Как вы понимаете, таковым является любое похмелье, осложненное обжорством. В день нездоровья (пошлейшее определение!) нормы питания значительно превышаются: ты ешь так жадно, будто кто-то норовит утащить еду с твоей тарелки. Но пантагрюэлевское похмелье достигает особых, раблезианских высот. Оно свойственно индивидуумам, и в обычной жизни любящим сытно поесть, а уж с бодуна они способны поглотить поразительные количества пищи.
История сохранила впечатляющий пример похмельного обжоры ордена Пантагрюэля — это генерал, участник карлистских войн по имени Сумалакарреги, чей легендарный аппетит способствовал рождению жемчужины испанской народной кухни: картофельного омлета. [Рассказывают, хотя на этот счет есть и другие версии, что Сумалакарреги остановился на ночлег в деревне Бастан. Хозяйке дома нечего было предложить карлистскому каудильо на ужин, кроме яиц и картошки.
Изобретательная крестьянка запекла яйца вместе с картошкой на медленном огне, в глиняной посудине, добавив туда оливкового масла. Так и появился на свет первый картофельный омлет.]
Адъютант генерала, капитан Хесус Сустача, рассказывает в своем походном дневнике о том, как затыкал брешь, пробитую похмельем, эту пробоину в днище корабля, дядюшка Томас, как любя называли между собой генерала его подчиненные. Итак, историческое похмелье, случившееся во время осады Бильбао в 1835 году, в самый разгар первой карлистской войны.
Увы, Сустача не отличался легким пером Пио Барохи.
Он пишет:
"14 июня.
Сегодня, в день Святого Елисея, мой генерал проснулся позже обычного и в дурном настроении. Я спросил его, что случилось, а он приказал мне, чтобы наша батарея в Бегоньи, та, что расположилась подле часовни Пресвятой Девы и стреляет по батарее Мальоны, это батарея либералов; она совсем близко, я хочу сказать, не батарея, а часовня, совсем рядом с дворцом маркиза де Варгаса, где мы ночевали, да еще там находится главный штаб, так вот, я и говорю, что генерал приказал этой батарее не открывать огонь, пока он не кончит завтракать и не отправится в Аморебьету, где он де хочет взглянуть, не доставили ли туда каким чудом две новых пушки, отлитые из колоколов церкви в Дуранго.
|
|
Но я-то знаю, где собака зарыта: мне хорошо известно, что он хочет повидать Брихиду Итуррате, жену алькальда Педро Артабуру и, по совместительству, любовницу моего генерала.
Белая и круглая, но не луна? Ну, так это благословенная церковная облатка. Что, и не это? Тогда сыр? Да, круглый, как шар. Вот так и у меня с дядюшкой Томасом — я читаю в нем, как в раскрытой книге с крупными буквами. Так вот. Он проснулся, будто пес, заеденный блохами. Пушечной пальбы слышать не желает. Подогреваемый похотью, вставил пару раз супруге. А все потому, что вчера выпил лишнего, а теперь голова не на месте.
Его превосходительство самолично приказал мне:
— Давай, парень, вели на кухне быстренько сообразить для меня завтрак, которого бы хватило, чтоб накормить пол-Бильбао. Всего и побольше, ага? Сладкого и соленого. Вчера мы так славно хлебнули терновой настоечки, — а она забористая, — вместе с доном Андресом, священником из соседней церкви. Ну, мужик! Уж лучше пусть водку хлещет, чем ублюдков плодит. Когда его поповская шапка уже съехала набок, а нос стал такого цвета, как твой берет, прохвост признался, что он прижил семерых от трех любовниц, да еще племянницу обрюхатил. Чего стоишь? Беги, выполняй мой приказ! Шевели задницей, я голоден, как черт. Мать твою разэдак! Ты все еще здесь?
|
|
Мой генерал оказал мне честь и пригласил присесть за его стол и вместе позавтракать. Я отказался из уважения и потому, что уже съел на завтрак здоровую чашку молока с хлебом, но он настаивал. На самом деле он просто собирался одолеть еще и мою порцию. Я в жизни не видел, чтобы кто-то ел столько, сколько съел тем утром дон Томас де Сумалакарреги Имаз, да хранит его Господь много лет и да ведет он нас к победам во славу нашего инфанта и будущего короля дона Карлоса Мария Исидро, и дай Бог сыну моей матери увидеть все это.
Мой генерал начал с яичницы из полудюжины яиц, у трех из которых было по два желтка, и он макал в эти желтки ломти хлеба из грубой муки. Потом ветчина с помидорами — надо было видеть эту картину! Еще одна яичница и колбаса, жареная на решетке — уже с моей тарелки, два кувшина парного молока, чашка сливок, мой стаканчик вина, жаркое из нервионских угрей с соусом, пара сдобных булочек на молоке, еще одна колбаска на решетке, куча жареных шкварок, ломти хлеба с маслом и солью, яблоко, которое он буквально вырвал у меня изо рта, жареный каплун, кролик с фасолью из Герники, отварная рыба, жареные анчоусы, две сочных груши, большая глиняная чашка риса на молоке, два графина вина и бутылочка водки, настоянной на травах.
Батарея в Бегоньи лишь после полудня выдвинула на передовую свои гаубицы, а мой генерал, близкий к апоплексии и обильно потеющий после замечательной трапезы, не отважился взгромоздиться верхом на лошадь и отправился в Аморебьету на шарабане. Он так набил брюхо, что брюки отказались сходиться на талии. Сомневаюсь, что ему удастся порадовать эту лисицу Брихиду удачными маневрами и выпустить хоть один снаряд из своего орудия".
Это пантагрюэлевское похмелье стало последним для вояки-карлиста. На следующий день, 15 июня 1835 года, генерал Сумалакарреги был ранен шальной пулей в ногу, прямо на балконе дворца маркиза де Варгаса, откуда он вел наблюдение за вражескими позициями. Через несколько дней он умер от заражения крови.