ВОПРОСЫЧАСТНОГО ПРАВА И ЦИВИЛИСТИКИ
© 2001 г. В.В. Ровный
ЭЛЕМЕНТЫДОГОВОРА КУПЛИ-ПРОДАЖИ
(В ПОМОЩЬ СТУДЕНТАМ И АСПИРАНТАМ)
В продолжение характеристики договора купли-продажи, начатой на страницах двух предыдущих номеров журнала «Сибирский юридический вестник», в настоящей статье подробнее остановимся на некоторых важнейших элементах данной договорной конструкции.
Стоит заметить, что вопрос об элементах всякого договора в цивилистической литературе в целом получил достаточно однообразное понимание. К элементам договора принято относить его субъектный состав, предмет, форму и содержание (совокупность прав и обязанностей сторон)[1]. В необходимых случаях некоторые авторы дополняют этот перечень ценой и сроком, а также ответственностью сторон[2]. Придерживаясь сложившихся стереотипов и, тем не менее, не следуя им догматически, ниже абратимся к таким элементам договора купли-подажи, как его предмет, основание (цель, направленность) и стороны.
1) Предмет. Как известно, ст.180 ГК 1922 г. и ст.237 ГК 1964 г. закрепляли обязанность продавца передать покупателю имущество, которое, согласно особой оговорке, содержащейся в ст.181 ГК 1922 г., могло быть любым, не изъятым из гражданского оборота. Но уже в ст.74 Основ 1991 г. наряду с определением предмета договора купли-продажи посредством категории «имущество» в скобках были использованы две другие категории: «вещь» и «товар». Современный законодатель в п.1 ст.454 ГК РФ, содержащем общую формулировку договора купли-продажи, предпочел отказаться от упоминания об имуществе, определив предмет договора как вещь (товар). Однако насколько такая трактовка предмета и такая лексическая связка могут быть признаны безукоризненными?
Не составляет труда признать, что обе категории – «вещь» и «товар», используемые современным законодателем при определении предмета договора купли-продажи через скобку, тем не менее, не являются синонимичными. Представляется, что сама категория «вещь», выступающая в качестве объекта вещного права (правоотношения), более ориентирована на вещно-правовую сферу, тогда как категория «товар», объединяющая экономические блага, обладающие известными марксовыми свойствами меновой и потребительной стоимости, – на обязательственную, что уже само по себе обеспечивает видимое преимущество последней категории при определении при помощи нее предмета договора купли-продажи, а значит и предпочтительность ее присутствия в п.1 ст.454 ГК. В связи с этим выглядит весьма примечательным высказывание В. А. Тархова о том, что «вещи, которые не оценишь в деньгах вследствие их весьма малой стоимости, могут быть очень дороги для собственника, и все окружающие обязаны уважать права собственника на эти вещи <…> Изношенная или сломанная вещь, принадлежавшая погибшему ребенку, может представлять собою неизмеримую ценность для его родителей»[3]. Иллюстративен пример И. А. Покровского, в котором некто умышленными действиями уничтожил единственную сохранившуюся фотографию покойной матери, принадлежавшую другому лицу[4]. Подобные примеры вещей, представляющих по терминологии п.2 ст.578 ГК «большую неимущественную ценность», можно было бы продолжить, однако как верно то, что гражданско-правовой статус указанных вещей обеспечивается именно вещно-правовыми рамками, не менее очевидно другое: ввиду практической неспособности их участия в гражданском обороте этими же рамками он и ограничиваются. Таким образом, не всякая вещь в силу объективных причин может быть товаром, но и товарные ценности, в свою очередь, вовсе не ограничиваются кругом вещей.
Есть у категории «вещь» и другая проблема. Любая вещь представляет собой предмет материального мира, вещами является бóльшая их часть, в то же время вовсе не любой предмет материального мира должен неизбежно ассоциироваться и отождествляться с вещами, что, однако, не является препятствием к его участию в гражданском обороте, пусть и ограниченном. Так, особое внимание права к тем же животным и, в частности, их юридическая дифференциация в зависимости от способа передачи права собственности восходят еще к римскому праву, где одни животные относились к res mancipi (укрощенные человеком ручные животные), другие– к res nec mancipi (дикие звери – медведи и львы; «почти звери» – слоны и верблюды, а также т.н. «меньшие животные»)[5]. Относимость животных к вещам в современном отечественном гражданском праве предполагается постольку, поскольку в гражданском законодательстве нет оговорки об ином (см.ст.137 ГК), подобной существующей в германском законодательстве. Между тем, хотя § 90а ГГУ прямо исключает животных из числа вещей, это в то же время не препятствует возможности их отчуждения (см. §491 ГГУ). Взвешенность подхода германского законодателя очевидна, да и отечественное законодательство знает целый ряд специальных норм, посвященных животным (см.ст.137, 230–232, 241 ГК) и отличающих их статус на фоне обычных предметов материального мира (вещей). В то же время правила ч. 2 ст. 137, п. 3 ст. 230, п.2 ст.231, ст.241 ГК ориентированы на живых животных, тогда как мертвые (например, убитые на охоте) ничем не отличаются от обычных вещей, а потому не требуют какого-либо юридического обособления, не требуют этого и т. н. «невысшие зооиндивидуумы» (ср., напр., живые и коллекционные бабочки)[6]. Того же порядка вопрос о возможности отнесения к вещам и таких очевидных предметов материального мира, как биологический материал человека (его органов и тканей), получивший на страницах современной юридической литературе весьма неоднозначный ответ[7]. Не пытаясь сейчас разобраться со всем этим по существу, заметим лишь, что подобные примеры актуализируют, с одной стороны, общую проблему круга вещей и пределов понимания этого юридико-значимого явления, с другой, – некоторые частные вопросы (например, о пределах действия той же ст. 137 ГК и об особенностях юридического понимания животных). Однако ставя под сомнение, прежде всего по соображениям морально-этического характера, мнение тех, кто относит отдельные (а точнее отделенные) органы и ткани человека, как и само тело покойного к вещам, представляется правильным следующий вывод: если вещи, действительно, являются предметами материального мира, то этот тезис сам по себе вовсе не предрешает вопроса о том, что всякий предмет материального мира должен с неизбежностью пониматься как вещь и отождествляться с вещами, а потому наряду с вещами, по всей видимости, следует признавать существование самостоятельной категории иных (невещных) материальных благ [8].
С учетом отмеченного целесообразно, на наш взгляд, было бы отказаться в п.1 ст.454 ГК от категории «вещь» в пользу более удачной и используемой через скобку категории «товар» или и вовсе забытой сегодня законодателем категории «имущество».
И все же de lege lata договор купли-продажи связан с передачей продавцом вещи (товара) в собственность покупателя (см. п.1 ст.454 ГК), при этом товаром могут быть любые вещи с соблюдением правил их оборотоспособности, созданные как человеком, так и природой, как наличествующие, так и будущие (см. п.1, 2 ст.455 ГК). Отчуждаемый товар – всегда существенное условие договора купли-продажи, которое считается согласованным, если договор позволяет определить хотя бы его наименование и количество (см. абз.2 п.1 ст.432, п. 3 ст.455 ГК). Все прочие отсутствующие сведения, касающиеся товара, могут быть устранены при помощи специальных правил закона, установленных на случай пробелов в договорных отношениях. Так, являются восполнимыми условия об ассортименте (п.2 ст.467 ГК), о качестве (п.2 ст.469 ГК), комплектности (п.2 ст.478 ГК), таре и упаковке (п.2 ст.481 ГК) и т. д. (см., в частности, п.1 ст.508, абз. 2 п.2 ст.509 ГК). Оставляя, однако, данные вопросы в стороне, обратимся к более общей проблеме наличности отчуждаемого по договору купли-продажи товара, рельефно обозначившейся в последней гражданской кодификации.
Уже римское право не требовало, чтобы отчуждаемая по договору купли-продажи вещь существовала на момент заключения договора и обязательно находилась в собственности продавца. Так, например, римскому праву была известна т.н. emptio rei speratae – продажа будущей (ожидаемой) вещи в виде плодов с участка, приплода скота и т. п. Особенность такой сделки состояла в ее совершении под отлагательным условием: если вещь не появлялась, сделка признавалась ничтожной ввиду отсутствия объекта, напротив, в момент появления вещи она вступала в силу, при этом продажную цену здесь обусловливало не только количество будущей вещи, но и ее качество, не известные на момент заключения договора. В то же время развитие экономики, товарно-денежных отношений и обменных процессов неизбежно обусловили отказ от первоначальной конструкции «немедленной купли-продажи» (в которой договор о продаже не имел никакого значения, ибо обязательство фактически поглощалось вещным актом передачи права собственности) в пользу привычного консенсуального договора купли-продажи, по которому стороны принимали на себя взаимные обязанности. Таким образом, расширение сферы применения договора купли-продажи достигалось за счет «отделения» в нем обязанности продавца передать покупателю владение вещью от получения покупателем права на вещь и противопоставления этих моментов (первый из которых – обязательственный, второй – вещный) друг другу. Поэтому согласно более поздней догме римского права договор купли-продажи чужих вещей, как чисто обязательственный акт, не считался недействительным, но предполагал, что продавец брал на себя обязанность приобрести вещь у собственника и передать ее покупателю. При невозможности приобретения вещи, а значит и невозможности ее передачи покупателю (равно как и при необеспечении спокойного владения переданной вещью), покупатель имел против продавца иск[9]. И уже в римском праве договор купли-продажи «будущей вещи» потребовал своего отграничения от договора подряда (т.н. locatio conductio operis). Так, Гай учил, что «<…> если я условился с золотых дел мастером, чтобы он из своего золота сделал для меня кольца определенного веса и формы и получил бы примерно двести денариев, то заключается договор купли-продажи, или найма. Кассий говорит, что относительно материала заключен договор купли-продажи, относительно же работы договор найма. Но большинство решило, что тут только купля и продажа. Если я однако дам ему свое золото (курсив везде мой– В.Р.), определив плату за работу, то не подлежит сомнению, что это наем»[10].
После официального признания ГК РФ того, что безусловный договор купли-продажи может быть заключен как в отношении товара, имеющегося в наличии у продавца в момент заключения договора, так и товара, который будет создан или приобретен продавцом в будущем (см. п.2 ст.455 ГК), проблема соотношения и возможной конкуренции между договорами купли-продажи и подряда не на шутку заявила о себе вновь. Очевидное в приведенных выше словах Гая противопоставление двух договорных конструкций – купли-продажи и подряда – по признаку принадлежности материала, из которого создается новая вещь, не решает эту проблему, не помогает толкованию п.2 ст.455 ГК. Вообще говоря, ситуация, когда отсутствующая на момент заключения договора вещь будет приобретена продавцом у другого лица (или, попросту говоря, перекуплена) вполне соответствует идее договора купли-продажи. Вопросов не возникает и в том случае, если создание вещи осуществляется из материалов заказчика (из т. н. давальческого сырья), и хотя такой расклад изменяет общее правило п.1 ст.704 ГК, он однозначно свидетельствует о существовании здесь подрядных правоотношений. Однако как быть, если отсутствующая на момент заключения договора вещь будет создана силами самого продавца и из его материала, и справедливо ли будет говорить здесь о купле-продаже? Преобладающее среди римских юристов мнение о существовании здесь купли-продажи опирается на современное правило п.2 ст.455 ГК и расходится с правилом п.1 ст.704 ГК о выполнении подрядной работы иждивением подрядчика, в соответствии с которым она выполняется из его материалов, его силами и средствами. Примечательно, что проблема гражданско-правовой квалификации таких договоров и установления правильного соотношения между гл.30 и 37 ГК в новейшей литературе даже не поднимается: авторы предпочитают не обсуждать вопрос о лексической связке «создан или приобретен», используемой законодателем в п.2 ст.455 ГК, и о возможной конкуренции между конструкциями купли-продажи и подряда при совпадении фигуры продавца вещи с фигурой ее создателя (изготовителя)[11]. Т.Л. Левшина и Н.И. Клейн, комментируя п.2 ст.455 ГК, отмечают, что разграничение отчуждаемых товаров на «существующие» и «будущие» правового значения не имеет, но оказывает влияние на определение условий договора[12]. В свою очередь, В.В. Витрянский ограничивается указанием на то, что дореволюционное российское законодательство не допускало продажу будущих вещей ввиду существования конструкций запродажи и поставки, весьма близких договору купли-продажи и особо рассчитанных именно на «будущую вещь», кроме того, подчеркивает необходимость разграничения между собой случаев дозволенной купли-продажи «будущей вещи» и незаключенного или оспоримого договора купли-продажи, по которому отчуждается вещь, передача которой невозможна в принципе[13].
И все же на вопрос о допустимости квалификации по правилам гл. 30 ГК договора, в котором продавец является в то же время создателем вещи, на наш взгляд, надлежит дать отрицательный ответ. Если вещь станет результатом труда продавца – налицо существование подрядных правоотношений, в которых подрядчик обязуется выполнить по заданию заказчика определенную работу, действуя, как правило, своим иждивением, и сдать ее результат заказчику (см. п.1 ст.702, п. 1 ст.704 ГК). Именно поэтому в целях устранения возникшей неопределенности de lege ferenda в п.2 ст.455 ГК целесообразно было бы либо вовсе отказаться от использования слова «создан» и оставить только слово «приобретен», либо заменить разделительный союз «или» на соединительный «и». Первый (более радикальный) вариант оптимизации правила п.2 ст.455 ГК вообще устраняет какое-либо упоминание в гл.30 ГК о процессе создания вещи, но и второй вариант без труда выводит процесс создания вещи за рамки договора купли-продажи, ибо вполне понятно, что продавец, приобретший вещь в целях ее последующего отчуждения, не может одновременно быть ее создателем. Оба варианта, таким образом, смогли бы «развести» институты купли-продажи (гл.30 ГК) и подряда (гл.37 ГК). Сказанное, кстати, верно и в отношении аналогичной связки, используемой законодателем в ст.506 ГК (товары, производимые или закупаемые поставщиком), хотя параллельно здесь, как известно, существует другая проблема – буквального или расширительного ее толкования. Так, В.В. Витрянский считает, что характерным признаком поставляемых по правилам §3 гл.30 ГК товаров является их производство или закупка поставщиком, это, в свою очередь, накладывает отпечаток на характер его предпринимательской деятельности[14]. Полемизирующий с ним по данному вопросу И.В. Елисеев отмечает, что хотя ст. 506 ГК и в самом деле ограничивает предмет договора поставки товарами, производимыми или закупаемыми поставщиком, этому не стоит придавать большого значения: поскольку право собственности может приобретаться и другими способами, да и поставщиком может быть лицо, не обладающее вещным правом, данное положение ст.506 ГК следует толковать расширительно[15]. И все же подходя к вопросу о квалификации договора на отчуждение будущей вещи, созданной ее продавцом, de lege lata, заметим, чтоможно было бы исходить из того, знал или нет об этом обстоятельстве приобретатель данной вещи. Так, в спорных случаях знание приобретателя о том, что продавец будущей вещи является ее изготовителем, могло бы быть решающим при обращении к правилам гл.37 ГК, тогда как незнание этого факта – к правилам гл.30 ГК. Но такое предложение, конечно же, является паллиативным.
Вместе с тем в ряде случаев отсутствие вещи в момент совершения договора купли-продажи можно считать вообще достаточно специфичным (например, в договорах поставки и контрактации – см. §3 и 5 гл.30 ГК). Так, в п.1 ст.506 ГК речь идет о производимых или закупаемых товарах, которые к моменту совершения договора поставки могут быть в наличии, но могут и отсутствовать. Более рельефно это проявляется в договоре контрактации, который, как отмечают во многих источниках, опосредствует не только отношения реализации, но также в той или иной мере и отношения по производству (или организации производства) сельхозпродукции, выступает заказом на производство продуктов земледелия и животноводства, а его непосредственное влияние на организацию процесса производства сельхозпродукции существенно отличает его от других договоров, опосредствующих возмездный переход имущества от одного лица к другому[16]. По вопросу о наличности предмета договора контрактации сегодня нет единства мнений. Так, одни авторы, замечая, что легальное определение данного договора не дает точного ответа на этот вопрос, предлагают отдать его на откуп высшим судебным инстанциям, а при решении – учесть замысел законодателя, установившего известные правила, ориентированные на экономическое неравенство сельхозпроизводителя и заготовителя[17]. Другие со всей определенностью утверждают, что одна из особенностей контрактуемого товара именно в том и состоит, что это всегда «будущий товар», подлежащий выращиванию или производству[18]. Третьи, напротив, считают, что реализуемая по договору контрактации продукция может требовать производства (выращивания), но может и не требовать этого[19]. Неоднозначно решается и вопрос о возможности распространения договора контрактации на случаи отчуждения продуктов сельхозпереработки. Такую возможность не исключает И. В. Елисеев[20], как, впрочем, и некоторые другие авторы – как из числа считающих, что по договору контрактации всегда отчуждается только будущая продукция[21], так и воздерживающихся от обозначения собственной позиции по этому вопросу[22]. Иного мнения придерживается В. В. Витрянский, предлагающий при отчуждении продуктов сельхозпереработки всякий раз обращаться к договору поставки[23].
И все же хотя о необходимости обязательного отсутствия сельхозпродукции на момент совершения договора контрактации в § 5 гл. 30 ГК нет прямых указаний, похоже, что именно на будущую продукцию «ориентировано» правило ст. 538 ГК, императивно закрепляющее принцип виновной ответственности зависимого от природно-климатических рисков продавца-сельхозпроизводителя. Но поскольку ориентация – не обязательность, на наш взгляд, нет серьезных препятствий для распространения договора контрактации и на наличествующий товар (например, на часть собственного урожая прошлого года). Нет, думается, безусловных препятствий и для отчуждения по договору контрактации продукции сельхозпереработки. Не стоит забывать, что конструктивной особенностью рассматриваемого договора выступает признак самостоятельного выращивания (производства) сельхозпродукции продавцом, но не факт наличия или отсутствия сельхозпродукции на момент совершения договора и не признак ее первичной или вторичной сельхозпроизводности. Поэтому до тех пор, пока результат сельхозпереработки способен признаваться сельхозпродукцией, договор контрактации может опосредствовать отчуждение в том числе и такого, «производного», имущества. Отсюда для правильной квалификации договора на отчуждение продуктов сельскохозяйственной переработки, а значит и для выбора между договорами контрактации и той же поставки всякий раз следует правильно соотносить между собой факторы сельскохозяйственного производства и последующей промышленной переработки.
Проблема наличности отчуждаемого по договору купли-продажи товара имеет тесную связь с вопросом рискованности (алеаторности) договора купли-продажи. Дело в том, что римской правовой доктрине помимо упомянутой выше emptio rei speratae (покупка будущей вещи при условии ее появления) была известна особая конструкция «покупки надежды» (emptio spei), где объектом сделки выступал риск (alea). Так, заранее согласовав цену, можно было договориться об отчуждении содержимого рыболовной сети или охотничьего капкана. Поскольку возникновение прав и обязанностей по такой сделке не ставилось в зависимость от успешности рыбалки или охоты (т.е. в отличии от emptio rei speratae данная сделка была безусловной), если рыбак (охотник) ловил нечто ценное, он должен был отдать это покупателю (или уплатить судебную оценку такой вещи), покупатель же приобретал право на «кота в мешке» и должен был уплатить оговоренную цену за любую (в том числе и за совершенно ненужную) вещь. В этом и состоял обоюдный риск участников такого рода договора[24].
Дореволюционные источники свидетельствуют о том, что отечественное право противилось существованию возмездных сделок по приобретению надежды. Д.И. Мейер иллюстрировал это примерами покупки промессы (предполагаемого выигрыша в результате проведения лотереи на лотерейные билеты или ценные бумаги)[25]. «<…> Те же причины, – писал он, – которые побуждают законодательство запрещать лотереи, еще более побуждают его противодействовать лотереям, по которым разыгрываются лотерейные билеты, потому что зло, всегда соединяющееся с лотереями, тут представляется как бы в квадрате»[26]. Противится алеаторности договора купли-продажи и современное гражданское право, о чем недвусмысленно говорит сам закон, признавая договор заключенным, если между сторонами достигнуто соглашение по всем существенным его условиям и в первую очередь, если согласован предмет – т.е. возможно определить наименование и количество товара (см. п.1 ст.432, п.3 ст.455 ГК). Отсюда алеаторный договор купли-продажи в условиях несогласованности предмета просто не может и не должен считаться заключенным. Лицо, вступившее в него, может отказаться от совершения каких-либо предоставлений со ссылкой на его незаключенность, если же предоставление произойдет (например, покупатель уплатил деньги в счет будущего товара), между участниками возникает кондикционное обязательство (см. гл.60 ГК). Если же некий товар впоследствии все-таки будет передан одним лицом другому, заключение договора купли-продажи (учитывая его консенсуальный характер и минимальный круг требующих согласования существенных условий) произойдет в момент согласования наименования и количества товара. Но при таких обстоятельствах договор купли-продажи уже никак нельзя будет считать алеаторным[27]. Безрискованность договора купли-продажи обеспечивается не только необходимостью изначального определения в нем, по крайней мере, наименования и количества подлежащего передаче товара (п.3 ст.455 ГК), но и конкретностью покупной цены. Последняя, кстати, позволяет наглядно противопоставить конструкцию купли-продажи договору ренты (гл.33 ГК), алеаторность которого связывается с тем, что передача конкретного имущества в собственность здесь всегда осуществляется на условиях заранее неизвестного размера встречного предоставления, которое к тому же не всегда является денежным[28].
Но это, конечно же, не все. Формулировка договора купли-продажи, содержащаяся в п.1 ст.454 ГК, очевидно претендует на статус наиболее общего определения данной конструкции, тогда как в действительности она, как видно, ограничивается случаями отчуждения продавцом вещи (товара) в собственность покупателя и не касается отчуждения некоторых особых экономических благ, не укладывающихся в обыденное представление и понимание вещей, а также благ, отчуждение которых не сопровождается передачей права собственности. Между тем современный законодатель распространяет режим купли-продажи на отчуждаемые ценные бумаги и даже на имущественные прав (см. п. 2, 4 ст. 454 ГК), к тому же гражданский оборот не исчерпывается участием в нем одних лишь собственников, а в отдельных случаях о переходе права собственности и вовсе говорить не приходится. Нередко особенности отдельных благ, отчуждаемых по договору купли-продажи, выступают в качестве конструктивного элемента конкретного вида договора купли-продажи, а потому находят отражение в соответствующих параграфах гл.30 ГК (речь, в частности, идет о сельхозпродукции, энергии, недвижимости и предприятии – см. §5–8). Но как быть, если в контексте предмета договора купли-продажи обсуждать феномен имущественного права, невписываемость которого в диспозицию п.1 ст.454 ГК не вызывает сомнений?
К распространению договорного режима купли-продажи в отношении имущественных прав в отечественных источниках можно встретить негативное отношение, которое, кстати, распространялось даже на вполне материальные носители, фиксировавшие имущественные права. «Продавать и покупать, – писал некогда Г.Ф. Шершеневич, – можно только вещи в смысле частей физического мира. Между тем, нередко понятие купли-продажи расширяют за пределы материального мира, ставят рядом с вещами исключительные права, а также права требования, например, говорят о купле-продаже векселей (т. е. ценных бумаг. – В.Р.). Отсюда видно, что понятие о купле-продаже расширяют до понятия о возмездном отчуждении права. Но, вместе с тем, купля-продажа утрачивает свои отличительные черты, сливаясь отчасти с уступкой прав по обязательствам, а с точки зрения юридической такая замена точного понятия, связанного с известными последствиями, обширным и неопределенным понятием, дает мало преимуществ. Если вопрос этот может считаться спорным в науке, то с точки зрения русского законодательства нет, кажется, сомнения в том, что продавать и покупать можно только вещи, так как законы наши указывают лишь на материальные предметы, а не на права»[29]. С тех пор многое изменилось, и возможность распространения правил о купле-продаже на случаи возмездного отчуждения имущественных прав, которые при этом не ассоциируются с понятием ценной бумаги (ср. п. 2 и п.4 ст.454 ГК), получила прямое законодательное закрепление.
Вопрос о том, может ли имущественное право быть полноценным предметом договора купли-продажи, на страницах современной цивилистической литературы, как видно, не получил однозначного ответа. «Имущественные права, – пишет И. В. Елисеев, – впервые в нашем законодательстве включены в предмет договора купли-продажи (курсив мой. – В.Р.) <…>. Широкое распространение сделок по возмездной уступке имущественных прав<…> в итоге склонило законодателя к необходимости их урегулирования. К сожалению, оставлен без ответа вопрос о том, какие конкретно права могут быть предметом купли-продажи. Ведь имущественное право – понятие не менее широкое, чем вещь. Такие права могут существовать и в рамках обязательств, и вне их (например, вещные права), могут иметь как относительный, так и абсолютный характер (например, исключительные права)»[30]. Возможность выступления имущественных прав в качестве предмета договора купли-продажи признает С.П. Гришаев, при этом в числе наиболее типичных случаев купли-продажи прав автор упоминает о правах на объекты интеллектуальной собственности, а также о сделках купли-продажи прав, совершаемых на бирже[31]. Такой подход, похоже, не оспаривает и В. В. Витрянский, отмечающий, что хотя имущественные права не признаются товаром, ГК содержит распространительную норму о том, что общие положения о купле-продаже применяются к продаже имущественных прав, если иное не вытекает из содержания или характера этих прав. «В этом смысле, – пишет он, – необходимо признать, что всякая возмездная уступка имущественных прав (цессия) является продажей этих прав (курсив мой. – В.Р.), а правила, регулирующие переход прав кредитора, и в частности, уступку требования (ст.382–390 ГК), отражают содержание и характер соответствующих имущественных прав, а поэтому подлежат приоритетному (по отношению к общим положениям о купле-продаже товаров) применению»[32]. Однако иного мнения, по всей видимости, придерживается Ю. В. Романец, считающий, что отчуждение имущественных прав и договор купли-продажи, будучи различными по своей направленности, едины по признаку возмездности, именно поэтому режим купли-продажи распространяется на случаи отчуждения имущественных прав только в части правил, отражающих возмездность, но не большинства положений, касающихся направленности[33]. Но отсюда с неизбежностью следует, что имущественные права – предмет самостоятельного договора, который лишь отчасти попадает в орбиту действия правил о купле-продаже, по всей видимости, по юридико-техническим соображениям.
Так все-таки идет ли речь только о распространении режима договора купли-продажи на случаи возмездного отчуждения имущественного права или имущественное право – это полноценный предмет современного договора купли-продажи? Поскольку в п.4 ст.454 ГК прямо сказано, что общие положения о купле-продаже «применяются к продаже имущественных прав », то это означает не что иное, как то, что современный законодатель признал возмездное отчуждение имущественного права именно продажей, а само имущественное право – предметом договора купли-продажи. На этом основании оригинальность приведенного выше суждения Ю. В. Романца о самостоятельности договора о возмездном отчуждении имущественного права по признаку его направленности, не соответствует буквальному смыслу п.4 ст.454 ГК. Гражданские права, как известно, могут быть имущественными и личными. Последние (нематериальные блага) неотчуждаемы и непередаваемы иным способом (см. п.1 ст.150 ГК), да и само их обсуждение в контексте института купли-продажи исключено уже потому, что п.4 ст.454 ГК содержит упоминание лишь о имущественных правах. Имущественные права согласно принятой классификации могут быть вещными, обязательственными и исключительными. Поскольку общие положения о купле-продаже применяются к продаже имущественных прав, «если иное не вытекает из содержания и характера этих прав», самой возможности купли-продажи имущественного права могут воспрепятствовать его содержание (1) и характер (2). На этом вопросе и следует остановиться подробнее.
Как видно, не могут быть самостоятельным предметом договора купли-продажи вещные права, при этом следует безоговорочно и прежде всего исключить случаи самостоятельного отчуждения права собственности и некоторых иных вещных прав, широких по объему образующих их правомочий (например, права хозяйственного ведения и оперативного управления). Поскольку указанные права имеют своим объектом вещь, обеспечивая, тем самым, непосредственную связь между ней и собственником (<Правообладатель – Вещь – Третьи лица>), отчуждению подлежит сама вещь. Вещные права автоматически «следуют» за ней и в соответствии с системой традиции переходят от продавца к покупателю в момент передачи (см. п.1 ст.223 ГК). По всей видимости, едва ли не единственным исключением из сказанного выступает возможность продажи доли в праве общей долевой собственности (см. п.2 ст.246, ст.250, ч.2, 3 ст.255 ГК). Надо заметить, что в современной литературе относительно возможности отдельного отчуждения вещного права известны весьма осторожные высказывания и, скорее, неблагоприятный прогноз относительно перспектив их продаж. «Принципиальная возможность отчуждения некоторых вещных прав в отрыве от продажи соответствующей вещи, – пишет, в частности, И.В. Елисеев, – вытекает из толкования пп. 2 и 3 ст.216 ГК. Однако практике такие случаи пока не известны, и вряд ли они получат широкое распространение. Ведь возмездная уступка прав владения и пользования (либо только пользования) на определенное время охватывается понятием аренды вещи»[34]. Ниже, правда уже в контексте договора дарения, он же особо указывает на то, что сервитуты в силу их природы «не могут быть предметом самостоятельного отчуждения, т. е. передаваться в отрыве от обслуживаемой ими вещи»[35]. Мысль о неразрывности вещного права и вещи прежде уже высказывалась и обосновывалась нами[36], что же касается такого вещного права, как сервитут, правило п. 2 ст. 275 ГК прямо запрещает ему быть самостоятельным предметом купли-продажи. Однако, если вспомнить, тот же сервитут согласно римским правовым традициям хотя и принадлежал не лицу, а участку и следовал за ним независимо от смены собственников, тем не менее, мог продаваться. При купле-продаже сервитута предметом считалось право покупателя установить сервитут и обязанность продавца допустить возникновение сервитутного права на стороне приобретателя, смысл же такой сделки по Лабеону сводился к предоставлению продавцом покупателю гарантий свободного пользования сервитутным правом, а согласно оригинальному мнению Яволена, – к передаче самогó спокойного владения (как это имеет место при продаже обычной телесной вещи)[37]. Догмы романистики не ставили под сомнение юридическую возможность автономного отчуждения сервитута, но они не сомневались и в невозможности его приобретения отдельно от вещи[38]. Думается, что едва ли являются исключением в этом вопросе и другие вещные права.
Исключительные права, как и права вещные, соответствуют абсолютной модели (<Правообладатель – Творческий результат – Третьи лица > ), но в отличие от вещных прав, имеющих своим объектом конкретную вещь (предмет материального мира), они имеют дело с идеальными объектами, отчуждение которых возможно только посредством отчуждения соответствующих – исключительных – прав.
Наконец, особых слов заслуживают относительные (обязательственные) права (права требования). В отличие от моделей вещных и исключительных имущественных прав правообладатель (кредитор) здесь связан с имущественным благом не прямо, а косвенно – через действия должника (<Правообладатель – Должник – Имущественное благо>), которые как раз и обеспечивают возможность автономного отчуждения правообладателем принадлежащего ему права требования. И все же вовсе не любое обязательственное право способно к самостоятельному отчуждению по договору купли-продажи. Во-первых, из правила о том, что «к объектам гражданских прав относятся вещи, включая деньги и ценные бумаги, иное имущество, в том числе имущественные права <…>» (см. ст. 128 ГК), а также из автономии п.2 и 4 ст.454 ГК логичен вывод о том, что на уровне объектов гражданских прав и отчуждательных сделок с ними современный законодатель проводит разграничение между имущественными правами, воплощенными в документарных ценных бумагах, и имущественными правами, не зафиксированными таким образом. Имущественные права, зафиксированные в документарных ценных бумагах, не отчуждаемы в отрыве от самой ценной бумаги, в противном случае утрачивается смысл в самом существовании ценных бумаг как самостоятельных объектов гражданских прав, с передачей которых, как известно, переходят все удостоверяемые ими права в совокупности (см. абз.2 п.1 ст.142 ГК). Поэтому передача имущественных прав, воплощенных в ценных бумагах, осуществляется либо посредством неформального вручения предъявительских ценных бумаг, либо совершения индоссамента на самих ордерных ценных бумагах, либо формализованной процедуры отчуждения именных ценных бумаг (см. ст.146 ГК). Во-вторых, современный законодатель исходит из необходимости раздельного регулирования возмездного отчуждения разных обязательственных прав, согласно которому неденежные обязательственные права отчуждаются по договору купли-продажи (гл.30 ГК), тогда как денежные – по самостоятельному договору финансирования под уступку денежного требования (гл.43 ГК). Наконец, в-третьих, даже если речь идет о неденежном обязательственном праве отчуждению по договору купли-продажи подлежит только право требования к постороннему лицу (третьему лицу), ибо отчуждение продавцом права требования в отношении самого себя является специфическим случаем возникновения нового обязательства (в частности, по выпо