При Юровском мы были все отшиты от дома. В комендантской уже не приходилось задерживаться, как это бывало при Авдееве. Придешь, бывало, по звонку /в дом Попова из комендантской звонок был проведен/, прикажет что-нибудь и уходи. Собственно, нам, разводящим, не приходилось по звонку ходить. По звонку вызывался Медведев, а через него уже нас звали.Около Юровского был Никулин, Медведев тоже “примазывался” к нему, близки были все эти “латыши” из чрезвычайки. Поэтому, я и не могу Вам описать, как Юровский в душе относился к Царю. Авдеев все-таки был для нас ближе, потому что он был свой брат-рабочий и был у нас на виду, а Юровский держал себя, как начальник, и нас отстранил от дома.
Я вот, что могу только отметить. Он, как дом принял, сейчас же пулеметный пост на чердаке поставил, как я уже и говорил. Новый пост он на заднем дворе поставил. Пьяные безобразия он прекратил. Никогда я его пьяного или выпившего не видел. К Никулину ходила из чрезвычайки Сивелева, но она не допускалась в комендантскую.Однако же он, Юровский, что-то однажды или изменил, или вовсе отменил относительно монашеских приношений: к ухудшению положения Царской Семьи; но что именно он изменил или отменил, я не помню. Что-то такое непонятное для меня вышло и со священником. Богослужение, как я помню, при Юровском один было раз. Это было в субботу 13 июля, позвал меня к себе Юровский и велел мне позвать “которого-нибудь” священника. Он меня сначала спросил, какие священники служат. Я ему назвал о. Меледина и о. Сторожева. Тогда он мне и велел позвать которого-нибудь. Тогда он, Меледин, жил поближе /Водочная 168/, то я тогда же в субботу вечером его и позвал. Вечером же я и сказал Юровскому, что Меледина я позвал, назвав его по фамилии. Утром меня Юровский позвал и спросил снова, какого священника я позвал. Я сказал ему, что позвал о. Меледина. Тогда Юровский меня спросил: “это который живет на Водочной, где доктор Чренавин проживает?”. Я сказал, что именно так. Тогда Юровский меня послал к Меледину сказать ему, чтобы он не приходил: “поди и скажи Меледину, что обедницы не будет: отменена. А спросит, кто отменил, так скажи, что ОНИСАМИ отменили, а не я. Вместо Меледина позови Сторожева”. Ну я что же? Пошел к Меледину и говорю: “так и так, обедницы не будет”. Он меня спросил: “почему?” Я сказал, как велел Юровский, что ОНИСАМИ отменили. Тут же я пошел к Сторожеву и позвал его. Что это означало, что не захотел Юровский Меледина, а пожелал Сторожева, не знаю.
|
|
И со мной тоже Юровский поступил против желания команды и по своему желанию. 12 июля команда выбрала вместо Медведева меня в начальники. В воскресенье 14 июля я отлучался из дома дольше позволенного мне времени. Тогда Юровский меня отменил, а вместо меня назначил Медведева. Так он до конца и был.
Последний раз я видел ЦАРЯ и Дочерей 16 июля. ОНИ гуляли в саду часа в 4 дня. Видел ли я в этот день НАСЛЕДНИКА, не помню. ЦАРИЦЫя не видел. Она тогда не гуляла.
15 июля в понедельник у нас в нашей казарме в доме Попова появился мальчик, который жил при Царской Семье и катал в коляске НАСЛЕДНИКА. Я тогда же обратил на это внимание. Вероятно, и другие охранники также на это обратили внимание. Однако никто не знал, что это означает, почему к ним перевели мальчика. Сделано же это было безусловно по приказанию Юровского.
|
|
16 июля я был дежурным разводящим. Я дежурил тогда с 2 часов дня до 10 часов вечера. В 10 часов вечера я поставил постовых на все 8 постов /посты за №№ 1, 2, 11 и 12 окарауливались не нами: хотя пост № 11 и окарауливался иногда нами, но чаще мы туда никого не ставили, так как там и без того жили “латыши”/, но я помню только 4 поста, кого именно я поставил из своих, остальных же 4-х постов, накоторые тогда попали Сысертские, я не помню. Пост № 3-й /во дворе дома у калитки/ занял Брусьянин, пост № 4-й /у калитки в заборе вблизи парадного крыльца, ведущего в верхний этаж/ занял Лесников, пост № 7 /в старой будке между стенами дома и внутренним забором/ занял Дерябин, пост № 8 /в саду/ занял Клещев. Постовые, которых я поставил в 10 часов вечера, должны были сменяться в 2 часа ночи уже новым разводящим, которому я сдал дежурство - Константином Добрыниным.Сдав ему дежурство, я ушел в свою казарму. Помню я, что я пил чай, а потом лег спать. Лег я, должно быть, часов в 11. В одной комнате со мной помещались Клещев, Романов и Осокин. В соседней с нами – Дерябин, Лесников, Брусьянин, Смородяков, а далее, также в одной комнате – Прохоров, Устинов, Корзухин, Пелегов.
Когда я ложился спать, Романова и Осокина не было в комнате; они, вероятно, куда-нибудь уходили и вернулись домой позднее, когда я уже спал.Часа, должно быть, в 4 утра, когда уже было светло, я проснулся от слов Клещева. Проснулись и спавшие со мной Романов и Осокин. Он говорил взволнованно: “ребята, вставайте! Новость скажу. Идите в “ту” комнату!” Мы встали и пошли в соседнюю комнату, где было больше народа, почему нас и звал туда Клещев. Я помню, что все указанные мною лица были тогда в этих трех комнатах, кроме Корзухина и Пелегова. Были ли они в это время дома, не помню. Помню, был еще Путилов.
|
|
Когда мы собрались все, Клещев сказал: “сегодня расстреляли ЦАРЯ”. Все мы стали спрашивать, как же это произошло, и Клещев, Дерябин, Лесников и Брусьянин рассказали нам следующее. Главным образом рассказывали Клещев с Дерябиным, взаимно пополняя слова друг друга. Говорили и Лесников с Брусьяниным, что видели сами. Рассказ сводился к следующему.
В 2 часа ночи к ним на посты приходили Медведев с Добрыниным и предупреждали их, что им в эту ночь придется стоять дольше 2 часов ночи, потому что в эту ночь будут расстреливать ЦАРЯ. Получив такое предупреждение, Клещев и Дерябин подошли к окнам: Клещев к окну прихожей нижнего этажа, которая изображена на чертеже у Вас цифрой I, а окно в ней, обращенное в сад, как раз находится против двери из прихожей в комнату, где произошло убийство, т. е. в комнату, обозначенную на чертеже цифрой II. Дерябин же - к окну, которое имеется в этой комнате и выходит на Вознесенский переулок. В скором времени - это было все, по их словам, в первом часу ночи, считая по старому времени, или в третьем часу по новому времени, которое большевики тогда перевели на 2 часа вперед - в нижние комнаты вошли люди и шли в комнату, обозначенную цифрой на чертеже нижнего этажа I. Это шествие наблюдал именно Клещев, так как ему из сада через окна это было видно. Шли они все безусловно со двора через дверь сеней, обозначенных на чертеже цифрой XII, а далее через комнаты, обозначенные цифрами VIII, VI, IV, I, в комнату, обозначенную цифрой II. Впереди шли Юровский и Никулин. За ними шли ГОСУДАРЬ, ГОСУДАРЫНЯ и Дочери: Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, а также Боткин, Демидова, Трупп и повар Харитонов. НАСЛЕДНИКА нес на руках сам ГОСУДАРЬ. Сзади за НИМИ шли Медведев и латыши, т. е. те 10 человек, которые жили в нижних комнатах и которые были выписаны Юровским из чрезвычайки. Из них двое русских были с винтовками.Когда ОНИ были введены в комнату, обозначенную цифрой II, они разместились так: посредине комнаты стоял ЦАРЬ, рядом с ним на стуле сидел НАСЛЕДНИК по правую руку от ЦАРЯ, а справа от Наследника стоял доктор Боткин. Все трое, т. е. ЦАРЬ, НАСЛЕДНИК и Боткин стояли лицом к двери из этой комнаты, обозначенной цифрой II, в комнату, обозначенную цифрой I.Сзади НИХ у стены, которая отделяет комнату, обозначенную цифрой II, от комнаты, обозначенной цифрой III, /в этой комнате, обозначенной цифрой III, дверь была опечатана и заперта; там хранились какие-то вещи/, стали ЦАРИЦА с Дочерьми. Я вижу предъявленный фотографический снимок этой комнаты, где произошло убийство ИХ /предъявлен фотографический снимок описанной в п. 8-м протокола 15 апреля 1919 года, л. д. 185, том 3/. ЦАРИЦА с Дочерьми и стояла между аркой и дверью в опечатанную комнату, как раз вот тут, где, как видно на снимке, стена исковырена. В одну сторону от ЦАРИЦЫс Дочерьми встали в углу повар с лакеем, а в другую сторону от них также в углу встала Демидова. А в какую именно сторону, в правую или в левую встали повар с лакеем и в какую встала Демидова, не знаю.
В комнате, вправо от входа в нее, находился Юровский; слева от него как раз против двери из этой комнаты, где произошло убийство, в прихожую, обозначенную цифрой I, стоял Никулин. Рядом с ним в комнате же стояла часть “латышей”. Латыши находились и в самой двери. Сзади них стоял Медведев.Такое расположение названных лиц я описываю со слов Клещева и Дерябина. Они пополняли друг друга. Клещеву не видно было Юровского. Дерябин видел чрез окно, что Юровский что-то говорит, маша рукой. Он видел, вероятно, часть его фигуры, а главным образом, руку Юровского. Что именно говорил Юровский, Дерябин не мог передать - он говорил, что ему не слышно было его слов. Клещев же положительно утверждал, что слова Юровского он слышал. Он говорил, - я хорошо помню, - что Юровский так сказал ЦАРЮ: “Николай Александрович, Ваши родственники старались ВАс спасти, но этого им не пришлось. И мы принуждены Вас сами расстрелять”.Тут же, в ту же минуту за словами Юровского, раздалось несколько выстрелов. Стреляли исключительно из револьверов. Ни Клещев, ни Дерябин, как я помню, не говорили, чтобы стрелял Юровский, т. е. они про него не говорили совсем, стрелял он или же нет. Им, как мне думается, этого и не видно было, судя по положению Юровского в комнате. Никулин же им хорошо был виден. Они оба говорили, что он стрелял. Кроме Никулина, стреляли некоторые из “латышей”. Стрельба, как я уже сказал, происходила исключительно из револьверов. Из винтовок никто не стрелял. Вслед за первыми же выстрелами раздался, как они говорили, женский “визг”, крик нескольких женских голосов. Расстреливаемые стали падать один за другим. Первым пал, как они говорили, ЦАРЬ, за НИМ НАСЛЕДНИК. Демидова же, вероятно, металась. Она, как они оба говорили, закрывалась подушкой. Была ли она ранена, или нет пулями, но только, по их словам, была она приколота штыками одним или двумя русскими из чрезвычайки. Когда все ОНИ лежали, ИХ стали осматривать и некоторых из НИХ достреливали и докалывали. Но из лиц ЦАРСКОЙ СЕМЬИ, я помню, они называли только одну Анастасию, как приколотую штыками. Подушек Клещев с Дерябиным насчитали две. Одна была у Демидовой в руках. У кого была другая, они не говорили. Когда все ОНИ были убиты и лежали еще в этой комнате, их стали осматривать: расстегивать одежду и искать, должно быть, вещи. Я помню, упоминали Клещев с Дерябиным про пояса, которые тогда отстегивались у женщин. Говорили они, что в обеих или в одной подушке была найдена или были найдены шкатулочка или же несколько шкатулочек. Все найденные вещи у покойных Юровский взял себе и отнес, как они говорили, наверх.Кто-то принес, надо думать, из верхних комнат несколько простынь. Убитых стали завертывать в эти простыни и выносить во двор через те же комнаты, через которые их вели и на казнь. Со двора ИХ выносили в автомобиль, стоявший за воротами дома в пространстве между фасадом дома, где парадное крыльцо в верхний этаж, и наружным забором: здесь обычно и стояли автомобили.Это уже видели Лесников с Брусьяниным. Как ИХ выносили со двора, т. е. через ворота, или же через калитку, не было разговора. Всех ИХ перенесли в грузовой автомобиль и сложили всех в один.
Из кладовой было взято сукно. Его разложили в автомобиль, на него положили трупы и сверху их закрыли этим же сукном. Кто ходил за сукном в кладовую, не было разговора. Ведь не было же у нас “допроса”, как сейчас. Кабы я знал раньше, мог бы спросить.Шоффером на этом автомобиле был Сергей Люханов. Именно его называли и Брусьянин, и Лесников. Автомобиль с трупами Люханов повел в ворота, которые выходили на Вознесенский переулок, и далее вниз по Вознесенскому переулку мимо дома Попова. Вместе с трупами уехал сам Юровский и человека три “латышей”, но русских “латышей” или же не русских, не знаю: не допытывались мы. Когда трупы были уже унесены из дома, тогда двое из “латышей” - молодой в очках и другой молодой, лет 22, блондин стали метелками заметать кровь и смывать ее водой при помощи опилок. Говорили Клещев с Дерябиным, что кровь с опилками куда-то выкидывалась, в какое-то, как я понял, подполье в самом доме, но хорошо я этого не помню. Еще кто принимал участие в уборке крови, я положительно не знаю. Из рассказов их выходило так, что постовых для этого дела не трогали. Все они продолжали стоять на своих постах, пока их не сменили.Рассказы Клещева, Дерябина, Брусьянина и Лесникова были столь похожи на правду, и сами они были так всем виденным ими поражены и потрясены, что и тени сомнения ни у кого не было, кто их слушал, что они говорят правду. Особенно был расстроен этим Дерябин, а также и Брусьянин. Дерябин прямо ругался за такое дело и называл убийц “мясниками”. Он говорил про них с отвращением. Брусьянин не мог вынести этой картины, когда покойников стали вытаскивать в белых простынях и класть в автомобиль: он убежал со своего поста на задний двор.
В один из последующих дней или же сам Медведев или же кто-либо с его слов говорил мне, что увез Люханов трупы за Верх-Исетский завод. Автомобиль шел лесистой местностью. Почва пошла, по мере дальнейшего следования автомобиля, мягкая, болотистая, и автомобиль стал останавливаться: колеса его тонули. С трудом, но все-таки автомобиль дошел до места, где оказалась заранее вырытая яма. В нее положили в одну все трупы и зарыли. Я прекрасно помню, Лесников говорил, что лопаты брались тогда Юровским с собой из дома Ипатьева, когда он поехал с трупами.
Я Вам говорю сущую правду. Ничего ни я, ни другие наши Злоказовские рабочие, которые слушали рассказ Клещева, Дерябина, Брусьянина и Лесникова с вечера не знали о предстоящем убийстве. К нам в казарму Медведев с вечера не приходил и ничего про это нам не объяснял. И никто из нас не ходил убирать комнаты после убийства. Я допускаю, что Сысертские могли об этом знать через Медведева заранее, а в особенности Добрынин, Иван Старков и Андрей Стрекотин: они были весьма близки к Медведеву. Меня же Медведев не любил, как и Юровский.В доме Попова комнаты, в которых мы проживали, были хотя и не отделены /по всему дому можно было сообщаться через комнаты/, но Сысертские держались отдельно от нас а мы от них. У нас было и свое отдельное крыльцо, а у Сысертских - свое. Среди сысертских гораздо было более большевиков, чем среди наших рабочих. Допускаю я вполне, что Медведев мог звать своих из казармы убирать комнаты. Также можно допустить, что Стрекотин в ночь убийства стоял на посту у пулемета в нижней комнате, где мимо него носились трупы. Юровский мог приказать Медведеву поставить сюда надежного человека из пулеметчиков, каковым и был Стрекотни /к пулеметам вообще ставились из солдат, умевших обращаться с пулеметами/.
Относительно оружия я могу сказать следующее. У Юровского было 2 револьвера. Один у него был большой Маузер, другой - Наган. У Никулина был также Наган. Кроме того, я видел в комендантской комнате большой револьвер, похожий по устройству на Браунинг, но не Браунинг, гораздо большего калибра револьвер. Я не знаю, как он назывался; возможно, что и был Кольт. У всех “латышей” были револьверы. Этих револьверов я не видел, но, судя по кобурам, думаю, что у них были Наганы. У Медведева, когда я только еще поступил в охрану, был Наган. Кроме того, был один Наган у Сафонова и Добрынина, как разводящих. При Юровском откуда-то было доставлено несколько Наганов. Один был дан мне, как разводящему, два двум дневальным из Сысертской команды /дневальные дежурили по 12 часов в казарме, на половине Сысертских у звонка, проведенного из комендантской, и постоянно менялись: дежурили все Сысертские по очереди/;три револьвера были даны на посты за №№ 5, 6 и 9. Все они были Наганы. Револьверы на постах так и оставались в будках и на террасе.
О том, чтобы Медведев перед убийством брал у кого-либо револьверы, я ни от кого не слышал.
Рассказ об убийстве ЦАРЯ и ЕГО СЕМЬИ на меня подействовал сильно. Я сидел и трясся. Спать уже не ложился, а часов в 8 утра отправился я к сестре Капитолине. У меня были хорошие отношения с ней. Я пошел к ней, чтобы поделиться с ней мыслями. Мне на душе было страшно тяжело. Потому к ней и пошел я, чтобы поговорить с близким человеком. Сестру я застал одну. Муж ее был на службе в комиссариате юстиции. Я, как пришел, сел в кухне. Сестра, увидев, должно быть, мое расстроенное лицо, спросила: “ты что это?” Я сказал ей: “ЦАРЯ расстреляли”. Первый же вопрос сестры был: “неужели и ты там был?” Она меня хотела, очевидно, спросить, неужели и я принимал сам участие в убийстве ЦАРЯ? Я рассказал сестре то же самое, что рассказал и Вам, но только не так подробно. Возможно, что я говорил ей, что Царская Семья расстреляна “по постановлению областного совета”. Я так думал и так сейчас думаю. Ведь, вероятно. Юровский не сам же это устроил. А как вся власть тогда была в руках областного совета, то я и думаю, убийство ЦАРСКОЙ СЕМЬИ произошло по приказанию из областного совета.На Ваш вопрос, был ли у меня разговор с зятем Агафоновым, приблизительно,за неделю до расстрела Царской Семьи по поводу того, что ЕЙ грозит смерть ввиду приближения “врага”, то есть чехо-словаков, припоминаю, что действительно, разговор у меня об этом был. Среди красноармейцев ходили тогда разговоры: что будет, если подойдут чехи, как поступят с ЦАРСКОЙ СЕМЬЕЙ? Высказывались предположения, что ИХ могут расстрелять. Эти предположения я мог высказать зятю. Я не говорил сестре, что я сам видел расстрел ЦАРСКОЙ СЕМЬИ. Все я рассказывал с чужих слов. Вероятно, она, ввиду моего расстроенного вида, подумала, что картину убийства я сам видел своими глазами. Я не называл ей точное число полученных Демидовой штыковых ран: 32. Это не так. Дерябин говорил, что ее ударили штыком раз 30. Так и я ей говорил.
Я был у сестры часа два и часов, приблизительно, в 10 утра я пришел опять в дом Попова. Не помню, как у меня протекло время до 2-х часов дня, когда я опять встал на дежурство. /С 10 часов вечера 16 июля, как я уже говорил Вам, встал на дежурство вместо меня Добрынин, дежуривший до 6 часов утра 17 июля, с 6-ти же часов утра 17 июля встал Иван Старков/. Я сменил тогда Ивана Старкова. Я расставил охрану на все посты, кроме поста № 7. Старков мне сказал, что на этот пост уже теперь не надо ставить караула /под окнами дома/. Караульный, очевидно, после ухода с этого поста Дерябина и не ставился туда. Я так тогда понял Старкова. Оба мы понимали, почему уже не нужно было ставить туда постового, и ничего больше про это не говорили.Расставив посты, я вошел в комендантскую. Там я застал Никулина и двоих из “латышей” не русских. Там же был и Медведев. Все они были невеселые, озабоченные, подавленные. Никто из них не произносил ни одного слова. На столе комендантской лежало много разных драгоценностей. Были тут и камни и серьги и булавки с камнями и бусы. Много было украшений. Частью они лежали в шкатулочках. Шкатулочки были все открыты. Дверь из прихожей в комнаты, где жила ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ, попрежнему была закрыта, но в комнатах никого не было. Это было ясно: оттуда не раздавалось ни одного звука. Раньше, когда там жила ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ, всегда слышалась в ИХ комнатах жизнь: голоса, шаги. В это же время там никакой жизни не было. Стояла только в прихожей у самой двери в комнаты, где жила ЦАРСКАЯ СЕМЬЯ, ИХ собачка и ждала, когда ее впустят в эти комнаты. Хорошо помню, я еще подумал тогда: “напрасно ты ждешь”. Вот еще что я тогда заметил. До убийства вкомендантской стояла кровать и диван. В этот же день, т. е. в 2 часа дня 17 июля, когда я пришел в комендантскую, там еще стояло две кровати. На одной из них и лежал “латыш”. Потом Медведев как-то сказал нам, что латыши больше не идут жить в комнату, где произошло убийство, в которой раньше они жили. Очевидно, тогда две кровати и были перенесены в комендантскую. Виноват, насколько могу припомнить, Медведев говорил, что латыши /все 10 человек/ совсем не идут больше жить вниз дома, и, как я тогда понял его, они тогда же ушли опять в чрезвычайку, кроме тех двоих, которые, вероятно, остались еще в комендантской. Но видел и этих в доме я только один раз: в этот именно день 17 июля. Больше же ни этих двоих, ни всех остальных я не видел ни одного раза.
С 2 часов дня 17 июля я дежурил до 10 часов вечера. Юровского я не видел в этот день в доме вовсе. Я не думаю, чтобы он мог быть в доме, и я бы его не видел. Я думаю, что его совсем не было в этот день в доме, по крайней мере, с 2 часов дня до 10 часов вечера его там не было. Вывоза вещей из дома 17 июля также не было. Не знаю, шла ли разборка и укладка Царских вещей в этот день.
17 июля Медведев сказал нам, что нас всех охранников отправят на фронт. Поэтому 18 июля я с утра отправился на Злоказовскую фабрику получить там некоторые денежные суммы, причитавшиеся нам за прежнее время, и вещи. К 2-м часам дня я был опять в команде и в 2 часа встал на дежурство. В этот день 18 июля вывозились вещи из Ипатьевского дома. Я один раз сам видел, как в легковой автомобиль выносились какие-то сундуки, ящики. Автомобиль с этими вещами и ушел куда-то. Шоффером на нем был Люханов, а в автомобиле вывозил вещи сам Белобородов. Кроме того, вывозились вещи также на двух лошадях. Какие были люди при этих лошадях, не знаю. Помню я и сам тогда видел в прихожей какой-то или сундук или ящик, также предназначенный к вывозу. Помню, что кого-то звали из наших выносить вещи. Кого звали, не могу припомнить. Но помню, что Лесников, ходивший выносить вещи, говорил, что из зала он нес какой-то маленький и ужасно тяжелый сундук. Ценности же, бывшие вкомендантской, в этот день 18 июля так и лежали там же и в таком же виде. Юровского в этот день, 18 июля, я видел в доме. Это я хорошо помню. Кажется, я видел его часов в 6 вечера. Но мне кажется, что но мельком только был в этот день в доме, видимо, постоянно отлучаясь. Из-за денег выходило у нас с Юровским недоразумение. Юровский выдал деньги Сысертским рабочим и не хотел нам выдавать под тем предлогом, что мы, Злоказовские, получили деньги с завода. Между тем мы получали там старые деньги “ликвидационные”, которые нам причитались после ликвидации хозяев на заводе. Я на это указал Юровскому, когда пришел к нему часов в 10-11 утра 19 июля в комендантскую комнату. Он требовал от меня удостоверения с завода. Я тогда же отправился на завод и получил там не удостоверение, а “записку” от члена заводского комитета Бабушкина о том, что мы получили старые, ликвидационные деньги. Эту записку я передал Юровскому в комендантской между 3 и 4 часами дня. Он стоял на своем. Тогда я часа в 4 пошел к нему объясняться с Путиловым и Дерябиным. Он сказал, что, если областной совет разрешит, то он выдаст деньги, и обещался побывать в областном совете. Часов в 8 вечера он позвал Медведева и выдал ему для нас деньги. Значит, выходит, что 19-го Юровский, приблизительно, с утра был в доме Ипатьева. В этот день также вывозились вещи из дома, но память мне решительно ничего об этом не сохранила. Помню только я, что 19, - не помню, в первый или в последующие приходы мои в дом, - драгоценностей в комендантской я уже не видел.
В ночь на 20 июля меня вместе с другими охранниками отправили на вокзал Екатеринбург I.
Все мы, Злоказовские рабочие, были отправлены на вокзал, а именно:
1/ я, 2/ Лесников, 3/ Филипп Вяткин, 4/ Путилов, 5/ Смородяков, 6/ Брусьянин, 7/ Пелегов, 8/ Осокин, 9/ Дерябин, 10/ Устинов, 11/ Прохоров, 12 / Корзухин, 13/ Романов, 14/ Варакушев, 15/ Клещев, 16/ Дмитриев.
Из Сысертских рабочих уехали с нами же:-
1/ Степан Вяткин, 2/ Проскуряков, 3/ Дроздов, 4/ Подкорытов, 5/ Талапов, 6/ Сафонов, 7/ Столов, 8/ Иван Котегов, 9/ Александр Котегов, 10/ Беломоин, 11/ Алексеев, 12/ Шевелев, 13/ Турыгин, 14/ оба Стрекотины, 15/ Котов, 16/ Теткин, 17/ Орлов, 18/ Емельянов. Возможно, что уехали из Сысертских и другие, но я их не помню.
В Ипатьевском же доме осталась часть охраны. Медведев тогда говорил, что останутся человек 8. Помню я, что в охране остались: Михаил Летемин, оба Старковы и Добрынин. Остальных не помню. Все мы и Злоказовские и Сысертские на вокзале попали в охрану Стогова. Сначала мы все находились в одном вагоне и все ждали, что нас будут отправлять. Находились мы все в одном вагоне с охраной Стогова. Эта охрана состояла из 8 человек каких то Московских рабочих. 20-21 июля дали нам еще один вагон, в который и перешла часть нас. В этот же вагон прибыло человек 30 мадьяр, немецких пленных. Они говорили, что были они на фронте и дрались под Уфалеем. В то же время они тоже состояли в охране Стогова. Начальника их звали Франц Винтер. С 23 мы стали нести охрану линии около вагонов Стогова, а до 23 мы ничего не делали. 25 утром нас отправили в Алапаевск, Тагил, Гороблагодатскую. В Гороблагодатской нас разделили: я, Винтер, Дерябин, Устинов, Лесников, Романов и Путилов были причислены к тем 8 Московским рабочим, которые состояли в охране Стогова. Все остальные остались в Гороблагодатской. Мы же прибыли в Пермь и до августа охраняли вагон Стогова.
Спустя, приблизительно через неделю после нашего прибытия в Пермь, прибыли туда и все остальные из указанных мною лиц, находившихся в охране, которые остались в Гороблагодатской. Всех их причислили в распоряжение комиссара по снабжению 3 армии Горбунова и отправили на пароходе в Левшино: они и охраняли пароход, на котором находились. С ними только не попал в Левшино Клещев, оставшийся тогда в Перми в какой-то больнице, потому что он заболел венерической болезнью.
Мы же семеро, бывшие в охране Стогова, спустя некоторое время, были отправлены также в Левшино, где мы и стали нести охрану вагона Горбунова, кроме Романова, уехавшего тогда на пароходе в Ярославль. Сюда к нам, спустя некоторое время, пришел и Клещев, и мы его приняли вместо Романова.
Мы, значит, семеро несли охрану вагона Горбунова, а все остальные из охранников охраняли пароход. Так продолжалось с месяц. Нам надоело охранять вагон Горбунова и мы стали проситься домой. Горбунов нас не отпустил, а приказал нам быть при складах и выдавать разные материалы. Так я проболтался там до 1 ноября, а в этот день самовольно ушел, когда не было Горбунова, в Мотовилиху. Здесь я и остался. После перехода территории во власть Верховного Правителя я был взят по мобилизации, принимал участие в боях с красными под деревней Кочки, селом Дворцом, а затем был арестован.
Относительно местонахождения в настоящее время бывших охранников ЦАРСКОЙ СЕМЬИ я ничего не могу сказать, где находятся те или иные лица. Могу только сказать, где находились в то время некоторые из этих лиц.
Я доподлинно не знаю, с кем и когда уехал из Екатеринбурга Сергей Люханов. Но в Левшине я видел его сына Валентина и жену Дерябина Евдокию Николаевну. От них я узнал следующее. Перед взятием Екатеринбурга Сибирским войсками многие рабочие с Злоказовской фабрики выехали вместе с семействами. По словам Валентина Люханова и Дерябиной, выехал с ними и Авдеев и Люханов с семействами. Люханов и Авдеев находились в Осе. Здесь Люханов или открыл или хотел открыть слесарную мастерскую в компании с Василием и Иваном Логиновыми. Там, как я их понял, находилась вся компания Авдеева. Где теперь Люханов, я не знаю. Люханову на вид лет 45, не высокого роста, коренастый, средний: не худой и не полный, лицо у него широкое, волосы на голове, усах и бороде светлорусые, на голове длинные, усы редкие, не большие, борода редкая, небольшая; нос небольшой, тонкий, с горбинкой, глаза небольшие, серые; рот большой, губы не толстые. Видел я его всегда в пиджаке, брюках и сапогах. На голове он носил жокейскую кепку с кнопкой. Добрынина я сам видел в Левшине. Очевидно, он потом туда прибыл. Он там находился на пароходе вместе с прочей бывшей там нашей командой из охраны. Он был в это время ранен в ногу, так как он участвовал в боях.
Дерябин находился при буфете при управлении по снабжению 3 армии. Я знаю, что он снимался с винтовкой в одной из здешних фотографий. Кажется мне, он говорил, что он снимался в какой то фотографии на Покровском проспекте около моста.
С Клещевым произошла такая история. В Левшине он украл вещи из вагона начальника снабжения 3 армии Ишмаева. За что его судил Народный судья 20 участка Пермского уезда и присудил к 6 месяцам общественных работ. Суд ему был или 11 или 19 октября. В конце октября вместе с другими осужденными он был на работах около Левшина.
4 ноября я был в Левшине и виделся с Лесниковым. Он мне говорил, что все остальные из нас семерых, бывших в охране Стогова, а потом Горбунова, кроме Дерябина, должны отправляться вГлазов и что вместе с ними поедут некоторые из остальных наших охранников, бывших в Левшине на пароходе.
Пленный австриец по имени Рудольф был лет 26-27, маленького роста, полный, лицо круглое, полное, шатен, волосы на голове коротко стриженные, усы маленькие, стриженные, светлорусые, бороду брил; нос небольшой, но широкий, лоб прямой, маленький; глаза голубые. Носил он черную тужурку, черные брюки и ботинки. Я не знаю куда он девался. Нигде его после отъезда на вокзал из Екатеринбурга я больше не видел.
На предъявленной мне Вами фотографической карточке изображен Юровский. Его я видел в Перми на улице. Чем он занимался в Перми, я не знаю. Но бороду он уже брил.
Лицо же, изображенное мне Вами на предъявленной фтографической /так!/ карточке /предъявлена фотографическая карточка, на которой обвиняемый Проскуряков опознал Никулина/, вовсе не Никулин. Ему было лет 24-25, среднего роста, полный, лицо круглое, румяное, волосы на голове светлорусые, ни усов ни бороды у него вовсе не было: едва выступали, глаза круглые, большие, серые; нос средний, прямой, нельзя сказать, чтобы тонкий, но и не особо широкий; рот небольшой; лоб большой, не прямой, а скорее овальный; волосы на голове он стриг под польку, но длинными их не носил. Носил он русские рубахи, черный пиджак, черные брюки и ботинки, на голове темносерую шляпу. Он не чернорабочий, а скорее всего какой нибудь конторщик, писец или что нибудь в этом роде. Видел я его также в сентябре месяце в Перми также на улице. Он, как я слышал, служил в Перми при штабе 3 армии.