Особо важным деламН. Соколов 4 глава

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 8 /реально, по описи значится под № 7/, л. 69

К о п и я

П р о т о к о л.

1919 года апреля 29 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в селе Воздвиженке, в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:-

Петр Алексеевич ЛЕОНОВ. 26 лет, кр-н Каслинского

завода, той же волости, Екатеринбургского уезда, живу в с. Воздвиженке, Воскресенской волости, Екатеринбургского уезда, православный, грамотный, не судился.

Мой отец 25 лет служил у известных в нашем уезде заводчиков братьев Злоказовых. Он заведывал у них дачами и озерами. Я, по окончании приходской и низшей сельскохозяйственной школ, поступил, было, в инструкторскую школу, но в 1910 год принужден был учение оставить, так как в этом году с нами случилась большая беда: отца зарезали.

Тогда я поступил на службу в контору Злоказовых и прослужил у них до 1914 года. В этом году я был принят на военную службу и был прикомандирован к управлению воинского начальника в Екатеринбурге в качестве писаря-машиниста. В июле месяце 1915 года я был переведен писарем в Главный Штаб в Петроград и пробыл в Штабе до мая месяца 1917 года. В мае месяце меня перевели в управление главноуполномоченного по снабжению заграничными металлами заводов, работающих на оборону. Здесь я нес обязанности помощника бухгалтера. После большевитского переворота нас раскассировали, и я поступил доверенным в Петроградскую контору Злоказовых. В марте месяце я приехал в Екатеринбург. Племянник Злоказовых Борис Леонидович Бекетов выпросил у Злоказовых уступить меня ему. Я и перешел на службу к Бекетову.

Как один из наиболее видных представителей в Екатеринбурге буржуазии, Бекетов стал подвергаться гонениям от большевиков. В марте месяце он был арестован. Семья его разъехалась. Я остался один хранителем его имущества и вообще представителем его интересов.

Благодаря этому моему положению мне пришлось познакомиться с великим князем Игорем Константиновичем. На первый день Пасхи, когда я был в доме у Бекетова, меня вызвал к себе в Американскую гостиницу некто Владимир Карлович Маус. Кто он такой был, я не знаю. Он сам себя называл ротмистром в отставке какого то гвардейского кавалерийского полка и ездил на ипподроме, как любитель рысистого спорта. Часть лошадей, как он говорил, принадлежала ему, а часть какому то Вишневецкому. Я тоже ездил на ипподроме на Бекетовских лошадях. Здесь мы с Маусом и познакомились. Когда я пришел к нему в номер, там были Екатеринбургский купец Корольков и еще какой-то господин. Мы все пошли к нему в Атамановскую гостиницу, где он снимал номер. Когда мы пришли к нему, тут объяснили мне, что господин этот - управляющий или секретарь великого князя Сергея Михайловича [фамилии его я не знаю]. Скоро в его номер вошел Игорь Константинович. Ему меня рекомендовали, как человека, имеющего знакомства в буржуазных кругах. Игорь Константинович и обратился ко мне с просьбой найти ему и другим Великим Князьям комнаты. Он говорил при этом, что жить в гостинице им “дорого”, т. к. у них нет средств. Я нашел комнаты у Бекетова и у художника Ульянова.На Пасхальной неделе вместе с Игорем Константиновичем мы ходили к жилищному комиссару Жилинскому, чтобы получить право на эти комнаты. Игорь Константинович сам в комнату, где находился Жилинский, не входил, а стоял за дверью. Я же говорил с Жилинским от имени Князя. Жилинский проявил злобу и грубость в отношении Князя. Он не дал разрешения на комнаты: “пусть живет по гостиницам! У них денег много! Они всю Россию обворовали”. Накричал Жилинский и на меня. Несколько раз я после этого бывал у князя в номере. Я предлагал ему скрыться и предлагал свой паспорт ему. Игорь Константинович говорил, что он не сделал ничего худого перед Родиной и не считает возможным, поэтому, прибегать к подобным мерам. Он высказывал при этом: “я чувствую, что нам здесь жить не позволят. В Вятке к нам тоже хорошо относилось население. Нас оттуда перевели сюда. Отсюда нас тоже переведут”. Во вторник на Фоминой неделе, когда я был у Князя, какой то красноармеец принес ему бумагу. Там говорилось, что все Князья должны переселиться в Алапаевск, согласно постановлению местных “комиссаров”. За чьей подписью была эта бумага, не помню. Расставаясь, я дал Игорю Константиновичу свою визитную карточку, указав в ней адрес: Златоустовская, 40. Это адрес в Екатеринбурге Бекетова, у которого я жил.

В конце концов стали большевики подвергать гонениям и меня. Они едва не арестовали и меня. Мне удалось отбиться от ареста, но пришлось дать подписку о невыезде.

Чтобы себя от них обезопасить, я решил поступить на службу в какое-нибудь большевитское учреждение. В окружном военно-техническом управлении служил мой младший брат Александр. Вот туда я и поступил на должность заведующего складом автоотдела, помещавшимся на Уктусской улице рядом с гаражем. С гаражем авто-склад ни в каких отношениях подчиненности не находился. И гараж и склад были подчинены военно-техническому управлению. Во главе этого Управления стоял какой то полковник Сахаров. Помощником его был какой то инженер Гиз. Сахарову было на вид года 32; низенький, полный, лицо круглое, чистое, довольно красивое; блондин, небольшие усы, бритая борода. Остальных его примет я не могу описать. На меня он производил впечатление человека нерусского.

Гизу на вид было лет 38, среднего роста, худощавый, лицо длинное, худое, щеки впалые, нос тонкий, длинный, глаза ввалившиеся, волосы на голове темные, стриженные коротко, усы и борода бритые. Он также мне казался не русским.

Кто такие были Сахаров и Гиз, никто не знал. И действительно ли они были Сахаров и Гиз, тоже никто не знал. Во всяком разе оба они были чужие нашим местам. Самым же главным лицом над управлением был полковник Стогов.

Я хорошо помню, что поступил я на службу 14 июля по новому стилю в воскресенье. 15 и 16 июля я принимал склад. Кроме того, 16 июля я был дежурным по управлению. Дежурство мое кончалось 17 июля в 10 часов утра. Вечером 16 июля до полночи от комиссара снабжения фронта Горбунова мною была принята телефонограмма, в коей требовалось подать 3 больших и 2 малых грузовых автомобиля к зданию 1-й гимназии, где помещалась канцелярия Горбунова и где находился сам он и помощник Стогова Бирон. Телефонограмму передала мне какая то барышня. Забыл еще сказать, что в телефонограмме говорилось о подаче 2 бочек бензина на одном из грузовиков. Телефонограмму я записал в особую книгу. Затем я составил наряд, т. е. записал в особую книгу полученное требование, оторвал его из книги, оставив в ней заполненный корешек/так!/, и пошел с нарядом в гараж.В гараже никого не было, кроме, кажется, старика-сторожа. Тогда я отправился в Управление и разбудил шофера Никифорова. Он, кажется, с другими какими то шоферами помещался в здании Управления. Этому Никифорову на вид года 34; среднего роста, коренастый, лицо полное, волосы темнорусые, усы небольшие, пушистые, бороду брил. Как я помню, тогда он был только один в комнате. Никифоров обещал заехать к другим шоферам, помещавшимся в здании Уральского горного училища, и послать их. Действительно, три шофера пришли и уехали на грузовых автомобилях. Часа в два ночи вернулся откуда-то шофер Сирик и уехал пятым. Никифоров и Сирик уехали на больших автомобилях. Один из шоферов, присланных Никифоровым, также уехал на большом автомобиле, а два остальных - на малых. Фамилий этих двоих шоферов я не знаю. Один из них и увез на большом автомобиле две бочки бензина. Бочки эти были железные, с железными обручами. Они стояли с бензином на большом автомобиле в готовом виде, как я тогда полагал, для надобностей автомобилей. Спустя некоторое время Никифоров вернулся в Управление, но без автомобиля. Он рассказал мне, что от здания 1 гимназии его послали в Американскую гостиницу, где тогда уже помещалась чрезвычайка. Здесь какие то люди приказали ему идти домой и выдали ему пропуск: тогда ходить по городу без пропуска было нельзя. Он и ушел. Утром, кажется мне, что часов в 7, за мной кто то пришел из гаража посмотреть один из возвратившихся автомобилей. Я пошел. Все автомобили, выезжавшие в ночь на 17 июля, возвратились, кроме автомобиля Сирика. Автомобиль же Никифорова был в таком виде: в левом заднем углу, приблизительно на 3/4 аршина кпереди/так!/ от задней стенки доска платформы имела неправильной формы пробоину, длиною, приблизительно в 1 аршин и шириною во всю ширину доски, -т. е. приблизительно в 3 1/2 вершка. От левой боковой стенки это пробитие было, приблизительно, в пол-аршина. На таком же расстоянии от той же левой стенки и не доходя, приблизительно, на аршин до передней стенки в левом переднем углу автомобиля было такой же неправильной формы пробитие шириною в доску, т. е. вершка в 3 1/2 и длиною, приблизительно, в 2 1/2 четверти аршина. На таком же расстоянии от передней стенки и в расстоянии, приблизительно, 1/2 аршина от правой боковой стенки в правом переднем углу автомобиля было таких же размеров пробитие доски, как и второе. Края этих пробитий неровны, как бы от пробития, пролома досок чем-то тяжелым. Вся платформа автомобиля была запачкана кровью. Видно было, что платформу мыли и заметали, видимо, метелкой. Но тем не менее, кровь явственно была видна на полу платформы, а в особенности на изломах досок описанных пробитий. Видно было, что мылся вообще весь автомобиль. Однако местами, например, около рессор, он был в грязи. Шоффера, который привел в таком виде автомобиль, я не видел, и мне его никто не называл. Кто меня тогда позвал к этому автомобилю и кто его осматривал я положительно не могу припомнить. Несколько часов спустя, когда Гиз встал, -[он жил в управлении]- я сказал ему о порче автомобиля и о том, что он в крови. Он вместе со мной его смотрел. Однако он ничего не сказал по этому поводу.

Автомобиль Сирика вернулся в ночь на 19 июля, но в какие часы, я не могу припомнить. С 20 июля управление стало грузиться и уезжать в Пермь. Погрузили все имущество, в том числе и окровавленный автомобиль и все книги. 24 июля мы должны были уезжать. Однако я в этот день 24 июля удрал с вокзала в лес, в дачное место Шарташ, откуда вернулся в Екатеринбург по его взятии Сибирской армией.

Окровавленный автомобиль, безусловно, видел Никифоров. Видел его мой брат. Я хорошо помню, что видел его и заведывавший гаражем Штейман. Я помню, что по поводу крови на автомобиле был разговор среди шоферов в гараже. В какой именно это было день, я не помню. Кто-то сказал тогда, что, вероятно, в автомобиле возили мясо. Я указал на неурочное для этого время. Тогда Штейман с оттенком пренебрежения сказал, приблизительно, такую фразу: “ну, может быть, буржуев каких-нибудь расстреляли”. Этого Штеймана все считали за самого настоящего большевика. Он себя держал дерзко, нахально и выдавал себя за большевика. Однажды какой-то шофер, вернувшийся с фронта, рассказывал, что красные отдали неприятелю три автомобиля и взяли у него два поврежденных. Я иронически что-то заметил по этому поводу про “успех” красных. Штейман, как большевик, меня остановил замечанием, что этот факт не говорит вовсе о “наших” неуспехах. Вообще, когда он говорил про большевиков, то он употреблял выражение “мы”. Я прекрасно помню, что его помощник Крутиков рассказывал, что Штейман, шофер Николаев, его помощник Федор Молотков и он, Крутиков, приехали из Ревеля, как командированные в Омск от большевиков по автомобильному делу. У Штеймана безусловно были связи со Стоговым. Он проворовался со спиртом. Другого давно бы чрезвычайка расстреляла. А ему все сошло. Я прекрасно помню, тогда говорили, что сделал это для него Стогов.

Меня допрашивал по этому делу Кирста. Он меня допрашивал необстоятельно. Он мне говорил тогда, что Царская Семья жива, и допрашивал тогда он меня не потому, что он меня отыскал, а потому, что меня к нему послал Бекетов, которому я тогда же рассказал про случай с автомобилем. Я помню хорошо, что слухи про убийство ГОСУДАРЯ пошли очень скоро после возвращения окровавленного автомобиля. Затем об убийстве ГОСУДАРЯ объявил на митинге Голощекин. Мне кажется, что это было 19 июля. Кирста же меня уверил, что это было 20 июля. В своем показании я и исходил от этой даты, а не от дня моего поступления на службу. Теперь же я даю Вам показание, тщательно проверив события. Показание мое, мне прочитанное, записано правильно. Петр Алексеевич Леонов.

Судебный следователь Н. Соколов.

С подлинным верно:

Судебный следователь

по особо важным делам Н. Соколов

ГА РФ, ф. 1837, оп. 2, д. 8 /реально, по описи значится под № 7/, л. 70 – 73

К о п и я

П р о т о к о л.

1919 года апреля 30 дня Судебный Следователь по особо важным делам при Омском Окружном Суде Н. А. Соколов в с. Воздвиженке, в порядке 443 ст. уст. угол. суд. допрашивал нижепоименованного в качестве свидетеля, и он показал:-

Александр Алексеевич ЛЕОНОВ, 25 л, кр-н Каслинского завода, той же волости, Екатеринбургского уезда, живу в с. Воздвиженке, Воскресенской волости, Екатеринбургского уезда, православный,

грамотный, не судился.

С ноября месяца 1915 года по декабрь месяц 1917 года я был на фронте. В декабре 1917 года я был отправлен с Румынского фронта в Екатеринбург с кий лазарет, откуда я и был освобожден в январе месяце 1918 года. На руках у меня была мать и маленький брат. Поэтому, я в январе месяце и поступил счетоводом в инженерный отдел военного комиссариата. Однако в июне месяце нас расформировали. В это время из Москвы были присланы особые “чины” для сформирования военно-технического управления во главе с полковником Сахаровым. В этом управлении мне дали должность машиниста.

В июле месяце к нам поступил на службу и брат Петр. Он был назначен заведующим авто-складом и поступил на службу в воскресенье 14 июля по новому стилю. Как я помню, 16 июля он должен был дежурить. Брат попросил меня помочь ему. Я пришел к нему и ночь на 17 июля мы провели вместе в Управлении. Я помню, часов в 9-11 вечера 16 ию ля брат принял от кого то телефонограмму подать, кажется, 4 грузовых автомобиля с “запасами”, как значилось в телефонограмме, бензина. Брат записал телефонограмму, составил наряд и пошел с ним в гараж. Кто, на каких автомобилях и куда ездил в ту ночь, я положительно, не знаю. Помню я лишь, что шоффер /так!, прим. мое/ Никифоров, ездивший в ту ночь на одном из автомобилей, вскоре же после получения телефонограммы пришел к нам и сказал, что автомобиль у него “отняли”. Произошло это, по его словам, так. Когда он подъехал к Американской гостинице, его провели к какому то “комиссару”, как он говорил, жившему в этой гостинице. Комиссар приказал ему идти домой. Никифоров запротестовал. Комиссар ему пригрозил. Тогда Никифоров вышел на улицу. В его автомобиль сел, по его словам, какой-то “пленный мадьяр” и куда то уехал. Я хорошо помню, что именно так он говорил и упоминал пленного мадьяра. Откуда взя лся этот мадьяр, он ничего не рассказывал. Ему же был дан пропуск и он вернулся. В какие часы возвратился автомобиль, я точно не скажу. Я, кажется, спал и видел я автомобиль утром часов в 11. Я помню прекрасно, что платформа его имела большие пятна замытой крови. В трех местах она была чем то пробита. Размеры и расположение пробоин я не помню. Но мне кажется, что доски были пробиты не во всю их ширину, а с кромок [краев]. Дерево э ти х пробитий явно имело кровь. Кто еще осматривал этот автомобиль, я не помню. Никифоров же безусловно его видел. В то время еще никто не говорил про убийство ГОСУДАРЯ. Об этом, как говорили, объявил Голощекин на митинге в городском театре, кажется, 19 июля. Вот тогда среди шофферов /так!/ и пошли разговоры, что в автомобиле пленный мадьяр, вероятно, вывозил т ру п ГОСУДАРЯ. Но кто именно это говорил, я не помню. – Я не знаю, видел ли этот автомобиль Штейман. Штеймана я сам почти не знал, видел его только раза два. Помню я лишь, про него говорили, что у него какие то большие “связи” у большевиков. Поступил я в инженерный отдел военного комиссариата не в январе, а в июне не задолго до преобразования его в военно-техническое управление. Показание мое мне прочитано. Александр Алексеев Леонов.

Судебный Следователь Н. Соколов

С подлинным верно: Судебный Следователь

по особо важным делам Н. Соколов