Елена Яковлева: «Актриса не может быть подругой»
18 сентября в Салехарде отгремел спектакль «Старый дом» московского Центра драматурги и режиссуры. Главную роль сыграла известная актриса Елена Яковлева, любимая старшим поколением еще со времен фильма «Интердевочка», а поклонниками сериалов — за образ майора Каменской. Корреспонденту «Ямал-Медиа» удалось пообщаться с артисткой накануне спектакля.
— Как вы относитесь к просьбам сфотографироваться, взять автограф? В Москве, наверное, часто с ними подходят.
— Вы знаете, сначала это безумно нравилось и хотелось, чтобы тебя окружали люди, как в кино документальном. Мне казалось, что чем больше людей вокруг просят с тобой сфотографироваться и дать автограф, тем лучше — значит, я добилась, чего хотела, или, вернее, иду правильно к своей мечте.
А потом, когда появились телефоны и каждый стал просить — неважно, выходишь ты из гостиницы рано утром или садишься в самолет, понятное дело, не накрашенная, не выспавшаяся, — это, конечно, немножко напрягает. Им ведь самое главное выставить куда-то. В этом я уже не нахожу никакой прелести, потому что они за лайки делают это, а не по любви.
— У вас много подписчиков в Instagram...
— Я начала это делать очень-очень давно и потом бросила. Потому что интерес угас.
— Но при этом мы нашли примерно десять ваших фан-аккаунтов. Как относитесь к поклонникам, общаетесь ли с ними?
— У них течение какое-то, не знаю, как называется. После каждого спектакля в каждом городе они устраивают обнимашки, как сфотографируются и возьмут автограф.
— И вы не отказываете.
— Нет. Во-первых, я думаю, это рано или поздно закончится, будет кто-то другой… Они не назойливые. Знаете, бывают такие экстремалки, я их боковым зрением вижу — следят, в какое такси я сяду, куда поеду. Но поскольку ко мне не приближаются и ничего моему здоровью не грозит — нормально. Ну хочется играться по молодости в это, пусть играются.
— А еще на вашей страничке мы увидели фотографии картин. Вы пишете?
— Это пандемия, кого на что пробило (смеется). Всю жизнь жила и не знала, что рядом с домом находится магазин «Художник». Вот ехала мимо, остановилась и прямо купила все сразу. И мольберт Малевича, черный такой, и холсты, и краски, и кисточки, брала все подряд.
— А что вдохновляло тогда?
— Не знаю. Торкнуло и все. Если потом мои произведения сохранятся, и лет через тысячу какой-нибудь реставратор захочет порыться в них, то там найдут вот такой слой акриловой краски. Хотела нарисовать рыбку, рыбка не получилась, но смотрю — вроде неплохой цветочек. Потом начинаешь цветочек — ох, не получилось… Это были просто какие-то навязчивые идеи в голове, никакие не натюрморты. Пандемия закончилась, и все прошло.
Я просто поняла, что я, наверное, самый несчастный человек в этой пандемии. Смотрю: люди генеральную уборку в квартире делают, и пазлы складывают, и здоровьем занялись, и бегают на дорожке. Я купила дорожку, один раз пробежалась, но как-то это грустно и невыносимо тупо смотрится. Пазлы купила — разложила и сложила. Готовить для себя — тоже как-то глупо стоять целый день на кухне. Хотя я этого уже жутко давно не делала, и тем не менее, даже и не хочется. И я понимаю, что я тупо лежу. А так я, как художник, что-то творила.
— А у вас на гастролях бывают свободные часы? Как вы их проводите?
— Сегодня вот эти свободные часы прошли во сне. Попыталась уснуть, но в связи с тем, что все звонят, не получается — только проваливаешься и опять встаешь. Завтра будет репетиция и спектакль. И вообще эти спектакли в Центре драматургии и режиссуры — это не гастроли в кайф, а работа.
— То есть изучить что-то невозможно?
— Не получается.
— Многие думают, что столичные актеры капризные, дорогие. Что у вас в райдере, он большой? Что для вас важно на гастролях?
— У меня нет райдера. Мне повезло в том смысле, что я никогда ничего не прошу. Если водичка, то она есть, если чай, то он есть. Поэтому я подумала: глупо на старости лет обзаводиться каким-то райдером. Если бы он был смешной, то можно было бы. Но я ничего смешного не могу придумать. И этим райдером я бы озаботила принимающую сторону — они бы, бедные, что-то искали.
Все есть: люди встречают, улыбаются, не хамят. Что еще надо?
— Вы уже не в первый раз работаете с режиссером Владимиром Панковым…
— Да, сперва был «Старый дом», потом «Мама», потом «Медведь», и потом «Театр».
— Но на «Старый дом» вы не сразу согласились.
— Во-первых, когда я прочитала пьесу, то поняла, что у меня там нет роли никакой. Я посчитала, что для той героини, которую играю, я довольно старовата. Не видела себя в этом. Но просто было интересно поработать с этим коллективом. И потом уже был более основательный опыт — «Мама». Тоже для меня загадка, как это все сложилось, потому что не было ни пьесы, ничего. Просто какие-то воспоминания молоденькой девочки о своей маме и о детстве. А как из этого складывается спектакль, появляется пьеса, это интересно. Я уже достигла того совершенства, что мне интересен сам процесс рождения, нежели просто галочка, что ты в этом участвовал.
— Как-то вы признались, что в детстве часто переезжали с места на место с родителями, и что вам очень нравилось быть новенькой.
— Очень.
— А можно сказать, что участие в антрепризе — это продолжение детской любви?
— Да. Я очень люблю гостиницы, любые, даже самые ужасные на первый взгляд. Сейчас, казалось бы, уже невозможно где-то найти такую плохую гостиницу — нет, можно. В этом есть, во-первых, ностальгические воспоминания того, как все было раньше. Во-вторых, когда тебя постоянно бросает в какое-то новое, у тебя что-то обновляется. Чистить свой организм надо — как если кожа шелушится, ее надо счищать. Чем чаще это происходит, тем мне лучше.
— Сколько раз в месяц вы летаете с антрепризой?
— Ой, у меня антреприза-то одна — это «Вражда» с Таней Лютаевой. Этот спектакль мы сами сочинили, сами пьесу написали и сами играем. Это у нас как актерский тренажер.
— А вы легкая на подъем?
— Я? Стараюсь несмотря на то, что уже можно было бы и остановиться. Потому что ни в коем случае нельзя останавливаться.
— В недавнем интервью на вопрос, сыграли бы вы с Моргенштерном, вы ответили: «Да, я была бы крутой».
— Я не знала его, не видела. После этого интервью попросила, чтобы мне его показали, потому что я с интернетом не дружу. Мне это очень сложно, если каждый день одни и те же кнопки не набираю, то все забываю. И когда мне его показали, я, конечно, ужаснулась сначала. А потом подумала, что раз им такое большое количество людей интересуется и о нем говорит, значит, он действительно какой-то неординарный человек. Вдруг он хоть в чем-то будет талантливый?
— А если бы сыграли с Моргенштерном, что бы вам это дало?
— Ну вот тогда бы я Instagram завела еще раз. И у меня было бы больше подписчиков, чем у всех, потому что я наши шутки с Моргенштерном, нашу жизнь, наши репетиции выкладывала бы. И за счет него была бы довольно-таки популярной старухой у нас в России.
— Вам посчастливилось побывать в одном из самых дорогих круизов на Северный полюс. Талантливые дети, десять дней в отрыве от мира. Чем вы занимались?
— Мы с этими талантливыми людьми и детьми делали спектакли. Наверное, поскольку я тратила свое свободное время на них, мне решили подарить такое путешествие. Это незабываемо, и если будет такая возможность, то я еще раз рвану туда обязательно. Это отрыв от всего, когда нету ни телефона, ни компьютера с фильмами. Со мной были только мои мысли, фантазии, книга и айсберги.
Я поняла, в чем вся романтика: в мощи того, что происходило, когда атомоход ломал шестиметровые льдины, и как глыбы переворачивались. Знаете, это фотографиями не передается. Это неимоверная сила, и ты вдруг понимаешь, что к этому не имеешь никакого отношения… Нам капитан корабля сказал, что прямо на Северном полюсе нужно лечь звездочкой и закрыть глаза.
— И что произойдет?
— Через две-три секунды тебя начинает поглощать магнитное поле. И тебе кажется, что ты погружаешься в лед — я когда вынырнула, мне показалось, что я преодолела все шесть метров. Китайцы искренне верят, что они там забеременеют — поэтому, наверное, эти круизы такие дорогие. Они все там звездочкой ложатся, и после этого у них все получается.
Ты потом уже понимаешь, до какой степени это все неимоверно прекрасно.
— У вас абсолютно разные роли в кино. Я помню «Интердевочку», «Воспитание жестокости у женщин и собак», «Каменская», «Ванга»… Что было интересней играть?
— Мы сейчас снимаем кино «Чебурашка», поэтому мне интересна Старуха Шапокляк. Какой-то интересный человечек получается, я только ей и живу. Это семейное кино, доброе. И потом, Чебурашка же любимый персонаж не только у детей. Я сама как ребенок: недавно в аэропорту увидела Чебурашку, но было поздно. Надо было идти в самолет, а я кричу: «Чебурашка! Чебурашка!»
— Весело играть?
— Весело, да. Пытаемся что-то интересное сделать. Во всяком случае, Сергей Гармаш в роли Крокодила Гены — это прекрасно.
— Для вас важен статус театра, в котором вы играете, или согласны ездить на гастроли с любой труппой?
— Тут все для меня соединилось. У меня сейчас три театра — Пушкинский, Современник и Центр драматургии и режиссуры. В каждом из этих коллективов неплохой получился спектакль, который пользуется успехом, продается легко, люди с удовольствием ходят. И я думаю, что сейчас мне все равно, с каким театром ехать на гастроли.
Раньше роли тебе давали, хочешь ты или не хочешь. А теперь выбираешь сам. Поэтому ни к кому, кроме как к себе, претензий быть не может.
— Как относитесь к ненормативной лексике в спектаклях?
— Я думаю, это отвратительно. Это неприятно слышать даже на улице, проходя мимо. Хочется повернуться и сказать: «Товарищи, милые, ну хотите вы этого — делайте в узком своем коллективе». А сцена — это не улица. Театр для того и театр, в нем есть помост — это все-таки пространство «над» чем-то. Нет, мат терпеть не могу.
Самое ужасное, что для окружающих чем хуже, тем лучше. А что хорошего произошло за это время, на сцене ли, в кино ли — все проходит мимо.
— Что для вас лучшая публика?
— Никогда об этом не задумывалась. Она бывает сразу «твоя», и ты это чувствуешь. Тогда приятно и паузу делать, и импровизировать, и радовать партнеров импровизацией, и даже что-то забывать и потом находиться тоже приятно. Театр — это каждый день новое что-то, не бывает одинаковых спектаклей. О публике я думаю в самом конце. А в самом начале чувствуешь атмосферу — и хорошо. Если она (публика — Прим. авт.) какая-то разболтанная в связи с тем, что места кому-то не хватило, надо это переждать, и все наладится.
— А вы часто бываете в театре как зритель?
— Хотелось бы, конечно, чаще. За последние три-четыре месяца раз пять была всего-навсего, потому что сейчас много съемок и начался сезон гастролей.
— Дружите ли вы с коллегами по цеху?
— Дружить не получается. В хороших приятельских отношениях — да, со всеми. Но актриса подружкой не может быть, потому что у нее самой те же проблемы и радости. Артисты все завидуют немножко: кто-то там что-то играет, а ты почему-то не играешь, тебя не пригласили. Все мои друзья из других профессий — медики, инженеры.
— Где вам интереснее работать — в кино или в театре? Мы еще видели вас в качестве ведущей ток-шоу.
— Это совсем другая работа, но потом я даже втянулась. Поняла, что если этим заниматься, то нужно как Лариса Гузеева уходить из профессии и артисткой не быть. Мне почему-то показалось, что это не мое. Редактор в ухо, и ты не можешь спросить, что тебе интересно. У других актрис есть авторские программы — может, им интереснее.
— Какую роль хотите сыграть, но пока не получается?
— Я когда-то очень давно мечтала о «Пигмалионе». Элиза Дулитл — такая роль для актрисы, где можно простую девчонку превратить в леди. И смешная история, и трогательная, и любовь там есть. Мечтала тихонько, и вдруг Галина Борисовна Волчек подходит и говорит: «Лена, я в следующем году буду ставить „Пигмалион“, ты будешь Элиза Дулитл, Гафт будет Пикеринг». И я подумала, что мечтать надо молча.
Когда уже шел «Пигмалион», мне хотелось сыграть роль такую трагическую-трагическую — «Марию Стюарт». И через какое-то время подходит Галина Волчек и говорит: «Римас Туминас будет ставить „Марию Стюарт“, ты в главной роли». Поэтому о своих мечтах я мысли посылаю.
Так у меня было и с Петром Ефимовичем Тодоровским в «Интердевочке». Я только закончила институт, когда посмотрела «Военно-полевой роман». Думала: «Господи, почему так случилось, что этот замечательный режиссер увидел Андрейченко?». Она замечательно сыграла в этом фильме, но вот же я! Шла из кинотеатра, просто в небо орала о своей горькой судьбе артистки — и накричала себе Петра Тодоровского на четыре картины.
А вообще, чего греха таить, годы идут, ролей становится все меньше. Есть еще, конечно, прекрасные бабушки, но о них еще рановато говорить. Чувствуется, что плацдарм для маневров сужается. Но, как говорила Скарлетт О’Хара, об этом я подумаю завтра.