Против антропоцентризма
(полемические размышления над книгой М.Н.Эпштейна «От знания — к творчеству. Как гуманитарные науки могут изменять мир»)
Against Anthropocentrism
(polemical reflections on Mikhail Epstein’s “From Knowledge to Creativity. How the Humanities Can Change the world”)
Abstract. Anthropocentrism is the central problem of natural science and humanities and the key obstacle to knowledge-creativity transformation, leading to consumer and hedonistic simplification of all human’s interactions with reality; humanities depart from complexity attainment, and natural sciences degenerate to applied disciplines. Humanities and liberal arts should form a new paradigm, as strong as experimental paradigm in natural sciences: future could be a frame to reassembly of positive knowledge. Futurecentrism, understood as present management based on the future, is the fruitful opposition to anthropocentrism. The complementary anthropocentrism and futurecentrism interplay is the core of humanity’s development and complication, in order to survive.
Размышляя над книгой Михаила Эпштейна здесь, в провинции, легко впасть в желчный, завистливый, кликушеский тон: вольно же автору рассуждать о культуронике, скриптонике, технософии, а пусть-ка попробует погуманитарить здесь, у нас; пусть-ка попробует побороться за ставки с местными, а за гранты — со столичными коллегами. Окунётся-ка он пусть в одуряющую топь образованческой да научной бюрократии, да на фоне реформ, да на фоне кризиса; зачерпнёт всей нашей выученной беспомощности полным ковшом, а футурошоком заполирует — вот тогда посмотрим, как его трансформативная гуманистика запляшет… У забытых и невидимых есть своя злая правда, которой приятно злоупотребить, но попробуем взглянуть на ситуацию так, как если бы от нас что-то могло зависеть.
Отставание гуманитарных наук от естественных, пожалуй, никогда ещё не было таким катастрофическим, а признание их в этом отставании таким истерически-гордым («специфика!») и приглушённо-униженным одновременно. Гуманитарные науки в составе своего ядра, нормативных наук, держат последние рубежи — культурологию, литературоведение, философию, уязвляемые позитивистской иронией, численными методами («квантофрения!») и плохой измеримостью собственных результатов, если они, конечно, есть. Гуманитарные науки всё хуже привлекают талантливую молодёжь даже на относительно благополучном Западе [1, c.16], и беспомощными выглядят концепции устойчивого развития, постиндустриального или информационного общества, а также попытки объединения наук под знаменем экоантропоцентризма [2] или экологической этики. Если принцип Эшби [3, с.287] здесь применим и действительно «управляющая система не может быть проще управляемой», то гуманитарным (или нормативным) наукам даже для простого взаимодействия с другими науками неплохо бы обрести хотя бы сопоставимую с ними сложность.
Но гуманитарные науки до сих пор живут в ньютоновой коробке пространства, плывущей по одномерной и однонаправленной реке времени; до сих пор мыслят иллюстрациями из школьного учебника физики; до сих пор раскладывают ситуацию на блок-схемы, связанные отношениями-стрелочками; до сих пор молчаливо делят мир на протяжённое и мыслящее; и т.д., и т.п. Неклассические и постнеклассические заигрывания с синергетикой и теорией сложности, с эволюционной биологией и математикой, с квантовой физикой и теорией систем и пр., и пр. не идут дальше поверхностных метафор и не слишком внятных перспектоидов, и нужны в основном лишь для того, чтобы выразить то, о чём их автор подозревал ещё с юности. Теорема Байеса, по фундаментальности не уступающая нашим любимым теоремам Гёделя о неполноте и на два порядка более доступная пониманию, практически никак не отразилась на гуманитарном мышлении: у нас по-прежнему выходит, что раз яблоки красные, то вороны черные. В чём же проблема? С каких пор мы взяли курс на текстоблюстительство? Где мы пропустили тот поворот (или удар), в каком отсеке началась течь, топящая корабль гуманитарной мысли?
Проблема в том, что мы слишком положились на собственный предмет исследования — на человека. Поддались ложному пафосу антропоцентризма, шулерски нами же самими подменённого страто-, индивидо- и, в пределе, эгоцентризмом. Все новые концепции вынуждены ставить «центр», точку обзора где-то рядом с человеком-здесь-и-сейчас, вокруг которого по невысказанной, но вполне считываемой мысли вращается весь мир. Индивидуальный человек, вооружённый знаниями и движимый алчностью, преобразовывает мир по своей воле — вот что современные гуманитарные науки предлагают не столько к обозрению и изучению, сколько к смиренному принятию. «Протестантская этика» оказалась лишь началом, и, сказавши «а», человечеству пришлось говорить «б» и далее, по пути к воронке «я», homo consumens.
Мы сокрушались от «раздвоенности», «раздробленности», «противоречивости» сознания? Желали «целостности», «синкретичности», «гармонии»? Если да, то мы их получили: трудно найти более целостную в своём профитизме сущность, чем современный человек. Он полностью гармоничен в своём торге и обмене одних выгод на другие. Он меняет благие дела на одобрение, поддержку на причастность, творчество на внимание и всё — на деньги. В самых трудных вопросах ему всегда помогут «Оно мне надо?» и «Cui bono?» — и никто его не осудит, большинство поддержат, а современная hard science ещё и объяснит, почему это логично, биологично, позитивно. Вот что такое любой антропоцентризм как реальность, вот куда привела (и не могла не привести) эпистемическая «опора на человека», и вот почему гуманитарные науки агонизируют — их подлинный объект, непостижимость, просто изгнана за ненадобностью далеко за край интересного.
Раньше через нас с этим миром говорил кто-то неизмеримо более сложный — сейчас мы отказались быть его глашатаем; теперь мы владычица морская. Кто управляет нами теперь? Мы сами, становящиеся всё более простыми и data-driven с каждым днём. Естественные науки, охваченные лихорадкой суезнания, подскажут нам всё, что нам, всесильным, захочется узнать — а хотеться будет того, что тешит, теребит, возбуждает. Успеем ли мы открыть настоящие тайны в этом забеге за интересным — до того, как сумеем получать радость от познания без самого познания? Клетка для орхидей [4] уже распахнула свои дверцы; она и есть подлинный ад низвергнутого Люцифера.
Но, может, не всё так плохо? Может, есть у нас места, управляемые исключительно «невидимой рукой позитивного познания»? Где рациональные научные коллективы честно конкурируют за средства и ресурсы, и где развивается та отрасль, которая получила наибольшее количество «лайков» от населения или власти? Даже без учёта притязаний гуманитарных наук на роль высшего судии это выглядит полной утопией: в ситуации принципиально ограниченных ресурсов, отчётливо напоминающей о дилемме заключенного [5], доверять развитие «естественным» процессам — значит повышать риски и угрозы собственному существованию. Естественным наукам в борьбе за внимание и ресурсы не обойтись без арбитра, равного им по глубине и озадаченностям, но принципиально к ним несводимого; у гуманитарных наук, таким образом, есть место, которое они должны занять — и секция нормативных наук на данной конференции показывает, что понимание это зреет в нашей среде. Какими эти науки должны быть, чтобы выполнять эту роль? Что следует предпринять, чтобы приступить к ней до того, как будет слишком поздно?
Михаил Эпштейн отвечает на эти вопросы в своей книге, разворачивая блистательную перспективу сотрудничества гуманистики, техники и естественных наук. Антропопоэйя и технософия, сверхфилология и трансэстетика, хоррология и культуроника — в этих и других изобретательно сконструированных и талантливо раскрытых терминах выпукло проступают очертания синтеза всех форм познания. Всё это первые фразы будущих диалогов и нитей возможных рассуждений, из переплетения которых должна произрасти новая гуманитарная реальность. Вот один из таких намёков, наиболее, на наш взгляд, важный: «Если в гуманитарных науках нет места для будущего, в будущем не останется места для гуманитарных наук». И: «Поскольку гуманистика фиксируется на самоосознании и самосотворении человека, она ближе всего к источникам будущего». Закончим эту мысль за Михаила Наумовича (возможно и против его воли) — гуманистика это и есть часть будущего, которое нами управляет, его аватар, посланник в нашем «сейчас». Вот тот мандат, посредством которого гуманитарные науки должны распоряжаться в настоящем — по-настоящему. Но как язык без армии и флота становится говором и диалектом [6], так и мандат без веры и уважения к тому, кто его выдал, становится фикцией. Поэтому сверхзадача гуманитарных наук звучит вполне по-ленински: изучать будущее настоящим образом, чтобы опираться на это знание в наших решениях сейчас.
Это футуроцентризм, вызревающий во многих и многих областях познания и культуры, причём порой самым неожиданным образом: от математической теории игр с её золотым правилом «рассматривать игру с исходов» до голливудских блокбастеров «Интерстеллар» и «Прибытие». Именно футуроцентризм есть подлинная и плодотворная оппозиция антропоцентризму; вот с чем в диалоге он перестанет быть снотворным для разума, ищущего новой сложности. Как откликнуться на зов будущего, как осветить им нашу пещеру с тенями — вот что должно занимать нас сейчас, вот что следует нам обсуждать и из чего исходить в своих рутинных, повседневных, ультрамикросоциальных ритуалах. Пишут: «Ребята, давайте дружить» [7]. Но так сложилось, что для междисциплинарной дружбы гуманитариям надо выйти за пределы своих габитуальных Матриц — а чего ради? Поэтому: «Не двигаются» [8]. Может, в столицах клетка настоящего и переносится чуть легче, но здесь она явлена во всём своём неколебимом равнодушии — в выцветших от времени ритуалах почти не осталось ни жизни, ни смысла, и дэннеттовские зомби [9] бредут по своим личным залам славы из небытия в ничто. Поэтому «если вам плохо, то вы здоровы»: должно быть что-то ещё, помимо и поверх преподавания, публикаций, грантов, индексов и диссоветов — ещё какая-то сеть, ещё какие-то связи, ещё какие-то решения, какой-то большой, простой и по делу, разговор. «Нельзя предвидеть подлинно нового, но можно его произвести». Это сделают те, у кого ещё достанет сил, мужества и любви объять все науки, а не только свою уютную келью; посмотреть на мир не свысока, не посторонним и разочарованным взглядом, не нормативно; понять мир в его страхах, стремлениях и надеждах. В гуманитарной ризоме [10] есть всё для этого, но в форме тысячи осколков, виртуально; будущее — та рамка, в которой можно собрать это знание в новую реальность.
Примечания
1) Эпштейн М.Н. От знания — к творчеству. Как гуманитарные науки могут изменять мир. — Москва; Санкт-Петербург: Центр гуманитарных инициатив, 2016. — 480 с.
2) Экоантропоцентризм — парадигма, изложенная Т.М.Дридзе, см.: Дридзе Т.М. Экоантропоцентрическая модель социального познания как путь к преодолению парадигмального кризиса в социологии. // Социологические исследования. — 2000. — №2. — С.20-28.
3) Принцип Эшби, или закон необходимого разнообразия. Один из главных законов кибернетики, накладывающий требования на управляющую систему. См.: Эшби У.Р. Введение в кибернетику / У.Р. Эшби, пер. с англ. — Москва: Издательство иностранной литературы, 1959. — 432 с. — C.287.
4) «Клетка для орхидей» (1961) — фантастический роман немецкого писателя Г.В.Франке, рассказывающий о гуманоидной гедонистической цивилизации, перешедшей на растительный тип существования.
5) «Дилемма заключенного» — одна из фундаментальных проблем теории игр, согласно которой игроки не всегда будут сотрудничать друг с другом, даже если это в их интересах.
6) Выражение лингвиста М.Вайнрайха: «Язык — это диалект с армией и флотом».
7) Момджян К.Х и др. Системно-теоретический подход к объяснению социальной реальности. Философская или социологическая методология? / К.Х.Момджян, Д.Г.Подвойский, В.С.Кржевов, А.Ю.Антоновский, Р.Э.Бараш // Вопросы философии. — 2016. — №1. — С.17-42.
8) «Не двигаются» — финальная фраза пьесы С.Беккета «В ожидании Годо».
9) Дэниел Дэннетт — американский философ аналитического направления, автор материалистических моделей сознания, известных как «Модель множественных набросков» и «Зал славы». На русском языке см.: Волков Д.Б. Бостонский зомби: Д.Деннетт и его теория сознания / Д.Б.Волков. — Москва: Книжный дом «Либроком», 2012. — 320 с.
10) Ризома (фр. rhizome «корневище») — одно из ключевых понятий философии постструктурализма и постмодернизма, противостоящее, по мысли Ж.Делёза и Ф.Гваттари, неизменным линейным структурам как бытия, так и мышления.