Наверняка задремал, когда смотрел запись. И подсознание прокрутило ему кино, вставив туда маленького человечка. Единственное разумное объяснение.
– Только этого говна мне не хватало, – сказал Ривера, извлек кассету и залпом допил кофе – десятую чашку за сегодняшний день.
Август Рассол
Он был старым человеком, он ловил рыбу на пляжах Хвойной Бухты и уже восемьдесят четыре дня возвращался с пустыми руками. Однако это ничего не значило – он владел универсальным магазином и зарабатывал достаточно, чтобы позволять себе маленькие слабости: рыбалку и калифорнийские вина.
Август Рассол был стар, но по-прежнему силен, крепок и опасен в драке. Правда, за последние тридцать лет ему мало что осталось доказывать врукопашную (разве что иногда сграбастать за шиворот какого-нибудь подростка, втолкнуть блеющего от ужаса юнца в подсобку, да прочесть ему лекцию о пользе честной работы и вреде мелкого воровства с прилавков “Морского рассола: наживки, снастей и отборных вин”). Хотя с возрастом члены его опутала усталость, ум оставался остер и проворен. Каждый вечер Август Рассол устраивался в кожаном кресле перед камином и почитывал Аристотеля, Лао-цзы или Джойса, поджаривая босые пятки на каминной решетке.
Он жил на склоне холма, обращенном к Тихому океану, в маленьком деревянном домишке, который спроектировал и построил сам – так, чтобы можно было жить одному, но не чувствовать себя одиноким. Днем окна и застекленная крыша наполняли домик светом, и даже в самый ненастный, туманный день каждый уголок был ярко освещен. По вечерам жилье согревали три каменных камина, занимавшие целые стены в гостиной, спальне и кабинете. Их оранжевый спокойный уют радовал старика. Он сжигал одну поленницу красного дуба и эвкалипта за другой, а рубил и колол дрова сам.
|
|
Когда Август Рассол обращался мыслями к собственной тленности, а это происходило редко, он знал, что умрет в этом домике. Он и выстроил его на одном уровне, с просторными коридорами и широкими дверными проемами, чтобы быть уверенным – если когда-нибудь окажется в инвалидном кресле, останется независимым до того дня, когда проглотит черную таблетку, присланную из “Общества цикуты”.
Дом он содержал в чистоте и порядке. Не столько из-за того, что любил порядок – Рассол верил, что хаос – суть мироздания, – сколько потому, что не хотел усложнять жизнь уборщице, раз в неделю приходившей вытирать пыль и выгребать золу из каминов. Кроме того, ему не хотелось слыть неряхой – он знал за людьми такое свойство: судить человека лишь по одной стороне его натуры. Даже Август Рассол не чуждался тщеславия.
Несмотря на убежденность в хаотической природе вселенной, Рассол жил очень упорядоченной жизнью, и парадокс этот по хорошем размышлении развлекал его. Каждое утро он поднимался в пять, принимал получасовой душ, одевался и съедал один и тот же завтрак: яичница из шести яиц и полбулки хлеба, нарезанной ломтями, хорошо обжаренной и с толстым слоем масла. (Холестерин казался слишком тихим и коварным, а потому неопасным врагом, и давным-давно Рассол решил, что пока холестерин не соберет силы и не ринется на него по тарелке в атаку, точно бригада легкой кавалерии, он не будет обращать на него внимания.)
После завтрака Рассол закуривал пенковую трубку – первую за день, – забирался в грузовичок и ехал в центр города открывать магазин.
|
|
Первые два часа он пыхтел по всему заведению, точно огромный седобородый локомотив, – заваривал кофе, продавал печенье, лениво трепался со старичьем, каждое утро приходившим с ним поздороваться, и готовил передать магазин под надзор горстки продавцов. В восемь появлялся первый из служащих и садился за кассу, а Рассол принимался заполнять заказы на то, что называл “эпикурейскими предметами первой необходимости”: печенье, импортные сыры и пиво, трубочный табак и сигареты, домашние макароны и соусы, свежую выпечку, гурманские кофейные смеси и калифорнийские вина. Рассол подобно Эпикуру верил, что хорошей жизнь может быть, если она посвящена простым удовольствиям и регулируется справедливостью и умеренностью. Много лет назад, работая вышибалой в борделе, Рассол часто видел, как отчаявшиеся, злые люди становились после нескольких минут удовольствия обходительными и веселыми. Тогда он и поклялся когда-нибудь открыть свой публичный дом, но на продажу выставили ветхий магазин с двумя бензоколонками, и Рассол пошел на компромисс со своей мечтой, купил его и начал доставлять публике удовольствия иного рода. Тем не менее, время от времени его кололо подозрение, не упустил ли он свое подлинное призвание, не став мадам.
Каждый день, покончив с заказами, Рассол выбирал на полке бутылку красного вина, клал ее в корзину вместе с хлебом, сыром и наживкой и отправлялся на пляж. Остаток дня он проводил на берегу в полотняном режиссерском кресле – отхлебывал вино, курил трубку и ждал, пока на длинную удочку-закидушку не попадется добыча.
|
|
По большей части Рассол позволял мыслям течь прозрачно, как вода. Ни о чем не беспокоясь, ни о чем в особенности не думая, ни в сознании, ни без: дзэнское состояние “мушин”, не-разума. К дзэну он пришел задним умом, узнав в работах Судзуки и Уоттса то отношение к жизни, которое появилось у него без всякой дисциплины, пока он просто сидел на берегу, смотрел в пустое небо и сам становился таким же пустым. Дзэн был его религией, дзэн приносил ему спокойствие и доброе расположение духа.
Но в это утро Рассол с трудом мог собраться с мыслями. Визит маленького араба в магазин разозлил его. Рассол не говорил по-арабски, однако понял все до последнего слова. Он видел, как воздух режут сверкающие голубые проклятья. Он видел, как глаза араба сияют белой яростью.
Он курил трубку с русалкой, вырезанной так, чтобы указательный палец ласкал ее грудь, и пытался отыскать какой-то смысл в том, что выходило за рамки его реальности. Рассол знал: чтобы вместить жидкость нового опыта, чаша его разума должна быть пуста. Но сейчас он скорее мог купить хлеба за лунные зайчики, чем достичь дзэнского спокойствия. Это его и злило.
– Загадочно, не правда ли? – раздался чей-то голос.
Рассол вздрогнул и обернулся. Футах в трех от него стоял маленький араб. Он что-то пил из пенопластового стаканчика. Красная вязаная шапочка поблескивала от утренней мороси.
– Простите, – сказал Рассол. – Я не видел, как вы подошли.
– Загадочно, не так ли? Из ниоткуда возникает дерзкая таинственная фигура. Должно быть, вас поразило ужасом. И, быть может, парализовало страхом?
Рассол оглядел сморщенного человечка в мятом фланелевом костюме и дурацком колпаке.
– “Парализовало” будет точнее всего. Меня зовут Август Рассол. – И он протянул человечку руку.
– Вы не боитесь, что, коснувшись меня, вспыхнете ярким пламенем?
– А что – есть такая опасность?
– Нет, но сами знаете, как суеверны рыбаки. Возможно, вы полагаете, что немедленно обратитесь в жабу. Но вы хорошо скрываете свой страх, Август Рассол.
Рассол улыбнулся. Манеры человечка сбивали с толку и забавляли, но бояться ему и в голову не пришло.
Араб допил из стаканчика и зачерпнул им из нахлынувшей волны.
– Зовите меня просто Гас, пожалуйста, – сказал Рассол, не убирая руки. – А вы?
Араб снова отпил и пожал протянутую руку. На ощупь кожа его была как пергамент.
– Джан Ген Джан, Царь Джиннов, Повелитель Преисподней. Не трепещите, я не желаю вам зла.
– Я не трепещу, – ответил Рассол. – И, может, не будете так налегать на морскую воду? Давление поднимает, как черт знает что.
– И не падайте на колени – не стоит простираться ниц перед моим величием. Я к вашим услугам.
– Благодарю вас. Это большая честь, – сказал Рассол.
Несмотря на странное происшествие в магазине, он с трудом мог воспринимать напыщенного человечка всерьез. Араб, судя по всему, – просто Наполеон из дурдома. Он таких видел сотни по всей Америке: живут в замках из картонных коробок и кормятся на свалках. У этого, однако, имелись какие-то верительные грамоты – он умел чертыхаться голубыми вихрями.
– Хорошо, что вы не боитесь, Август Рассол. Подступает ужасное зло. Вам придется собрать в кулак все мужество. Хорошо, что вам удалось сохранить присутствие духа перед великим Джан Ген Джаном. Для более слабых людей его величие оказывается чересчур велико.
– Могу я предложить вам вина? – Рассол протянул арабу бутылку каберне, которую прихватил из магазина.
– Нет, жажда моя утоляется только вот этим. – Человечек поплескал по стаканчику морской водой. – С тех самых пор, как я оказался способен пить только ее.
– Как угодно. – И Рассол отхлебнул из бутылки.
– Осталось очень мало времени Август Рассол, и то, что я должен вам сообщить, может пошатнуть ваш крохотный разум. Призовите на помощь все свои силы.
– Мой крохотный разум готов ко всему, о Повелитель. Но для начала скажите – я действительно видел голубые вихри ваших проклятий сегодня утром?
– Слегка утратил власть над собой, не более. Ничего серьезного. Неужели вы бы предпочли, чтобы я превратил этого неуклюжего олуха в змею, вечно глодающую собственный хвост?
– Нет-нет, выругаться – в самый раз. Хотя, став змеей, Вэнс только выиграл бы. А ругались вы по-арабски, верно?
– Предпочитаю этот язык за его мелодичность.
– А я вот не умею по-арабски. Хотя понял каждое ваше слово. Вы сказали: “И пусть Налоговая служба вычтет стоимость твоих любимых овец, как расходы на развлечения”, правда?
– О, в гневе я могу выражаться цветистее и изобретательнее. – На лице араба сверкнула гордая улыбка. Его зубы были заточены и зазубрены, как у акулы. – Вы – избранный, Август Рассол.
– Почему именно я? – Рассолу удалось подавить недоумение и отбросить абсурдность происходящего.
В самом деле, если вселенная – хаос, то почему бы ему не сидеть на берегу и не разговаривать с арабским карликом, утверждающим, будто он Царь Джиннов, кем бы ни были эти чертовы джинны? Странно: Рассол находил странное успокоение в том, что жизнь продолжает подбрасывать ему доказательства его собственных предположений о природе мира. Он овладел дзэном невежества, и на него снизошло просветление абсурда.
Джан Ген Джан рассмеялся:
– Я избрал вас потому, что вы – рыболов, не поймавший ни одной рыбы. У меня к таким людям слабость еще с тех пор, как меня тысячу лет назад выловили из моря и выпустили из кувшина Соломона. После столетий в кувшине все члены ужасно затекают.
– И появляются морщины, судя по всему, – добавил Рассол.
Но Джан Ген Джан не обратил внимания на его замечание:
– Я нашел вас здесь, Август Рассол, когда вы прислушивались к шуму вселенной, лелея в своем сердце искорку надежды, подобно всем рыбакам. Но вы смирились с грядущим разочарованием. В вас нет любви, нет веры, нет цели. Вы станете моим орудием, а взамен я одарю вас тем, чего вам недостает.
Рассол хотел было оспорить суждение араба, но понял, что все сказанное – правда. Просветление снизошло на него ровно на тридцать секунд, и он снова вернулся на тропу вожделения и кармы. Постнирванная депрессия, подумал он.
История джинна
Рассол спросил:
– Простите меня, о Повелитель, но кто такие – эти самые джинны?
Джан Ген Джан сплюнул в прилив и выругался, но Рассол на этот раз языка не понял, и голубые вихри воздух не рассекали.
– Джинн – это я. Джинны – перворожденные. Задолго до первых людей мир принадлежал нам. Неужели вы не читали сказок Шехерезады?
– Я думал, это просто сказки.
– Клянусь лампой в мошонке Аладдина, человек! Всё на свете – сказки. Что еще есть в мире, кроме сказок? Сказки – вот единственная правда. Джинны знали это. У нас была власть над собственными сказками. Мы строили свой мир, как хотели. И в том была наша слава. Иегова создал нас расой творцов, но потом в нем пробудилась ревность. И тогда он отправил против нас Сатану с его воинством. Джиннов сослали в преисподнюю, где мы больше не могли сочинять сказок. А Иегова сотворил существо, не умеющее творить, дабы оно преклонялось перед Творцом.
– Человека? – спросил Рассол.
Джинн кивнул.
– Но Сатана, низвергнув нас в преисподнюю, осознал нашу силу. Осознал, что сам он – не больше, чем прислужник, тогда как джиннов Иегова наделил силой богов. И Сатана вернулся к Иегове и потребовал себе такой же силы. Объявил, что ни он, ни его воинство не станут служить ему, пока не получат силы творить.
Иегова разгневался. Сатану он отправил в ад, где этот ангел мог наслаждаться всей властью, которой пожелает, – но лишь над своим непокорным воинством. А чтобы унизить Сатану еще больше, Иегова наплодил новых существ и наделил их силой управлять своею судьбой, сделал их повелителями собственного мира. А Сатану заставил наблюдать за всем этим из ада.
Существа эти были пародией на ангелов – физически походили на них, но ни изящества ангельского, ни разума у них не было. А поскольку раньше Иегова уже совершил две ошибки, он сделал этих существ смертными, чтобы не слишком высовывались.
– Вы утверждаете, – перебил его Рассол, – что человеческая раса была создана, только чтобы позлить Сатану?
– Совершенно верно. Иегова бесконечен в своей склонности пакостить.
Задумавшись, Рассол пожалел, что в раннем возрасте не стал преступником.
– А что стало с джиннами?
– Нас лишили формы, силы и цели. Преисподняя безвременна и неизменна – и невыносимо скучна, как приемная у врача.
– Но вы же сейчас здесь, а не в преисподней.
– Терпение, Август Рассол. Я расскажу вам, как попал сюда. Видите ли, на Земле прошло много лет, и нас никто не беспокоил. А потом родился вор Соломон.
– Вы имеете в виду Царя Соломона? Сына Давида?
– Вор! – сплюнул джинн. – Попросил у Иеговы мудрости – якобы построить великий храм. И чтобы помочь в этом, Иегова дал ему большую серебряную печать, которую Соломон таскал с собой в скипетре, а еще Иегова научил его, как вызывать из преисподней джиннов – чтобы те горбатились на него, как рабы. Соломону была дана власть над джиннами на Земле, которая по праву должна была принадлежать мне. Мало того – ему даровали власть вызывать из преисподней низвергнутых ангелов. Сатана пришел в ярость, узнав, что власть его получил смертный. Но в том и состоял подлый план Иеговы.
Сначала Соломон вызвал меня – помочь ему построить храм. Разложил передо мною планы постройки, и я рассмеялся ему в лицо. Чуть-чуть сложнее каменной уборной. Воображение его было столь же ограниченно, как и умишко. Тем не менее, я приступил к работе: клал один камень за другим, по инструкции. Я мог бы построить храм в единый миг, если бы он меня попросил, но вору не хватило соображения: он привык к тому, что строить храмы – дело смертных.
Работал я медленно, ибо даже под пятой вора отбывать срок на Земле гораздо приятнее, чем в пустоте преисподней. Через некоторое время я убедил Соломона, что требуется помощь, и мне выделили рабов. Строительство пошло еще медленнее: пока горстка рабов трудилась, остальные стояли рядом и трепались о своих мечтах о свободе. Я заметил, что такие методы используются и поныне, когда у вас прокладывают шоссейные дороги.
– Так принято, – заметил Рассол.
– Соломону не понравилось, что работа идет медленно, и он вызвал из преисподней одного из низвергнутых ангелов – воина-серафима по имени Цап. Тут у царя и начались неприятности.
Цап некогда был высоким и красивым ангелом, но срок в аду, где он пропитался собственной горечью, изменил его. И перед Соломоном Цап предстал приземистым уродцем, не больше карлика. Кожа у него стала, как у змеи, а глаза – как у кошки. Таким мерзким он был на вид, что Соломон не мог позволить, чтобы его увидели люди Иерусалима, и он сделал демона невидимым для всех, кроме себя самого.
А в сердце своем Цап носил ненависть ко всему роду людскому – такую же глубокую, как у самого Сатаны. Я-то против людей ничего не имел. Но Цап жаждал отмщения. По счастью, силой джиннов он не обладал.
Соломон сказал строителям храма, что им будет дана божественная помощь, но вести себя они должны так, словно ничего не происходит, чтобы население Иерусалима не заметило присутствия демона. И демон весь отдался строительству – полировал огромные каменные глыбы и затаскивал их на место.
Соломону очень понравилось, как работает демон. Он ему так и сказал. А Цап ответил, что работа шла бы еще быстрее, если бы не приходилось работать в паре с джинном, поэтому мне оставалось просто стоять рядом и смотреть, как растет храм. Время от времени со стен падали огромные камни и давили рабов внизу. Текла кровь, и я слышал, как наверху Цап хохочет и кричит: “Оп-ля!”
Соломон считал, что жертвы случайны, но я-то знал, что это убийства. И тогда я понял, что власть Соломона над демоном – не полная, а следовательно и у власти надо мной должны быть свои пределы. Первым порывом было – сбежать, но я сообразил, что если я ошибся, меня вернут обратно в преисподнюю, и все будет напрасно. И тогда я решил убедить Соломона отпустить меня на волю, предложив ему нечто такое, что способна дать лишь моя сила.
Аппетит Соломона к женщинам был всем печально известен. И я предложил привести ему самую прекрасную на свете женщину. Если, конечно, он позволит мне остаться на Земле. Он согласился.
Я удалился к себе в жилище и принялся размышлять, какая женщина сможет лучше всего удовлетворить этого идиота. Я видел его тысячу жен, и не обнаружил в их чарах ни единого общего признака, который указывал бы на предпочтения Соломона. Так что оставалось уповать лишь на силу моего воображения.
Я наделил ее светлыми волосами, голубыми глазами и кожей белой и гладкой, как мрамор. Она была воплощением всего, чего мужчины желают от женщин. Девственница, но умелая и опытная в наслаждениях, как куртизанка. Добра, разумна, всепрощающа, с хорошим чувством юмора.
Соломон влюбился в мое творение с первого взгляда. “Она сияет, как агат, – сказал он. – И я нареку ее Агата”. Час или больше он просто смотрел на нее, зачарованный такой красотой. Когда, наконец, чувства вернулись к нему, Соломон сказал: “О твоем вознаграждении мы поговорим позже, Джан Ген Джан”. Взял Агату за руку и увел к себе в опочивальню.
Я почувствовал, как сила возвращается ко мне в тот миг, когда царь увидел Агату. Совершить побег я по-прежнему не мог, но мне впервые удалось уйти из города, потому что невидимая сила больше не приковывала меня к Соломону. Я ушел в пустыню и всю ночь наслаждался обретенной свободой. И только вернувшись на следующее утро, я понял, что власть царя надо мной и над демоном зависела от сосредоточенности его воли, а не только от заклинаний и печати, данной ему Иеговой. Женщина Агата сломала его волю.
Я вернулся и увидел, что Соломон попеременно рыдает и вопит от ярости. Пока меня не было, в его опочивальню явился Цап – но не в знакомом Соломону облике, а огромным чудищем в два человеческих роста и шириной в целую упряжь коней. И рабы тоже увидели Цапа. На глазах у перепуганного насмерть Соломона демон когтистой лапой схватил с ложа Агату и откусил ей голову. Потом проглотил ее тело целиком и потянулся к самому царю. Но Соломона хранила некая сила, и он приказал демону уменьшиться до обычных размеров. Цап расхохотался ему в лицо и скрылся в женских покоях.
Всю ночь дворец звенел от ужасных воплей. Соломон приказал страже схватить демона, но Цап лишь отмахивался от них, как от докучливых мух. К рассвету весь дворец был усеян раздавленными трупами стражников. Из тысячи жен Соломона в живых осталось лишь двести. Сам Цап исчез.
Во время схватки Соломон призывал всю силу печати и молился Иегове, чтобы тот остановил демона. Но воля царя была сломлена, и потому все оказалось напрасно.
Я почувствовал, что могу совсем ускользнуть из-под власти Соломона и отныне жить свободно, но даже такой болван, как царь, рано или поздно мог сопоставить одно с другим. И тогда бы я на веки вечные вновь очутился в преисподней.
И я попросил у Соломона соизволения привлечь демона к ответу. Сила моя намного превосходила силу Цапа. Но о мощи моей Соломон мог судить только по строительству храма, а в этом деле демон, казалось, превосходил меня. “Сделай, что сможешь, – сказал царь. – Если ты поймаешь демона, останешься на Земле”.
Я отыскал Цапа в пустыне, где он неспровоцированно изничтожал одно племя кочевников за другим. Я связал его своими чарами, и Цап начал возмущаться: мол, все равно собирался вернуться, ибо он раб заклинаний Соломона, и по-настоящему сбежать не смог бы. Но сначала он решил немного поразвлечься с людьми, только и всего. Чтобы Цап много не болтал на обратном пути в Иерусалим, я набил ему рот песком.
Когда я доставил Цапа, Соломон приказал мне изобрести наказание для демона – да такое, чтобы все жители Иерусалима видели его мучения. Я приковал демона цепями к огромному камню перед дворцом, а потом сотворил гигантскую хищную птицу – она налетала на демона и клевала его печень, но печень сразу отрастала снова, поскольку демоны, как и джинны, – бессмертны.
Соломону моя работа понравилась. Пока меня не было в городе, он несколько пришел в себя, а вместе с тем укрепилась и его воля. Я стоял перед царем, дожидаясь своей награды, и чувствовал, как силы мои убывают, а его воля – крепчает.
“Я обещал тебе, что ты никогда не возвратишься в преисподнюю, и сдержу свое слово, – сказал Соломон. – Но после этого демона мое отвращение к бессмертным только усилилось, и мне уже не хочется, чтобы ты бродил на свободе просто так. Я запечатаю тебя в кувшин и брошу в море. А если настанет такое время, и ты вновь окажешься на свободе, то власть над миром людей обретешь лишь по моему повелению. Отныне и впредь приказы я буду тебе отдавать, и только во благо людей. Волей моей да будешь ты связан накрепко”.
И повелел Соломон изготовить кувшин из свинца и наложил со всех сторон на него серебряные печати. Но до того, как заточить меня, пообещал Соломон, что Цап останется прикованным к каменной глыбе, пока вопли его не выжгут свой след в царском сердце, чтобы Соломон не утратил больше ни силы воли своей, ни мудрости. А затем он отправит демона обратно в ад и уничтожит скрижали с заклинаниями и великую печать. Он поклялся в этом, как будто считал, что судьба демона мне чем-то дорога. На самом деле, до Цапа дела мне было не больше, чем до верблюжьего пука. А после этого Соломон отдал мне последний приказ и запечатал кувшин. И стражники его швырнули сосуд в Красное море.
Две тысячи лет я томился в кувшине, и единственной отрадой была мне струйка морской воды, что просачивалась внутрь. Я жадно пил ее, ибо у той воды был вкус свободы.
Когда рыбак, наконец, вытащил кувшин из морских глубин, и на Соломона, и на Цапа мне было глубоко наплевать. Мне хотелось насладиться свободой. Последнюю тысячу лет я прожил как обычный человек, связанный лишь волей Соломона. Об этом царь сказал мне правду. Солгал он лишь о демоне.
Араб умолк и снова наполнил в океане стаканчик. Август Рассол не знал, что и сказать. Правдой это быть не могло. Такую историю ничем нельзя подкрепить.
– Прошу прощения, Джан Ген Джан, – сказал он, – но почему обо всем этом не говорится в Библии?
– Отредактировали, – ответил джинн.
– А вам не кажется, что вы путаете греческие мифы с христианскими? Птицы, клюющие печень демона, – это очень похоже на сказание о Прометее.
– Это я придумал. А греки – воры, ничем не лучше Соломона.
Рассол задумался. Он стал свидетелем сверхъестественного явления, разве нет? И этот араб сейчас пьет морскую воду без видимых неприятных последствий для себя. Но даже если что-то из происходящего можно списать на галлюцинацию, Рассол был уверен, что странные голубые вихри утром в магазине заметил не он один. Но если допустить – лишь на мгновение, – что неслыханная история араба – правда...
– Если это правда, то откуда вам известно, что Соломон солгал? Ведь прошло столько времени. И почему вы мне об этом рассказали?
– Потому что, Август Рассол, я знал, что вы мне поверите. А что Соломон солгал, я знаю, поскольку чую присутствие демона. И я уверен, что сейчас Цап объявился в Хвойной Бухте.
– Как это мило, – сказал Рассол.
Прибытие
Вёрджил Лонг вылез из-под капота “импалы”, вытер руки о комбинезон и поскреб четырехдневную щетину. Трэвису он напоминал жирного хорька, страдающего чесоткой.
– Так ты думаешь, это радиатор? – спросил Вёрджил.
– Радиатор, – подтвердил Трэвис.
– А похоже, мотору хана. Работал больно тихо, когда ты подъехал. А это нехороший признак. Кредитка есть?
Вёрджил как никто другой умел ставить неверные диагнозы двигателям. Когда он имел дело с туристами, стратегия обычно сводилась к тому, что он начинал заменять одну деталь за другой, пока проблема не решалась или не заканчивались деньги на счету клиента – смотря что происходило раньше.
– Когда я подъехал, он вообще не работал, – возразил Трэвис. – И кредитки у меня нет. И все дело – в радиаторе, честное слово.
– Послушай, сынок, – протянул Вёрджил. – Я уверен, ты знаешь, о чем говоришь, но у меня на стенке висит сертификат с завода Форда, где написано, что я – мастер по ремонту автомобилей. – Вёрджил ткнул жирным пальцем в домик станции обслуживания.
Одна стена там была завешена дипломами в рамочках, среди которых выделялся плакат с обнаженной женщиной, сидящей на капоте “корвета” и полирующей себе интимные места шарфиком, что призвано было способствовать торговле машинным маслом. Вёрджил приобрел сертификат мастера по ремонту автомобилей у некой конторы в Нью-Гемпшире: два сертификата за пятерку, шесть за десятку и пятнадцать – за двадцатку. Вёрджил раскошелился сразу на двадцатидолларовый комплект. Те, кто давали себе труд прочесть все, что там написано, с некоторым удивлением обнаруживали, что единственная станция техобслуживания и автомойка в Хвойной Бухте имела квалифицированного механика по ремонту снегоходов. Снега в Хвойной Бухте не было никогда.
– У меня “шевроле”, – сказал Трэвис.
– На них у меня тоже есть сертификат. Тебе, наверное, новые фланцы нужны. Радиатор – это просто симптом, как разбитые фары. А если только симптомы лечить, болезнь переходит в запущенную. – Вёрджил когда-то услышал такую фразу в медицинской программе по телевизору, и ему понравилось, как она звучит.
– Сколько стоит починить один радиатор?
Вёрджил вгляделся в черные пятна тавота на полу, точно по их очертаниям каким-то мистическим методом – видимо, бензомантией – можно было назвать цену, что не отпугнула бы этого смуглого юнца, но самому механику бы гарантировала непомерную почасовую оплату.
– Сто баксов. – Сумма звучала приятно и кругло.
– Отлично, – ответил Трэвис. – Чините. Когда я смогу забрать машину?
Вёрджил снова сверился с пятнами тавота. На его физиономии всплыла счастливая панибратская ухмылка:
– Полдень подойдет?
– Прекрасно. У вас тут бильярдная имеется? И где можно завтрак перехватить?
– Не-а, бильярдной нету. “Пена дна” открыта – это дальше по улице. Там есть пара столов.
– А завтрак?
– В этой части города работает только кафе “Г. Ф.” – один квартал от Кипарисовой, если от “Пены” идти. Но туда только местные ходят.
– Что – меня не обслужат?
– Обслужат. Только меню там такое, что... В общем, сам увидишь.
Трэвис поблагодарил механика и зашагал в сторону “Г. Ф.”. Невидимый демон тащился следом. Проходя мимо мойки машин, Трэвис увидел высокого мужчину лет тридцати – тот выгружал из старого пикапа пластмассовые корзины для белья. В корзинах позвякивала грязная посуда. Казалось, мужчина с большим трудом попадает монетами в щель автомата.
Глядя на него, Трэвис задумчиво произнес:
– Знаешь, Цап, я почти уверен, что в этом городе процветает инцест.
– Может, у них это единственное развлечение, – согласился демон.
У человека на мойке, наконец, заработал брандспойт, и он принялся водить сильной струей воды по корзинам с тарелками. При каждом взмахе водомета он повторял:
– Никто так не живет. Никто.
Брызги ветерком донесло до Трэвиса и Цапа, и в мороси проступили контуры демона.
– Я тааа-йууу, – взвыл Цап, идеально копируя злую колдунью Бастинду.
– Пошли, – сказал ему Трэвис, быстро выходя из водяного облака. – Нам до полудня еще сотню баксов раздобыть нужно.
Дженни
За два часа с тех пор, как Дженни Мастерсон приступила к работу, она умудрилась уронить поднос со стаканами, перепутать заказы для трех столиков, насыпать в солонки сахар, в сахарницы – соль и облить горячим кофе двух посетителей, прикрывших руками чашки в знак того, что добавки им не хочется. Заведомо глупый жест с их стороны, решила Дженни. Но хуже всего то, что обычно свои обязанности она выполняла безупречно. А еще хуже – что все корчили понимающие лица.
– У тебя сейчас трудное время, милочка, все в порядке.
– Развод – это всегда трудно.
Утешения звучали в диапазоне от “жалко, что вы не помирились” до “все равно он пьянь никчемная, туда ему и дорога”.
С Робертом они расстались лишь четыре дня назад, но вся Хвойная Бухта уже об этом знала. И вовсю сыпала соль на раны. Лучше бы позволили ей пережить все в одиночку, а не гнали сквозь строй соболезнований. Дженни мутило от отвращения. Точно у нее на лбу каленым железом выжгли слово “развод” – только чтобы горожане навалились на нее изголодавшимися амёбами.
Когда о пол ударился второй поднос со стаканами, она замерла посреди осколков, пытаясь перевести дух, – и не смогла. Нужно что-то сделать – заорать, разрыдаться, хлопнуться в обморок. Она же просто стояла, парализованная, а ее помощница сметала осколки в совок.