Петропавел в новеньком спортивном костюме шел бодро и в сердце своем громил Пластилина Мира. Человек не бывает тем же самым и другим. Ничто не может быть одновременно так и эдак. На один и тот же вопрос нельзя ответить «да» и «нет» сразу. Это абсурд. Дорога круто повернула вправо, когда в конце ее Петропавел увидел движущуюся точку. Следя за движением, он, как ни странно, все не мог понять, большое удаляется или маленькое приближается. Пока он соображал, ситуация, вроде бы, прояснилась сама собой: точка приобрела очертания человека. Однако смотреть на него Петропавлу было почему-то трудно: возникало ощущение, что смотришь в перевернутый сильный бинокль с очень близкого расстояния.
– Гуллипут! – издалека представился человек и немного приблизился. У Петропавла закружилась голова, он чуть не упал. Пришлось опустить глаза и дождаться, пока человек подойдет совсем близко.
– Не смотрите на меня! – с приличного еще расстояния крикнул тот и по мере приближения продолжал: – От меня в глазах неудобство, потому что я одновременно очень большой и очень маленький.
Петропавел недоверчиво вскинул глаза и отлетел в сторону.
– Вы повернитесь ко мне спиной, чтобы не искушаться, – так и будем разговаривать, – участливо предложил Гуллипут.
– Как же это может быть, что Вы очень большой и одновременно очень маленький, когда так не бывает! – не удержался от вопроса Петропавел, даже стоя спиной к Гуллипуту.
– Да вот так… – непонятно отозвался Гуллипут. – Вас это удивляет? По-моему, это может раздражать, но не удивлять. Если размеры зависят от того, с чем их сравнивать, то не удивительно, что человек может быть и большим, и маленьким.
– Да, но не большим и маленьким сразу! – спиной упорствовал Петропавел.
– Именно сразу, почему же нет! Вы, например, большой по отношению к камешку на дороге и в то же время – обратите внимание: в то же время! – маленький по отношению к дубу на поляне. Может быть, от Вас тоже у кого-то голова кружится. Более или менее.
– От меня ни у кого голова не кружится, – обоснованно заявил Петропавел. – Я не меняю размеров каждую минуту.
– Но и я не меняю их каждую минуту, – уже просто возмутился Гуллипут. – Я не становлюсь то большим, то маленьким: я есть большой и маленький сразу!
Петропавла начинало подташнивать.
– Так не бывает, – упрямо повторил он.
– Бывает, не бывает!.. Тоже мне, следопыт! Вы вообще не имеете права на подобные обобщения. Вы, наверное, не все на свете видели? А если даже видели, то не все, наверное, поняли? И наконец, если же все поняли, то не все, наверное, помните?.. Кроме того, взглянув на меня лишний раз, Вы можете прямо сейчас убедиться, что так бывает. Более или менее.
Петропавел обошелся без «лишнего раза»; он напрягся и через продолжительное время воскликнул:
– Я знаю, в чем Ваша несуразность!
– Мерси, – по-французски поблагодарил Гуллипут. – Я не подозревал, что во мне есть несуразность.
– Есть-есть! – бестактно подчеркнул Петропавел. – И вот в чем она состоит… По отношению к единичному наблюдателю, а я в данном случае такой наблюдатель, любой предмет, должен иметь один и тот же размер!
– Должен? – ухмыльнулся Гуллипут и тут же живо поинтересовался: – Это кто ж его обязал единичный Ваш предмет? – Не дождавшись ответа он продолжал: – Ладно… начнем с того, что я не предмет, а полноправное живое существо. И кроме того, чтобы Ваши рассуждения были справедливыми, наблюдатель сам должен тогда иметь один и тот же размер, кто б его к тому ни обязывал!
– Вот я один и тот же размер и имею, – с некоторой даже гордостью подытожил Петропавел.
– Это по отношению к чему же Вы имеете один и тот же размер, если минуту назад мы договорились считать Вас большим по отношению к камешку и маленьким по отношению к дубу?
– Я… – начал запутываться Петропавел, – я имею один и тот же размер по отношению… к другому единичному наблюдателю!
– Но Вас же сейчас никто не наблюдает! – воскликнул Гуллипут. – Если, конечно, не наделять способностью к наблюдению камешек или дуб. Меня лучше оставить в стороне: я-то уж точно Вас не наблюдаю, мне дела нет до Вас. – И, вероятно для того, чтобы добить Петропавла, он закончил: – А если бы Вас наблюдали, то следовало бы определить размер Вашего наблюдателя по отношению к третьему наблюдателю, размер третьего – по отношению к четвертому… и так до бесконечности. Возникает вопрос: кто же станет последним наблюдателем и будет ли кто-нибудь наблюдать его?
Петропавел чуть не разрыдался в ответ.
– Оставьте меня в покое, – еле выговорил он. – Мне плохо от Вас.
– Нет, это Вы оставьте меня в покое и дайте мне право не иметь определенного размера – хотя бы только потому, что его, как выяснилось, вообще никто не имеет! – выкрикнул Гуллипут ужасно гневно, а Петропавел вдруг вяло подумал: «Дался мне этот Гуллипут!.. Чего уж я так пекусь о его размерах?» – а вслух сказал:
– Да будьте Вы каким угодно! Мне все равно.
– Действительно! – подхватил Гуллипут. – Вы же не обязательно должны иметь обо мне одно мнение. Имейте два: «Гуллипут – очень маленький» и «Гуллипут – очень большой» – что Вам мешает?
– Противоречие! Противоречие мне мешает!
– С чего Вы взяли, что это противоречие? Нет тут никакого противоречия, если употреблять слова «большой» и «маленький» в так называемом реляционном значении… относительном значении, – пояснил он, заметив недоумение Петропавла. – Слова вообще нельзя употреблять в абсолютном значении: абсолютному значению ничто не соответствует в мире, где все относительно. Нет ни большого, ни маленького, нет ни прямого, ни обратного направления, нет ни правой стороны, ни левой, ни верха, ни низа! И ни завтра, ни вчера – тоже нет! Ничего нет. Вздохните же Вы наконец свободно! Более или менее.
Петропавел поднял голову кверху, потом опустил вниз:
– Верх и низ есть. Не надо меня дурачить.
– Вам это ка-жет-ся! – Гуллипут орал уже благим матом. – Ка-жет-ся! Будь на моем месте Тридевятая Цаца, Вам бы так не казалось.
– Еще и Тридевятая Цаца!.. – Петропавел совсем сник.
– Воспряньте, – произнес Гуллипут с мрачным сочувствием. – Лучше расставаться с предубеждениями весело, поверьте мне: я вырос в гоготе и хохоте.
– Мне домой надо, – буркнул, проглотив комок Петропавел. – Тут у Вас с ума можно сойти.
– Можно, – согласился Гуллипут, – если обращать внимание на частности. Вы не обращайте… Кстати, многое из того, что происходит, Вам не обязательно оценивать, как Вы это постоянно делаете. Оценки Ваши ничего не меняют в мире: он существует независимо от них. Вы же согласились, например, называть Шармен – Шармен, а не Кармен.
– Мне никто не предлагал выбирать, – Петропавла поразила осведомленность Гуллипута.
– Из мелочей не нужно выбирать. Важно правильно сделать Большой Выбор. До него Вам еще далеко. Что же касается Шармен и Кармен…
– А это одно лицо? – озаботился Петропавел.
– Нет, но допустимо определить одно через другое, – вздохнул Гуллипут за его спиной. – Кармен есть Кармен. А Шармен… Она все-таки гораздо последовательнее. Интересная, между прочим, особа шальная! Влюбляется в каждого, кто попадается ей на глаза, и любит его до тех пор, пока на глаза не попадется кто-нибудь другой: тогда она начинает любить другого, а прежнего забывает. И когда через любое время встречает уже забытого, всякий раз влюбляется в него заново. Вот характер!
– А Тридевятая Цаца – кто такая? – со всевозможной осторожностью спросил Петропавел. – Очень уж имя странное…
– Не более и не менее странное, чем любое другое. Имя, темя, племя, стремя… Связь между именем и объектом таинственна. Семя, вымя… Вы есть, наверное, хотите. – Петропавел даже не успел осмыслить последнее заявление, а Гуллипут уже скомандовал: – Спуститесь в долину и идите к кусту, который на отшибе.
– На отшибе дерево, – возразил Петропавел.
– Хорошо, идите к нему. Я пойду следом.
Короткой колонной они спустились в долину. Возле дерева стоял транспарант: «Яблоня. Куст». «Почему куст? – подумал Петропавел. – Когда это явно дерево!» Вблизи дерево оказалось липой.
– Угощайтесь, – предложил Гуллипут из-за спины. – Только пройдите немного вперед, я тоже поем. Более или менее.
Петропавел прошел вперед и поинтересовался:
– Чем тут угощаться?
– Как чем? Плодами! Плодами воображения. – И Гуллипут аппетитно зачмокал. Петропавел пристально вгляделся в липу.
– Тут одни листья. Вы листья, что ли, едите? – спросил он наконец.
– Значит, у Вас нет воображения. Было бы воображение – были бы и плоды. – Почмокиванье Гуллипута не прекращалось.
– Вы бы хоть не чмокали так! – укорил его Петропавел, страдая. – Мне от этого тоскливо.
Сбоку, из-за спины Петропавла протянулась рука, державшая нечто невообразимое – огромный оранжево-голубой шар, очень отдаленно напоминавший мандарин, арбуз, дыню, ананас и гранат.
– Нате, – сказал Гуллипут, – ешьте тогда плод моего воображения.
Голодный Петропавел не задумываясь впился зубами в плод воображения Гуллипута и в три присеста уничтожил этот плод.
– Спасибо, очень вкусно, – честно сказал он. – Не понимаю только, как такое могло вырасти на липе.
– На яблоне, – поправил Гуллипут.
– Это липа. Зачем вводить людей в заблуждение неправильной надписью?
– Чтобы было о чем подумать во время еды. Ничто не должно становиться привычным: привычное превращается в обыденное и перестает замечаться. Этак можно вообще все на свете проглядеть: ведь нет ничего, что рано или поздно не стало бы привычным. Лучше всего, когда мы пытаемся выяснять суть даже того, что кажется очевидным. Интересные, доложу я Вам, случаются открытия.
– Какие же, к примеру? – не без сарказма спросил Петропавел.
– К примеру, такое: все верно и ничто не верно. Если, конечно. Вас это устроит… Более или менее. Но Вас это вряд ли устроит: в Вашей голове сложилось представление о должном – с этим представлением Вы и идете в мир. И что же Вы о нем знаете? А вот: яблоня – это яблоня, липа – это липа, большой – это не маленький, маленький – это не большой. Не слишком-то много… А жизнь подкрадется – и щелк по носу!.. Вы вот объясните этому кусту, что он – дерево. Прикажите ему быть таким, как надо Вам: эй, куст, цыц! Ты – дерево! Но ему, видите, ли, все равно, одобряете Вы его как куст или нет. Он не спрашивает Вашего мнения, не нуждается в Ваших рекомендациях, предписаниях, не нуждается в том, чтобы Вы отсылали его к стандарту, к норме… Вы для него – никто… Ему просто-напросто плевать на Вас. Как, впрочем, и мне. Более или менее.
Забыв о мерах предосторожности, Петропавел возмущенно обернулся, но увидел только, как по дороге удаляется что-то большое или приближается что-то маленькое…
Глава 6.
Стократ смертен
В ту же секунду Петропавел упал лицом вниз, не успев даже сообразить, что произошло, но почуяв недоброе. И действительно: его принялись чем-то охаживать по спине. Это было совсем не больно, но причиняло беспокойство неприятного характера. Петропавел пару раз вскрикнул, – скорее, для порядка – и услышал: «Не ори; не дама!», причем голос был детский. Петропавла явно с трудом перевернули лицом кверху. Перед ним стоял златокудрый мальчонка лет пяти с черной повязкой на одном глазу и приветливо улыбался. Это он накинул на Петропавла лассо. Длинная розга валялась рядом. Ребенок держался за рукоять огромного ножа, воткнутого в землю неподалеку. Петропавлу сделалось нехорошо – и он неожиданно для себя подобострастно предложил:
– Хочешь, будем с тобой на «ты», мальчик?
– Я и так с тобой на «ты», – ухмыльнулся ребенок.
– Зовут-то тебя как?
– Дитя-без-Глаза, – беспечно ответил малыш и, выхватив нож из земли, одним махом рассек туловище проползавшей мимо гусеницы, по размеру напоминавшей длинный товарный поезд. Две части гусеницы расползлись в разные стороны и зажили там самостоятельно.
– Это которое у семи нянек? – догадался Петропавел.
Дитя-без-Глаза хмыкнуло:
– Смотри-ка, что вспомнил!.. Нету уже семи нянек. Умерли.
Последнее слово прозвучало очень зловеще, и, начав волноваться, Петропавел спросил как мог безразлично:
– От чего же они умерли, мальчик?
– От страха, – неохотно сообщил тот, видимо имея все-таки некоторое отношение к смерти семи нянек. Потом он подошел к Петропавлу и опять воткнул нож в землю, слева от него.
– Что ты собираешься делать? – струхнул Петропавел.
– Зарежу тебя и сожру, – сказало Дитя-без-Глаза и по-детски рассмеялось.
Петропавел затрясся и покрылся холодным потом.
– Ты же еще маленький! – еле вымолвил он.
– Сожру тебя – и буду большой, – пообещало милое дитя и вынуло нож из земли.
– Ты не сделаешь этого!.. Это очень жестоко.
– Пустяки! – опять рассмеялось дитя. – А впрочем… Я могу и не делать этого, если ты выполнишь три моих желания.
В ужасе от такого предложения Петропавел замотал головой, сразу представив себе, какие желания могут быть у этого ребенка. А тот, не обращая внимания на Петропавла, продолжал:
– У меня такие три желания. Во-первых, я хочу есть, во-вторых, писать и, в-третьих, спать.
…С Петропавлом немедленно случилась истерика. Придя в себя, он сказал:
– Я выполню три твоих желания, только сначала развяжи меня.
– Нет, так выполняй, а то потом опять связывать – это долго, – ответил смышленый малыш.
Петропавел задумался, потом произнес:
– Посмотри вокруг. Где-то тут поблизости есть яблоня. Если на ней что-нибудь растет, пойди и съешь это.
Дерево оказалось в двух шагах. С интересом наблюдая за дальнейшими событиями, Петропавел увидел, как ребенок подошел и выполнил его распоряжение. Ел он что-то мелкое – жадно и неаккуратно.
– Наелся? – спросил Петропавел, когда ребенок съел один плод.
– Нет еще! – и Дитя-без-Глаза принялось срывать обильные, по-видимому, плоды собственного воображения. Наконец оно удовлетворенно крякнуло:
– Порядок. Теперь писать.
– Зайди за дерево, – наставлял малыша Петропавел, – расстегни штанишки, а дальше все само собой получится.
Тот отсутствовал с полчаса, потом вернулся очень довольный и сказал:
– Ну, все. Теперь спать.
– Нет уж, – осмелел Петропавел. – Развяжи веревки, потом ложись где хочешь и закрой глаза.
– Да я же пошутил! – засмеялось Дитя-без-Глаза. – Ты несвязанный лежишь. Вставай!..
Петропавел попробовал встать – и действительно встал: веревки упали на землю. Дитя-без-Глаза посапывало рядом. Тогда как ни в чем не бывало он двинулся восвояси и, почувствовав себя в безопасности, даже засвистел, но, как оказалось, преждевременно, потому что из кустов тотчас вышел навстречу ему огромного роста седой старик с повязкой на одном глазу и маленьким фруктовым ножом в правой руке. Подойдя к Петропавлу, старик хихикнул и задал вопрос:
– Что такое «Висит груша в темнице, а коза на улице»?
Петропавел не нашелся как ответить.
– Это трудная загадка! – ухмыльнулся старик. – Отгадки ее не знает никто. Даже я.
– Какой же смысл загадывать загадку, если никто не знает отгадку?
– Так чтобы узнать!.. – Старик выразил лицом недоумение. – Бессмысленно, скорее, загадывать загадку, отгадка которой известна. Но, так или иначе, ты не отгадал – и тебе придется умереть.
– Да вы что – сговорились, что ли?! – вырвалось у Петропавла. – Сколько можно с этим шутить?
А старик со словами «Хорошенькие шутки, ничего не скажешь!» неожиданно всадил фруктовый нож в грудь Петропавла. «Я умираю», – как-то вяло, без испуга подумал тот и упал навзничь. Боли не ощущалось – ощущалось только некоторое неудобство в груди от присутствия ножа, вонзенного по самую рукояточку. Петропавел полежал на земле и с любопытством спросил у старика:
– Вы убили меня?
Старик поправил повязку на глазу:
– Да не суетись ты! Лежишь себе на земле – и лежи. Не в земле же пока! Вот закопаю тебя – тогда и поймешь. – Он удалился в кусты, принес ржавую лопату и деловито спросил: – Где копать могилу?
Вытащив из груди сухой и холодный нож, Петропавел потер потревоженное место и сказал:
– Хватит паясничать, товарищ. Не смешно это.
– Пока не смешно – потом смешно будет, – пообещал старик, начиная рыть могилу где попало.
– Вас как зовут? – сменил тему Петропавел.
– Старик-без-Глаза.
Петропавел, вглядевшись в него, действительно обнаружил некоторое сходство с опочившим невдалеке младенцем.
– Это когда же Вы успели состариться? Вы ведь спали!
– Во сне, – не отвлекаясь, ответил Старик-без-Глаза. – А что?
– Времени маловато прошло, вот что!
– Не твое дело, сколько моего времени прошло!
Старик говорил уже из довольно глубокой ямы.
– Ты бы лучше за своим временем следил, пока был жив. – Старик-без-Глаза засунул руку в карман и извлек оттуда предмет, видимо, мешавший ему работать. Это была рогатка.
– Забавы золотого детства! – сентиментально вздохнул он и, смахнув слезинку, зашвырнул рогатку в кусты. Потом снова принялся копать, хотя в могиле мог бы уже разместиться небольшой областной центр.
Петропавел заглянул в могилу:
– Если это для меня, то довольно. У Вас глазомер плохой.
– Нахал, – спокойно заметил Старик-без-Глаза. – Я жизнь прожил! Пожил бы ты с мое… замечания делать!
– Ну, положим, с Ваше-то я пожил: времени, между прочим, одинаково прошло – как для Вас так и для меня. – Петропавел улыбнулся просвещенной улыбкой.
– Ты, малец, мое время с твоим не путай. Я за свое время всякого повидал, а ты за свое – обнаглел только. Да и что ты вообще о времени знаешь? Необратимость да непрерывность… На этом, милый мой, у нас далеко не уедешь. Рассказал бы я тебе, да ты умер уже. – И Старик-без-Глаза углубился в могилу
Внезапно Петропавел отчаянно соскучился с этим стариком. Он махнул рукой и пошел себе восвояси, однако, не пройдя и нескольких шагов, услышал позади себя тяжелое дыхание – и вот Старик-без-Глаза загородил ему дорогу.
– Отойдите, – устало сказал Петропавел.
– Тебя могила ждет, – напомнил старик, вытирая руки о штаны. – Ты скончался. Вернись назад, в ДОЛИНУ РОЗГ.
– Куда вернуться?
– В ДОЛИНУ РОЗГ – это то место, где мы с тобой познакомились, и где ты потом умер.
Петропавел решительно двинулся в обход старика, не желая продолжать разговор. Но тот цепко схватил его за руку и убедительно попросил:
– Пойдем…
– Да оставьте Вы меня в покое! – крикнул Петропавел. – Не драться же мне с Вами!
– Вот еще, драться! – возмутился Старик-без-Глаза. – Хорошенький поворот! – и он ловко скрутил Петропавлу руки за спиной. Суставы хрустнули, сделалось ужасно больно.
– Да Вы что – с ума сошли? – взревел Петропавел, корчась от боли.
– Это отдельный вопрос, – уточнил Старик-без-Глаза. – Сейчас мы не будем его обсуждать. Сейчас мы будем тебя хоронить. – И он потащил извивающегося Петропавла к могиле. Сопротивляться сильному старику было бесполезно.
– Я уже пригласил на твои похороны друзей, – объяснялся Старик-без-Глаза по дороге. – Они соберутся с минуты на минуту.
– Но я не хочу умирать! – возмущался Петропавел.
– Вопрос так вообще не стоит, – приговаривал непреклонный старик. – У тебя все в прошлом.
Петропавел искал какой-нибудь веский аргумент, и ему показалось, что он нашел его:
– Но я же разговариваю!
– Не разговаривай, – снял противоречие Старик-без-Глаза.
Дело приняло совсем плохой оборот. Приходилось верить в серьезность стариковских намерений.
– Нет, я одного не понимаю, – хорохорился Петропавел, – почему именно меня надо хоронить.
– А кого ты еще можешь предложить? – заинтересовался Старик-без-Глаза.
– Да хоть Вас! – в общем, справедливо замети Петропавел.
После некоторых раздумий Старик-без-Глаза покачал головой, еще дальше отводя Петропавлу руку за спину.
– Меня нельзя. Во-первых, я гостей назвал. Нехорошо, если они придут, а я в могиле. Во-вторых, меня тут уже раз двести хоронили – так что это вряд ли кого-нибудь увлечет.
– Тогда, – заторопился Петропавел, – надо похоронить этого… как его… Пластилина! То есть хотя бы одного из пластилинов – пусть остальные живут. Их там пруд пруди!
– Неплохая идея, – одобрил Старик-без-Глаза и непоследовательно закончил: – Но мы все-таки похороним тебя. – Они уже подошли к самому краю могилы. Старик-без-Глаза поднял глаз к нему и с уверенностью произнес: – Раба твоего могила исправит! – после чего изо всех своих нечеловеческих сил столкнул Петропавла в яму.
Естественно, что тот немедленно начал выкарабкиваться оттуда, но своевременно получил от Старика-без-Глаза ржавой лопатой – хоть и не больно, но очень сильно. Снова скатившись в яму и взирая оттуда на готового повторить удар старика, Петропавел оставил попытки выбраться и залег на дно.
Комочек земли сорвался с края могилы. Петропавел поднял голову и увидел над собой старое лицо Гнома Небесного. Тот с удовлетворением констатировал: – Успокоился! – и исчез из поля зрения. Поблизости от могилы послышались голоса: кажется, друзья начали собираться. Именно этого почему-то не выдержал Петропавел. Он выскочил из могилы и принялся выкрикивать бессвязные и обидные слова:
– Бандиты! Убийцы! Мафия! Нашли себе развлечение – живых людей хоронить!..
Петропавлу захотелось каждому сказать что-нибудь отдельно гадкое, но слова подбирались с трудом и со всей очевидностью не достигали цели. Когда он умолк, в тишине прозвучал недоуменный вопрос Гуллипута:
– Чего он так разоряется?
– Ему очень дорога его жизнь, – мрачно пояснил Старик-без-Глаза.
– Разве ее у него отнимают? – еще больше удивился Гуллипут.
Тут уже вмешаться пришлось Петропавлу:
– Но если хоронят… если смерть, – значит, уже не жизнь, значит, жизнь отнимают!
– Да успокойтесь Вы, – сказал Пластилин Мира в облике младенца с честным лицом. – Кому нужна Ваша жизнь!.. А кроме того, для справки: смерть – это далеко не всегда не-жизнь, равно как и жизнь – далеко не всегда не-смерть. Бывает смерть, которая – жизнь, и жизнь, которая – смерть. И еще… почему Вы думаете, что смерть – это надолго?
– Ну как же: человек умирает только один раз! – Петропавел расхохотался бы, если б вопрос не стоял так трагически.
Шармен, оторвавшись от маленького человека, которого она лобзала, прижимая к земле, как бы между прочим заметила:
– Французы говорят, что всякая разлука – это маленькая смерть, – и снова вернулась к своему занятию.
– А из того, что Сократ смертен, следует, что не Сократ – стократ смертен, – скаламбурил в обычной своей манере Ой ли-Лукой ли.
– Да ну его, в самом деле! – воскликнул вдруг Гном Небесный. – Он психованный. Я же предупреждал, когда узнал, кого хороним, что не надо его хоронить! Как будто больше уж и похоронить некого… Меня похороните: я очень люблю возрождаться, это так освежает!
– Да Вас сто раз хоронили! – вмешался Пластилин Мира. – Каждому хочется взглянуть на мир по-новому. Похороните меня: меня в этом облике еще никогда не хоронили!
– Можно в конце концов вообще никого не хоронить, – подало голос Белое Безмозглое.
– Я зря могилу копал? – обиделся Старик-без-Глаза.
– Почему зря? – продолжало оно. – Пусть так постоит: была бы могила – желающие всегда найдутся!..
Пока шли эти препирательства, в атмосфере начали происходить волнения… Тонкий и длинный, как игла, звук проткнул пространство.
Глава 7.