– Ты предлагаешь мне вести мой народ к вечному рабству?
– Нет, я предлагаю тебе вести его к миру и процветанию.
Верцингеториг подался вперед, глаза его сверкнули, словно сапфир на застежке.
– И я поведу его, Цезарь! Но не к рабству. К свободе. К прежней жизни, к героям, к царям. И плевать нам на Ваше море! Верным в твоих вчерашних словах было только одно: мы, галлы, должны стать единым народом. Я могу этого добиться. И я добьюсь! Мы переживем тебя, Цезарь! Мы выгоним тебя и всех, кто попытается сунуться сюда после тебя. Я говорил правду, когда сказал, что Рим пришлет дурака вместо тебя. Народное правление ведет к одному и тому же: они предлагают безмозглым идиотам выбор кандидатов, а потом удивляются, почему выбрали одних дураков. Народу нужен царь, а не люди, которые каждый раз меняются по чьему‑то желанию. То одна группа выгадывает, то другая, но весь народ – никогда. Царь – вот единственный ответ.
– Цари для нас ушли в прошлое.
Верцингеториг вдруг засмеялся:
– И это мне говорит римский царь! Ты ведь царь, Цезарь! Это видно по тому, как ты ходишь, как говоришь, как смотришь, как относишься к людям. Ты – Александр Великий, ненароком поставленный дурнями над собой. После тебя все обратится в прах.
– Нет, – возразил Цезарь, позволив себе улыбнуться. – Я вовсе не Александр. Я лишь эпизод римской истории. Возможно, весьма славный, надеюсь даже, что потомки сочтут этот эпизод самым славным. Но только эпизод. Когда Александр Великий умер, Македония пала. Его страна перестала существовать вместе с ним. И не только страна. Он отрекся от своих греческих корней и создал империю, потому что мыслил как царь. Он делал что хотел и шел куда хотел. Он мыслил как царь, Верцингеториг! Он составлял славу созданного им государства. Но чтобы эта слава не померкла, ему надо было жить вечно. А я – слуга Рима, и только. И когда я умру, Рим породит мне замену. Я сделаю Рим богаче, сильнее, могущественнее, но тот, кто придет за мной, использует и увеличит мои достижения. Почему? Потому что у нас на каждого дурака приходится по умному человеку. Это замечательная статистика. Гораздо лучше, чем в царских династиях. Там на одного достойного правителя приходится дюжина полных ничтожеств.
Верцингеториг ничего не сказал. Он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
– Ты не убедил меня, – наконец проговорил он.
Цезарь встал:
– Тогда будем надеяться, Верцингеториг, что нам никогда не придется выяснять, кто прав, на поле боя. Ибо если мы встретимся там, от тебя ничего не останется. – Голос его неожиданно потеплел. – Будь со мной, а не против меня! Мы поладим.
– Нет, – ответил Верцингеториг, не открывая глаз.
Цезарь покинул гостиную и пошел к Авлу Гирцию.
– Рианнон подбрасывает мне сюрприз за сюрпризом. Молодой Верцингеториг, оказывается, ее двоюродный брат. В этом отношении галльская знать походит на римскую: все тут друг другу родня. Присматривай за ней, Гирций.
– Значит ли это, что она тоже должна поехать в Лютецию?
– Конечно. Ей ведь приятно видеться с братом. Не препятствуй их встречам.
Маленькое некрасивое лицо Гирция сморщилось, карие глаза приняли умоляющее выражение.
– По правде говоря, Цезарь, я не думаю, что она способна тебя предать, кто бы ни были ее родственники. Она души в тебе не чает.
– Я знаю. Но она женщина. Она много болтает, делает глупости у меня за спиной. Пишет Сервилии. Глупее поступка нельзя и придумать! Пока меня нет, не говори ей ничего лишнего, Гирций!
Как и все посвященные в это дело, Гирций умирал от желания знать, что ответила рыжеволосой Сервилия, но Цезарь сам вскрыл письмо, а потом запечатал печаткой Квинта Цицерона, чтобы никто больше не прочел.
Завидев Цезаря с шестью легионами, сеноны сдались без боя. Они прислали заложников, повинились и немедля отправили делегатов в Лютецию, где галлы под не слишком бдительным надзором Авла Гирция ссорились, дрались, пили и веселились. Кроме того, эти несостоявшиеся мятежники послали отчаянное предостережение карнутам, ужасно напуганные грозным видом новых когорт – в блестящих доспехах и с новейшей артиллерией. Эдуи просили Цезаря за сенонов, ремы – за карнутов.
– Ладно, – сказал он Котию, вождю эдуев, и Доригу, вождю ремов. – Я буду к ним снисходителен. Тем более что мечи еще не были обнажены. Я очень хотел бы поверить, что они говорят то, что думают. Но я им не верю.
– Цезарь, им нужно время, – не сдавался Дориг. – Они как дети, которым раньше все дозволялось и от которых вдруг стали требовать послушания.
– Ничего себе дети, – кивнул Цезарь с усмешкой.
– Это образное выражение, – с достоинством отозвался Дориг.
– Сейчас нам не до образных выражений. Однако я тебя понял. Но кем бы мы их ни считали, друзья мои, будущее благополучие этих племен зависит от того, будут ли они соблюдать подписанные договоры. Это особенно относится к сенонам и карнутам. Треверы безнадежны. Их надо подчинять силой. Но кельты из центральной части Косматой Галлии достаточно умны, чтобы понимать значение договоров и обязанности, которые они накладывают. Мне не хотелось бы казнить людей, таких как Аккон у сенонов или Гутруат у карнутов, – но, если они предадут меня, я это сделаю. Не сомневайтесь, я это сделаю!
– Они не предадут тебя, Цезарь, – заверил эдуйский царь Котий. – Как ты сказал, они кельты, а не белги.
Цезарь вскинул руку, чтобы раздраженно взъерошить волосы, но передумал и лишь провел пальцами по щеке. Обладателям редких волос не стоит попусту тревожить прическу. Он вздохнул, сел и вновь глянул на галлов:
– Вы думаете, я не знаю, что всякое возмездие воспринимается как тяжелая пята Рима, попирающая права галлов? Я выбиваюсь из сил, стараясь заключить с ними мир, а в ответ меня обманывают, предают, презирают. Сравнение с детьми в данном случае неуместно, Дориг. – Он глубоко вздохнул. – Предупреждаю вас обоих, потому что вы решились просить за другие племена. Если эти новые соглашения не будут соблюдены, они пожалеют. Это измена – нарушать торжественные обещания, скрепленные клятвой! И если римские граждане будут убиты, я казню виновных, как Рим казнит всех предателей‑неграждан и убийц, – я подвергну их бичеванию и обезглавлю. Речь идет не о простых людях. Я казню вождей племен, будь это предательство или убийство. Ясно?
Слова его звучали вполне спокойно, но в комнате вдруг повеяло холодом. Котий и Дориг переглянулись.
– Да, Цезарь.
– Тогда уведомите всех о моих намерениях. Особенно сенонов и карнутов.
Он встал и с улыбкой сказал:
– А теперь я могу сосредоточить все мысли и силы на войне с Амбиоригом.
Еще не покинув ставки, Цезарь уже знал, что Аккон, вождь сенонов, нарушил договор, подписанный всего несколько дней назад. Что же поделать с подлостью галльской знати? Вождь, через заступников умолявший о милосердии, тут же переступил через собственные обещания, словно они ничего для него не значили. Имеют ли галлы представление о достоинстве, чести? И если имеют, каково же оно? Зачем эдуи вступились за Аккона, хотя Котий должен был знать, что он нечестный человек? А вождь карнутов Гутруат? Он тоже таков?
Но первое – белги. Цезарь с семью легионами и обозом вошел в Неметоценну, главное укрепление атребатов. Оттуда он послал обоз и два легиона на Мозу – поддержать Лабиена, а сам с Коммием и остальными пятью легионами пошел вдоль реки Скальд на север, в земли менапиев, которые решили не сражаться и попрятались среди соленых болот на побережье Германского океана. Ответные действия внушали страх. На местах поселений остались целые просеки вырубленных священных дубов и пепелища. Посевы вытоптали, крупный скот и более мелкую живность закололи, курам, гусям и уткам свернули шею. Легионы наелись досыта, менапиям ничего не осталось.
Они попросили мира, прислали заложников. В ответ Цезарь оставил в их владениях Коммия с кавалерией атребатов, якобы для поддержания порядка, но на деле это значило, что земли менапиев были подарены Коммию, чтобы он присоединил их к своим владениям.
У Лабиена были свои трудности, но ко времени прибытия Цезаря с пятью легионами он сразился с треверами и разгромил их.
– Два твоих легиона пришлись очень кстати, без них я бы имел бледный вид, – сказал он, хорошо зная, что это признание не умалит его заслуг в глазах Цезаря. – Амбиориг уже готов был напасть, когда они появились. Поэтому он отступил и стал ждать германцев, которые собирались перейти Рейн.
– И они перешли?
– Если и перешли, то поджали хвосты и убрались восвояси. Я, естественно, не собирался их дожидаться.
– Естественно, – повторил Цезарь, чуть улыбнувшись.
– Я опять поймал треверов. На ту же удочку, ты не поверишь. Я пустил слух, что испугался и ухожу, – он в недоумении покачал головой, – хотя на этот раз я действительно ушел. Они обрушились на мою колонну своими недисциплинированными ордами, и тогда мои люди развернулись и стали метать в них копья. Мы убили тысячи нападавших. Так много, что я сомневаюсь, чтобы они еще когда‑нибудь причинили нам беспокойство. Оставшиеся в живых треверы будут заняты на севере, отражая германцев.
– А что же Амбиориг?
– Перемахнул через Рейн с какими‑то родичами Индутиомара. Цингеториг опять стал здесь вождем.
Цезарь задумчиво хмыкнул:
– Что ж, Лабиен. Пока треверы зализывают раны, хорошо бы построить еще один мост через Рейн. Ты не против наведаться в земли германцев?
– После нескончаемых месяцев сидения в зловонном лагере, Цезарь, я буду рад отправиться даже в Гадес!
– Твой лагерь и вправду зловонный, Тит, в этом ты прав. На твоей территории так много дерьма, что в течение десяти лет там можно будет собирать четырехсоткратные урожаи пшеницы. Но радоваться этому изобилию будут отныне не треверы, а Дориг.
Всегда с удовольствием бравшийся за выполнение титанических инженерных задач, Цезарь построил мост через Рейн немного выше по течению от того места, где он строил мост два года назад. Бревна все еще лежали на галльском берегу реки. Поскольку это был дуб, они только крепчали, а не гнили.
Если первый мост был большим, то второй обещал стать огромным, ибо Цезарь не намеревался разбирать его полностью после визита к германцам. В течение восьми дней легионеры неустанно трудились, вколачивая в вязкое дно Рейна сваи, устанавливая опоры для настила, защищая их от напора стремительного течения длинными, поставленными под наклоном волнорезами.
– Есть ли на свете что‑то, чего он не может? – спросил Квинт Цицерон у Гая Требония.
– Если и есть, то мне это не известно. Он, если захочет, уведет у тебя и жену. Но инженерное дело Цезарю больше по душе. Одно из его величайших разочарований: что галлы еще не дали ему шанса превратить осаду Нуманции в веселую ночь в борделе. Если хочешь разговорить его, оброни слово о тактике Сципиона Эмилиана под Карфагеном. Он перечислит тебе все его промахи.
– И все это идет ему впрок, – усмехнулся Фабий.
– Думаете, он польстится на мою Помпонию, если ее как следует нарядить? – мечтательно спросил Квинт Цицерон.
Требоний и Фабий расхохотались.
Марк Юний Силан кисло посмотрел на них:
– А по‑моему, все это напрасная трата времени. На тот берег можно переплыть и на лодках. Мост ничего не решает, он только для помпы.
Опытные вояки презрительно покосились на Силана, которого недолюбливали.
– Да‑а, переплыть туда можно, – медленно проговорил Требоний. – А как тогда отступать? Что будет, если все эти свевы и убии – кстати, их миллионы – хлынут на нас из леса? Цезарь никогда не рискует по‑глупому, Силан. Заруби это себе на носу. Видишь, как расставлены наши орудия? В случае поспешного отступления они вмиг разнесут этот мост на куски, чтобы ни один германец не прорвался за нами. Одно из правил Цезаря – скорость. Другое – готовность к всякого рода случайностям.
Лабиен понюхал воздух. Ноздри его орлиного носа раздулись.
– Я чую этих cunni! – объявил он. – О, нет ничего лучше, чем заставить германца пожелать, чтобы его сожгли в плетеной клетке!
Прежде чем кто‑либо нашелся с ответом, подошел Цезарь, довольно улыбаясь.
– Стройте когорты, ребята! – сказал он. – Время загнать свевов в их леса.
– Что значит «загнать»? – недовольно спросил Лабиен.
Цезарь засмеялся:
– Если мне не изменяет чутье, Тит, так все и выйдет.
Легионы – по восемь солдат в шеренге – потекли через мост. Грохот шагов усиливался вибрацией досок и многократным эхом, отлетающим от воды. Этот грохот разносился вокруг на многие мили. На германской земле римлян уже ожидали военачальники убиев. Одни, без охраны и войск.
– Это не мы! – крикнул их вождь, которого звали Герман. – Цезарь, клянемся! Это свевы послали людей на помощь треверам, мы этого не делали! Ни один воин убиев не пересек реку.
– Успокойся, Арминий, – сказал ему Цезарь через толмача, назвав встревоженного вождя на латинский манер. – Если это так, вам нечего бояться.
С вождями убиев стоял один аристократ, чья черная одежда говорила о том, что он принадлежит к херускам, могущественному племени, жившему между сигамбрами и рекой Альбис. Цезарь с изумлением смотрел на него. Белая кожа, золотисто‑рыжие кудри и незабываемый взгляд Луция Корнелия Суллы. По слухам, тот шпионил для Гая Мария среди германцев. Он и Квинт Серторий. Сколько лет этому человеку? У германцев трудно определить возраст. Лицо спокойное, кожа моложавая. Но ему могло быть лет шестьдесят. Да, вполне возможно.
– Как тебя зовут? – спросил он через переводчика.
– Корнель, – ответил херуск.
– У тебя есть брат‑близнец?
Светлые глаза расширились, в них вспыхнуло уважение.
– Да. Но мой брат погиб во время войны со свевами.
– А кто твой отец?
– Великий вождь, мать говорила, что он из кельтов.
– Как его звали?
– Корнель.
– А теперь ты – вождь херусков?
– Да.
– Ты намерен воевать против Рима?
– Нет, никогда.
Цезарь улыбнулся и повернулся к Герману.
– Успокойся, Арминий! – повторил он. – Я верю тебе. Возвращайся в свои крепости, охраняй свои запасы и ничего не предпринимай. Я не хочу войны, мне нужен Амбиориг.
– Мы это знаем. Новость разлетелась по реке, пока строился мост. Но, Цезарь, Амбиорига здесь уже нет. Он ушел к своим, к эбуронам. Так утверждают все свевы.
– Предусмотрительно с его стороны, но я сам проверю, – сказал Цезарь, улыбаясь. – Однако, Арминий, пока ты здесь, у меня к тебе предложение. Говорят, что убии – лучшие в Германии конники, да и белгов намного превосходят. Или меня ввели в заблуждение?
– Нет, не ввели. Это правда.
– Но вам ведь трудно добывать хороших лошадок, не так ли?
– Это так, Цезарь. Некоторых мы покупаем в Херсонесе Кимврийском, где кимвры разводят огромных коней. Мы совершаем набеги во владения белгов не для того, чтобы захватить землю. Нам нужны италийские и испанские лошади.
– Тогда, – дружелюбно сказал Цезарь, – я могу оказать тебе помощь.
– Мне?
– Да. Зимой пришли мне четыре сотни своих лучших всадников в римскую Галлию, в город Виенна. Не трудись посадить всех в седло. Там их будут ожидать восемьсот лучших лошадей ремов; если они прибудут в Виенну заранее, им хватит времени обучить животных. Я также пошлю тебе в подарок тысячу коней. Среди них будут хорошие племенные жеребцы. Я выкуплю их у ремов. Согласен?
– Да! Да!
– Отлично! Мы еще об этом поговорим.
Цезарь повернулся к Корнелю. Который вместе с Гнеем Помпеем Трогом, начальником над толмачами Цезаря, и остальными вождями стоял поодаль, чтобы не слышать их разговора.
– Еще одно, Корнель, – сказал он. – У тебя есть сыновья?
– Двадцать три от одиннадцати жен.
– И у них тоже есть сыновья?
– Да. У тех, кто уже вырос.
– О, Сулле бы это понравилось! – засмеялся Цезарь. – А что у тебя с дочерьми?
– Их шесть. Рождалось больше, но я оставил только самых красивых. Сейчас я здесь, потому что выдаю одну из них замуж. За старшего сына Германа.
– Ты прав, – кивнул Цезарь. – Шесть дочерей – вполне достаточно для выгодных браков. Это весьма дальновидно! – Он стал серьезным. – Корнель, дождись меня здесь. На обратном пути в Косматую Галлию я намерен заключить с убиями договор о мире и дружбе. Один великий римлянин, уже, правда, умерший, был бы весьма доволен, если бы такой договор согласились подписать и херуски.
– Но у нас уже есть такой договор, – сказал Корнель.
– Да? И когда же его заключили?
– Примерно в то время, когда я появился на свет. Он хранится у меня.
– Вот как? Значит, я кое‑что упустил. Скорее всего, он прибит к стене в храме Юпитера Несущего Победу, именно туда поместил его Сулла. Если его не уничтожил пожар.
Германский сын Суллы озадаченно заморгал, но Цезарь не стал ничего ему объяснять. Вместо этого он огляделся с нарочитым недоумением.
– Но я не вижу соседей херусков – сигамбров! Где они?
Ответ дал Герман:
– Когда ты вернешься, они будут здесь.
Свевы отступили к Бакенскому лесу – необозримые заросли буков, дубов, берез, – который в конце концов переходил в бескрайний Герцинский лес, простиравшийся на тысячу миль, доходя до Дакии и истоков известных всем рек, впадавших в Эвксинское море. Говорили, что человеку и за два месяца не дойти даже до середины этого леса.
Где дубы и желуди, там всегда свиньи. В непроходимых чащобах водились огромные, клыкастые и свирепые кабаны. Волки шныряли везде, охотились стаями и ничего не боялись. В галльских лесах, особенно в Арденнском, тоже встречались вепри и волки, но дремучие леса Германии не шли с ними в сравнение и давали пищу несчетному числу легенд. Там жили удивительные и ужасные существа! Огромные лоси, на ночь цеплявшиеся рогами за ветви деревьев, чтобы их тяжесть не мешала им спать, слоноподобные зубры и колоссальных размеров медведи с когтями в палец взрослого человека и клыками, превосходящими клыки льва. Подле этих зверей, вставших на задние лапы, самые рослые люди казались пигмеями, но германцы охотились на лесных великанов в основном из‑за шкур: в холодные ночи они грели лучше самого теплого одеяла и потому всегда были в цене.
Неудивительно, что солдаты с трепетом смотрели на чащобу Бакенского леса, и каждый из них мысленно обещал принести щедрые дары Индигету, богу солнца, и Теллус, богине земли, если те внушат Цезарю мысль, что углубляться туда не надо. Конечно, они всюду готовы следовать за своим полководцем, но превозмогая сильный страх.
– Поскольку германцы не друиды, – объявил Цезарь легатам, – нет смысла валить их деревья. Мы показали им свои когти и кончим на том. Я возвращаюсь в Косматую Галлию.
Однако новый мост за собой он полностью не разрушил. Велел разобрать лишь двести футов настила с германского края, а в непосредственной близости от уцелевшей части возвел хорошо укрепленный лагерь с одной смотровой башней, достаточно высокой, чтобы обозревать германскую территорию на несколько миль, и оставил там пятый легион «Жаворонок» под командованием Гая Волькация Тулла.
Был конец календарного сентября, который пришелся на середину лета. Белгов поставили на колени, но требовалась еще одна кампания, чтобы навсегда подавить всякое сопротивление, и Цезарь пошел на запад – в земли эбуронов, уже изрядно опустошенные им. Если Амбиориг там, его возьмут в плен. Эбуроны были его народом, но царь не может править, если его народа больше не существует. Поэтому эбуроны исчезнут из списка друидов. Царь атребатов Коммий был очень рад этому. Его земли быстро увеличивались, и у него имелись люди, чтобы их заселить. Титул великого царя белгов стал еще ближе.
А вот Квинту Цицерону этот марш радости не принес. Цезарь, ценя его командирские качества, отдал ему пятнадцатый легион, единственный целиком состоявший из новобранцев, которые еще не бывали в бою. Слухи об истреблении эбуронов дошли до сигамбров по ту сторону Рейна и подсказали им мысль оказать Цезарю неофициальное содействие. Они переплыли на лодках в Галлию Белгику и внесли свою лепту в несчастья белгов. К сожалению, вид неорганизованной, недисциплинированной римской колонны ввел их в соблазн. С радостными воплями сигамбры напали на римлян. Солдат охватила такая паника, что Квинту Цицерону и его офицерам не удалось с ней совладать.
Две когорты в сумятице были уничтожены, но тут прибыл Цезарь с десятым легионом. Сигамбры быстро ретировались, однако порядок в рассыпавшейся колонне наводили весь день.
– Я подвел тебя, – сказал Квинт Цицерон со слезами.
– Вовсе нет. Твои парни еще не бывали в бою, у них сдали нервы. Да и германские леса навели на них страху. Такие вещи случаются, Квинт. Если бы с ними был я, сомневаюсь, что вышло бы по‑другому. Виновата плохая выучка, а не ты.
– Ты одним своим видом привел бы их в чувство, – убитым голосом произнес Квинт Цицерон.
Цезарь приобнял его за плечи, слегка встряхнул.
– Может быть, да, – сказал он, – а может, и нет. В любом случае это не важно. Возьми под начало десятый. А я разберусь с пятнадцатым. Отведу его осенью в Италийскую Галлию и буду без устали муштровать. Вот увидишь, они станут действовать четко и слаженно, как марионетки. Включая нерадивых центурионов.
– Значит ли это, что я должен паковать сундуки, как Силан? – спросил Квинт Цицерон.
– Не говори глупостей, Квинт! Ты будешь со мной, пока сам не захочешь уйти. – Цезарь чуть прижал к себе удрученного и расстроенного легата. – Видишь ли, Квинт, с некоторых пор ты стал значить для меня гораздо больше, чем твой прославленный брат. Он хорош на Форуме, но на поле боя совершенно беспомощен. Каждому свое, разумеется. Но знай, что ты – тот Цицерон, которого я всегда предпочту любому другому.
Эти слова Квинт Цицерон запомнит на всю жизнь. В будущем эти слова причинят ему много боли, сделают его желчным, станут причиной раскола в семье Туллия Цицерона. Ибо Квинт никогда не сможет заставить себя не любить человека, который их произнес. Родство обязывало, но сердце болело. Наверное, было бы лучше ему вообще не служить у Цезаря! Но тогда он не стал бы собой и так и продолжал бы плясать под дудку великого брата.
Итак, полный борьбы год заканчивался. Цезарь раньше обычного занялся распределением армии на зимний постой. Лабиена с двумя легионами он оставил у треверов, два других легиона разместил над рекой Секвана – в землях верных Риму лингонов, а остальными шестью окружил Агединк, главный город сенонов.
Он был готов отправиться в Италийскую Галлию, планируя сопровождать Рианнон и сына до ее виллы под Аравсионом, и еще он хотел найти педагога для мальчика. Что же не так с этим ребенком? Почему его не интересуют ни десятилетняя греческая война, ни соперничество между Ахиллом и Гектором, ни безумие Аякса, ни предательство Терсита? Если бы он задал этот вопрос Рианнон, она бы ответила, что Оргеторигу нет еще и четырех лет. Но Цезарь не спрашивал и продолжал сравнивать сына с собой в свои детские годы, не понимая, что ребенок гения может оказаться обычным мальчиком.
Но все же в конце ноября он организовал еще один сход галлов, на этот раз в оппиде ремов в Дурокорторе, главном городе ремов. Целью собрания была не дискуссия. Обвинив Аккона, вождя сенонов, в заговоре против Рима, Цезарь решил провести заседание суда по римскому образцу – с обвинителями, адвокатами и перекрестным допросом свидетелей. Сам он главенствовал на этом процессе, усадив по правую руку от себя вождя эдуев Котия, некогда заступившегося за сенонов.
Пришли все кельты и несколько белгов, но ремов было больше всех (в жюри их оказалось шестеро из двадцати пяти галлов). Арвернов возглавляли Гобаннитион и Критогнат, их вергобреты. Но среди них был, конечно же, и Верцингеториг (Цезарь лишь вздохнул про себя), который сразу же выступил с критикой суда.
– Если это справедливый суд, – вопросил он, – тогда почему в жюри римлян больше?
Цезарь посмотрел на него с удивлением.
– Число присяжных должно быть нечетным, чтобы при вынесении решения избежать ничейного результата, – спокойно объяснил он. – Состав жюри определялся по жребию, ты сам это видел. Кроме того, на данном процессе все члены его наделены правами римлян – все голоса имеют равный вес.
– Что это за равенство, когда римлян двадцать шесть, а галлов двадцать пять?
– Ты был бы удовлетворен, если бы я ввел в жюри еще одного галла? – терпеливо спросил Цезарь.
– Да! – выкрикнул Верцингеториг и покраснел, заметив в глазах римских легатов насмешку.
– Тогда я это сделаю. А теперь сядь, Верцингеториг.
Поднялся Гобаннитион.
– Да? – спросил Цезарь, уверенный в этом арверне.
– Я хочу извиниться за поведение моего племянника, Цезарь, этого больше не повторится.
– Извинения приняты, Гобаннитион. Мы можем продолжить?
Выслушали обвинителей, свидетелей, выступили адвокаты. Цезарь с удовольствием отметил прекрасную речь Квинта Цицерона в защиту Аккона – пусть‑ка Верцингеториг покритикует это! На вынесение приговора ушла бульшая часть дня.
Тридцать три члена жюри заявили: «Виновен!» Остальные не нашли в действиях Аккона вины. За осуждение голосовали все римляне, шестеро ремов и один лингон. Но девятнадцать других галлов, включая троих эдуев, настаивали на оправдании.
– Приговор вынесен и обжалованию не подлежит, – ровным голосом объявил Цезарь. – Аккон будет подвергнут порке и обезглавлен. Незамедлительно. Желающие могут присутствовать. Я искренне надеюсь, что этот урок запомнится многим. Наши договоренности не безделица, нарушать их нельзя.
Поскольку официальные заключения суда делались на латыни, Аккон понял, каков приговор, только когда римская охрана встала по обе стороны от него.
– Я свободный человек в свободной стране! – выкрикнул он, поднимаясь, и прошел в сопровождении стражников к выходу.
Верцингеториг зааплодировал было, но Гобаннитион звонкой пощечиной остудил его пыл:
– Уймись, идиот! Тебе что, всего этого мало?
Верцингеториг вышел из зала и пошел прочь, подальше, чтобы ничего не видеть и не слышать.
– Говорят, то же самое произнес Думнориг, когда Лабиен отсекал ему голову, – сказал последовавший за ним карнут Гутруат.
– Что? – спросил Верцингеториг, дрожа и покрываясь холодным потом. – Что?
– «Я свободный человек в свободной стране» – так он сказал. Его больше нет, а Цезарь живет с его женщиной. Мы не свободны.
– Мне не нужно этого говорить, Гутруат. Мой дядя дал мне пощечину перед всеми! Почему? Мы что, должны трястись от страха, падать на колени и просить прощения у Цезаря?
– Потому что в этой стране свободен один только Цезарь.
– О, клянусь Дагдой, Таранисом и Езусом, я сам насажу его голову на дверной косяк! – крикнул Верцингеториг. – Как он посмел учинить это судилище, больше похожее на насмешку?
– Посмел, потому что он блестящий военачальник блестящей армии, – сквозь зубы проговорил Гутруат. – Он попирает нас целых пять лет, Верцингеториг, а мы где были, там и остаемся! Он практически покончил с белгами и не тронул нас, кельтов, лишь потому, что мы не рискнули с ним драться. Кроме бедных армориков – посмотри, что с ними сталось! Венеты проданы в рабство, эзубии стерты с лица земли.
Появились Литавик и Котий, лица их были угрюмы. Кадурк Луктерий и вергобрет лемовиков Седулий подошли следом.
– В том‑то и дело! – воскликнул Верцингеториг, глядя на подошедших. – Цезарь уничтожал белгов последовательно, поочередно. Он никогда не нападал на несколько племен сразу. Одна кампания – эбуроны, другая – морины, затем нервии, затем белловаки, атуатуки, менапии, треверы. Один народ за другим! Но где был бы Цезарь, если бы нервии, белловаки, эбуроны и треверы собрались в единый кулак и ударили по нему? Да, он выдающийся командир! Да, у него блестящая армия! Но он не Дагда! Он был бы повержен и никогда больше не поднялся бы.
– Ты хочешь сказать, – медленно проговорил Луктерий, – что нам, кельтам, надо объединиться?
– Именно это я и говорю.
Котий бросил на него хмурый взгляд:
– И под чьим же началом? Ты думаешь, что эдуи захотят драться за тебя, за арверна?
– Если эдуи захотят стать частью нового государства галлов, Котий, я надеюсь, что они станут драться за любого, кто будет выбран вождем. – Синие глаза на худом лице грозно сверкнули. – Вполне возможно, что таким вождем буду я, хотя арверны с эдуями исконные враги. Но также возможно, что вождем будет эдуй. В этом случае я поведу за ним всех арвернов. Котий, Котий, открой глаза! Разве ты сам не видишь? Это древнее разделение ставит нас всех на колени! Нас больше, чем римлян! Может, они храбрее нас? Нет! Они лучше организованы, вот в чем все дело. Они действуют как одна боевая машина. Кругом! Заходи флангом! Бросай копье! Атакуй! Держи шаг! Да, этого в один миг не изменишь. У нас просто нет времени перенять их приемы. Но нас больше. И если мы объединимся, разбить нас будет попросту невозможно!
Луктерий тяжело вздохнул.
– Я с тобой, Верцингеториг! – вдруг сказал он.
– Я тоже, – сказал Гутруат. – И я знаю еще кое‑кого, кто будет на твоей стороне. Друид Катбад.
Верцингеториг пораженно уставился на него:
– Катбад? Тогда обязательно поговори с ним! Если Катбад подаст пример, за ним потянутся друиды всех племен и станут улещивать, умасливать, убеждать, а это уже половина победы.