Виктор Лобачев
Чужой цветок
/сто одна фантазия о любви/
Воронеж 2019
УДК82-1
ББК 84 (2РОС = РУС)6-5
Л68
Лобачев В.А., Чужой цветок, стихи. – Воронеж: Воронежский ЦНТИ – филиал ФГБУ «РЭА» Минэнерго России, 2019. – 72 с.
ISBN 978-5-4218-0388-1
Книга является сборником избранных стихотворений из книг «Душистые росы Болгарии», «Время полёта», «Россыпь завтрашних снов», «Запах счастья», «Свет земной красоты», «Неземная скамейка» и книги, готовящейся к изданию, двенадцатой в этом ряду. Стихотворения о любви из первых пяти моих книг – в предыдущем сборнике «Сто одна фантазия о любви».
Автор благодарит своих друзей за советы и рекомендации по изданию книги.
ISBN 978-5-4218-0388-1
© Лобачев В. А., 2019 г.
© Бондаренко В.В., 2019 г.
© Исачев А., 2019 г.
Чужой цветок
Учи меня природу слушать,
Творец, когда слепит она,
чтоб не терять рассудок, душу
от хмеля чувств или вина.
– О, как слепа,
коль нет в ней меры,
любовь, – мне вспомнилось:
вчера
я возлюбил цветок, поверил
любви, сорвал – а в нём пчела…
Цветок пчелой нуждался больше,
чем мной.
Вернуть его нельзя…
Знать, что-то я нарушил,
Боже,
прости влюблённые глаза!
3
Переводы с болгарского языка народных песен
И стихотворений о любви
Ткачиха
То фартуки, то накидки
ткала красавица Донка,
ткала ткачиха в три нитки,
ткала три месяца долгих.
Рвались у ткачихи нитки,
пятьсот узлов завязала,
заплакала у калитки,
невестка же утешала:
– Золовушка, полно плакать.
В три нитки ткёшь месяцами.
Приятней любить юнаков
с закрученными усами.
Лиляна и винщики
Что там Лиляна делала?
Холсты все красила белые?
А мимо их, по привычке ли,
возы вели знатные винщики.
– Торговцы, парни хорошие,
вы с бочками осторожнее,
колёсами мне да тарою
не выпачкайте приданое.
– Холсты измажем богатые,
убыток этот оплатим мы,
и бочкой вина отборного,
и ракии бочкой полною.
– За труд мой, мои красители
вином купцы не платите мне.
Оставьте чернявого хлопчика,
поющего песни погонщика.
Марийке
Ты была ли на кошаре,
видела ли брынзу?
Ей с лицом твоим едва ли
белизной сравниться.
Ты была ли на баштане,
видела ль черешни?
Знай, в твоих глазах печальных
свет их льётся нежно.
Видела, как у портного
свеж галун пятнистый?
Так твои, Марийка, брови
свеже-шелковисты.
Глянь-ка, судно забелело
над волной седою.
Так плывет болгарки тело
медленной ладьёю. 5
Рисунок на кинжале
Посиди у крыльца резного,
о, дивчина, моя зазноба.
Погрусти на своей скамейке.
О твоей лебединой шейке,
о глазах с отливами вишни,
загрустил я – из дома вышел,
чтоб глаза твои, твои брови
мне запомнить в сердечной боли,
рисовать тебя при Амуре
на кинжале своем и тамбуре.
Еду я в Карайлен за товаром
покупать ягнят годовалых,
жирных маток, баранов курдючных.
Среди дней своих серых да скучных,
на кинжал посмотрю я тонкий,
и услышу тамбур свой звонкий –
ты мне явишься светлым ликом,
и печаль пронесётся мигом.
Я богаче
Похвалялся молодец Диляны,
как богат – несчитаны бараны.
Похвальбу Загорка услыхала
и с укором, и чуть-чуть лукаво,
возразила:
– Я богаче всё же,
у меня нежнее шёлка кожа, 6
стан мой ровен, как в долине поле,
две морских пиявки – мои брови,
мои очи – омут двух колодцев,
зубы, как жемчужины, под солнцем,
ноги – две сосны –
прямы и дивны,
руки так гибки, как ветки ивы…
Про кошель на солнечной поляне
разве вспомнишь ты в лучах Диляны?
Не хвались, что ты богат, юначе,
ты богат, а мы в сто крат богаче.
Тайна
На лугу лежали молодые,
веруя, чувств испуская стаи,
что никто не зрит цветы любви их,
что никто о тайнах их не знает.
Постелилась им трава густая,
запахи подхватывало ветром,
лес о них шептал листвы устами
и седому чабану все ведал.
Звуками чабан их нёс отаре,
а она – реке на взгорьях дальних…
Ну, а молодые всё лежали,
веруя в непостижимость тайн их.
Коралловые бусы
– Ты скажи всю правду лучше
матери на утешенье.
Где коралловые бусы,
что носила ты на шее?
– Матушка, виновна ль я-то?
Ты сама меня послала
за водой, не сняв наряда
шла, когда ж с бадьёй я стала
наклоняться там, над срубом,
видно, перетёрлись нитки
и кораллы в воду с хлюпом
соскользнули по накидке…
– Где коралловые бусы,
угадать рискну я всё же.
Прячет их чабан безусый
в сумке сыромятной кожи.
Вынет он из сумки бусы,
поглядит на них украдкой –
и его печаль отпустит,
и тебе взгрустнётся сладко.
Венок
Руска день в плюще мелькала,
на второй – венки сплетала,
третьим, пряча нежность ушек,
их делила средь подружек.
На четвёртый – тропкой летней
шла, надев венок последний. 8
А навстречу чернобровой
молодец с весёлым словом:
– Эй, красавица-невеста,
на венок дай наглядеться,
он нектаром полон, соком
на челе твоём высоком.
– Ой, ты, парень неженатый,
как тебе венок отдать-то,
в нём надежд трехдневных стайка,
у него одна хозяйка…
– Милая, хочу посметь я
все цветы твои лелеять…
Нанко и Велга
Звонит, звонит колокольчик
и в косе, и там, где травы –
с гор на водопой погонщик
гонит шумные отары.
Часто шла такими днями
за водой студёной чистой
Велга с белыми бадьями
на злачёном коромысле.
– Можно ль мне воды напиться? –
спрашивал, смущаясь, Нанко.
А ему краса-девица:
– Не проси, а пей, коль жарко...
Помолчит, глотнёт глоточек,
спросит чуточку смелее:
– Можно ль взять с косы цветочек?..
– Он лишь для тебя белеет… 9
– А любить тебя мне можно ль?
Или рядышком пройду лишь?..
– О, мой Нанко осторожный,
что ж целуй меня, коль любишь!..
Отчий дом
Неда проснулася рано.
Свежая, словно заряна,
смыла водою с лица сны,
вынула гребень прекрасный.
Стлала ковер она пёстрый,
сыпала жёлтое просо,
солнца восход посмотрела…
И ощутила всем телом
как украшают подруги
косы цветами округи.
Неда заплакала, мило
Бога она попросила:
– Боже наш, сущий на небе,
силушки прибыло мне бы
нежной быть и светлоокой
в доме отцовском высоком,
чтоб в нём смотреть – насмотреться,
бегать в саду, словно в детстве.
Будет ведь не до веселья
завтра мне, в день воскресенья.
Девицу спрячут за окна
дома свекрови и свёкра.
Дом-то их тёплый и прочный,
да не такой он, как отчий. 10
Марко и Моравка
Любит Марко свою Моравку,
только мать не велит жениться:
– Летом ломит у них поясницу,
все больны, когда косим мы травку…
– Боже, милый, – услышав это,
в храм пришла Моравка молиться, –
пусть полегшую в поле пшеницу
позовут меня жать до рассвета…
Дал им Бог прохладное лето,
и в полях полегла пшеница.
В семье Марко собрались жницы
в поле жать и петь до рассвета.
– Потягаемся, Марко, сегодня,
кто владеет серпом ловчее,
звонче голос услышишь чей ли,
средь связавших снопов две сотни?..
Стали песни с работой литься.
Шла Моравка со всеми вместе.
Повязали снопов по двести,
а она повязала триста.
И мать Марко с хорошей вестью
подошла, что быть свадьбе скоро:
– Не ленива Моравка, не хвора
и поёт хорошие песни…
Хорошо ли в жёны?
«Хорошо ли смолоду – в жёны?» –
до сих пор вопрос не решённый:
обрученье – гульба, веселье,
а замужество – тесная келья.
Словно роза, растёт невеста.
При отце да матери – тесно.
А у мужа – дом, пропитанье,
постепенное увяданье.
Возле деверей да золовок
каждый взмах твой и шаг неловок…
Но не дай Бог и народиться,
чтоб никто не хотел жениться.
Три замужества
– Скажи откровенно только,
любимая мной Тодорка,
имеешь ты третьего мужа.
Кто лучше из нас, кто хуже?..
– Был первый беден, не скрою,
ржаной, ячменной мукою
год целый перебивались,
но муж, домой возвращаясь,
меня озарял, как солнце.
Хоть были чужими овцы,
нам хлеб, к приходу готовый,
во рту казался медовым. 12
Второй мой был из богатых.
Он в деревянных бочагах
хранил золотые деньги,
а медные прятал в стенке.
Когда домой возвращался,
то полдень ночью казался.
Пшеничный хлеб и поныне,
порой мне горче полыни.
Тебя же, любимый Бранко, –
проговорила болгарка –
люблю за то, что гайдучил,
что знаешь меня всех лучше.
В гостях
Как-то к брату зашёл с покоса,
да и к ужину час случился,
ели хлеб из серого проса
да с похлёбкой из чечевицы.
За убогой трапезой в круге
его девять сынов сидели
и невесток девять и внуки -
молча кашу с хлебушком ели.
Сыновья играли на дудках,
внуки плакали и смеялись.
Пели песни потом малюткам,
чтоб во сне они улыбались.
Хотя слыл брат бедным из бедных,
посидел я с семьёй большою
с чувством радостным,
с мыслью светлой 13
здесь поел, отдохнул душою.
Воротился в свои палаты
по утру, на исходе ночки.
Стол накрыла жена богато,
но ни сына за ним, ни дочки.
Шар-гора и чабан
Да свершится Божья кара
над проклятой Шар-горою,
что большой могилой стала
чабану былой весною.
Он просил гору, как друга:
– Отпусти меня на зорьке,
не вернусь я – мать-старуха
будет плакать горько-горько.
– Ничего, – рёк голос сильный, –
не страшна здесь проволочка.
Мать родная до могилы
будет ждать домой сыночка.
– Ой, – чабан опять взмолился, –
отпусти меня ты в полдень.
Дома ждёт меня сестрица,
будет плакать при народе.
– Ничего, – рёк голос грозный, –
не спеши в ее объятья.
Год и боле плачут сёстры,
ждут своих родимых братьев.
– Ой, – вздохнул чабан обидно, –
отпусти меня к дивчине,
не моей женою быть ей, 14
коли пропаду в пучине.
– Ничего, – рёк голос прежний, –
спи спокойно наречённый –
до полудня ждут невесты,
до утра лишь плачут жёны…
Продается Злата
– С тех пор, как ты влюбилась, Злата,
слетели горлинки из сада,
замолкли в роще соловейки.
Ты кем-то проклята навеки?..
– Коль я злосчастна, муж, не сетуй.
Двух глашатаев поусердней
найми – базаром Никопольским
вези нас в расписной повозке.
Кричите:
– Продается Злата,
всего за семь кошелей злата!..
Гульба, богатство, чай, вернётся
в твой дом за милые червонцы.
Да только с дальней путь дороги
тебя не встречу на пороге,
не разделю твои печали,
не приголубишься ночами…
Разлука
Так вот какова разлука!
Разносит нас вихрь эмоций.
Нет рядом милого друга –
сегодня мы расстаемся.
Неужто тебе я не был
второю тучкой над полем,
звездою второй на небе?
Сердца обожгло нам горем?
Устроил ли Бог проверку?
Да, связь милых туч порвется.
Но звёзды в небе лишь меркнут,
их не погасит и солнце.
Неуместный спор
Об заклад побились: кто же
девица иль парень
не грешить всю ночку сможет,
отсыпаясь в паре.
Он конем своим ручался,
что стоял у крова,
а она ценой в пять тысяч
ожерельем новым.
Вскоре спал с улыбкой юной
парень, как ягнёнок,
девица же потянулась
телом из потемок:
– Ты проснись, обвей руками
стан мой жаркий, тонкий, 16
прикоснись ко мне губами
этой ночкой долгой.
Вместе выходить нам в поле
скоро сеять пашни.
Неуместный спор не вспомним
мы до свадьбы нашей.
Разное времечко
– Да стар, но, богат и свободен я.
Иди за меня, беззаботная.
Принцессою на горошине
жить будешь, моя хорошая…
– О, Янко, хвалиться силою,
да холить жену любимую
твое миновало времечко,
сиди себе на скамеечке…
– О, Яна, зачем же грубо-то?
Ты думай, красавица глупая,
что меряют силу алтынами,
что скрыты червонцы сединами…
– Мой милый, смешной соседушка,
имеющий власть и денежку,
кошель разве ходит по двору,
целует жену ль до одури?
Сиди себе на скамеечке,
твое миновало времечко.
Принцессою на горошине
не быть мне твоей, хорошею…
Любимая
/ Младен Исаев /
Я влюблённый, я смущённый -
так сегодня хороша!
О, вы, ласковые жёны!
О, любимая душа!
Не обман она, не грёза,
уловимая едва.
У окна живая роза
дремлет, видно, час иль два.
Далью горною и хвоей
дышит милка. Чудно – в ней
есть разгадка той неволи,
что храню я в бурях дней.
Чудо лета
Сделан выбор – и в мир не спеша,
полетели два чувства из Света,
их пространство любовь-госпожа
так чудесно обставила лето…
И всё то, что казалось святым,
справа – слева уже однобоко:
вместе в мир, друг во друга глядим.
Вместе лучше нам, не одиноко.
И не веря, что жизнь коротка,
в никуда устремили минуты.
Так, как пчёлка над духом цветка,
чуешь запахи новые вдруг ты.
Принимаем иной жизни перст,
ощущаем вдвоём пульс планеты…
Жаль, что в выборе таинство есть:
из родни нас никто не приветит.
Тайна ромашки
Ты – ромашка, зовущая в дали,
ветка духа, доступная взгляду.
Ты – тепло, над которым летаю –
капли чувств моих катятся рядом,
и парят, моё небо туманя.
Я создал себе мир в свете мая.
Любишь или не любишь? – не больно.
Не приснились же мне твои ласки? 19
Не хочу гадать:
– Кто ты?.. Будь вольной,
тайной нерукотворной ромашки.
Киммирейские глаза
Карие глазки, алые губы –
как они разны в жизни, но любы…
Вот они рядом – тихо коснулись
вишенки сада, то, как из улья,
пчёлки взлетели, жалят пороки,
спрятались в теле, то по дороге
светят зарёю в тёмные брови,
манят красою призрачной Трои.
Свет камня слева
Ты украшаешь Музы брошь,
сияешь на груди.
Да, не моя ты,
ну и что ж,
хоть слева, но свети.
Ведь где-то справа камнем я
свой излучаю свет.
Да, Муза любит и меня
и замечает в свете дня.
Но я не в броши, нет.
Таланта два, как камня два,
живём в её кругу. 20
Ты для меня всегда нова
и свет твой берегу.
И берегу я тайно страсть
далёко от беды…
К хозяйке чувственно попасть
и в чьи-то глупости не впасть
мне помогаешь ты!..
Весы
Любовь, любовь!
Я без тебя скучаю,
и крылья вырастают
за спиной.
Меня за кофе,
за вечерним чаем
хотят нести
к тебе на запах твой,
куда б ни завела
меня дорога.
Мои Весы ты и моя Змея,
я верю, ожидаешь у порога,
что в губы
целовал последним я...
Очарование
Притворство, короткость, интерес –
о, эта грусть чужого взгляда!
Опять им поглощен я весь,
душа-девица тоже рада.
Вновь ощущаю красоту,
очарованье, хмель забвенья.
Я речи страстные веду,
пробужденный для поклоненья.
За нею по лугам ведёт,
и нрав её, пока что кроткий,
и этот слов смешных полёт,
и этот шарм её походки.
Страсть
О, Боже! Как во мне прекрасен
её высоких чувств восход!
Зачем пылать такою страстью
Ты дал душе моей, Господь?
Дал путать Твой и женский голос
под трепет чувств и плена сладь,
дал солнечно-косматый образ
души похожей воспринять!
Ловлю всем телом поминутно
глаз женских бесконечный свет,
держу в руках земное чудо.
И не обжечься, не сгореть!..
Люблю её, подвластный каре,
и чувство жгучее во мне:
бесчувственно она сгорала
с другими по моей вине.
Три розы
Три розы распустились у меня:
бардовая – от страсти и огня,
вторая – голубая от мечты,
к свиданью третья, белая почти.
Благоухали каждая при мне
за право быть подаренной судьбе.
Я чуял, как садовник, запах их,
ведь каждой аромат в меня проник.
Луна шепнула с неба:
– Хороши… А кто-то, но не я 23
в ваш дом спешил.
Поведал лунный голос:
– Не смотри. Украли твои розы…
сразу три…
О тебе
Ты пахнешь миром: клубникой и дынею,
духами своими и свежестью пахнешь.
С тобой говорю я свободной во снах лишь,
целую тебя я твоим же именем.
Ведь ты для сердца моего красавица!
Я помню, как ты целуешь не сухо.
За слово-боль, что ловит твоё ухо,
люблю, и ты мне всё больше нравишься.
В грехе своём дорога мне святостью.
Ты тайны мои сохранять умела:
и мне, и мне дал Бог твоё тело
и душу родственную для радости.
Лебёдушке
Улетай с тёплых рук высоко,
чтобы в звёздах Земли не пропасть,
чтобы крыльям вздымалось легко,
ощутившим упругую страсть.
И пусть дарит невечную жизнь
семиласковость слившихся тел, 24
ты целуй, ты целуй меня лишь,
пока нет никому до нас дел.
Пусть сейчас час последний со мной
ты, возможно, игриво горишь,
чтоб ударить обратной волной,
от которой лишаются крыш.
Свет-лебёдушка, вдаль улетай,
в свой суровый простор голубой,
сладки губы пока, а гортань
не пленит тебя словом «любовь».
Светка
Она смеялась звонко,
а мы росли.
Ушла с другим девчонка,
сказав:
– Прости…
В том не её причуда,
моя беда –
вдруг подвернулось чудо
ей в двадцать два.
Прошла она судьбой ей
дом на двоих,
хорошенький собою
её жених…
Прошла довольной Светка.
Гляжу вослед.
Осина крестит веткой
весь белый свет. 25
Я – лишь облако
Ты захочешь –
пленишь мои ночи,
закружишь меня в кофточке падкой.
Скрепит случай
союз наш непрочный,
наклонив
над малютки кроваткой.
Лягу я на твоём горизонте
синей сетью с заоблачной складкой, –
попадёшься в неё на излёте,
коль захочешь исчезнуть
украдкой.
Ни упрёком тебя не пораню:
ты – мираж мой
мне нужный, но краткий,
ведь умом ещё певчею ранью
сны познал твои все и повадки.
Прости
Прости за одиночество пути,
за ночь, не проведённую с тобою,
что к твоему своё прибавил горе,
что только другом называешь ты.
Прости, что не забыть мне твой огонь, который благодарно вспоминаю, 26
что вёл тебя я краем, а не раем,
что не нашёл себе мечты иной.
Прости, что без тебя мне не пропасть,
что жизнь моя ярка без ласк неволи,
что лишь во снах та электричка воет,
в которой вьюжит пламенная страсть.
Прости, что в храм без веры не вошёл.
Бог повелел с другою состояться:
хочу в душе креститься постоянству.
Прости, что не у нас: всё хорошо.
Всё обычно
– Пригласи меня к жизни,
уведи от печали,
чтоб на лодке нелишним
я куда-то причалил.
Позови меня в гости,
как от росного луга
пусть сердца кинут мостик –
семицвет полукруга.
Ты к друзьям пригласила,
пригласила ты к чаю,
но размеренно-чинно
волны лодку качали.
Отчего
Отчего наивно ты хохочешь,
голову красиво наклоняя?
Говоришь, что ты живёшь, как хочешь,
не пугаясь страстного огня.
Как не заблудиться в этом мире,
дар не растерять по сторонам?
Если в тридцать вольными прослыли,
что-то в главном не случилось нам.
Лишь приду ни рано и ни поздно,
ты встречаешь, полная тоски,
волосы мне гладишь осторожно,
теребя их, словно колоски.
Но я понимаю всё яснее,
что любовь, как утренний туман,
зеркала души опять застелет,
поглотит нас близости обман.
Оттого и улыбаюсь колко,
женщины не понимая злость.
Оттого так грустно и не долго
улыбаться вместе довелось.
Завтра утром, чувств ночных не выдав,
ты пройдёшь с другим, потупив взор,
с чашкой кофе и весёлым видом
сядешь не со мной за общий стол.
Не хотел я так любить ни разу –
красотой чужой превозносим…
Не мути ни душу мне, ни разум,
не ищи во мне весенних сил.
Сиреневая любовь
Трепетали
зелёно-влюблёнными
красным счастьем
на хрупком ростке
рядом, помните,
с пляжными клёнами
в зыбком времени –
рыжем песке…
Там с оранжево броскими
судьбами,
чёрно-белую жизнь не виня,
целовались
под небом лазурным мы,
вы вся в белом,
весь в бежевом я…
Не о главном болтаем без устали.
Струнку провода
брынькает ветвь:
– Пусть не станет
сиренево-грустною
та любовь,
что хотела в вас петь.
У вашего дома
Судьбу нельзя остановить.
Мне не креститься с вами храме,
и у двери, открытой вами,
словес влюблённости не вить.
Венцы из колдовской травы,
в ряду сосновом у порога.
Со мною рядом дуб в тревоге
всё ждет: прогоните ли вы...
– Не кличьте старую беду,
былое ворошить что толку.
Книг классиков
встревожить полку
я по привычке
к вам иду…
Ельчанке
Знал ли я,
что выберу другую
юношей, желающим венца,
любящим смешную, озорную
девушку из города Ельца.
Я узнал –
она так любит горы,
что в душе хранит, во глубине.
Я узнал, что жизнь её не холит,
что сказала маме обо мне.
Стать хотел
её душе торосом, 30
им хотел свет солнышка поймать,
чтоб за нас,
на ткани выткав розы,
радовалась добрым сердцем мать.
Мимолётная любовь
Любовь, дарящая беспечность,
была загадочна юна,
бессмысленная для ума –
ей суждено бы кануть
в вечность.
Да захотелось ей продлиться.
Взлетев, светла, неглубока,
коснулась губ из родника
холодной, ключевой водицы.
Рассеребрила свои чары,
повисла в воздухе она
и пала, как и не была
боль, не имевшая начала.
Любовь повесы
В ветре уносящих нас кобыл
забывал я стройку, дом и прессы
с женщиной,
которую любил
всей душой наивного повесы.
Я ещё не понимал тогда
ни себя, ни жизнь,
ни сердца страсти. 31
Сам был чист,
как родника вода,
и хранимым Господом отчасти.
Обжигал жизнь
юношеский пыл –
дни дарили и гульбе, и зелью.
Остряком, ранимым, да, я был –
так травинка пробивает землю.
Кто из пяти?
Был юн в кругу красавиц я…
Как будто снова в дне минувшем,
кидаю чувства на веса
своей души.
Мне выбор нужен.
Одна – стройна.
Мир повидав,
вторая целомудрью учит.
Мне с третьей не страшна беда.
Найти ли
блюд четвёртой лучше?
А пятая так весела,
что в час свободный
счастьем кружит…
И пусть из дальнего села,
мне человек такой и нужен.
О джинне
Не выпускай в сердцах, Кристина,
из змеек моих строчек
джинна,
не завлекай
открытым взглядом,
весёлым юности нарядом.
Мой старый джинн,
судьбе покорный,
попав с тобою
в мир моторный,
готов тебе, как раб,
служить,
но… без меня
ему не жить.
Любимый коралл
Кораллы и воля,
московский балет,
солёные волны –
случайный билет…
Весёлое время,
и шалая кровь,
а ждет вас не бремя,
хмурящего бровь.
К нему вас до срока
ведёт лёгкий шаг.
Вы с мужем высоким,
в надёжных руках – 33
и пальмою грустной
в лучах синевы
в коралловых бусах
красуетесь вы.
Но все ли кораллы
на шее у вас
те, что подарил
эмиратовский пляж?..
«Вы» не вопросите,
спросите у «ты»:
– Кто носит
любимый коралл на груди?
Когда…
Когда в потоке горожан
живые видим лица,
шепни: 34
– Мир этот уважай,
ему не повториться…
Когда, владея вышиной,
мы будем в ней светиться,
скажи:
– Хочу любить женой
тебя, а не сестрицей…
Когда заплещет на пути
купельная водица,
вели:
– В ней тело освяти.
В нём дух и мой ютится…
Встречай со мною каждый май
журавль мой (и синица)
и пой счастливой:
– Принимай
мир, что двоим дарится…
Освежающий бриз
Вновь в мечтах на руках вас несу
по листве по-мальчишески – босым.
Полюбите ж теперь нашу осень.
Тёплым взглядом навейте весну.
Я приму вашу прошлую жизнь,
пусть она и моею зовётся.
С вами ветер, и волны, и солнце
дарят чувств освежающий бриз.
Словно счастье, и новость, и боль
берегу вас в друзьях своих верных.
Перед вами стою на коленях. 35
Так не прячьте же вашу любовь.
Когда рядом стоим, иль идём,
так божественно светятся лица –
суждено нам в забвении слиться,
но в цветке не остаться вдвоём.
Три берёзы
Чтоб себя не тревожить,
я с берёзой одной,
защищу её ложе,
разделю непокой.
В её чистой постели,
не назвав дорогой,
вспомню юности трели,
темперамент другой.
Ко второй серебристой,
одинокой, в лесу
припаду влагой чистой,
что не в грёзах несу,
с нею буду неистов,
летом – босым в росу,
зимней радостью быстрой –
тайный свет пронесу.
С третьей буду, как душка –
лишь опустится хмарь,
обниму ствол-подушку,
трону ветки вуаль.
Расцелованным в губы,
отойду в свою даль, 36
её ласку в мир грубый
унесу, как печаль.
В три берёзы глядеться,
никуда их не деть
и оковы на сердце,
как рукам, не одеть,
только знаю, в метели,
коль судьба – замереть,
склонит каждая к телу
свою нежную ветвь.
Принять
– Принять в свой мир,
считать своей вас? –
мне не вопрос.
Я б вами до утра дивился
во хмеле грёз,
не упрекнуть и не обидеть
чтобы словцом,
лишь вас прекрасной разной видеть
с родным лицом…
Но вам не суждено вернуться
в мой мир земной –
себя не видите вы
лучшей, летя со мной.
Покаяние
Я вас по-прежнему люблю!
Вы, как дитя,
на шее висли.
Из-за меня ль темны в вас мысли?
Займём же судную скамью.
С распятьем в маленьких крестах
помолимся. Подвластны Богу,
к святому вновь найдём дорогу –
прощает Он чудесно так.
Для счастья ведь не надо слов
и даже полного участья:
вы просто рядом –
вот и счастье –
сошедшая не с образов.
Двое в ночи
Я манил вас
и чувством, и мыслью,
целовал чуть открытую грудь,
над озерами глаз ваших вился
синий взгляд,
чтобы в них не тонуть,
чтоб сливались в одно
наши души
и к щеке прижималась щека.
Мы сердцами готовились слушать.
Нас теснили от мира шелка. 38
Поземному к земному приладясь,
приодетые в шорох листвы,
мы порочность познали и радость,
растворившись в ночи, я и вы!
Крики душ наших
были похожи,
мы звенели на общей волне…
И никто нас не смел
потревожить,
обвинить
в какой-либо вине.
Другая
Вся жизнь была опасно сужена
до боли и до немощи –
ушла жена, 39
то ли за суженым,
то ль завлекать умеющим…
Теперь меня обычным вечером,
без имени и отчества,
друзья знакомят
с новой женщиной,
которой ласки хочется.
Уже молюсь:
– Не слабо тело бы…
Тревожат очи страстные.
Опять не ценены, не меряны
мои мечты прекрасные.
Табу
Загадочное кружево
у ваших белых ножек
и две груди завьюжили
мне водочные грёзы.
Предстанете нагая ли?
У ваших ног я зря ли?
Всю водку расстопарили,
хотя нормально взяли…
Луна! Целуя тянетесь,
привставши на стопу…
Вы подарили таинство
и мне, забыв табу.
Спящая
Настигнутая сном глубоким
после утех, ещё пьяна,
она спала, поджавши ноги,
греховной радости полна.
Я не во сне – мою вакханку
вчера дарила мне луна.
И с нею б слиться
спозаранку –
есть в моём теле
чувств волна.
Нежна,
доступна
и красива,
как майская листва,
чиста…
Ей не заменит
сон под сливой
ни секс,
ни жаркие уста.
Купание на закате
Она трогала закат,
что горел над нами.
Приглашала звездопад
нисходя волнами.
При малиновой воде
сквозь неё лучисто
на меня сам Бог глядел, 41
ласковый и чистый.
Обмывала свою грудь
и нагое тело,
словно жизни моей путь
изменить хотела.
Я за счастье быть с такой,
словно наречённой,
был готов
платить виной
белой или чёрной…
По закату плавал ил
и плыла дорога –
с милой в травах мы нашли
благодать от Бога.
Ваш плен
Правы вы и цыганка права –
сердцем ваш,
был с любовником схожим,
когда запахи ваши вдыхал,
поцелуями трогая кожу.
Не могли мы себя превозмочь.
Вы, заблудшую душу врачуя,
превращали за лунную ночь
эту вольницу
в птицу ручную.
Крылья рук ваших,
пряди волос
оживлять её страсти
умели. 42
Потным телом иль
запахом роз,
одурманено жил?
Да, не шмель я...
Вы и он
Эх, вы, женские грёзы,
сердечные бури!
Ничему мы не рады.
Вы были со мной
и манили другого,
наверно, от дури,
в водопад новых чувств,
чтобы стать с ним другой.
И от чувства пустого,
пустого до чоха,
отвечали ему:
– Этот?! Глуп он и мал…
А потом целовали
в небритые щёки
вы меня…
о такой я, поверьте, мечтал.
Ваш лучик
С новой причёской,
светлы от весны –
вы меня не разлюбили –
в комнату с улицы зимней вошли
в запахе лучшем в эфире.
Ветку из прошлого вновь зеленеть
вынес я сердца лучами.
В осень упала словесная медь,
зимушка скрыла печали.
Вам поклонюсь – на любовь ли, беду? –
вас обниму за коленца
и, как луч солнца, к груди припаду
вашей согреть и согреться.
У стремнины
Провода по льду, как лески.
Можно бы луну достать –
злато-рыбку; только речка –
замороженная гладь.
Лик луны лишь у стремнины
волны трогают ещё,
так как я головку милой,
что припала на плечо,
её милую кудряшку,
не вздымающую грудь…
Понимаем, нашу сказку
зимней стуже не вернуть.
Мартовский снег
Ах, чувства – ости колосков,
огни мимозы –
по морю белых лепестков
в январь уносят.
Из одуванчиков пушин
меня встречайте –
я белым снегом закружил
над вами в марте.
От щёк румян, от теплоты –
вы подарите! –
пусть превратятся те цветы
в слезу открытий.
Её отведаем мы соль.
Ей кануть в землю…
Всё кружит посланная боль.
Один ли внемлю?
Влюблённого мечта влечёт
к утехам плоти.
Но вы, увы, который год
с другим живёте.
В просторах мартовской души
опасной лаской
пушисто колоски взошли
любви январской.
Холод
Я не бегу за вами вслед.
От бранных слов душа не плачет.
А ваш игриво жгучий свет
скользит, как мимолётный зайчик.
Да, нам не суждено разлук,
и пылким с вами был некстати –
презренным, без любовных мук
смотрю на совершенство стати.
Вас полюбить не мой удел.
Быть вечно вашим – рок ужасен.
Хотя я от амурных стрел
летал к вам на своём Пегасе.
На зимней даче
Шёл влюблённым к ней на дачу
по грязи да по снегам
и светила мне удача
не в квартире, только там –
у заснеженных решеток,
у примолкнувших дверей – 46
с милой песни петь про что-то
чудной парой снегирей.
Развели костёрчик вместе,
для еды иль за едой,
опустила она крестик
в некрещёный омут мой.
Забывал, что серым было,
что земля была бела,
пил я синий взгляд любимой
с хмелем красного вина.
Мы под куполом рубашки
согревались нагишом,
под весёлые мурашки
хохотали хорошо.
А потом дорогой тёмной,
то ль за песни, то ль за грех,
шлепал нас попутчик вздорный
под ногами скользкий снег.
Изгой
Меня, как снег, попутный ветер
занёс в мир ледяных зеркал.
Я в них, полуобманных, встретил
любовь, которую искал.
Но счастья рог тот был порожним –
я был лишь призраком влеком:
на светлую мечту похожа
она сманила огоньком.
Я был очередным мужчиной,
заманенным её тоской…
Полулюбовь – не половина,
не рок вдовы, она – изгой.
Ваш дом
Ваш дом-паук мне сети вил.
Дом-гриб, вбирал, как влагу, дни.
Была весёлая судьба
ему, как пьяни кутерьма.
Он жаждал от меня грехов.
Невольнице его оков,
вам, был понятен его крик
в разборках, с горькой на троих.
Любил он вас.
А проку в том?
Дави<