Игумен Нектарий (Морозов)
| Есть множество вещей, которых люди боятся. И множество вещей, причиняющих нам боль. Но ничто не сравнится в этом отношении со смертью. Человек ощущает боль, испытывает страх не только тогда, когда помышляет о конечности собственной жизни или сталкивается со смертью лицом к лицу. Он не может равнодушно думать об уходе близких, скорбит, страдает, когда приходит пора расставаться с теми, кого он любит, кто ему по-настоящему дорог. Мне приходилось встречать немногих людей, которые очевидным образом страх смерти побеждали. Когда-то один из них, Герой Советского Союза, человек, совершавший подвиги так просто и обыденно, что они казались чем-то естественным для него, отвечая на вопрос, как не бояться смерти, сказал: «Для этого нужно просто преодолеть инстинкт самосохранения». Но даже эти люди, и он в том числе, не могли не относиться к смерти как к трагедии, не чувствовать ее ужас, ее противоестественность. И странно было бы, если бы кто-то воспринимал это иначе: мы ведь не для смерти созданы, а для жизни – вечной и блаженной. Смерть стала следствием грехопадения, его результатом, она не есть что-то природное, само собой разумеющееся для нас. Она и в самом деле – трагедия. |
| И люди по-разному пытаются с этой трагедией разобраться. Кого-то страх смерти парализует, кто-то, наоборот, гонит от себя мысль о том, что рано или поздно его путь на земле закончится, кто-то надеется на то, что переселение душ – реальность и хоть как-то, в каком-то виде, но он все же продолжит свое существование. А христианин… Христианин верит в то, что жизнь со смертью не оканчивается, что мы после нее переходим в иной, неведомый нам, но оттого еще более прекрасный мир, если, конечно, оказываемся его достойны. Верит… Или, точнее, должен верить. А если не верит, то, наверное, и не христианин он вовсе. Ведь отношение к смерти – это своего рода лакмусовая бумажка: если лишь к земному прикованы наши помышления, лишь с земным связаны все наши надежды, если не простираются наша мысль и наше упование за пределы временного, нет в нас чаяния жизни будущего века, то вера наша формальна, подобна евангельскому дому, построенному на песке (Мф. 7, 27). Смерть – момент испытания, испытания последнего и оттого наиболее важного. Она проявляет все, что есть в человеке, что собрал, скопил он за время своего дольнего странствия. Она отделяет ложное от истинного, фальшивое от подлинного, излишнее от необходимого. И больше того: она словно все знает о человеке и все может сказать о нем ему самому и тем, кто рядом – какой он, кто он. Образ откуда-то из детства: человек в халате с металлической палочкой в руке наносит легонький удар по хрустальной вазе и прислушивается: если звук надтреснутый, короткий, то в вазе – дефект, а если чистый, долгий, то дефектов нет никаких, изделие к употреблению годно. Вот и смерть – такой же человек в халате и с палочкой, а мы все – изделия, проходящие проверку. И тем ответственней, тем страшнее она, что последняя: изменить после нее ничего не удастся. Оттого-то и призываемся мы все готовиться к ней – так, как ни один самый ревностный студент не готовится к самому трудному экзамену… Смерть знает о нас все, но мы должны знать не меньше – о себе и о ней. И мы должны всматриваться в себя и смотреть за тем, как проявляет нас – нет, не смерть, а повседневная жизнь. Смотреть, как откликаемся, как отзываемся мы на те промежуточные испытания и экзамены, которыми наполнен каждый новый день. И час. А порой и каждая минута. Следить наряду с этим и за тем, как отзывается на мысль о смерти наше сердце, что обретается тогда в нем: страх, отчаяние, надежда или же… радость? Безусловно, чтобы научиться правильно относиться к смерти, нужно пытаться понять, уяснить для себя, как уходили в вечность святые. Это душеполезно, это назидательно, это действительно необходимо. Но нет все же, наверное, в этом плане урока для нас более важного, чем Успение Пресвятой Богородицы – то переселение, тот переход от земных к небесным, который собственно смертью язык никак не поворачивается назвать. Тут приоткрывается некая дивная тайна: что является смертью на самом деле, а что мы этим словом по ошибке, хотя и привычно, и уверенно, называем. Это ведь некий камень преткновения для многих, загадка, не получающая ответа, разрешения, откладываемая сознанием «на потом»: как же мы читаем, говорим о том, что Христос смертью смерть попрал, но вот она – день за днем мы так или иначе видим ее, сталкиваемся с ней, люди умирают, как умирали и до Пришествия Спасителя в мир? Как совместить одно с другим? Но в действительности то, что мы именуем смертью, не есть смерть, это больше похоже на сон: мы засыпаем здесь, а пробуждаемся вновь в ином, неземном краю. А смерть… Смерть настоящая, бесконечно страшная – это отлученность от Бога, невозможность быть с Тем, Кто есть Источник жизни и одновременно Сама Жизнь. Вот от нее, от этой смерти и пришел избавить нас Сын Божий, и избавил, и у каждого человека появился этот удивительный и вместе с тем страшный выбор: жить или умирать. И совершается он не в какой-то определенный момент (если только не о мучениках мы говорим!), а проходит через всю жизнь человека, становится ее венцом. Жизнь Пресвятой Богородицы была в этом смысле жизнью в высшей степенью подлинной – в ней дыхание смерти даже не ощущалось. Ведь дыхание смерти – грех… Когда-то преподобный старец Силуан, услышав, как читается в храме отрывок из книги пророка Исаии, при словах: Измыйтеся, и чисти будете (Ис. 1, 16), подумал: «Быть может, Божия Матерь согрешила когда-нибудь хотя бы мыслию?». И тут же в его сердце вместе с молитвою голос ясно проговорил: «Божия Матерь никогда не согрешила даже мыслью». «Так Дух Святой в сердце моем, – пишет старец, – свидетельствовал чистоту Ее». Но чтобы не подумал кто-то, что Пречистая была не как все прочие люди, что не было в Ней решительно никакого присущего людям несовершенства, добавляет он: «Во время земной жизни у Нее была некоторая неполнота и безгрешные ошибки несовершенства. Это видно из Евангелия, когда Она, возвращаясь из Иерусалима, не знала, где Ее Сын, и потом вместе с Иосифом три дня искала Его (ср. Лк. 2, 44–46)»… И потому не было и быть не могло страха перед смертью: Она знала, куда и к Кому идет, переступая границу между миром дольним и горним. Христос, Ее возлюбленный Сын, был Ее жизнью на земле и в еще большей, несказанно большей степени – в вечности. Отчасти, в какой-то хотя бы степени объясняют нам таинство того, что скрывалось в душе Божией Матери, слова апостола Павла: «Для меня жизнь – Христос, и смерть – приобретение» (Флп. 1, 21) и следующие за ними: «Имею желание разрешиться и быть со Христом, потому что это несравненно лучше» (Флп. 1, 23). И потому в жизни Пречистой Девы Марии и в Успении Ее – ответ для нас на вопрос: как победить не только страх смерти, но и самую смерть? Жить так, чтобы ничего важнее не было для нас, чем быть со Христом. Чтобы со всем, что отдаляет, отлучает нас от Него, не сближалось, не срасталось сердце наше, чтобы искало оно той свободы от греха, которую лишь Он может дать. Чтобы любовь к Нему – не на словах, не в мыслях, а самым делом проявляемая и взращиваемая – давала нам понимание того, что если здесь с Ним так хорошо, то как же хорошо – там… …Смерть и для нас из трагедии, из ужаса, из боли может претвориться в успение, в тихий и покойный сон, разрешиться пробуждением – в радости, в свете, в жизни, в которой ее, смерти, уже никогда не будет. |
Иван Валерьев
УСПЕНИЕ
| Когда Володя был еще маленьким, ему случалось бывать на похоронах. Там, он видел убитых горем людей, во всем черном, с потерянными взглядами и безутешными слезами и думал: – Чего это они так рыдают? Ну, умер человек, жалко, конечно, но что теперь поделаешь? Все равно его не оживить. Но ему было очень интересно наблюдать за взрослыми. Потому что вели они себя по-разному. Как-то раз хоронили его друга Сережку, который погиб, прыгая по электричкам. В гробу он лежал, как живой. Мать его ревела, отец был мрачен, бабушка тоже сильно убивалась, зато дед выглядел странно. Спокойно ходил и даже подбадривал родственников. Словно знал какую-то сокровенную тайну, которая его утешала. Он с детства был верующим. Только на людях не подавал вида, что верит в Бога. Нельзя тогда еще было верить в открытую. Володька наблюдал за ним с интересом. После кладбища дед подозвал его к себе и спросил: – Как ты думаешь, Володя, где сейчас Сережа, в аду или в раю? – Не знаю... Тогда дед потрепал его по голове и сказал: – Я тоже не знаю, но думаю, что добрый Бог простил его и взял к себе на небо. Мальчику стало интересно, и он спросил у деда: – А откуда Вы знаете, что есть Бог? Мы же Его не видим. Разве можно верить в невидимого и непонятного кого-то? – Ты прав, верить во что-то без доказательств не стоит. Но Бог познаваем в нашем мире по Своему действию. Ну, как тебе это объяснить. Вот ты, например, в ветер веришь? – Да. – А в электричество, а в микробов там разных? Да и сколько существует на свете всего, что невозможно человеку увидеть невооруженным глазом. Также и Бога нельзя увидеть просто, без подготовки, по одному только хотению. С Богом вначале нужно подружиться. Понимаешь? И тогда Он Сам непостижимым образом откроется тебе, через молитву и Свое Промышление. Вот послушай, какой однажды со мной случай приключился. Во время Второй мировой войны я служил в пехоте. Нам нужно было укрепить свои позиции в одной деревне. Для этого мы копали траншеи. А рядом с нами стоял разрушенный храм, при котором было старое кладбище. Там, на кладбище был захоронен угодник Божий, священник отец Григорий. Многие приходящие к нему на могилку получали помощь по его святым молитвам. Мне вдруг захотелось побывать у него, и я предложил бывшим со мной солдатам во время обеда сходить на поклон к старцу. Кто-то на это лишь рассмеялся, один даже выругался, но нашлись двое, которые пошли вместе со мной. Приходим мы на могилку, она прибрана, ухожена, в цветах вся. Мы только начали молиться, как вдруг слышим гул от самолетов – немцы. Пролетая над нашими укреплениями, они сбросили бомбы, и все, кто там оказался, погибли. А нас Господь уберег, по молитвам святого. Видишь, Володька, как в жизни бывает? И подобных случаев за войну было немало. Так что ты попробуй подружиться с Богом, может, у тебя и получится. Кстати, кто живет с Богом, для того и смерти не существует, но есть лишь успение, то есть сон на какое-то время, а потом воскресение и вечная жизнь. Володя пообещал деду подружиться с Богом, ведь умирать-то всем придется. |
Евдокия Варакина
Пряник
| Это был период моего воцерковления. Святые отцы запоем, и – бездумно, без меры – копирование их подвигов, вызывающее грустную иронию духовника на исповеди: «Опять в пустынножители подалась?». Отдыхаю на даче у знакомых. Поели, все разошлись на дневной сон. Сижу на террасе, читаю очередное житие. Мучительно хочется пряника. Их ели после обеда, на сладкое. Я один съела – но еще один хочется. Знаю, где они лежат. Разумеется, можно пойти и взять. Но очень хочется. «Значит, страсть», – диагностирую я и начинаю бороться. Читаю. Хочется. Бросаю читать – начинаю молиться (мы, подвижники, с помыслами преимущественно Иисусовой боремся…). Хочется. Чем больше молюсь – тем больше хочется. «Нет, – думаю. – Бог сверх меры испытаний не дает. Если мне можно этот пряник, Он мне его Сам пошлет. Умру, но не пойду брать». Вспоминаю, как Илию кормили вороны, а Онуфрия ангелы. Сравнение кажется мне, духовному несмышленышу, весьма уместным – но даже оно не может отвлечь меня от главного – мысли о прянике… Открывается дверь. Выскакивает шестилетняя дочка моих знакомых, держа в руках целлофановый пакет. «Я, Дунь, пошла к Саше, – отчитывается она мне как старшей, – Взяла с собой немножко печенек к чаю. А это тебе, на, покушай». И, вынув из пакета пряник, дает его мне. Благодарность Господу я почувствовала сразу. А стыдно мне стало только через несколько лет… |
Владимир Щербинин
ПРЕДАНИЕ ОБ УСПЕНИИ