Воздав поклонение повелителю Азии, Александр не спешил возвращением на родину. Ему необходимо было хорошо изучить татар в самом центре их могущества, чтобы уяснить себе способ дальнейшего обращения с ними, чтобы понять, с какой стороны возможно ужиться с ними. Прежде всего его должно было поразить строжайшее подчинение всех воле одного, доходившее до раболепного поклонения, до полного уничтожения самостоягельности личности. Здесь крылась тайна той страшной сплоченности сил, на которую опиралось могущество монголов. Ничто так не вооружало их, как замеченное в ком-либо поползновение к неповиновению, к независимости от воли хана. Ясно было, что татары по одному мановению своего властелина готовы были каждую минуту броситься, как один человек, для беспощадного истребления хотя бы целых народов и превращения вселенной в груду развалин для осуществления планов их повелителя209. Эта черта должна была тем более броситься в глаза наблюдателя, что Русь того времени, как мы видели, представляла совершенно противоположную картину разъединенности и своеволия. Но вместе с этой чертой у татар связано было полное равнодушие к внутреннему духовному миру человека, к верованиям и убеждениям. Подчиняйся слепо властям - и затем молись Богу, как тебе угодно, живи, как знаешь и как находишь для себя удобнее. Повелители монголов отличались необыкновенной терпимостью по отношению к чуждым вероисповеданиям и даже готовы были покровительствовать им: на свой счет хан содержал в своей ставке священников Православной церкви, которые открыто совершали богослужение в храме, находившемся перед его большою палаткою, В самом семействе хана были христиане. Пред ханом Менгу совершали службу поочередно христианские нссторианские духовные, магометанские муллы и языческие жрецы. Сам Менгу выражался следующим образом: «Мы, монголы, веруем, что есть только один Бог. Но подобно тому, как рукам Он дал много пальцев, так и людям указал много путей в рай». Эта терпимость к чужим верам у монголов предписывалась даже законом - черта чрезвычайно важная для народов, имевших несчастье подвергнуться игу! Равным образом татары вовсе не были склонны вмешиваться во внутренний строй жизни покоренных народов, нарушать их нравы и обычаи. Монголы были способны, как никто, к беспощадной разрушительной деятельности, но совершенно не годились для создания более или менее прочных основ, каких бы то ни было учреждений, которые могли бы обеспечить продолжительность их господства над покоренными, словом - для политического творчества. Требуя безусловной покорности, они полагались лишь на грубую материальную силу. Отсюда для внимательного наблюдателя могла мелькнуть надежда, что самое иго, наложенное татарами, могло продолжаться лишь до тех пор, пока на их стороне находился перевес материальной силы. Но, как мы видели, уже в самой семье Чингизидов возникли раздоры, обычное явление при многоженстве, очень опасное для монархий, основанных силою меча.
|
|
Другая черта наших поработителей, которая, конечно, также не могла ускользнуть от зоркого взгляда Александра, заключалась в том, что татары, будучи исполнены свирепой вражды ко всем другим народам, в то же время очень ласковы и обходительны со своими. Естественно, что на русских князей они смотрели
|
|
подозрительно, особенно на князей, выдававшихся среди других умом и доблестью. Но с другой стороны, в своих собственных интересах, они могли бы дорожить князем, на верность которого можно было положиться. Без сомнения, Александр Ярославич употребил все силы своего ума для того, чтобы снискать доверие и расположение верховного хана и его приближенных. Мы очень мало знаем о путешествии Ярославичей ко двору верховного хана, но, судя по результатам, равно как и по дальнейшему течению событий, можем полагать, что благодаря своим блестящим качествам, такту и умению обращаться с монголами Александру действительно удалось заручиться расположением хана и его приближенных.
Но в то же время сколько горьких унижений пришлось испытать в ханской ставке невскому герою! Как, должно быть, было тяжело ему скрывать невольное чувство отвращения, вызываемое всем бытом, всей обстановкой монгольской жизни! Для снискания себе ханской милости русскому князю приходилось дарить богатые подарки и угождать не только хану, но и его женам, приближенным и даже слугам и близко знакомиться с ними. Чтобы стать в глазах татар своим, близким человеком, необходимо было и самому угощать и принимать угощения, приходилось пить любимый татарский напиток кумыс, на который русские более, чем другие христиане, смотрели с омерзением и, вкусив его по необходимости, спешили взять у священника отпустительные молитвы. То же самое было и с остальной пищей, кониной, падалью и животными, убитыми рукою язычника… Сколько пришлось вытерпеть от гордого, презрительного обращения не только вельмож, но и простых варваров! «Татары более горды, чем другие народы, и презирают других, не обращая никакого внимания на знатность тех, с кем имеют дело»,- пишет папский посол. Унижения были бы поистине нестерпимы, если бы благочестивый герой не помнил непрестанно о Том, Кто претерпел бесконечно горшие унижения и позор для спасения рода человеческого. Унижение становилось высоким подвигом…
|
|
Отпуская от себя Ярославичей, верховный хан распорядился так, что старший - Александр - должен был получить Киев и «всю землю Русскую», удерживая в то же время за собою Новгород и Переяславль-Залесский, а младший - Андрей - владимирский стол с остальными областями. Киев - старинный стольный город. История удельно-вечевой Руси полна междоусобными войнами из-за обладания Киевом, матерью городов русских, колыбелью христианства на Руси, хранилищем святыни. Но Владимир уже во времена Андрея Боголюбского возвысился над Киевом и сделался на самом деле средоточием Русской земли. После нашествия Батыя Киев скорее походил на деревню, чем на город. Чем же объяснить, что великое владимирское княжение досталось не старшему брату, как можно было бы ожидать, не Александру, а младшему - Андрею? Нельзя сомневаться в том, что Александр, пользуясь всем своим влиянием, сумел бы добиться великого княжения, если бы это входило в его планы. Но, чуждый самолюбивых расчетов, он и на этот раз не торопит событий и подчиняется ханскому распоряжению. Может быть, хан, отдавая преимущество младшему брату, со свойственным монголам коварством хотел еще раз испытать Александра, может быть, он еще опасался вручить сильнейшую русскую область князю, выдававшемуся своими способностями?.. Но были и другие основания для Александра удовольствоваться данною ему частью. По словам Татищева (IV, 22), хан сделал свои распоряжения относительно братьев «по завету отца их». Судя по тогдашним обстоятельствам на Руси, это вполне вероятно. Предусмотрительный политик Ярослав Всеволодович соображал, что храбрый Александр, уже доказавший свою способность с успехом бороться с западными врагами, сумеет более, чем кто-либо другой, отстоять против их нападений целость Русской земли, став на страже ее западной окраины. В самом деле необходимость бдительного наблюдения за западными соседями и энергических действий против них становилась все очевиднее. Во время путешествия старших Ярославичей доблестный брат их Михаил сложил свою голову в борьбе с литовцами, которые с каждым годом, можно сказать, становились опаснее для Руси. В то же время шведы и немцы, хотя и устрашенные победами Александра, однако вовсе не думали отказаться от враждебных действий против русского народа, выжидая лишь более благоприятных для себя обстоятельств.
Было и еще одно соображение, которым мог руководиться Ярослав при распределении земель. Он сам рассчитывал утвердиться в Киеве в то время, как разразилась гроза монгольского нашествия. По известию Волынской летописи, он не мог его удержать за собой и удалился в Суздальскую область. Только Александр мог упрочить здесь свою власть и удержать Киев за родом Ярослава. Далее - во время погрома Батыева - особенно пострадало Приднепровье. Между тем как Северо-Восточная Русь начала оправляться благодаря скорой и энергической помощи самого Ярослава, приднепровские земли оставались в запустении. Никто не был способнее Александра сколько-нибудь привести здесь дела в порядок и энергической деятельностью хотя отчасти загладить следы разорения. Словом, гораздо большие трудности, которые предстояли теперь киевскому князю, могли побудить Ярослава назначить Андрея во Владимир. Может быть, здесь отчасти действовало особенное расположение Ярослава к Андрею, с которым он никогда не расставался.
Как бы то ни было, Александр Ярославич без малейшего неудовольствия принял на себя трудную задачу, одушевляемый любовью к родине. Тем удивительнее встречать у наших историков обратное, ни на чем не основанное предположение о недовольстве Александра тем, что ему достался Киев, а не
Владимир. Разве не так же спокойно отнесся и раньше Александр к разделу областей, произведенному его дядею непосредственно после смерти Ярослава?.. Удивительно и то обстоятельство, что, несмотря на недовольство старшего брата, однако умевшего с замечательной энергией достигать своих целей, Андрей спокойно княжит во Владимире, а Александр, нисколько не думая о соперничестве, собирается в Киев, несмотря на то, что его горячо отговаривали новгородцы. Между тем это нисколько не мешает утверждать, что «невский герой не поехал туда (в Киев), а пребывал или в Новгороде Великом, или в своих суздальских волостях (мы могли бы сказать с большим правом: гостил у брата своего Андрея во Владимире), ожидая удобного случая завладеть стольным Владимиром». Если бы мы могли перенестись в описываемое время, то увидали бы нечто совершенно противоположное словам историка, а именно - трогательное зрелище всенародного горя по случаю тяжкой болезни, постигшей невского героя, всеобщего горячего участия русских людей, с умилением услышали бы горячие молитвы всей Руси о том, кто служил ей лучшим утешением в те скорбные годы… Так опасно свои собственные мысли и соображения, притом построенные в расчете на слабости человеческие, приписывать деятелям, отличавшимся возвышенным строем мысли и благородством души… Но мы еще раз вернемся к этому предмету.
Посмотрим теперь на то, что происходило на Руси во время продолжительного отсутствия старших Ярославичей. Если Александр, уважая права старшинства, признал после смерти отца дядю Святослава великим князем владимирским,- не так взглянул на это младший брат Михаил, князь московский. Судя по участи отца,, постигшей его во время путешествия в Татарию, Михаил, вероятно, мало надеялся на возвращение своих старших братьев и поспешил поправить, как могло ему казаться, непростительную оплошность старшего брата, не пожелавшего воспользоваться своим влиянием для захвата великокняжеского престола и удержания его в роде Ярослава. По прошествии года после отъезда старших братьев храбрый и предприимчивый Михаил, по прозванию Хоробрит, не имея никаких прав, напал на своего дядю Святослава и, заставив его отказаться от великокняжеского стола, сам занял его. Поступок Михаила явно показывает, насколько изменились прежние понятия о старшинстве.
Сделавшись великим князем, Михаил немедленно собрал большие военные силы и, сумев привлечь к участию в походе и других князей, в 1248 году отправился против литовцев. Недаром, видно, внук Удалого и брат Невского носил название Хоробрита… Поход был удачен. Враждебные рати сошлись на берегах реки Протвы, в Смоленской земле. «Бишася князи рустии с Литвою, и одолеша князи рустии»213. Но предводитель русского ополчения
доблестный Михаил сложил в бою свою голову. Видно, этот князь в короткое время сумел заслужить общее расположение. Все решительно - князья, бояре, духовенство и народ - единодушно горевали о безвременной кончине храброго и «добротного» князя. С берегов Протвы по настоянию суздальского епископа Кирилла его тело перевезли во Владимир и с великой честью положили в соборном храме. «Плакашеся братья его и бояре над ним»
Святослав снова занял великокняжеский стол, но не надолго. В конце 1249 или в самом начале 1250 года старшие Ярославичи возвратились из своего путешествия, и великим князем, согласно воле верховного хана, сделался Андрей Ярославич. Александр некоторое время гостил у своего брата во Владимире, куда, без сомнения, собрались все братья и ближайшие родственники, чтобы приветствовать Александра и Андрея и разделить с ними радость по случаю благополучного возвращения. Но светлая радость омрачилась болезнью двоюродного брата Ярославичей Владимира Константиновича и племянника Василия Всеволодовича. Можно представить себе, как огорчен был Александр болезнью столь близких родственников, к которым питал нежную любовь. Несмотря на внимательный уход, князья скончались. «Плакася над ними Олександр князь много…»
Между тем новгородцы не могли дождаться своего любимого героя и сгорали нетерпением видеть его среди себя. Наконец настал давно желанный день. Молото сказать, ЕССЬ новгородский народ, и стар и млад, спешил навстречу Александру Ярославичу. Восторг был неописанный. «Вот оно, наше солнышко красное!» - раздавалось повсюду. Словом, «бысть радость велика в Новего-родс!»216. Прежде всего, разумеется, Александр поспешил в храм принести благодарность Всевышнему за то, что Он Своей десницей охранил его, подобно Даниилу во рве львином, среди опасностей далекого путешествия. Новгородцы, казалось, не могли достаточно наглядеться на своего князя и, когда Александр вознамерился было отправиться в Киев, горячо умоляли его продолжить свое пребывание у них. Подобно матери, со страхом отпускающей нежно любимого сына в дальние края, новгородцы воображали себе опасности, которые предстояли их князю на юге, и не желали подвергаться вновь пережитому уже раз тревожному чувству опасения за дорогого человека. Тронутый этой привязанностью. Александр склонился на их просьбы. Но не только новгородцы - вся Русская земля радовалась благополучному возвращению Александра. Митрополит Киевский и всея Руси Кирилл вместе с ростовским епископом, Кириллом же, в начале 1251 года пожелали почтить Александра Ярославича своим посещением в Новгороде. Велико было в Древней Руси значение верховного архипастыря, и вполне понятно, что новгородцы приготовились к торжественной встрече дорогих гостей. Знаменитейшие граждане города и народ с князем во главе, духовенство с крестами и иконами вышли за город навстречу митрополиту. Во время пребывания в Новгороде по просьбе граждан митрополит поставил архиепископом 25 мая 1251 года Далмата на место Спиридона, скончавшегося в том же, 1251 году. Светлые празднества, без сомнения, не раз происходили в Новгороде во все время пребывания почетных гостей.
Если новгородцы так не желали отпустить от себя Александра из опасения предвидимых опасностей, то можно представить себе, как все были глубоко потрясены, когда, по отъезде митрополита, по городу разнеслась весть, что князь сильно разболелся, «и бысть болезнь его тяжка зело». Забыты были все мелкие и крупные интересы; все с тревожным участием следили за ходом болезни. Иные доходили до мрачного отчаяния… Город представлял умилительное зрелище: храмы с утра до вечера наполнены были людьми всех сословий, горячо молившимися о выздоровлении князя. Но не в одном Новгороде - всюду, куда только проникала печальная весть, она погружала русских людей в невыразимую скорбь, и всюду возносились теплые молитвы ко Всевышнему о том, кто был надеждою русского народа. И Господь не отверг молитв народных: Александр оправился от тяжкой болезни. Неутомимый труженик, сам едва встав с одра болезни, Александр спешил оказать помощь своему народу. Всю весну того года шли проливные дожди, точно сама природа плакала, сострадая народному горю. Волхов разлился, и произошло сильное наводнение, разрушившее мост через реку, причем погибли сено, хлеб и другие запасы. Ранний мороз довершил беду…222 Новгороду грозил голод. Живо представлялась Але!:сандру картина народного бедствия, хорошо знакомая ему по событиям 1230 года. Без сомнения, князь принял разумные и энергические меры для спасения голодавших. Но среди этих забот его многосторонний ум не упускал из виду и других обстоятельств. В том же году состоялось замечательное посольство Александра к норвежскому королю Гакону в Дронтгейм, внушенное ему заботами о безопасности северной окраины Новгородской земли, на которую напали норвежцы. Вместе с тем послам дано было и другое поручение: в случае согласия Гакона прекратить набеги послы должны были посватать дочь короля Христину за Александрова сына Василия. Король изъявил самые миролюбивые намерения, не прочь был породниться со славным русским князем и в свою очередь прислал послов в Новгород для заключения формального договора. Послы были встречены с почетом и отправлены обратно с богатыми подарками. Однако этот во многих отношениях знаменательный брак не мог состояться. Посольство к норвежскому королю показывает нам только, что, мужественно оберегая честь и целость родины от западных соседей, Александр, однако, не чужд был мысли о поддержании добрых отношений с европейцами, которые могли бы принести
большую пользу пусскому народу, но, видно, для этого еще не пришло время…2
Страшные беспорядки во Владимире заставили Александра отложить свои личные и семейные дела до другого, более благоприятного времени. Александр должен был поспешить в Орду, откуда уже возвратился великим князем владимирским…
Глава 11
Великий князь Андрей Ярославич.- Гнев на него хана и Неврюево нашествие.- Несправедливость обвинения Александра в наведении Неврюя.- Бегство Андрея из Владимира.- Александр Ярославич - великий князь.
Как нам уже известно, по решению верховного хана Менгу владимирское великое княжение получил Андрей Ярославич, Этот князь - из числа тех личностей, которые отличаются хорошими природными дарованиями, благородством характера, отвагой, энергией при достижении намеченных целей. Добродушие нрава соединяется у них с ласковым, любезным обращением с другими, они умеют снискать симпатии и поразить воображение современников. Они не прочь совершить громкий подвиг, в особенности при сочувствующих им зрителях. Но при всем том им часто не хватает глубины характера, стойкости и выдержанности воли, самоотвержения, вследствие чего они оказываются неспособными к непрерывному труду, к тяжелой, будничной, если можно так выразиться, к черной работе, вызываемой глубоко сознаваемым чувством долга… Они самонадеянны и часто дерзки до отваги, когда им благоприятствуют обстоятельства, когда удача венчает их усилия, но при этом малодушны и готовы падать духом при первом серьезном испытании. Ум у них гибкий, находчивый, соображение быстрое, они способны создавать смелые планы, но им недостает вдумчивости, глубины, охоты к серьезному изучению всех обстоятельств дела, всей наличной действительности… Карамзин так характеризует Андрея Ярославича: этот князь имел душу благородную, но VM ветреный, неспособный отличать истинное величие от ложного. Это значит, что он не мог отрешиться от обычных представлений о чести властителя, от обольщения славою мира, не понимал, как его старший брат, что истинное величие состоит в отдании всего себя труду, которого не могут понять и оценить современники, значение которого сделается ясным разве для отдаленного потомства.
Мы видим, как он, «поспешный», по выражению его отца, действительно спешил получить великое княжение, не обращая внимания на права дяди и старшего брата. Но, добившись всего, на что он только мог надеяться при тогдашних обстоятельствах, он счел, что труд его окончен, что ему остается теперь только пользоваться плодами своих усилий. Что положение его отечества изменилось, что его народ страдает от тяжкого ига, что малейшая неосторожность, один неверный шаг может навлечь на Русь еще большие страдания - это мало приходило ему на ум. О татарах в особенности не хотелось ему думать и вспоминать: он не любил советоваться со старыми боярами и предпочитал беседу молодых сверстников, не испытавших силы монголов. Мрачные думы, порой посещавшие его, он спешил рассеять удовольствиями и развлечениями и между прочим со страстью предавался охоте, любимой забаве знатных людей того времени. В 1250 году Андрей вступил в брак с дочерью галицкого князя Даниила Романовича и блистательно отпраздновал свадьбу. Это родство и близкое знакомство с Даниилом имело решительное влияние на его судьбу.
Даниил Романович Галицкий представляет самый яркий тип князя того времени, слишком свыкшегося с прежним строем жизни, чтобы примириться с новым положением, созданным покорением Руси татарами. В числе других князей и он изъявил покорность Батыю, но злее зла показалась честь, оказанная ему татарами, и его задушевною мечтой сделалось освобождение от позорного рабства.
Как и всем русским князьям того времени, зависимость от татар, конечно, не сладка была и Андрею, но он переносил ее, как нечто роковое, необходимое и неотвратимое. При ближайшем знакомстве с идеалами и стремлениями тестя, симпатичный нравственный облик которого, без сомнения, произвел сильное впечатление на Андрея, гнетущее чувство недовольства могло и у него принять более осязательную форму, а именно: породить надежду на возможность избавления от ненавистного ига. Он стал небрежнее относиться к своим обязанностям по отношению к татарам, может быть, не стал посылать богатых подарков в Орду, не слишком заботился о сборе дани. Получив великое княжение по решению верховного
хана, он, очевидно, был слишком уверен в прочности своего положения и не принял в расчет того, что он нанес страшную обиду дяде Святославу, который дважды занимал великокняжеский стол и дважды был лишаем его своими племянниками226. Много горечи накопилось у Святослава… Сами татары, конечно, зорко следили за поведением князей, но, если бы даже от татар и укрылось настроение великого князя, все-таки Святослав, тоже, без сомнения, внимательно следивший за поступками Андрея, мог раскрыть им глаза и истолковать его поведение в смысле измены. Уступив поневоле великое княжение Андрею, он действительно вместе с сыном отправился в Орду, всего вероятнее - с надеждою заискать расположение завоевателей и вернуть утраченное. Батый был уже стар, едва передвигал ноги и мало занимался делами. Действительная власть перешла к сыну его Сартаку. Сартак принял Святослава благосклонно; тем с большей настойчивостью Святослав мог хлопотать о достижении главной цели своего путешествия и, очевидно, настолько вооружил хана против племянника, что тот отдал приказ царевичу Неврюю привесть к нему владимирского князя.
Такова последовательность событий, связанных с нашествием Неврюя, насколько можно судить по строгом соображении всех обстоятельств и внимательном изучении памятников. Поэтому невольно останавливаешься в крайнем недоумении перед взглядом знаменитого историка Соловьева, который видит причину горестного события в происках Александра Ярославича, будто бы оклеветавшего Андрея с целью добиться великого княжения…
«В 1250 году,- говорит Соловьев,-Андрей вступил в тесную связь с Даниилом Галицким, женившись на его дочери; а в 1252 году Александр отправился за Дон, к сыну Батыеву Сартаку с жалобою на брата, который отнял у него старшинство и не исполняет своих обязанностей относительно татар. Александр получил старшинство, и толпы татар под начальством Неврюя вторглись в землю Суздальскую. Андрей при этой вести сказал: «Что это, Господи! покуда нам между собою ссориться и наводить друг на друга татар: лучше мне бежать в чужую землю, чем дружиться с татарами и служить им»228».
Итак, герой, самоотверженно служивший родине, до изображаемого нами времени ни разу не обнаруживший в своей деятельности самолюбивых стремлений, сперва уступивший во уважение старшинства великое княжение своему дяде, затем брату, нежный родственник, горько рыдавший над гробом близких, милостивый «паче меры» не только к своим, но и к чужим, «милостилюбец, а не златолюбец, благ домочадец», оказывается не более и не менее как клеветником, наводчиком татар, из личного честолюбия готовым погубить брата и навлечь неисчислимые бедствия на родную страну!!! Подобное обвинение, ложащееся кровавым пятном на память Невского, производит слишком тяжелое впечатление, вопрос слишком важен, так что мы должны как можно тщательнее рассмотреть все основания, на которые опирается знаменитый историк, вместе с разделяющими его взгляд писателями,- со всей добросо-ксстностью и уважением к истине, которых требует самая важность предмета. Однако, несмотря на весь вполне справедливо заслуженный авторитет историка, да не подумает кто-либо, чтобы предстояли особенно большие затруднения при устранении мнения, бросающего тень на светлый облик Невского героя: легкие облака не могут затмить лучезарного солнца… Исходным пунктом прискорбной ошибки, в которую впадают историки, обвиняя Александра в «Неврюевом пленении», служит предвзятая мысль, что Александр, несмотря на все свои заслуги, несмотря на громкую славу, которою он пользовался и дома, и у татар, и в Западной Европе,- «до гор Араратских» и до «Великого Рима», не получив великого княжения, должен, мог быть недовольным, уступив младшему брату. А если бы он не уступил Андрею и сам добился великого княжения, изгнав дядю Святослава, имевшего по старине бесспорное право на великое княжение,- что тогда сказали бы об Александре? Да сказали бы, что Александр воспользовался своим выгодным положением, чтобы попрать права, основанные на старшинстве, и затем, разумеется, последовало бы суждение, вызванное подобным же поступком его брата, Михаила Хоробрита: «Явление чрезвычайной важности, ибо здесь мы видим совершенный произвол, совершенное невнимание ко всякому родовому праву, исключительное преобладание права сильного»229. Александр не пожелал нарушить прав дяди, обидеть его и выставить принцип права сильного - за него сделали это его меньшие братья, сперва Михаил, затем Андрей. Не очевидно ли, что поступки Михаила и Андрея прямо были следствием добровольного отказа искать великого княжения под дядею со стороны старшего брата,- отказа, обнаружившего возвышенную душу Александра? Могли ли бы младшие братья добиваться великого княжения против старшего, если бы последний сам стремился к его захвату? А теперь выходит так, что Александр, как будто спохватившись, что так долго предоставлял первенство другим, спешит в Орду, обвиняет брата перед ханом и подвергает отечество всем ужасам нашествия, как будто он не мог, при своем необыкновенном уме, найти для достижения своей цели более благовидных средств… Не очевидно ли, что над суждением историка господствует неотвязчивая мысль,- трудность представить себе: как же это Александр мог добровольно уступать первенство другим230? Или в действиях исторических деятелей, даже отличавшихся святостью жизни, не допускается случаев возвышенного самоотвержения, соединенного притом с глубокой предусмотрительностью? Судьба Андрея достаточно ясно показала, как опасно было еще нарушать права других, освященные стариною, всеми пока признаваемые - хотя номинально…
В летописях нет ни малейших указаний на то, о чем говорит Соловьев, но у Татищева нашлось место, испорченное, по мнению историка, а по нашему убеждению, совершенно лишенное смысла:
«Князь же Александр, слышав сия, елика сотвори брат его Михайло, прииде в Володимер и бысть им пря велия о великом княжении: они же уложиша идти в Орду, и поидоша князи Александр и Михайло и многу стязанию бывшу» - вот что читаем у Татищева под 1248 годом. Ни Александр не мог быть в это время во Владимире и спорить с Михаилом, потому что находился в Азии, ни тем более Михаил: его уже не было в 1248 году в живых,.. Всего вернее, что в приведенном известии Татищева перепутано несколько событий. Очень может быть, что когда-нибудь и действительно происходил спор Александра с Михаилом, порывавшимся захватить великое княжение, причем Александр старался отговорить пылкого брата от незаконных честолюбивых притязаний. Во всяком случае, за неимением более подробных известий, нет возможности надлежащим образом разъяснить известие Татищева. Соловьев не распутывает, а разрубает гордиев узел. Чтобы придать какой-нибудь смысл словам Татищева, он полагает, что вместо имени Михаила следует поставить имя Андрея232, и тогда будто бы получится надлежащее разъяснение дела, а именно, что Александр с Андреем спорил перед лицом великого хана о великом княжении, но, к крайнему своему неудовольствию, не переспорил брата, на сторону которого склонился верховный властитель. Не говоря уже о том, что в высшей степени странно у серьезного историка встретить два раза ошибочно поставленное одно имя вместо другого,-можно ли полагаться на такое шаткое основание, как испорченное и даже не имеющее смысла известие, притом идущее вразрез со всеми другими летописными известиями, не дающими ни малейшего указания на то, что Александр когда-либо спорил с братом Андреем о великом княжении?
Став раз на ложную точку зрения, Соловьев и разделяющие его мнение историки идут далее и уже прямо, как мы видели, называют Александра наводчиком полчищ Неврюя. В подтверждение этого обвинения Соловьев, во-первых, опирается на того же Татищева, во-вторых, приводит собственные соображения. Рассмотрим то и другое.
Татищев говорит: «Иде князь Александр в Орду к хану Сартаку, Батыеву сыну, и прият его хан с честию, и жаловася Александр на брата своего великаго князя Андрея, яко сольстив хана взя великое княжение под ним, яко старейшим и грады отческие ему поймал, и выходы и тамги хану платит не сполна. Хан же разгневася на Андрея, и повеле Неврюю Салтану идти на Андрея и привести его пред себя»,
Противопоставим приведенному месту следующее гораздо более авторитетное известие Степенной книги, которому мы и следуем, вместе с Карамзиным, в своем изложении: «Великий князь Александр паки прииде в Орду к новому царю Сартаку. Славный же град Владимир и всю Суздальскую землю блюсти поручи брату своему Андрею. Он же аще и преудобрен бе благородием и храбро-стию, но обаче правление державы яко поделие вменяя, и на ловитвы животных упражняяся, и советником младоумным внимая; от них же бысть зело многое нестроение, и оскудение в людех. и тщета имению. Его же ради царь Сартак посла воеводу своего»