Важно обратить внимание на структуру повествования:
- сам повествователь не равен герою;
- история Бэлы — рассказ Максима Максимыча, и его взгляд явно окрашивает всю историю. В «Бэле» показана лишь внешняя сторона поведения Печорина, фактически нет проникновения в его внутренний мир;
- антиромантический стиль (близость к «Путешествию в Арзрум» Пушкина). Своеобразное “снижение” романтических ситуаций и символики: “Итак, мы спускались с Гуд-горы в Чертову долину… Вот романтическое название! Вы уже видите гнездо злого духа между неприступными утёсами, — не тут-то было: название Чертовой долины происходит от слова «черта», а не «чёрт»”.
Показательна ретардация: “…Я пишу не повесть, а путевые записи; следовательно, не могу заставить штабс-капитана рассказывать прежде, нежели он начал говорить на самом деле”. Переосмысление сентиментального жанра путевых записок, ироничное отношение к читателю.
Сюжет — любовь европейца и горянки, любовный треугольник (Печорин–Бэла–Казбич), трагическая развязка — характерен для романтических произведений. Однако романтические ситуации здесь переосмыслены и снижены до откровенной обыденности: вместо страстной и безумной любви — фраза Печорина “Да когда она мне нравится?..”; похищение Бэлы связано с деньгами и с выгодой; Печорин и Максим Максимыч заключают пари, удастся ли Печорину за неделю добиться расположения Бэлы. Вообще, тема спора важна в контексте всего романа: Печорин заключает некое пари — и тогда его жизнь наполняется неким смыслом. В «Фаталисте» это не только пари с Вуличем, но и в известном смысле спор с судьбой (эпизод с арестом казака).
Помимо образа Бэлы, важно обратить внимание на образ Максима Максимыча, который, по выражению Белинского, являет собой “тип чисто русский”, близкий к народному, давший начало целой галерее типов (в том числе в произведениях Л.Н. Толстого). Однако нельзя забывать о том, что образ этот написан не без иронии, а противопоставление Печорина и Максима Максимыча неоднозначно: конечно, штабс-капитан добр, человечен, прост (в сравнении с Печориным), но явно проигрывает главному герою в активности, уровне интеллекта, он практически лишён личностного самосознания. Потому и оказывается “в тупике” добрый Максим Максимыч, не в силах противостоять самым, с его точки зрения, странным желаниям Печорина.
Роман о Кавказе не мог не включать некий “этнографический компонент” (описание свадьбы, образы Казбича и Азамата). Показательно “освоение” русскими чужой культуры: “Конечно, по-ихнему он был совершенно прав”, — комментирует Максим Максимыч расправу Казбича над отцом Бэлы. А повествователь делает вывод: “Меня невольно поразила способность русского человека применяться к обычаям тех народов, среди которых ему случается жить…” Здесь можно вспомнить лермонтовский очерк «Кавказец», провести параллель с рассказами Толстого о войне.
Мир природы в главе «Бэла» — радостный, счастливый мир, и повествователь невольно проникается “отрадным” чувством.
С точки зрения художественного времени «Бэла» неоднородна, а её положение в композиции романа служит основной художественной задаче — постепенному раскрытию образа Печорина. Герой оказывается в “естественной” среде, однако эта “среда” тоже оказывается далеко не гармоничной. Казбич и Азамат далеки от идеала “естественного человека”. Печорин и не стремится стать в ней “своим”, подобно пушкинскому Алеко, но, как романтический герой, он увлечён новым для него чувством: “Когда я увидел Бэлу в своём доме… я, глупец, подумал, что она ангел, посланный мне сострадательной судьбою”. Он увлечён созданным в воображении романтическим обликом, но романтическая ситуация не может разрешиться в реальной жизни: “любовь дикарки немногим лучше любви знатной барыни; невежество и простосердечие одной так же надоедают, как и кокетство другой”. И невинной жертвой в этой ситуации оказывается Бэла, сохранившая простоту, искренность, непосредственность, гордость.
История с Бэлой — первая (показанная читателю) в цепи экспериментов Печорина над людьми и над самим собой. И уже в ней читатель слышит хоть и звучащее из уст Максима Максимыча, но всё же рассуждение Печорина о собственном характере: “Глупец я или злодей, не знаю; но то верно, что я также очень достоин сожаления, может быть, больше, чем она: во мне душа испорчена светом, воображение беспокойное, сердце ненасытное; мне всё мало: к печали я так же легко привыкаю, как к наслаждению, и жизнь моя становится пустее день ото дня…” Продолжение этих мыслей — в «Княжне Мери», в «Максиме Максимыче», в «Фаталисте». Попытка Печорина избежать скуки становится причиной гибели многих: погиб отец Бэлы и сама Бэла, неизвестно куда пропал Азамат.
Еще одна романтическая ситуация ожидает героя в «Тамани» (важно, что повествование в повести идёт от лица самого героя), и опять она решается совершенно не в духе романтических произведений. При работе над темой «Печорин и контрабандисты» важно отметить, что, как и в «Бэле», романтическая загадочность постоянно снижается: весёлая, ловкая, смелая ундина на самом деле — контрабандистка, главная забота которой деньги, источник дохода. Контрабандист и Янко, который “не боится бури”.
Печорин не становится для нас понятней в этой главе, но вновь подчёркивается психологическая неоднозначность: он готов поверить, что перед ним “Гётева Миньона”, и совсем теряет голову. Печорин не размышляет, полностью попадая под власть чувств и предубеждений: “я вообразил, что нашёл Гётеву Миньону”, “в моей голове родилось подозрение, что этот слепой не так слеп”, “я имею предубеждение против всех слепых, кривых, глухих, немых, безногих, безруких, горбатых и проч.”, “я не успел опомниться, как заметил, что мы плывём”.
Чисто романтическая ситуация (странная девушка, разочарованный чужестранец, яркая природа) в «Тамани» переворачивается: слепой действительно слеп, загадочная девушка на самом деле ловкая и смелая преступница, сильные и решительные люди жестоки, романтическая природа опасна. Повесть наполняется бытовыми деталями: так, например, ситуация романтического свидания (“в глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал её в своих объятьях со всею силою юношеской страсти, но она как змея скользнула между моими руками…”) заканчивается весьма прозаически (“В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу. «Экой бес-девка!» — закричал казак… мечтавший согреться остатками чая”).
“Ундина” — своеобразный романтический двойник Печорина. И она, и он намеренно выбирают стиль поведения для достижения какой-либо цели, но до конца следует этому поведению только она. Он намеренно пользуется романтическими приёмами и ситуациями (отношения с Бэлой и с Мери), но сам не всегда может противостоять им. Разочарование наступает тогда, когда герой в очередной раз видит крушение собственных иллюзий. Равнодушие, индифферентизм становятся для него своеобразной защитой: “…Какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне, странствующему офицеру, да ещё с подорожной по казённой надобности”. Но в известном смысле весь роман — цепь романтических иллюзий, которые создаёт Печорин себе и другим. Подобно романтическим героям, он противопоставляет себя другим, но его гордое одиночество уязвимо даже в его собственных глазах (рассуждения накануне дуэли). Он мыслит о себе как о романтическом герое: “…Отчего я не хотел ступить на этот путь, открытый мне судьбою, где меня ожидали тихие радости и спокойствие душевное?.. Нет, я бы не ужился с этой долею! Я, как матрос, рождённый и выросший на палубе разбойничьего брига; его душа сжилась с бурями и битвами, и, выброшенный на берег, он скучает и томится”. Он хочет великого и высокого, а на самом деле, “как камень, брошенный в гладкий источник”, тревожит спокойствие людей.
Печорин не только попадает в романтические ситуации, он сам их себе создаёт, он “играет” ту жизнь, которую уже прожил мысленно. Если схема, созданная в его уме, и реальная жизнь совпадают, ему становится скучно, если не совпадают — жизнь не оправдывает его ожиданий: она доводит его “игру” до логического конца. Каждый раз, увлёкшись игрой, Печорин переступает черту, отделяющую добро от зла, невинный романтический риск от бездумного попрания чужих судеб.
Контраст между представлениями Печорина и тем, что есть на самом деле, усиливается авторской иронией: пока главный герой “наслаждается” романтическим приключением, слепой мальчик ворует у него его вещи.
Письмо Веры к Печорину
Имя Веры появляется в романе раньше, чем она сама, и, вполне возможно, имеет символическое значение. Важно отметить связь с воспоминанием: “Нет в мире человека, над которым прошедшее приобретало бы такую власть, как надо мною… я глупо создан: ничего не забываю, — ничего”. Вера не просто связывает его с прошлым, она связывает его с тем временем, когда его душа ещё жила в полном смысле этого слова, была способна к сильным эмоциям: “Сердце моё болезненно сжалось, как после первого расставания. О, как я обрадовался этому чувству! Уж не молодость ли со своими благотворными бурями хочет вернуться ко мне опять или это только её прощальный взгляд, последний подарок — на память?..”; “Давно забытый трепет пробежал по моим жилам при звуке этого милого голоса; она посмотрела мне в глаза своими глубокими и спокойными глазами”.
На что важно обратить внимание при анализе данной темы?
- Воспоминания и раздумья о Вере совершенно лишены для Печорина позы или лицемерия перед самим собой.
- Встреча с Верой происходит тогда, когда он думает о ней.
- С Верой в роман входит тема страдания от любви.
- Ещё один показательный момент: разговор, в котором “значение звуков заменяет и дополняет значение слов”, происходит именно с Верой.
- Для Печорина Вера выделяется из числа всех женщин, она “единственная женщина в мире”, которую он “не в силах был бы обмануть”.
- Ситуация разлуки, расставания навсегда.
- Вера — единственный человек в романе, который действительно понимает Печорина и принимает его таким, какой он есть, с его пороками и двойственностью: “никто не может быть так истинно несчастлив, как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном”.
По сути дела, в этом письме речь идёт о тех самых чертах, которые открывает в себе и о которых рассуждает Печорин: сомнение, равнодушие, индивидуализм, власть над чужими чувствами. Она как будто откликается на его признания.
Печорин. За что она меня так любит, право, не знаю! Тем более что это одна женщина, которая меня поняла совершенно, со всеми слабостями, дурными страстями… Неужели зло так привлекательно?
Вера. Ни в ком зло не бывает так привлекательно.
Печорин. Я только хочу быть любимым, и то очень немногими; даже мне кажется, одной постоянной привязанности мне было бы довольно: жалкая привычка сердца!
Вера. Никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым.
Печорин. Я чувствую в себе эту ненасытную жадность, поглощающую всё, что встречается на моём пути; я смотрю на страдания и радости других только в отношении к себе, как на пищу, поддерживающую мои душеные силы.
Вера. Ты любил меня как собственность, как источник радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна.
Печорин. “Может быть, — подумал я, — ты оттого-то именно меня и любила: радости забываются, а печали никогда…”
Вера. Ты можешь быть уверен, что я никогда не буду любить другого: моя душа истощила на тебя все свои сокровища, свои слёзы и надежды.
Но её отношение к нему имеет в основе любовь, и эта любовь оказывается сильнее всех доводов рассудка: “Но ты был несчастлив, и я пожертвовала собою, надеясь, что когда-нибудь ты поймёшь мою глубокую нежность, не зависящую ни от каких условий”; “моя любовь срослась с душой моей: она потемнела, но не угасла”. Потерять всё ради любви — позиция, противоположная печоринской, но способная повлиять на его состояние.
Именно в погоне за Верой Печорин полностью отдаётся во власть чувств: “…Одну минуту, ещё одну минуту видеть её, проститься, пожать руку… Я молился, проклинал, плакал, смеялся… нет, ничто не выразит моего беспокойства, отчаяния!.. При возможности потерять её навеки Вера стала для меня дороже всего на свете — дороже жизни, чести, счастья!”; “я упал на мокрую траву и заплакал как ребёнок”. До сих пор Печорин сам нередко становился причиной чужих слёз: плакал Казбич, потеряв коня; почти до слёз доводил Печорин Азамата; плакала Бэла, слепой мальчик, княжна Мери и княгиня Лиговская. Но лишь эти слёзы, слёзы от потери Веры — знак истинности и искренности чувства того, кто с рассудочным хладнокровием взирал на слёзы других: “душа обессилела, рассудок замолк”. Это уже потом, когда “мысли придут в обычный порядок”, Печорину удастся убедить себя в бессмысленности погони “за потерянным счастьем”, он даже цинично отметит: “…приятно, что я могу плакать”. И всё же переживания, связанные с потерей Веры, — ярчайшее подтверждение того, что, по выражению Белинского, “душа Печорина не каменистая почва, но засохшая от зноя пламенной жизни земля”.