ПОСЛЕДНИЕ ПЬЕСЫ ШЕКСПИРА: НОВЫЙ ПОДХОД

Фрэнсис Йейтс

(главы из книги)

 

ГЛАВА I. ЕЛИЗАВЕТИНСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ В ЭПОХУ КОРОЛЯ ЯКОВА

Последовательная и сложная риторика, строившаяся вокруг Елизаветы I, прославляла Королеву-девственницу как воплощение нового имперского духа. В основу тюдоровской монархической церковной реформы были положены традиции священной императорской власти, в частности, традиционные права императоров на церковных соборах. Тема святости императорской власти доминировала в елизаветинской пропаганде, как было показано в моей книге "Астрея". С темой монархической Реформации связывалась романтика рыцарства, воплощенная в рыцарском служении своей королеве. То, что Тюдоры вели свой род от легендарного короля Артура, позволяло представить тюдоровскую имперско-протестантскую церковную реформу как чисто рыцарское повиновение Королеве-девственнице и распространение света ее монаршей власти по всему миру¹. Таким образом, протестантский в основе взгляд на королеву как на представительницу очищенной реформированной церкви, избавившейся от пороков католицизма, дополнялся аурой артуровской рыцарской чистоты и британской императорской власти, "британской" в том легендарном и романтическом смысле, какой это слово имело для елизаветинцев. Вергилий елизаветинской религиозной императорской доктрины обессмертил ее рыцарский аспект в "Королеве фей"².

Унаследовав от Елизаветы престол, Яков I старался также унаследовать елизаветинскую доктрину. Он утверждал, что по линии своего предка Генриха VII Тюдора является потомком короля Артура, и артуровские аллюзии использовались при прославлении союза Шотландии и Англии, достигнутого благодаря его восшествию на оба престола³. Яков в качестве правителя объединенной Британии был новым британским Артуром. Тем не менее, существовали глубокие расхождения между тюдоровской религиозно-рыцарской имперской доктриной королевы-девственницы и более узкой идеологией Якова. Елизаветинская модель подразумевала проведение вселенской реформы, установление очищенного порядка и мира, опирающихся на рыцарские религиозные традиции. У Якова же "его общебританские притязания были связаны с его пониманием прав Божьего помазанника, гораздо более узким, чем полное божественное благословение, якобы данное Тюдорам"⁴. Яков всегда подчеркивал свою роль миротворца и примирителя, и его мир был прежде всего избежанием противоборства. Этот мир не нес в себе идей вселенской реформы и поддержки европейского протестантизма.

Идеологическая нечеткость правления Якова в большой мере была вызвана этим несоответствием. С одной стороны, Яков как внутри страны, так и за ее пределами считался наследником Елизаветы, причем не только ее престола, но также ее политики и идеологии, представителем протестантской монархии, лидером протестантской Европы. Но несмотря на то, что в начале своего правления Яков, казалось, пошел по елизаветинскому пути, выступая за религиозную реформу и дружбу с другими протестантскими государями, в глубине души он испытывал сильный страх перед католическим испанско-габсбургским блоком и старался не обострять с ним отношений.

Последние уцелевшие елизаветинцы старой формации - такие, как Уолтер Рэли или Фулк Гревилл, друг Филипа Сидни, - остро почувствовали перемену атмосферы в эпоху Якова, и эта перемена их тревожила. Для всех было очевидно глубокое различие между стилем елизаветинского двора с его особым вниманием к непорочности и достоинству - и характером двора Якова. Елизаветинская рыцарская чистота переживала упадок. Традиция Филипа Сидни не имела продолжения.

Оккультная и научная традиция, восходившая к Джону Ди, придворному философу королевы Елизаветы, также прозябала в забвении. Закат Ди начался в последние годы правления Елизаветы после его возвращения из Богемии, где он предавался своим таинственным занятиям. После восшествия на престол короля Якова Ди обратился к нему с просьбой оградить его от обвинений в чернокнижии, но напрасно⁵. Он умер в 1608 г. в полной нищете. Ди был пропагандистом и теоретиком елизаветинской модели британской императорской доктрины. Опала Джона Ди и предание его забвению были, по сути дела, также отказом от глубоко укоренившегося елизаветинского направления, которому, вероятно, отдавал свои симпатии Филип Сидни.

Тем не менее в первые годы правления короля Якова существовало движение, которое можно назвать елизаветинским возрождением, и главную роль в нем играл старший сын Якова принц Генрих. С раннего возраста этот юноша выказывал недюжинную решительность и задатки лидера. Принц Генрих не оставил значительного следа в истории, потому что ему не было отпущено для этого достаточно времени. Он умер 17 ноября 1612 г., девятнадцати лет от роду, - всего два года спустя после того, как стал при общем ликовании принцем Уэльским. Нам не дано знать, как развивалась бы история, не скончайся этот юноша внезапно в столь раннем возрасте.

Хотя панегирик принцу Генриху, написанный его наставником Чарльзом Корнуоллисом и напечатанный в 1641 г.⁶, возможно, грешит преувеличениями, основные элементы характеристики, которую он дал принцу, подтверждаются другими источниками, прежде всего донесениями венецианского посла, его горячего поклонника⁷. Корнуоллис пишет, что принц был не по годам серьезен, сдержан и скрытен. При его дворе состояло свыше пятисот юношей, которых он наставлял в доблести, дисцилине и военных искусствах. Он не был сластолюбцем, всегда вел себя подобающе и был чрезвычайно грациозен в движениях. Он был по-настоящему набожным, ревностным протестантом, но, как отмечает венецианский посол, он никому не позволял в своем присутствии называть римского папу Антихристом⁸. Венецианский посол косвенно намекает, что принц Генрих вынашивал далеко идущие и крупномасштабные планы, что он верил в возможность найти путь к окончанию "религиозных распрей"⁹. Он также уделял большое внимание боеготовности армии и флота. Он и его приближенные постоянно участвовали в военных учениях. Он интересовался военным искусством, математикой, фортификацией¹⁰, а особенно его привлекало кораблестроение. Для него и по его поручению Финеас Петт построил военный корабль. По военным и морским вопросам он советовался с Уолтером Рэли, которому в эпоху Якова пришлось не легче, чем Джону Ди, потому что Яков упрятал его в тюрьму. Общеизвестно замечание принца Генриха, что никто, кроме его отца, не стал бы держать такую птицу в клетке.

Как видно из этого замечания, принц Генрих сильно отличался от своего отца складом характера и тем, что сейчас принято называть публичным имиджем. Имидж принца Генриха, сурового наследника престола, готовившегося выполнить некую грядущую миссию, был проникнут духом Филипа Сидни, совершенно чуждым Якову. Двор принца Генриха в большей степени продолжал елизаветинские традиции, чем двор Якова, как мы его себе представляем.

Есть основания полагать, что принц Генрих готовил себя, как готовили его и другие, к роли лидера протестантской Европы в конфликте с Испанией и Габсбургами, угроза которого нависла над Европой в начале XVII века. Мы не знаем, как именно намеревался действовать этот серьезный и скрытный юноша. Безусловно, в отличие от своего отца он собирался занять жесткую позицию. Надеялся ли он с помощью великого протестантского союза - он поддерживал контакты с Христианом Ангальтским и другими европейскими протестантскими лидерами¹¹ - разгромить габсбургский блок и после этого покончить с "религиозными распрями" посредством некоего широкомасштабного решения? Его ранняя смерть и уничтоженные им перед смертью бумаги оставляют этот вопрос открытым. Втянул бы принц Генрих, которого иные горячие головы могли счесть чем-то средним между Генрихом V и графом Эссексом, "Великую Британию" своего отца в войну, способную разорить ее, как Тридцатилетняя война разорила другие европейские страны? Или он предпринял бы шаги, которые предотвратили бы эту войну и уничтожили ее причины, как полагали - возможно, ошибочно - другие? Принц Генрих представляет собой большой знак вопроса для историков, как и его тезка - Генрих Наваррский, или Генрих IV, король Франции, чье убийство 14 мая 1610 г., накануне выступления в поход на Германию, оставляет открытыми вопросы, какие именно действия он намеревался предпринять и не изменился ли бы весь ход европейской истории, добейся он успеха.

В действительности существует тесная связь между двумя этими знаками вопроса, потому что Генрих IV был убит всего за месяц до того, как юный принц Генрих получил титул принца Уэльского. Свободомыслящие европейцы видели в Генрихе IV лидера, способного противостоять тирании Габсбургов; Яков I Британский был его союзником. Со смертью Генриха IV место лидера освободилось, и его, несмотря на свою молодость, казалось, мог занять принц Генрих, который, возможно, серьезно готовил себя к этой роли.

Переход Генриха Наваррского в католичество заронил в души многих европейцев надежду на возможность скорого полюбовного разрешения религиозного конфликта; предвестником этого разрешения казалось принятие бывшего протестантского лидера в лоно католической церкви. Джордано Бруно поехал в Италию в 1592 г., возлагая большие надежды на короля Наварры¹², - но в итоге, пройдя через тюрьмы Инквизиции, был сожжен на костре. Вопреки печальным примерам подобного рода, в Европе в начале XVII века не ослабевали (несмотря на решения Тридентского собора) надежды на некое мирное разрешение религиозного вопроса. Принц Генрих был не единственным европейцем, который думал, что можно найти путь к окончанию "религиозных распрей", но, возможно, его план предусматривал в первую очередь разгром религиозно нетерпимых держав Габсбургов путем военного вторжения. Совсем другую политику проводил Яков I, добивавшийся мира с помощью сглаживания противоречий.

На миниатюрном портрете, приписываемом Исааку Оливеру, принц Генрих напоминает романтического рыцаря, серьезного и проникнутого сознанием собственного предназначения. На портрете из колледжа св. Магдалины он изображен незадолго до своей смерти, измученным и бледным, закутавшимся в мантию кавалера ордена Подвязки. Этот человек печальной судьбы, средоточие таких сильных чаяний и упований, должен был вскоре уйти из жизни и из истории, не выполнив своей миссии.

Образ принца Генриха как юноши с великим призванием создавался с помощью нового жанра, разрабатывавшегося при дворе Стюартов Иниго Джонсом, - так называемых спектаклей-"масок". Ранние "маски" или подобные им театрализованные зрелища, в которых участвовал двор принца Генриха, принимали форму рыцарских турниров в романтическом антураже и несли на себе явный отпечаток поединков в День восшествия на престол Елизаветы - рыцарских состязаний елизаветинской эпохи.

Принц Генрих впервые по-настоящему предстал перед публикой в январе 1610 г. в спектакле "Барьеры принца Генриха"¹³, который был сыгран в Банкетинг-хаузе в Уайтхолле. "Барьерами" называется состязание, в котором пешие рыцари сражаются через разделяющую их перекладину¹⁴. "Барьеры" принца Генриха были одновременно настоящими военными учениями, в которых принц демонстрировал свою рыцарскую выучку, и театральным представлением, "маской в стихах" Бена Джонсона, оформленной Иниго Джонсом, которая выводила юного принца под именем мифического героя. Два из дошедших до нас эскизов Джонса к "маскам" относятся как раз к оформлению спектакля "Барьеры принца Генриха".

Декорация в первой сцене изображала разрушенный дворец, обветшалое состояние которого намекало на современный упадок рыцарства. Слова Бена Джонсона во вступительной сцене "маски" объясняли значение декораций: это "Дворец Рыцарства", который "обветшал или скорее, кажется, разрушен". Слева могила - это могила Мерлина, символизирующая утрату чародейства и учености во дворце утраченного рыцарства. Но Мерлин восстает из могилы и вызывает героя, который восстановит рыцарство в его былой славе, - Мелиада, Повелителя Островов - иными словами, принца Генриха.

Теперь на сцене появляется новая декорация, показывающая возрождение или восстановление рыцарства. Она изображает "Портик св. Георгия", великолепную церковь, посвященную св. Георгию, покровителю Англии и ордена Подвязки. По контрасту с разрушенным Дворцом Рыцарства в предыдущей сцене, Портик св. Георгия ослепителен и невредим, и для усиления аллегории дева Рыцарственность, виднеющаяся справа в пещере, где она была заточена, пробуждается ото сна, вдохновленная присутствием Мелиада и его рыцарей. "Распахнитесь, ржавые двери, которые так долго были затворены!" - восклицает Рыцарственность, -

и с берегов

Всего мира рыцари хлынут потоком

На эту арену....

Эти слова возвещали о начале "Барьеров", в которых принц Генрих и его труппа демонстрировали удаль и изящество.

В стихах Бена Джонсона, написанных для этой постановки, декорации интерпретировались как аллегории упадка рыцарства и его восстановления принцем Генрихом, а принц и король-отец наделялись всем романтическим ореолом тюдоровской мифологии. Речи персонажей возвращают нас в эпоху короля Артура, императора объединенной Британии. Монолог о былом величии артуровского двора произносит Владычица озера. Артур собственной персоной появляется на сцене и провозглашает приход кого-то более великого, чем он сам. Заметное участие в разговоре принимает волшебник Мерлин, чье могущество также восстанавливается и чьи пророчества сбываются.

Яков с королевой и двумя другими детьми присутствовали на спектакле. Под возрожденным и еще более великим Артуром имелся в виду прежде всего король. Он восславлен как потомок Генриха VII, который действительно был предком Якова и, будучи королем из династиии Тюдоров, передал ему по наследству не только право на английский престол, но и весь арсенал тюдоровской родословной, ведущейся от троянца Брута и короля Артура¹⁵. От Генриха VII Яков унаследовал традиции тюдоровского правления, воплощением которых была "великая Элиза".

Это величие продолжает жить в молодом поколении в лице принца Генриха, воскресителя Рыцарства и героя "Барьеров". Он "покончит со всеми распрями"; гармония сфер восстановлена; в великолепном, как дворец, Портике св. Георгия появляется Генрих со своими рыцарями, и вот дева Рыцарственность вызволена из пещеры. Мерлин читает девиз на щите Генриха и рассказывает о славе его британских предков. Британия была "единственным именем, перед которым трепетал Цезарь". Упоминается существовавшее якобы сходство принца Генриха с Генрихом V:

Гарри Пятый, с которым ты так схож

Лицом....

Принц Генрих объявляется наследником славы Азенкура и великой победы в эпоху Елизаветы - разгрома "Непобедимой армады" в 1588 г.

Под конец Мерлин говорит в своем панегирике о младшем брате Генриха (будущем Карле I) и его сестре принцессе Елизавете, которые вместе с родителями присутствуют на спектакле. Он касается будущего брака принцессы и предрекает славную судьбу ее потомкам:

Эта царственная дева, чей облик может призвать

Весь мир к войне и заставить его выказать

Всю свою доблесть ради ее красоты; она будет

Матерью народов, и ее сыновья увидят в них

Едва ли не своих соперников....

Это пророчество частично сбылось, потому что Елизавета как королева Богемии стала свидетельницей начала Тридцатилетней войны и ее потомки были английскими королями из Ганноверской династии.

Таким образом, принц Генрих дебютировал в жизни как театральный персонаж, наследник Брута и британской исторической мифологии, который вызволяет Рыцарственность из пещеры в присутствии своей семьи.

Тон, взятый в "Барьерах принца Генриха", сохраняется в символическом антураже торжеств и в последующие годы, включая год смерти принца. Этот символический антураж отдает должное старшему поколению - Яков всегда должен удостаиваться самых больших почестей как монарх, - но молодое поколение, его дети, выступают вперед как наследники чаяний. Генрих и Елизавета, красивые молодые люди с поразительно сильным характером, блистают на фоне своих родителей, воплощая в себе надежду на будущее.

4 июня 1610 г. Генриху был присвоен титул принца Уэльского. Поскольку за три недели до этого, как уже говорилось, был убит Генрих IV Французский, молодой принц Уэльский, чьи взгляды и сильный характер были известны, привлек к себе всеобщее внимание как в "Великой Британии", так и в Европе в целом. Торжества по случаю присвоения ему титула принца Уэльского включали в себя фейерверк. Один современник утверждает, будто это зрелище наблюдало почти полмиллиона зрителей¹⁶. Цифра представляется невероятно завышенной, и его утверждение может означать только одно: в Лондоне собрались огромные для той эпохи людские массы. Что изображал фейерверк, показанный в ночном небе возбужденным толпам? До нас не дошли описания этого фейерверка, но два года спустя, вскоре после смерти Генриха, королевская артиллерия устроила фейерверк в честь помолвки его сестры, описание которого сохранилось. Фейерверк изображал св. Георгия в виде рыцаря, спасающего деву¹⁷. Возможно, это зрелище повторяло фейерверк в честь принца Генриха. Появление св. Георгия, сияющего на набе в виде рыцаря Красного креста, безусловно, подходило к теме "Барьеров", в которых спасители Рыцарственности появлялись из Портика св. Георгия.

Тема январских "Барьеров" 1610 г. нашла свое продолжение в "Обероне, принце эльфов и фей" - маске в честь принца Генриха, показанной при дворе в январе 1611 г., слова для которой написал Бен Джонсон, а декорации сделал Иниго Джонс¹⁸. Яков снова был восседающим на троне королем Артуром, а принц Генрих был Обероном, принцем эльфов и фей, которого сопровождала свита сказочных рыцарей. Декорация в первой сцене изображала огромную скалу, которая в следующей сцене расступалась, чтобы показать сказочный дворец в исконном древнебританском или артуровском стиле, как его представляли себе авторы спектакля¹⁹. Здесь был дом рыцарей Артура, некогда величественнейший в мире, а теперь возрожденный вновь. Дворец расступается, мы видим "племя эльфов и фей", а поодаль - рыцарей, предводительствуемых Обероном на колеснице.

Таким образом, тема возрождения рыцарства в новом поколении - в принце эльфов и фей, сыне Артура-Якова - снова представлена через персонажей рыцарского романа, появляющихся из скал и пещер. Сказочные образы "Оберона" перекликаются со сказочной образностью "Королевы фей", с Элизой, героиней рыцарского романа Спенсера. В очередной раз новое поколение выступает воскресителем ценностей елизаветинского прошлого.

Источником британской исторической мифологии, которую поставили себе на службу Тюдоры, а потом Стюарты, безусловно, была знаменитая "История британских королей"²⁰, написанная Гальфридом Монмутским в XII веке и содержащая увлекательный рассказ о том, как Брут, потомок троянца Энея, прибыл на остров Альбион и основал там династию британских королей, самым славным представителем которой был Артур. Достоверность излагавшихся в "Истории" Гальфрида фактов поставил под сомнение в начале XVI века Полидор Вергилий²¹; с тех пор "История" подвергалась критике и со стороны других ученых. Однако она была столь необходима для эмоциональной поддержки тюдоровского имперского мифа, с помощью которого Тюдоры могли соперничать с другими европейскими династиями, ведущимися от троянцев²², что критика была проигнорирована и представление об "истории бриттов" в сознании людей елизаветинской эпохи осталось незыблемым. Казалось бы, с усилением научной критики авторитетность британских легенд к началу XVII века должна была ослабнуть, но, как мы видим, теперь им нашли применение Стюарты, в силу чего они не утратили своего веса и важности. Легенда позволяла подчеркнуть преемственность новой династии по отношению к прежнему царствующему дому и этим способствовала перенесению на новую династию верноподданических чувств.

Возрождение "истории бриттов" в придворных спектаклях в честь принца Генриха происходило на фоне других попыток вписать Стюартов в тюдоровскую мифологию. Одной из самых значительных попыток была поэма Майкла Дрейтона "Полиольбион"²³ - подробный рассказ об острове Альбион, недавно названном "Великой Британией", его побережьях, холмах, городах и, прежде всего, о реках. Это топографическая и одновременно историческая поэма: любовное описание красот чудесного острова переходит в воспоминания о его истории. А история Альбиона для Дрейтона - это "история бриттов" по Гальфриду Монмутскому.

Первая часть "Полиольбиона", посвященная принцу Генриху, была опубликована в 1612 г., в год смерти принца. На титульном листе изображена "Великая Британия" - женщина, сидящая на острове посреди океана; ее одеяние представляет собой карту ее городов, рек и лесов. Вокруг нее - ее прежние правители, которые описаны в стихотворении, помещенном на том же развороте. Вверху слева - Брут, о котором говорится как о племяннике Энея. Брут держит щит, герб на котором неясно виден на иллюстрации, но в стихотворении утверждается, что это

На золотом поле лев с поднятой лапой.

Лев был геральдическим животным Брута, предка британцев²⁴. Напротив Брута - Цезарь, символизирующий римские завоевания и римское правление. Ниже фигуры Брута изображен саксонец, обозначающий саксонское правление; напротив него - норманн, представляющий еще одну династию. Но теперь Великая Британия "обратила свою любовь на того, чей род все еще правит". Это последняя строка стихотворения, объясняющего иллюстрацию, и она связывает рисунок с царствующей династией Стюартов - наследников, как и Тюдоры, родословной, ведущейся от Брута.

Перевернув страницу, мы находим посвящение "Величественному и могущественному Генриху, принцу Уэльскому", а, перевернув следующую страницу, видим гравюру, изображающую принца. Генрих предстает перед нами в облике рыцаря, который упражняется в военных искусствах, его украшенный плюмажем шлем лежит рядом на земле. Это Генрих "Барьеров" и "Оберона", воплощение надежды на будущее, как возвещают стихи, помещенные напротив портрета:

Британия, взгляни на портрет, представленный твоему взору,

Генрих - твоя лучшая надежда и восторг мира.

Предисловие Дрейтона к книге датировано маем 1612 г. Шесть месяцев спустя "лучшая надежда" Британии и "восторг мира" скончается.

Автор "Полиольбиона", неторопливый и многословный экскурсовод, сопровождающий читателя в его путешествии по шекспировскому Альбиону, рассказывает о равнинах острова, орошаемых многочисленными реками, о его прекрасных полевых цветах, лесах и холмах, попутно обращаясь к его романтическим легендам и его "Британской" истории. Например, когда поэт, продвигаясь по своему маршруту, достигает Мильфордской гавани в Пембрукшире, он начинает распространяться о том, что здесь высадился Генрих VII Тюдор. И это отступление, разумеется, подводит его к теме Британской Истории, к пророчеству о том, что древний британский род снова станет царствующим в лице Тюдоров, а потом Стюартов²⁵.

... ибо божественные силы открывают нам,

Что когда Нормандская династия наконец ослабеет

(Судьба ограничивает время), древний британский род

Снова займет королевский престол,

Ветвь, идущая от Брута, достигнет имперского величия,

Привитая к стволу великих Плантагенетов;

Ветвь будет расти и крепнуть, а ствол засыхать:

Та сила, что взяла, вновь отдаст обратно

Через воцарение Тюдора, принесенного с попутным ветром из Бретани,

Которому благословенная Мильфордская гавань будет дана....

Поэт усердно старается связать эту высадку Тюдора в Мильфордской гавани со знатным родом Стюартов, таким образом через общего предка Генриха VII связывая Стюартов с Тюдорами. Генрих VII и его высадка в Мильфордской гавани были очень важны для приспобления к Стюартам тюдоровской мифологии.

Издание "Полиольбиона" Дрейтона снабжено углубленными предисловиями и комментариями знатока древностей Джона Селдена. Они важны, поскольку рассматривают приспособление к Стюартам британских мифов в свете изысканий историков и любителей древностей тех времен. Селден демонстрирует исчерпывающее знание литературы, как одобряющей, так и критикующей "историю бриттов". Как ученый он, очевидно, сомневается в достоверности легенды о Бруте, но он мирится с ней в силу ее поэтических достоинств. Он защищает дрейтоновскую Музу и восхищается ею, когда она пересказывает древние мифы, изящно связывая их с нынешней королевской династией. Точно такую же позицию занимал Ронсар, написавший в 1570 г. эпическую поэму "Франсиада" в честь Франка, троянского предка французских королей. В его реальное существование он не верил, но оправдывал использование этой легенды в патриотической поэзии²⁶.

Примечания Селдена заслуживают внимательного изучения. Например, в комментариях к строке

Которому благословенная Мильфордская гавань будет дана

- он упоминает "орлиные пророчества"²⁷. Эти пророчества, якобы произнесенные орлом, упоминает Гальфрид Монмутский, и они, как и пророчества Мерлина, были использованы для пропагандистской подготовки к возвращению на престол британской династии в лице Тюдоров²⁸. Селден обращается к "орлиным пророчествам" (о них раньше упоминает Дрейтон) в связи с Генрихом VII и его потомками Стюартами.

Труд Дрейтона и его комментатора, очевидно, очень близок по духу придворным "маскам", поставленным перед смертью принца Генриха. Карты, украшающие "Полиольбион", оживлены изображениями грациозных речных нимф, как будто позаимствованных из "маски" "Праздник Тефиды", которая была показана при дворе в июне 1610 г. по случаю присвоения Генриху титула принца Уэльского. Придворные дамы исполняли роли нимф английских рек (принцесса Елизавета была Темзой). Карты, иллюстрирующие "Полиольбион", с нимфами в грациозных танцующих позах, безусловно, выражают дух придворных "масок", как выражают его и подробные дрейтоновские описания костюмов, в которых предстают речные нимфы.

У Дрейтона и Селдена часто встречаются отклики на Спенсера. Они духовно связаны с елизаветинским возрождением, возникшим вокруг Генриха и Елизаветы. Выходом поэмы в 1612 г.²⁹ это направление заявило о себе практически в последний раз и вскоре после этого пришло в упадок со смертью Генриха.

Нестыковки между взглядами и политикой Якова и надеждами и чаяниями большого числа его подданных нигде не проявились так заметно, как в выборе им брачных кандидатур для своих детей. Оставаясь верным своей политике умиротворения, Яков твердо решил найти для одного из них подходящую партию в испанско-католическом лагере Европы, а для другого - в протестантском. Планы женитьбы принца Генриха на испанской принцессе или принцессе из Савойской династии, которая находилась под испанским влиянием, и брака принцессы Елизаветы с протестантским принцем начали обсуждаться приблизительно с 1604 г.³⁰ Генрих, казалось, проявил сговорчивость и был готов вступить в брак по воле родителей, хотя его друг Уолтер Рэли, находившийся в тюрьме, решительно высказывался против альянса с испанской короной³¹.

Доказательства непопулярности этого брака можно почерпнуть из многих источников, прежде всего из пьесы Бомонта и Флетчера "Филастер". Первое упоминание об этой пьесе относится к 1610 г. (до 1620 г. она не публиковалась)³². Поэтому не исключено, что она была написана приблизительно в то время, когда принц Генрих стал заметной фигурой. Возможно, в ней есть аллюзия на корабль, построенный для принца Финеасом Петтом. Это пьеса о предполагаемом "испанском" браке, к которому с одобрением относится король, правящий двумя королевствами; он желает выдать свою дочь Аретузу за испанского принца. Против этого брака резко выступает Филастер, который сам любит принцессу. Ситуация во многом, хотя и не во всем, повторяет взаимоотношения Якова с его детьми (Филастер не брат Аретузы). Тем не менее, этот конфликт между старшим поколением в королевской семье, выступающим за "испанский" брак, и молодым поколением, выступающим против него, имеет достаточно много общего со сложившейся тогда ситуацией, чтобы предположить, что "Филастер" принадлежал к направлению, сочувственно относившемуся к принцу Генриху и возрожденному елизаветинскому типу рыцарства, который он представлял.

Пьеса "Филастер" многократно перекликается с Филипом Сидни, глашатаем елизаветинского протестантского рыцарства. Само имя героя пьесы - аллюзия на имя Астрофил, то есть "влюбленный в звезду", под которым вывел себя Сидни. Более того, стиль и тематика "Филастера" постоянно отсылает нас к любовному роману Сидни "Аркадия". Герои пьесы бродят по пасторальному ландшафту, проявляя свои романтические страсти и свою приверженность принципам рыцарской чистоты, выраженным в творчестве Сидни. Исключение составляет распутный и подлый испанский принц, который вызывает неприязнь у Аретузы и Филастера. Он без труда соблазняет блудницу Мегру, и порочность этих двоих создает контраст с небесной чистотой и нравственной цельностью Филастера и Аретузы. В атмосфере той эпохи, когда вокруг предполагаемых испанско-католических браков детей Якова разгорались страсти, намек был очевиден. "Испанский" брак означал потворство "вавилонской блуднице". Филастер был на стороне Сидни и елизаветинской рыцарской традиции.

Принц Генрих избежал брака с испанской принцессой, умерев холостым в 1612 г. Но перед тем, как произошло это трагическое событие, воплотилась в жизнь вторая половина брачных замыслов его отца: бракосочетание его дочери с протестантским принцем стало делом решенным.

Молодой пфальцграф Рейнский, главный светский курфюрст Священной римской империи и глава Протестантской унии, высадился в Грейвзенде 16 октября 1612 г., уже будучи женихом принцессы Елизаветы³³. Принц Генрих был сильно заинтересован в этом браке и поддерживал контакт с активными протестантскими лидерами, действовавшими в русле Протестантской унии. Со временем нежелание принца вступать в "испанский" брак окрепло. Говорили, что он намеревался поехать со своей сестрой в Германию и жениться на немецкой протестантской принцессе³⁴. Эти важные вопросы, столь насущные для Европы в то время, приобрели в Лондоне идиллическую окраску. Принц и его сестра были нежно привязаны друг к другу; молодой пфальцграф Фридрих, красивый юноша, был влюблен в свою прекрасную нареченную. Это была пасторальная идиллия с участием брата, сестры и ее возлюбленного, но аркадская тематика, аура театра и литературы скрывали страшную реальность, реальность тогдашней ситуации в Европе: габсбургский блок наращивал мощь, и его противники сосредоточивали свои силы. Важнейшим в этой ситуации был вопрос, какую позицию займет Яков и "Великая Британия".

17 ноября 1612 г., всего через месяц после прибытия пфальцграфа Фридриха, принц Генрих умер в возрасте 19 лет. Фридриху было приблизительно столько же. Принцессе Елизавете чуть меньше. Группе молодых людей, воплощавшей в себе надежды на будущее, был нанесен сокрушительный удар. Самый сильный ее член совершенно внезапно и неожиданно покинул жизненную сцену, так и не сыграв своей роли. Его смерть была катастрофой для немецких протестантских лидеров, для всего европейского движения, противостоявшего габсбургскому блоку. Она напугала Якова, который и без того был сильно напуган "пороховым заговором" и смертью Генриха IV Французского. Хотя были подозрения в преднамеренном убийстве, похоже, что принц Генрих умер от брюшного тифа. Его внезапный уход из жизни был потрясением, от которого грандиозные начинания с неясными перспективами так никогда и не оправились. Его смерть бросила мрачную тень на многообещающий брак его сестры.

Приготовления к свадьбе продолжались после смерти Генриха, хотя дата свадьбы была перенесена. Состоялась церемония обручения, и наконец 14 февраля 1613 г. произошло бракосочетание в домовой церкви в Уайтхолле. Протестантско-религиозный аспект этого торжественного события, на котором присутствовала блестящая публика, был очевиден для всех. Архиепископ Эббот, совершавший обряд венчания, считал, что это событие имеет большое символическое значение для усиления англиканского влияния в Европе. Те слова, которые положено говорить во время венчания по англиканскому обряду, пфальцграф Фридрих произносил по-английски. Будучи немецким кальвинистом, он испытывал глубокую симпатию к англиканству и много беседовал с архиепископом. Политический аспект подчеркивался тем, что Банкетинг-хауз в Уайтхолле был украшен гобеленами, изображающими разгром "Непобедимой армады". Напоминание о славном триумфе Елизаветы 1588 г. выглядело как обращение к елизаветинским традициям борьбы с Испанией. Испанский и фламандский послы своим отказом присутствовавать на церемонии выразили неодобрительное отношение к этому браку. Возможно, до них дошли циркулировавшие в некоторых кругах слухи, что сторонники этого англо-германского брака питают нелепые надежды на ослабление власти Габсбургов в Священной римской империи³⁵. В то время по Европе ходило множество слухов о возможных переменах в Империи после смерти Рудольфа II в 1612 г. Было широко распространено мнение, что его смерть может дать дорогу решительным преобразованиям³⁶.

Во всяком случае, было ясно одно. Яков, наконец выдавший свою дочь за главу Протестантской унии, все-таки решился поддерживать этот лагерь. Приверженцы елизаветинской традиции праздновали победу.

Юная невеста символизировала возрождение феникса, возвращение к жизни прежнего феникса, королевы Елизаветы I, и всего того, что связывалось с ее именем. На принцессу Елизавету была перенесена символика, использовавшаяся в отношении королевы Елизаветы, - и прежде всего символ феникса. Она была невестой-фениксом, в облике которой вновь помолодевшая прежняя королева-девственница возродилась в качестве невесты. "О Феникс женственный, ступай смелей", - восклицает Джон Донн в "Свадебной песне в честь принцессы Елизаветы и пфальцграфа Фридриха"³⁷, и он подчеркивает тот факт, что невеста-феникс - это возродившийся прежний феникс, королева Елизавета I.

Пусть лучезарное явленье

Нам предвещает и твое паденье,

И новый, ослепительный Восход.

Старая королева продолжает жить в новой Елизавете, которой уготована великая будущность.

Таким образом, с юной Елизаветой в день ее бракосочетания связывалось много надежд и символов. Непорочная невеста, она олицетворяла собой очищенную церковь и возрождение феникса-Елизаветы в облике невесты, она также выступала в качестве наследницы религиозно-имперской идеи и была той, кого ждал, возможно, даже более высокий удел, чем королеву-девственницу.

Согласно одному из описаний бракосочетания, на принцессу Елизавету был надет

венец из чистого золота, величественный благодаря

жемчугу и алмазам, которыми он был так густо

усыпан, что они стояли, как сияющие скалы,

на ее золотистых волосах, косами ниспадающих

по плечам до пояса³⁸.

Существует портрет, якобы изображающий королеву Елизавету I, который упорно приходит на память, когда мы думаем о принцессе Елизавете в день ее бракосочетания. Это так называемый "Портрет с радугой" из Хатфилд-хауза. В прошлом я предпринимала различные попытки исследовать этот портрет, рассмотреть с разных точек зрения символы королевы Елизаветы I, которыми он нагружен³⁹, и выдвигала гипотезу, что необычный головной убор был заимствован из гравюры, иллюстрировавшей "Фессалоникийскую невесту"