несколько неожиданно для самого себя. Мне было семнадцать лет. Только что закончил учебу в аэроклубе, гордился тем, что могу управлять самолетом, мечтал проверить свой характер в воздухе. Но для армии я был еще молод.

А время было суровое... Октябрь 1941 года. Гитлеровцы при­ближались к Москве. Над городом висели аэростаты воздушного за­граждения. Часто раздавались звуки сирены, объявлявшей воздуш­ную тревогу. Юноши и девушки на грузовиках, в пригородных поез­дах, а то и пешком отправлялись за город рыть траншеи вокруг сто­лицы, возводить укрепления. Радио повторяло слова марша: «Идет война народная, священная война...» Суровая, зовущая к борьбе пес­ня, которой подчиняешься, как военной команде.

Я москвич. Люблю нашу столицу, люблю, как всякий советский гражданин, но еще и по-особенному, как человек, родившийся в этом

прекрасном городе. Понятно, что я так же, как другие, отправился за город возводить укрепления. Почти три месяца провел я на строи­тельстве оборонительных рубежей.

Декабрь 1941 года. Врагу нанесен сокрушительный удар. Гитле­ровцы отброшены от Москвы. Можно оставить лопату и найти дру­гое приложение своим силам.

Я возвращался в Москву на электричке. Последняя остановка перед столицей была платформа «Серп и молот».

Серп и молот — это эмблема нашего Советского государства. «Серп и молот» — это название московского металлургического заво­да. «Серп и молот» — это сталь для танков, для снарядов, для само­летов.

Эти мысли пронеслись в моем сознании в какую-то долю секун­ды. И в эту же долю секунды глаза задержались на плакате, висев­шем на перроне: «Заводу «Серп и молот» нужны рабочие».

Я выскочил из вагона и подошел к деревянному щиту. Медленно прочитал объявление, вдумываясь в каждое его слово, огляделся во­круг... Сосредоточенные лица. Солдаты с мешками за плечами. Время от времени проносятся тяжелые составы с танками и орудиями, на­крытыми чехлами. Хмурится небо, а из-за облаков раздается рокот патрулирующих истребителей...

Быстро взбежал я по лестнице железнодорожного моста, свернул направо и через минуту стоял в здании отдела кадров.

* * *

Прошло две недели после того, как я стал учеником ФЗО при заводе «Серп и молот». И вот наш мастер говорит мне:

— Пошли, Виталий, в цех.

Я уже свыкся с мыслью, что буду металлургом. Нет, не только свыкся, но и решил, что это самое подходящее для меня дело. Стра­не нужна сталь — я буду ее варить. Старики говорят, что сталевар — это человек особенный, с характером волевым, решительным, умею­щий быстро принимать нужные решения. Ну что ж, если не все эти черты я воспитал в себе за время пребывания в пионерской органи­зации, то теперь их приобрету!..

Мы пришли в первый мартеновский цех.

Огромный зал, в котором пылает несколько круглых солнц. Все звенит, движется... Взад и вперед передвигаются краны. Что тут к чему? Пойму ли я это когда-нибудь?

И все же одного посещения мартеновского цеха было достаточ­но, чтобы я навсегда влюбился в сталеплавление.

На следующий день мы снова пришли в цех. Меня потянуло к мартеновской печи. Я заглянул в ее волчок через синие очки, кем-то доброжелательно поданные, и замер от восторга. Я видел, как пла­вится сталь, как плещет она, как пляшет... Это та самая сталь, ко­торой будут уничтожать фашистов...

После окончания дыколы меня назначили вторым подручным на четвертую печь.

Плавильный мастер Василий Васильевич Луховцев незаметно следил за мной. Должно быть, по выражению моего лица он понял, как меня увлек процесс сталеплавления.

— Не робеешь?—спросил он улыбаясь. — Ничего страшного нет. Поработаешь — всему научишься. Или ты думаешь, что в ФЗО все науки превзошел?

Нет, я так не думал. Я так и предполагал, что приду в цех, имея только самые элементарные представления о сущности метал­лургического процесса. Я надеялся, что в цехе сразу же найдутся та­кие люди, которые охотно посвятят меня во все тонкости этого слож­ного дела. Василий Васильевич решил быть моим «крестным». Он по­вел меня от одной печи к другой, в литейный зал, который мы долго рассматривали сверху, словно с капитанского мостика, на шихтовый двор, одним словом, на все участки, где готовилось сырье для плав­ки, варилась и выдавалась готовая сталь.

— Ты не бойся. Работай. А если чего-нибудь не поймешь, не стесняйся спрашивать.

— А у кого спросить в случае чего?

— У кого хочешь, всякий правильно посоветует. Сталевара свое­го, он твой бригадир, меня, старшего мастера Семена Васильевича. Знаешь его?

— Нет, не знаю. •.

— Их тут на нашем заводе несколько Чесноковых работает. А © нашем цехе двое: Семен Васильевич да его брат Николай.

Первыми моими учителями были сталевары Баюкин и Лысаков. Они так же, как и плавильный мастер Луховцев, встретили меня по- дружески.

— Знаешь что? — сказал Баюкин. — Ты пока только погляды­вай, приучайся, а я тебе буду по ходу дела все объяснять.

Шаг за шагом становился я опытнее. Я узнавал, как заваливать печь, поддерживать высокую температуру, как пропорционировать мазут и воздух.

Были дороги все те знания, которые передавал своему подруч­ному сталевар, но не менее дорога и его чуткость, заботливость. Он интересовался и тем, читал ли я газету, заходил ли в комсомольский комитет... Иногда я с удивлением узнавал, что о моих успехах он рассказывал секретарю партбюро нашего цеха, что о каждой моей удаче знает Александр Алексеевич Лебедьков. Иной раз и круто об­ходился со мной бригадир. На минуту обидишься, потом подумаешь: «А ведь прав бригадир. Учись, Виталий, уму-разуму...»

Я учился и у старших товарищей и по книгам. Всей душой во­шел в жизнь цеха, в круг интересов его партийной организации. И все чаще и чаще приходила мысль о том, что и мне нужно вступить в партию.

Я старался подражать самым квалифицированным сталеварам. Как-то заболел плавильный мастер Мачехин. Вместо него в ночную смену стал Семен Васильевич Чесноков. Меня поразило, как уверен­но командовал он процессом плавления. Чувствовалось, что печь пол­ностью подчинена ему. Такой уверенности, такого умения не увидишь иной раз и у очень старого металлурга.

Семен Васильевич — большевик, давно в партии. Наш «батько» вызывал к себе уважение не только как старший мастер, но и как коммунист, у которого каждое слово подкреплено делом, и как рачи­тельный хозяин.

— Грязь у вас, грязь, — скажет бывало Семен Васильевич. — Не сталевары вы...

Осмотришься — действительно грязь. Как это несколько минут тому назад тебе казалось, что вокруг печи чисто?!

Так в работе, в учебе, в волнениях о событиях на фронте, в ра­достях, когда раздавался торжествующий голос диктора: «В послед­ний час...», в тревоге за каждую плавку проходили дни за днями.

И вот конец 1943 года. Я сам сталевар, сам бригадир, у меня есть подручные. Пристально следят они за мной, стараясь перенять мой опыт. Мне немного смешно: кажется, совсем недавно я был таким же нерешительным, робеющим перед печью. Кажется, совсем недавно я с удивлением и восторгом смотрел на уверенные движе­ния сталевара и думал, что пройдет добрый десяток лет, пока я ре­шусь самостоятельно варить сталь. А вот теперь подручные смотрят на меня, учатся.

* * *

В то время когда я начал работать самостоятельно, появился в нашем цехе паренек тремя годами моложе меня — Анатолий Суббо­тин. Он пришел к нам из прокатного цеха, примыкающего к разли­вочному залу.

Кто-то из сталеваров обратил внимание на высокого голубогла­зого юношу с зачесанными назад темными волосами, часами про­стаивавшего в стороне от изложниц и наблюдавшего за тем, как раз­ливают сталь.

— Что ты тут делаешь? — спросили как-то его. — Работы у те­бя нет, что ли?

— Нет, — ответил он, — я уже смену отработал... Это я так... смотрю...

— Интересно?

— Интересно. Ишь, искры как сыплются! Будто салют...

— Это продувают отверстие в печи. А ты зря не смотри, лучше работать к нам переходи.

Этого упрямого, любознательного паренька скоро перевели в наш мартеновский цех. Поставили подручным к сталевару Князеву.

Григорий Афанасьевич Князев разгадал в Анатолии будущего талантливого сталевара и стал приучать его к самостоятельной рабо-

ге. Уже через четыре месяца (неслыханно короткий срок в представ­лении любого «гужоновца», так же как нынешнего американца или англичанина) Толя стал первым подручным.

Мастера с охотой объясняли ему технологию варки стали, учили правильному температурному режиму — самой сложной, самой кап­ризной вещи, умению ухаживать за печью.

Над Анатолием шефствовал Василий Андреевич Грудков, пла­вильный мастер. Недавно ему присвоено звание лучшего мастера мар­теновских цехов Советского Союза.

И когда в 1945 году Анатолий сдал испытание на сталевара, никто не удивился тому, что такому молодому пареньку доверили такое ответственное дело.

Экзамен на сталевара у Субботина принимали Семен Василье­вич Чесноков и заместитель начальника цеха Лебедев. И устные от- веты и практическая работа вполне удовлетворили экзаменаторов. Толя получил девятый разряд. И это в девятнадцать лет!

Первую плавку, которую Анатолий провел самостоятельно, он выпустил за двадцать минут до срока.

— Только что родился сталевар, а сразу скоростником стал, — радовался Семен Васильевич.

Так на нашу четвертую «печку» пришел еще один молодой ста­левар. Вторым был Николай Чесноков, брат старшего мастера, а третьим — я.

Вот и стала наша «печка» молодежно-комсомольской.

* * *

Анатолий принял от меня смену, сдвинул на затылок кепку с синими очками под козырьком и спросил:

— Ты читал сегодняшнюю «Мартеновку»?

— Не успел.

— Прочитай-ка статью Свешникова. А как Николай придет ме­ня сменять, я отдам газету ему. Разговор будет.

Я взял «Мартеновку» и стал внимательно вчитываться в статью старшего металлурга Свешникова «Советы молодым сталеварам».

Да, это были очень дельные, даже, можно сказать, мудрые сове­ты, и если их строго придерживаться, можно дать гораздо больше стали, чем мы выпускаем теперь на нашем четвертом мартене.

И едва только появилась такая мысль, как перед глазами возник­ла вся страна и зазвучали десятки имен советских рабочих. Я вспом­нил о Николае Российском, который создал стахановский участок; я как будто увидел бакинца Ага Гусейн Кафарова, о котором незадолго пе­ред тем прочитал в. газете. Он взялся увеличить срок эксплоатации скважин. Подумал я об уральской девушке Нине Назаровой. Я слы­шал о ее замечательном почине: станки должны использоваться так, чтобы от ремонта до ремонта проходило гораздо больше времени. Но что же мы могли сделать с нашей печью?

Этого я еще не знал, но уже чувствовал, что работать попреж- нему невозможно.

Разговор нашей тройки вскоре состоялся. Оказалось, Субботин уже кое-что надумал и теперь решил посоветоваться с нами, своими сменщиками.

— Ребята, — сказал он, — долго думал я над советами Свешни­кова. Умные вещи написал человек. Если б мы их выполняли, то печь наша такое бы показала...

— Ты не тяни, — сказал Николай, — выкладывай, что надумал, тогда, может, и мы что-нибудь посоветуем.

— Пришел я к выводу, что наша печь может кампанию свою продлить. Только должны мы будем за ней ухаживать по-другому, вот так, как в советах Свешникова написано. Сколько мы выдали плавок за прошлую кампанию?

— Сто семьдесят восемь, если не ошибаюсь, — вспомнил я.

— Не так уж мало! — подал реплику Николай.

— Не мало, — согласился Субботин. — Да только и не предел это. Я так подсчитал: если начать экономить на каждой минуте, если ни разу не поджечь свод, если следить за тем, как машинист разрав­нивает шихту, держать высокий тепловой режим, подмазывать стол­бы — словом, работать на пятерку с плюсом, можем мы за кампа­нию дать двести десять плавок.

— Посоветоваться нужно... — неуверенно сказал я.

— Обязательно посоветоваться, — согласились и Анатолий и Николай.

С кем же нам было советоваться, как не с секретарем партийной организации? Петр Васильевич Федулов горячо одобрил наше пред­ложение.

— Толковое дело, хорошо придумали. Идем к Лебедькову!

Александр Алексеевич посмотрел на нас так, словно проверял,.

понимаем ли мы всю серьезность того, что задумали.

— Продлить кампанию печи... — сказал он медленно. — А не выйдет из этого одной только шумихи? Вы всерьез беретесь за такое дело? Смотрите, не осрамитесь.

— Вы что же, — спросил Анатолий, — сомневаетесь в возмож­ности повысить стойкость печи?

— Нет, — горячо заговорил наш начальник, — не только не сомневаюсь, но давно уверен в такой возможности. Я и сам много об этом думал. Только хочу вас проверить: понимаете ли, за что бере­тесь?

Мы рассказали, как решили работать.

— Вижу — дело у вас продумано' основательно, — заметил он. — Ну -ка, попросим плановиков подсчитать, какой эффект может дать нам перевод от ста семидесяти восьми плавок, скажем, до двухсот десяти...

То, что сообщили плановики, превысило все наши предположе­ния: если за время кампании наша четвертая печь даст не сто семь­десят восемь плавок, а двести десять, то в течение года придется де­лать не шесть с половиной, а только пять с половиной ремонтов. Лишь на одном этом государство получит экономию в двести тысяч рублей. Но помимо этого, так как печь будет плавить металл, а не стоять лишний раз на ремонте, наш цех выдаст сверх плана 1 200 тонн стали. Вот что значит сэкономить один ремонт и по одной только нашей печи!

Мы ушли от Лебедькова взволнованные и окрыленные.

Анатолий, как самый молодой из нас и как инициатор этого по­чина, отправился в комитет комсомола посоветоваться и там. Секре­

тарь комитета проверил с ним все подсчеты и сказал, что комитет обеспечит нам всяческую поддержку и помощь. Так оно в даль­нейшем и было. Николай поделился с братом Семеном Васильевичем. Старший мастер ответил:

— Я с вами... Давно об этом думал...

И вот началась наша борьба за повышение стойкости четвертой мартеновской печи.

* * *

В заводской газете появилось письмо. Это было в сущности наше социалистическое обязательство. Мы решились выступить с ним по­тому, что ясно представили себе план действий.

В этом письме мы рассказали, что будем работать на максималь­но высоких тепловых режимах, в то же время не допуская поджогов свода.

Сталевар знает, как это сложно. Хочешь дать скоростную плав­ку— держи высокий тепловой режим. Но беда заключается в том, что при повышенной температуре легко поджечь свод, то-есть рас­плавить кирпич, из которого сложен свод. Малейший недосмотр — и со свода потекут сосульки.

Есть, конечно, простой способ сохранить печь: не давать высо­кой температуры. Но тогда и плавок будет в кампанию меньше.

Мы избрали путь сложный: при высоком тепловом режиме так следить за печью, чтобы поджогов свода не было.

И еще мы писали, что будем во-время и хорошо заправлять от­косы, стены и столбы, будем следить за равномерным распределе­нием шихты по всей площади печи, не допускать при завалке бугров...

И мы обязались дать не сто семьдесят восемь, а двести десять плавок за кампанию.

Письмо произвело огромное впечатление. Многие бригады реши­ли начать работать по-новому. Партийная организация посвятила на­шему почину одно из собраний. Мы часто видели возле нашей печи директора завода, главного инженера, секретаря парткома, комсорга. А что касается Федулова или начальника цеха Лебедькова, то они оказывались возле печи в ту самую минуту, как только кому-нибудь из нас приходила в голову мысль обратиться к ним за советом.

Кое-кто отнесся к нашему начинанию с недоверием. Но то были считанные единицы, и я даже не хочу называть их фамилии, потому что очень скоро они убедились в неосновательности своих опасений.

Я попрежнему часто ходил с женой в театр, слушал концерты в консерватории. Все шло, как обычно. Но где бы я ни был, не поки­дала меня одна и та же мысль: как себя почувствует печь после сто семьдесят восьмой плавки?

И вот наступила эта сто семьдесят восьмая плавка, та, которой заканчивалась предыдущая кампания печи.

Николай выпустил сталь, она текла в огромный ковш. Подруч­ный начал сушить отверстие... Александр Алексеевич посмотрел на Федулова, на Семена Васильевича Чеснокова, на своего заместителя Лебедева, на сменного инженера, на стариков-сталеваров, словом, на всех, кто собрался у печи.

— Ну, как? — сказал он. — Поехали дальше?

Да, печь была в отличном состоянии. Достигнув прежних ре­зультатов, мы могли с уверенностью продолжать кампанию.

И мы ее продолжали.

Партийная организация цеха созвала собрание наших сталева­ров с рабочими огнеупорно-печного цеха. Мы потребовали, чтобы огнеупорщики ремонтировали печи лучше, чем это было до сих пор, и они пообещали сдавать печи после ремонта с оценкой только на «отлично» и «хорошо». «Мартеновка» несколько раз писала о нашем почине. Коллегия министерства одобрила почин сталеваров «Серпа и молота» и решила распространить его на другие металлургические предприятия страны.

Мы приближались к сто девяностой плавке, когда нас пригласи­ли на заседание пленума Центрального комитета профсоюза рабочих металлургической промышленности. Туда поехали Толя Субботин, представитель завкома и корреспондент заводской газеты.

Пленум проходил в Колонном зале Дома союзов. В разгар пре­ний предоставили слово Субботину.

— Александр Васильевич, — шепнул он поспешно представите­лю завкома, — может быть, вы выступите, а то я...

— Как бы не так! — ответил тот. — Вы начинали движение, а я говорить буду?! Нет уж, давай выступай сам...

Анатолий поднялся с места и пошел к президиуму. Покраснел, идет, никого не видит, только знает, что собрались тут самые луч­шие, самые опытные сталевары с «Магнитки», Днепродзержинска, «Азовстали», Кузнецка... Что он может им сказать?!

Вышел на трибуну.

— Понимаешь, — рассказывал он мне, вернувшись с пленума, — если бы они хотя далеко от меня сидели, и то легче было бы, а то ведь совсем рядом... Потом подумал: «А в чем дело? Они такие же люди, как и я...» И сразу, набравшись храбрости, заговорил.

Субботин рассказал о том, как родилась у нас мысль увеличить стойкость печи, какие методы работы мы применяем для этого, как помогают нам партийная, профсоюзная организации и администра­ция. Затем он стал критиковать приехавших на пленум представите­лей керамических заводов. Дело в том, что керамики присылали нам в то время много оббитого кирпича. Такой кирпич не в состоянии выдержать высокую температуру.

Представители керамических предприятий тут же выступили и пообещали принять меры к тому, чтобы выпускать кирпич более вы­сокого качества.

Этот пленум сыграл значительную роль в распространении на­шего начинания. И нам придал больше сил, больше уверенности в том, что мы взялись за хорошее, полезное для страны дело.

* * *

Приблизительно через полтора месяца после начала нашей борь­бы за повышение стойкости печи Анатолия Субботина вызвали в ко­митет комсомола. Когда Толя зашел в хорошо знакомую комнатку секретаря, он увидел там гостя.

— Познакомься, Анатолий, — сказал Киселев, — это знатный нефтяник товарищ Кафаров. Он приехал к нам из Баку.

Об Ага Гусейн Кафарове, бакинском мастере-новаторе, мы чи­тали и слышали немало. Он тоже вел борьбу за повышение стойкости механизмов на нефтепромыслах. Кафаров был, таким образом, нашим собратом только в другой отрасли промышленности.

Субботин привел гостя в наш цех. Привыкший к южному осле­пительному солнцу, бакинец все же щурился, глядя на яркое пламя печей.

На четвертой «печке» в эту смену работал Николай Чесноков, Они познакомились.

— Жарко у вас,— смеялся Кафаров.

— А вот мы вам сейчас покажем, как горит мазут, который вы для нас вырабатываете, — сказал Николай.

Они не только показали Ага Гусейн Кафарову процесс сгорания мазута, но и рассказали ему о том, как мы боремся за экономное расходование этого топлива.

— Дело у вас не простое, — заметил в раздумье Кафаров. — Приеду домой, расскажу нефтяникам все, что тут видел. Еще больше будут стараться.

Так завязалась наша дружба с этим замечательным стахановцем. В тот же день мы подписали с ним договор на социалистическое со­ревнование. Мы обязались довести кампанию до двухсот десяти пла­вок, сэкономить до конца года 1 200 тонн стали и 10 тонн мазута. Кафаров выдвинул обязательства своей бригады.

Не трудно себе представить, как мы были рады, когда увидели фамилию Кафарова в том же списке лауреатов Сталинских премий, & которых были наши имена.

* * *

— Завтра двести десятая плавка? — спрашивает меня жена,, пытливо всматриваясь в глаза, словно стараясь угадать, что я чувст­вую накануне торжества нашей бригады.

Да, завтра двести десятая плавка. К сожалению, и Толя Суббо­тин и Николай Чесноков ушли в отпуск. Их заменяют другие стале­вары. Но печь продолжает работать плавно.

И вот наступает этот день.

У нашей печи собираются Лебедьков, Федулов, Лебедев, стале­вары. Заметно волнуется Семен Васильевич Чесноков. Наступает са­мый ответственный момент — выдача стали. Жидкий металл плавно льется в ковш. Искры летят во все стороны. Я вспоминаю сравнение,-

которое сделал когда-то Анатолий, мечтавший стать у мартена: «Это

как салют».

Это и в самом деле как салют. Взята новая для нашего цеха тех­ническая высота.

— Печь в полном порядке, — обращается ко мне Александр Алексеевич. — Как твое мнение, Михайлов, сколько еще она может дать плавок?

Нелегко ответить на такой вопрос. К тому же нет рядом со мной моих постоянных сменщиков. Несколько минут раздумья, и я от­вечаю.

— Еще плавок двадцать. В общей сложности двести тридцать!

* * *

...Знаете ли вы, что испытывает сталевар, когда закончена за­валка шихты, в печи бушует горящая струя мазута, и металл, как снег под горячим весенним солнцем, начинает таять, оседать, растекать­ся, потом сливаться в одно озеро?

Знакомо ли вам чувство, которое испытывает сталевар, глядя, как пламя мечется в печи, как оно рвется под крышки мартена, чуть- чуть выбивается в волчок, прячется обратно и вновь вырывается на­ружу?

Представляете ли вы себе, что чувствует всякий раз сталевар у печи, когда, зачерпнув ложкой пробу, он вглядывается в расплавлен­ный металл, в его цвет, потом провожает глазами падающие на ка­менный пол цеха искрящиеся, горячие капли? Эта сталь нужной мар­ки и температуры или нет? И если металл светлый, с легким пробле­ском синевы, если он жидкоподвижный и льется легко — плавка гото­ва. Через восемь — десять минут экспресс-лаборатория подтвердит это, но ты и без анализа знаешь: сталь сварилась.

Теперь ко всем этим чувствам прибавьте чувство человека, вы­полнившего свое социалистическое обязательство’, казавшееся и ему самому необыкновенно сложным, трудным, — и вы поймете, что пе­реживали мы, выпуская не сто семьдесят восьмую, и не двести деся­тую, и даже не двести тридцатую плавку, а двести семьдесят девя­тую...

Вот она вылилась в ковш, наша последняя за эту кампанию сталь, наша двести семьдесят девятая плавка! Мы отошли от печи и подумали. «Все! Становись на ремонт. Ты его честно заслужила».

Для печи это был отдых. Для нас — новые заботы. Теперь уже мы не могли считать себя свободными, пока печники возились возле нашей печи. Мы следили за их работой, проверяли качество ремон­та, требовали переделок. Нам предстояло провести на ней еще не од­ну кампанию, и мы хотели, чтобы каждая следующая длилась доль­ше предыдущей.

Александр Алексеевич сказал:

— Ваша печь будет у нас экспериментальной.

* * *

Все движется, все идет вперед... Но, кажется, быстрее всего ша­гают люди.

В Толе Субботине не узнать того паренька, который со страхом и любопытством смотрел, как продувают отверстие печи. Не срав­нить его и с тем сталеваром, который с трудом преодолел страх пе­ред выступлением в Колонном зале Дома союзов. Не узнать и Нико­лая Чеснокова. Да и мои подручные выросли, того и гляди сами ста­нут сталеварами. Что же, доброго им пути!

Наши печи раньше работали на обычном воздухе, теперь ра­ботают на кислороде. У них был динасовый свод, теперь — хромо­магнезитовый. В кампанию мы выдавали сто семьдесят восемь пла­вок, теперь — двести семьдесят девять... Были мы молодыми, начи­нающими сталеварами, сейчас нас наградили Сталинскими премиями. Мы выросли, стали опытными сталеплавильщиками.