/лекция/
Орхе Луи Борхес (латиноамериканская литература. Аргентина. Был главным библиотекарем главной библиотеки в Буэнос Айресе).
Его фантастика поструктуральная, сновидческая, на грани с философией.
«Вавилонская библиотека»
Вавилон – символ крушения коммуникации.
Знак имеет значение только в сознании.
В это время открытие кибернетики и информатики (1 и 0 достаточно, чтобы закодировать любую информацию! + развитие возможностей комбинаторики).
Вав. Библиотека – художественная метафора вселенной. Вселенная для Борхеса – набор неких смыслов. Библиотека – хранилище информации, информация не обязана сразу быть понятной.
Концепция интертекстуальности – есть некий универсальный метатекст. Никто ничего не может написать нового. Даже Гомер не написал ничего нового. Устранение авторского как индивидуального. Все – компиляция.
Герой: нулевой градус письма, безэмоциональность.
Безусловная способность текста пораждать бесконечное количество смыслов. Нащупывание. Текст – наука относительная.
Вав. Б. – притча о том, что текст иррационален. Позитивистски претендовать на познаваемость мира текстов – бессмысленно.
Знак может быть прочитан разными людьми по разному, а отправитель имел в виду другое.
Бесконечность библиотеки – бесконечность интерпретаций – предельное обобщение.
В этой вселенной текстов нет центра. Образ лабиринта – очень значим.
Структура: шестигранники, бесконечная, одинаковая…
Люди пытаются найти смысл в Вав. Б., в которой смысла может быть и нет. Человеческое сознание устроено так, что ему нужен смысл, система, без этого он сходит с ума. Поэтому человек придумывает мифы, чтобы впихнуть мир в голову, чтобы в нем существовать.
В Вав. Б. разые люди: религиозные – смысл есть, чистильщики, искатели Оправданиия, безбожники (бессмыслица – обычно, смысл – случаен).
Постструктуралисты стали текстом называть все.
Нельзя ответить на вопрос: случайно или не случайно – это вопрос веры.
Комбинаторика – почему так сложилось. Бесконечность возможностей.
Наука предполагает доказательность. Но до конца верифицировать нельзя. Недоказуемо.
«Вавилонская библиотека» - проблема интертекста, текста, как объективной данности.
«Пьер Менар» - вопрос об авторстве. Связь с проблематизации авторства в постструктурализме.
(Ролан Бард «Смерть автора»: смерть автора = рождение читателя).
Текст – объективный носитель. Что хотел сказать Сервантес – говорить об этом бесполезно.
Все знают, что «Дон Кихота» написал Сервантес. А разве это важно, что автор – Сервантес?
Разрывает единство автора и текста. Текст существует вне автора.
Протест против академического отношения.
Встать на место человека 17 века невозможно. У нас нет вИдения автора-человека, у нас есть только текст. Худ. произведение не готово быть объясненным какой-либо теорией.
Хотел встать на его место – это невозможно. Поэтому взял и переписал. Что можно сделать? Анализ, теоретизирование – бред. Ирония Борхеса.
Все зависит от того, кто читает. Если Сервантес писал «бытовой роман», то Менар – утонченное произведение, изысканное, без штампов.
Для современников это был реализм, ни чего эстетского. Для писателя нашего времени это – эстетство. Разный взгляд у людей разных эпох.
Для Сервантеса-военного – книга – инструмент, социальное оружие. Для Менара это – эстетизация, «туманный софизм».
Второй текст богаче первого, т.к. он включает в себя все прочтения, биографию автора, эпоху. Века прочтений и интерпретаций.
Сервантес пишет современным языком. Менар – архаизирует иностранный язык.
«Историческая правда для Менара – не то, что произошло, а то, что мы считаем происшедшим».
Читатель способен вычитать все, что угодно. Так, например, средневековый читатель в Гомере и Вергилии и др. вычитывал христианские смыслы.
«Авторское намерение» - интенция. Нельзя сводить автора к авторскому намерению.
Насколько вообще проницаем автор? Автор есть. Но какой автор?
Смысл не зависит от автора как исторической личности. Много конкретного, традиционного, бессознательного.
Автор – это условность, голос, который звучит за текстом.
Ни понимание структуры, ни интерпретация не приводят к исчерпанию текста.
Из учебника под ред. Андреева:
В 40-е годы признанным мэтром становится Борхес. (...) Но в созданном им мире нет места протесту, воплю, чувству боли, там вообще нет оценочного подхода к действительности. Она есть — и принимается такой, как есть, выбираются лишь правила игры с ней. Но если героям рассказов Борхеса кажется, что они сами хозяева своей судьбы, что их выбор что-то решает,— это лишь трагическое заблуждение. Ибо мир Борхеса зиждется на принципиально иной философской основе. Будущее предопределено, зашифровано, предлагается бесчисленное количество комбинаций, человек—вынужденный или добровольный партнер в некой игре, читатель в некой библиотеке, где о нем уже написано, пленник и разгадчик в лабиринте, где принцип сложного построения разгадать теоретически возможно, но отпущенного нам срока на это не хватит. Проигрыш неизбежен. Мир Борхеса многомерен, он открыт для вторжения фантастики — не только условного допущения альтернативных вариантов бытия, которые рождаются на наших глазах в творческой лаборатории героев Онетти, а фантастики, существующей вне персонажа, вокруг него и помимо его воли, в загадочной и неисчерпаемой системе-вселенной.
То, что было, и то, чему предстоит сбыться, находятся в борхесовских рассказах где-то рядом, в соседних измерениях, и все измерения взаимопроницаемы. Слова, жесты, мотивы и поступки уже когда-то были и еще не раз повторятся в бесчисленных комбинациях. Все связано со всем, все «взаимоотражаемо», и эхо прошлого одновременно есть и предсказание будущего. Отдельный индивид ощущает себя винтиком этого совершенного механизма.