О. В. Никитин
Мир русской культуры едва ли возможно понять без осмысления тех событий и подчас трагических эпизодов, которые разлучили не только людей, но и целые эпохи. Став теперь уже известным историческим фактом и имея глубоко национальные корни, русская эмиграция старалась сохранить облик родной речи, не принимая чуждые традициям русской культуры «изобретения» новой власти. Известны многочисленные выступления историков, литераторов, филологов в эмигрантской прессе 1920-1930-хх годов с резкой критикой «новояза».
Князь Н.С.Трубецкой, один из самых ярких ученых нынешнего столетия, не раз высказывался по актуальным вопросам языкознания и полемизировал с евразийцами. В статье «Вавилонская башня и смешение языков» он высказал один из основных тезисов своей программы. По его мнению, только в пределах национальной культуры «могут возникнуть морально-положительные, духовно-возвышающие человека ценности»[28].
Все же самая интимная, если так можно выразиться, часть творческого ego Н.С.Трубецкого - в его письмах к родным людям и соратникам. Стиль и язык этих посланий, особый «микрокосм» стилистики их автора, простота и ясность изложения сложных лингвистических и философских понятий, богатство риторических фигур и многое другое – предстоит еще раскрыть и исследовать, обращаясь к эпистолярному наследию ученого.
В этой небольшой заметке мы лишь попытаемся определить основные, на наш взгляд, «рече-поведенческие тактики», тот стержень, который композиционно формирует текст писем, облекает их в неподражаемую авторскую манеру словотворчества.
Письма Н.С.Трубецкого – это не жанр в принятом понимании, а особое мироощущение, и, если угодно «копилка» мыслей, событий, ситуаций. В них насыщенный идеями ум дает волю скрытым чувствам души. И везде автор стремится к предельной сжатости слога, информативности, пунктуальности, свойственной вообще строгому аналитическому уму Н.С.Трубецкого. Письма ученого почти всегда деятельно-философичны и музыкальны, словно имеют скрытую мелодику. Его воображение как бы направлено на иную ипостась бытия – он жил не прошлым, чем, допустим, так часто тяготились его соратники, а настоящим и даже чаще – будущим. Философия языка Н.С.Трубецкого выражается и в способности к постоянному совершенствованию пропорций «языкового пространства». Он очень экономичен в выражении чувств и держит их почти всегда «в себе» и в то же время огранизован и предельно лаконичен. Событийность как свойство стиля писем Н.С.Трубецкого имеет часто оценочный характер и приобретает иногда весьма выразительную языковую форму.
Письма для Н.С.Трубецкого – это прежде всего едва ли не единственная возможность сохранить общение со «своими». Такие послания нередко «разрастались» до нескольких страниц, переходя в научное эссе, где большую часть повествования занимают именно рабочие вопросы. Оттого слова и термины истории и филологии постоянно присутствуют в таких посланиях. Здесь не столько обрывки, отрезки мысли, сколько глубинные, обдуманные формулировки. Научность стиля писем Н.С.Трубецкого, на первый взгляд, несколько отталкивает неподготовленного читателя, мешает сосредоточиться на формальной стороне, ибо содержательная линия у Н.С.Трубецкого несколько подавляет наше, стереотипное восприятие этого жанра, еще живущее гармонией голоса, ритма и текста писем XIX столетия. Все же традиции века минувшего здесь присутствуют, но выражаются в ином – в средоточии мысли и в какой-то тревожной и неспокойной интонации. Такой строгой научной стилистике писем соответствует и назначение самих посланий – деловое, не отвлеченно-романтическое, а конкретно-действенное. Во многих текстах эмоции Н.С.Трубецкого – не в словесной орнаментике, богатой эпитетами и метафорами, а в самом языковом строе, обусловленном определенными рамками речеведения.
Письма Н.С.Трубецкого информативны и полемичны. В них ощутима разговорная стихия, не изобилующая, впрочем, просторечными элементами. Твердый и уверенный голос автора и его несколько учительная интонация передаются и характерными конструкциями. Потому четкие ученые постулаты как бы отражаются в словесной материи предложения. При этом автор часто скрывает свои мысли, маскирует сказанное. Иносказательность Трубецкого-политика и исповедальность Трубецкого-ученого создают интересную гамму стилистических фигур в тексте.
Для Н.С.Трубецкого характерно глубоко осмысленное восприятие Слова в его бытийном и духовном ипостасях. Только «быт Слова» и «бытовизм языка» – это не то приземленно-обыденное, «техническое» состояние, которое опускает образ Слова, снижает его ценность. Быт понимается Н.С.Трубецким как культура, без чего замирает и скудеет духовная жизнь. Недаром ему полюбилось выражение «бытовое исповедничество». Преданный друг и коллега ученого П.Н.Савицкий выразил однажды научное кредо Н.С.Трубецкого в весьма изящной и верной поэтической форме. В стихотворении, посвященном своему другу, П.Н.Савицкий написал:
Твоей идеи заостренной
Ни в чем нельзя предугадать,
И нам с улыбкою смущенной
Одно осталось – бдеть и ждать.
Ждать всплеска мысли вдохновенной,
Парадоксальной глубины,
Зарницы острой и мгновенной
Над темной бездною волны,
И ощущать неотвратимо,
Как ширится охват зарниц,
И чувствовать огонь незримый
За сенью чуткою ресниц[29].
Н.С.Трубецкой — историософ языка, столь же умело владеющий прошлыми связями языка, как и настоящими. Его острый ум чувствует стремительный бег времени, где многое способно прекратиться в один миг. У него почти отсутствуют модные ныне «наслоения» и «лингвистические изыски». Но его язык все же имеет символику, где облик России и думы о ее трагическом пути пронизывают композицию всех писем ученого. Находясь вдалеке от Родины, в чуждой вобщем-то ему среде, он жил современной российской действительностью и надеждой увидеть новую Россию, где, как и прежде, культура языкового общения и словотворчества была бы мерилом духовных традиций, связующих народные корни и высокий слог образованного общества.
Н.С.Трубецкой пишет легко и непринужденно, словно «входя» в образ своих мыслей, концентрируя внимание на главном, что движет им и его словесной музой.
Н.С.Трубецкой редко высказывался о самом себе. Тайно, в глубине души он хранил «лабораторию» мысли. Тем значительнее выглядят найденные высказывания ученого об отношении к русскому языку. В письме от 11 сентября 1929 года к известному эмигрантскому историку и географу П.Н.Савицкому он замечает: «То, что Вы пишете о писании статей на русском языке, конечно, верно[30]. Но, все же, нельзя отрываться от своего главного предмета слишком часто. Время от времени, когда «набежит» подходящая тема, я буду писать … на русском языке. Только, полагаю, что научные статьи лучше помещать не в эмигрантских журналах, а в той же Slavia: ее получают и читают в России. Что же касается до статей научно-публицистического характера, то в ближайшее время я считаю нежелательным выступать с ними ввиду вышеуказанных соображений. Свои лингвистические статьи на иностранных языках я рассматриваю все-таки как работу в области русской культуры (курсив наш. – О.Н.). А, если состоится проектируемый Р.О.Я<кобсон>ом сборник «Языки СССР», - то это будет крупный вклад в русскую культуру и демонстрация культуры в международном масштабе» (ГАРФ. Ф. 5783. Оп. 1. Ед. хр. № 520. Лл. 127-127 об.).
В заключение мы публикуем один из ярких образцов полемики «евразийцев» – письмо идеолога и вдохновителя евразийства[31] князя Николая Сергеевича Трубецкого известному «географу» литературы, историку и экономисту, одному из «первопроходцев» этнологии языка и культуры, имя которого было предано забвению в течение почти полувека, – Петру Николаевичу Савицкому. Это послание представляет интерес и как фактологический источник (в нем обсуждаются центральные проблемы евразийского движения: «местодействие» языкового союза, «русское миросозерцание», «литературный фон» эпохи, русская культура XVIII века и др.), и как редкий по «гармонии стиля» и духу эпохи фрагмент «изящной словесности», в котором отразились искания и надежды поколения 1890-х, их незыблемая вера в торжество «русской идеи», поиски «социального идеала» и неиссякаемая любовь к Отечеству, отвергнувшему самых талантливых и одаренных интеллектуалов, волею судеб скитавшихся по миру, но живших внутренним единением с родной Землей, вскормившей и воспитавшей ее преданных служителей.
Н.С.Трубецкой – П.Н.Савицкому[32]
<Вена>, 21 февр<аля> 1929
Дорогой Петр Николаевич!
Конечно, наши личные и научные отношения прекращаться не должны. Да, в сущности, и идеологические остаются в силе. Признаться, я ожидал что вы мне хоть что-нибудь напишите о том, чтó произошло в Париже после моего отъезда (тем более, что П.П.С<увчинский>[33] ничего мне не писал). Не получая от Вас никаких известий, я подумал, что, м<ожет> б<ыть>, Вы на меня обижены и думал уладить это при ближайшем свидании (думал быть в Праге в конце февраля, но из этого ничего не вышло). Очень рад, что мои опасения были неосновательны.
Занимаюсь я, главным образом, местными дрязгами и борьбой с антониевцами. Что касается до науки, то исключительным предметом моих занятий является русская литература XVIII в. в связи с читаемым мною курсом. Ваша тема «местодействия» интересна и важна, но мне кажется. Что тут можно пока только поставить вопрос, наметить самую проблему, конкретной же разработки пока дать невозможно. При постановке вопроса следует, по-моему, строго различать два понятия «литературы», — с одной стороны, литературного фона, слагающегося из совокупности более или менее общепринятых в данную эпоху литературных навыков, приемов и трафаретов и являющегося непременным условием всякого литературного бытия, а с другой стороны, большой литературы, всегда индивидуальной, отталкивающейся от фона, но в то же время все-таки в этом фоне укорененная и им обусловленная. «Литературный фон» бытует, главным образом, в произведениях бездарных или второстепенных писателей, «большая литература» – в произведениях писателей даровитых. Модное местодействие – явление из области литературного фона; лишь очень редко эту моду создает большой писатель. Поэтому изучать перемещение местодействий (литературную колонизацию) приходится не на произведениях[34] крупных писателей, а на массовой литературе. Между тем, история массовой литературы очень мало разработана: историки литературы больше прельщаются изучением отдельных крупных писателей. Методы изучения массовой литературы (литературного фона) и большой литературы довольно различны. Об этом есть мысли у Якобсона. Поговорите с ним, — в литературе XVIII в. вряд ли можно найти материал по интересующему Вас вопросу. Эту литературу вообще характеризует особый род мышления, который можно бы назвать «алгебраическим» и который исключает конкретизацию, в том числе и географическую. Менее других «алгебраичен» Державин. У него имеются географические приурочения, но очень случайные. Общая его географическая ориентация скорее на север. То же, пожалуй, можно сказать и о Ломоносове. Но, в общем, до Пушкинской эпохи местодействие вообще несущественно. Кстати, по поводу Вашей прежней работы над местодействием в русской литературе[35] я высказывал Вам мысль, что в XVIII в. живопись влияла на литературу, а в XIX в. – наоборот, литература на живопись. При более близком ознакомлении с литературой XVIII в. я, однако, теперь отказываюсь от этого обобщения: «живописен» из писателей XVIII в. один только Державин, только он один действительно вдохновлялся живописью. Кроме того, известны ещё некоторые второстепенные поэты, которые одновременно были и живописцами или архитекторами (Львов, Вельяминов); однако, в их поэтических произведениях этот биографический факт никак не отразился.
По поводу зодчества Вы, конечно, читали статью А.И.Некрасова в первом № SlavischeRundschau. Любопытно, но вряд ли убедительно.
Целую ручки Вере Ивановне[36].
Обнимаю Вас.
Ваш Н.Т
Список литературы
[1] Публикуется по источнику: ГАРФ.Ф. 5783. Оп. 1, Д. 390. Лл. 1-5. Автограф на листах в клетку тетрадного формата черными чернилами.
[2] Для евразийских сборников П.М.Бицилли написал две статьи: «Восток» и «Запад» в истории Старого Света» (см.: Бицилли П.М. «Восток» и «Запад» в истории Старого Света // На путях. Кн. 2. – Берлин, 1922) и «Католичество и Римская Церковь» (см.: Бицилли П.М. Католичество и Римская Церковь // Россия и латинство. – Берлин, 1923). Здесь Н.С.Трубецкой упоминает первую работу.
[3] Основной, основополагающий (нем.).
[4] Известный востоковед: автор трудов по истории индийских языков и литератур (см.: Pischel R. Kalidasa’s Cakuntara. The Bengali resesion. Kiel, London, 1877; Pischel R., Geldner K.F. Vedische Studien. Bd. 1-2. Stuttgart, 1889-1892).
[5] Фондаминский Илья Исидорович (1880-1942) (псевд. Бунаков) – публицист и общественный деятель, издатель «Современных записок».
[6] Публикуется по источнику: ГАРФ. Ф. 5783. Оп. 1. Д. 8-10 об. Автограф на больших листах квадратного формата черными чернилами.
[7] Бурцев Владимир Львович (1862–1942) – общественный деятель, публицист, историк. Издавал газету «Общее дело». Написал «отчет о своей деятельности» – книгу «Борьба за свободную Россию (1882-1924)» Берлин, 1924 и др.
[8] Кондаков Никодим Павлович (1844–1925) – знаменитый историк-византиевист, работавший некоторое время в Софии, а позже в Праге в Русском университете. Общественно-политическая ситуация в Чехословакии в начале 1920-х годов способствовала развитию науки. В эти годы там работали Seminarium Kondakovianum, поддерживаемый чешским правительством, Центр исследований средневекового изобразительного искусства (см. подробнее: Раев М. Россия за рубежом: История культуры русской эмиграции. 1919–1939. М., 1994).
[9] Сувчинский Петр Петрович (1892–1985) – один из основателей евразийского движения, талантливый публицист и литературный критик. В конце 1920-х годов разошелся по идейным соображениям с Н.С.Трубецким. Позже отошел от евразийства и занимался музыковедением.
[10] Святополк-Мирский Дмитрий Петрович (1890–1939) – литературный критик. С 1922 по 1932 гг. преподавал в Англии. После возвращения в СССР был репрессирован и погиб. Н.С.Трубецкой имеет в виду его рецензию на сборник «Исход к Востоку» (см.: Mirski D. “The Exodus to the East” // Russian Life: A review of facts and documents relating to the Russian situation. – London, 1922, № 6).
[11] Окончание письма – автограф В.П.Трубецкой – жены Н.С.Трубецкого.
[12] Публикуется по источнику: ГАРФ. Ф. 5783. Оп. 1. Д. 402. Лл. 2-3 об. Автограф на листе в клетку тетрадного формата голубыми чернилами.
[13] Трубецкой Григорий Николаевич (1873–1929) — философ. Один из трудов этого периода, раскрывающих его взгляд на проблему католичества и православия называется «Католический богослов о русской религиозной психологии» (см.: Трубецкой Г.Н. Католический богослов о русской религиозной психологии // Путь, 1925, № 1).
[14] Речь идет о книге Н.С.Трубецкого «Европа и Человечество». В ее переводе на немецкий язык принимал участие брат Р.О.Якобсона С.О.Якобсон, работавший в то время в Берлинском университете.
[15]Публикуется впервые по источнику: Государственный архив РФ. Ф. 5783. Оп. 1. Ед. хр. № 482. Лл. 23-26 об. Автограф черными чернилами на небольших листках тетрадного формата в дореформенной орфографии. В верхней части л. 23 П. Н. Савицкий позже, при разборе евразийского архива, приписал: Исключительное по интересу письмо крупного мыслителя и лингвиста. 5/18 I 1937.
[16] Прочтение предположительное. Начало слова написано неразборчиво.
[17] К тому времени вышло два сборника «Утверждений евразийцев» (а всего с 1921 по 1931 гг. их издано семь): Исход к Востоку: предчувствия и свершения. София, 1921 (Утверждение евразийцев. Кн. 1); На путях. Берлин, 1922 (Утверждение евразийцев. Кн. 2).
[18] См.: Трубецкой Н.С. Европа и человечество. София, 1920.
[19] «Вы» с большой буквы будет означать Вас лично, т. е. кн<язь> Н. С. Тр<убецкой>, а «вы»= «евразийцы», раз уже Вы решили себя сопричислить к ним (примечание Б. И. Ярхо. – О.Н.).
[20] Впрочем, вы, пожалуй, сами отказываетесь от надежного союзника в борьбе с Европой. В частности, Карташев, который так стремится к иерархическому строю, мог бы кое-чему поучиться у иудейской общины. Его мнение о иудаизме правильно в положениях, неправильно в выводах. Касается этого вопроса и Г. В. Флоровский. Но его аргументация тесно связана с остальным содержанием статьи «Хитрость Разума», которая более похожа на издевательство над публикой, чем на что-либо другое, и, во всяком случае, исключает серьезное отношение к делу (примечание Б.И.Ярхо. — О.Н.).
[21] Сие слово встречается вскользь в одной из статей Сувчинского, но не получает никакого дальнейшего применения (примечание Б. И. Ярхо. – О.Н.).
[22] См.: Трубецкой Н. С. О некоторых остатках исчезнувших грамматических категорий в общеславянском праязыке // Slavia. 1922. № 1.
[23] Сверху Б. И. Ярхо приписал: или: бумбул.
[24] См.: Jarho B. J. Srok i aliteracija u tužbalicama dužega stiha // Slavia. Roč. III. S. I. 1924. S. 75—93.
[25]Ср., в статье «Вавилонская башня и смешение языков» он делает следующее обобщение: «…и в области языка действие закона дробления приводит не к архаическому распылению, а к строгой гармоничной системе…» [Трубецкой 1923: 117].
[26]Для грамотного русского человека первой половины XVIII столетия все многообразие языковых переплетений и причудливых нагромождений сводилось, по Н. С. Трубецкому, к троякому ощущению, прочно соединенному в сознании с верой, профессиональной ориентацией и бытовыми привычками. Эти «три языка» (к ним примыкает и канцелярский) таковы: чисто-церковнославянский, используемый в богослужении, — язык официальной Церкви и теологических сочинений. Вторым являлся собственно-русский язык (Н. С. Трубецкой называет его «чисто-русским деловым»). Как пишет ученый, он применялся «в практически-деловой жизни и в «домашних» разговорах…» [Трубецкой 1990: 134]. Третим стал так называемый упрощенно-церковнославянский язык «без того специфического оттенка, который отличал чисто религиозную выспренность» [там же]. Кроме указанных, Н. С. Трубецкой ставит на «особое положение» язык канцелярского делопроизводства. Его устоявшаяся система языковых средств и соответственно сфер применения, достигшая наивысшего расцвета к рубежу XVII–XVIII веков, во времена петровских реформ занимает своеобразную позицию. Он «не совпадал ни с литературным, ни с разговорным» [там же]. Н. С. Трубецкой поясняет свой тезис со свойственным ему умением видеть главное. «Некогда чисто русский, — пишет ученый, — он со временем все больше и больше впитывал в себя церковнославянских элементов, остававшихся чуждыми разговорному языку (вроде понеже, поелику и т. д.). Кроме того, и сам великорусский элемент канцелярского языка выступал в более архаичном виде, чем в разговорном» [там же].
[27]Ср.: И. И. Срезнеский говорил о том, что «до тех пор, пока в языке народном сохранялись еще древние формы, язык книжный поддерживался с ним в равновесии, составлял с ним одно целое. Друг другу они служили взаимным дополнением» [Срезневский 1959: 66].
[28] См.: Евразийский временник. Кн.III. Берлин, 1923. С. 111.
[29] Публикуется впервые по источнику: ГАРФ. Ф. 5783. Оп. 1. Ед. хр. № 514. Л. 63 об.|
[30] Здесь П.Н.Савицкий сделал такую приписку: «Я боролся и борюсь (впрочем, без большого успеха) против «денационализации» научной продукции Н.С.Трубецкого.
[31] Подробнее о евразийстве как направлении в истории русской эмиграции и духовной жизни 1920-1940-х гг. см.: Русская философия. Малый энциклопедический словарь. М., 1995. С. 172-178; Савицкий П.Н. Континент Евразия. М., 1997; Трубецкой Н.С. История. Культура. Язык. М., 1995.
[32] Публикуется впервые по источнику: ГАРФ. Ф. 5783. Оп. 1. Ед. хр. 520. Лл. 114-115 об.
[33] Сувчинский Петр Петрович (1892-1985) – публицист, музыковед, литературный критик, В 1920-е годы активно публиковал статьи в эмигрантских изданиях по евразийской проблематике.
[34] Далее в строке написано и зачеркнуто: великих.
[35] Н.С.Трубецкой имеет в виду работу П.Н.Савицкого «Местодействие в русской литературе (Георгафическая сторона истории литературы)», тезисы которой сохранились в архивном собрании последнего в ГАРФ (Ф. 5783. Оп. 1. Ед. хр. 71).
[36] Имеется в виду жена П.Н.Савицкого.