(перевод Э. Р. Зиминой)
Как уже упоминалось в предыдущей главе, когда кормящее отношение к груди на инфантильных уровнях начинается признаваться в переживании переноса, немедленно на горизонте начинает маячить завершение, и теперь в течение всей последующей работы начинает играть роль страх преждевременного окончания. /Бриттон о трех периодах и времени…/ Этот страх взаимодействует на инфантильных уровнях с депрессивной озабоченностью "младенцами матери" и доминирует в борьбе за интеграцию как долгосрочной задаче. Его аналог на наиболее взрослом уровне проявляется как эстетическая и интеллектуальная высокая оценка аналитической работы даже у маленьких детей, побуждая пациента "уступить очередь следующему парню" и избавить аналитика от ненужной работы, жалея "время его жизни".
Последний момент, являясь главным фокусом в терапевтическом альянсе при совместном принятии решения об окончании, может занимать нас в первую очередь, так чтобы мы могли вернуться к инфантильной проблеме более организованным способом.
Ко времени, когда этот этап будет достигнут в анализе, даже с детьми младшего возраста, сотрудничество и интерес к аналитической работе является поразительным, охватывающим не только контроль над отыгрыванием и последовательный сбор материала о событиях повседневной жизни для анализа, но и энтузиазм при анализе сновидений, проистекающий из полного признания психической реальности и ее примата в психических состояниях. Неоднократный опыт пробуждения ото сна в настроении, которое невозможно с себя «стряхнуть», пока оно не будет разобрано на аналитической сессии, приносит и убежденность, и благодарность, которые запускают побуждение к самоанализу, в основе которого лежат полезные освобождающие/сберегающие[1](?) мотивы (useful sparing), в отличие от завистливых или конкурентных мотивов, которые были движущими силами в таких попытках псевдо-самоанализа, особенно во второй и четвертой фазах.
Таким образом, взрослая высокая оценка красоты и доброты аналитического процесса и метода открытия истины может сама начать отсортировываться от инфантильного переноса, который, похоже, так упорно цепляется за личность аналитика. Теперь он воспринимается как руководящий процессом так, что это надлежащим образом приводит пациента к принятию на себя/присвоению этих обязанностей. В некотором смысле, достигается что-то, похожее на работу аналитической супервизии, чему может способствовать сдержанность со стороны аналитика. Этот опыт будет скапливаться, как правило, на понедельничной сессии: состояние преследования, которое 6 месяцев назад требовало от аналитика напряженной работы во вторник, теперь будет разрешаться самим пациентом в первые 15 минут понедельничной сессии — если аналитик подождет, чтобы пациент это сделал.
Я особенно впечатлен переживанием красоты процесса, которое регулярно появляется, сначала в отчужденной/отъединенной форме, но которое легко возвращается к своему источнику. Например, на ранней утренней сессии с 14-летней девочкой, излечивающейся, после семи лет анализа, от очень шизоидного качества характера, была сделана длинная интерпретация, связывающая непосредственный материал с аналитическим материалом двухнедельной, а также трехлетней давности. Она помолчала довольно долгое время, а затем сказала, с необычным для нее чувством, что небо стало самого красивого цвета – ярко-голубого. Она легко согласилась с тем, что это вряд ли было точным восприятием конкретного внешнего объекта, так как она смотрела сквозь кружевной занавес, и оно [небо] было затянуто облаками, когда она пришла на сессию тридцать минут назад. Также прослеживается связь на инфантильном уровне с синими глазами ее матери, как и при анализе некоторых ее трудностей в восприятии очень близких и очень удаленных объектов, переживаемых как различие с проницательностью[2] ее матери в человеческих отношениях. /ЛА о море…/
Аналогичным образом, новый интерес к снам и анализу сновидений, который появляется в это время, отражает изменившееся отношение пациента к ночной психической жизни. Спектр структуры сновидений можно суммировать примерно следующим образом: (a) сновидения, в которых пациент смотрит фильм, рассматривает живопись и т.д., в отчужденной/отъединенной позиции по отношению к процессу, чья реальность отрицается; (b) человек смотрит на события, но никак не участвует; (c) наблюдает за событиями, как заинтересованный наблюдатель, но не вовлечен в отношения с противоборствующими фракциями; (d) он – ребенок, вовлеченный в отношения с другими детьми и взрослыми; (е) он – ребенок, вовлеченный в отношения с другими детьми, которые либо являются сиблингами, либо ощущаются как части Я; (f) он – взрослый, вовлеченный в отношения со взрослыми и детьми, которые признаются как части его самого. Этот спектр отражает психическую структуру, и типы (е) и (f) можно c регулярностью ожидать только когда развивается ответственность за интеграцию на депрессивной позиции внутри сферы внутренних хороших объектов, особенно, груди на инфантильном уровне. Там может даже развиваться такой тип мониторинга сновидений, в котором аналитическая мысль сопровождает переживание сновидения во сне и может рассматриваться как влияющее на результат/развязку, фактически используя инсайты, приобретенные в предшествующем анализе сновидений. Я наблюдал это уже у детей в пубертатном возрасте, и не буду удивлен, обнаруживая его даже в более раннем возрасте.
Эти явления отражают два основных достижения этой фазы анализа, а именно, установление внутренне инфантильной интроективной зависимости от материнской груди и, во-вторых, дифференциацию уровней, с помощью чего наиболее зрелый сегмент личности, через интроективную идентификацию, начинают развивать свою способность к интроспекции и аналитической мысли, а также ответственности.
Эти достижения закладывают почву для работы окончания, с одной стороны, и нескончаемой работе стремления к интеграции с помощью анализа и самоанализа – с другой. Я хотел бы обсудить это сейчас детально, перед тем как обратиться к последней теме нашего исследования, злополучной проблеме, столько часто встречающейся - прерыванию анализа. Сначала я буду говорить о работе окончания, или о «процессе отлучения (от груди)», так как она в самой своей матрице предшествует окончанию, и работа интеграции следует затем в его честь, можно сказать, "in memoriam"[3]. Пожалуй, учитывая контекст того, что последует, будет уместно прямое слово[4], которое в определенной степени применимо ко всей этой главе, в отличие от предыдущих. Предлагаемые в ней выводы составлены с учетом тенденций, которые наблюдались в случаях – моих собственных и тех, которые я супервизировал, – доведенных до относительно успешного окончания. Эта концепция вряд ли применима к детям, которым еще предстоит столкнуться с большими биологическими и социальными потрясениями пубертата. Но это также справедливо в некоторой степени и для взрослых пациентов, чьи родители еще живы, так что они еще не столкнулись с первичной (primal – первичной, главной?) ситуацией горевания. Не пройдя через эти большие потрясения, практически невозможно полное разрешение переноса путем интернализации, так как в какой-то мере неизбежно остается активной зависимость от внешних родителей.
Как уже говорилось, процесс отлучения (от груди) представляется как реальная возможность при первом признании опыта интроекции груди в переносе и с тех пор висит над головами – как пациента, так и аналитика. Интересно, что этот момент очень часто отчетливо различим в материале, либо в виде сознательной тревоги, что его [пациента] поторапливают, либо в виде интеллектуальной идеи, что у аналитика есть "список ожидания". Но могут пройти еще несколько месяцев или даже лет, прежде чем сам процесс отлучения начинает приобретать форму, и это также отчетливо различимо. Это проявляется как поразительное изменение однажды, когда после отпуска, обычно длинного летнего перерыва, пациент возвращается, явно сделав внутренне шаг вперед, в отличие от обычной регрессии. С этих пор почти каждый перерыв на выходные и праздничные дни воспринимается пациентом в депрессивном ключе, скорее как испытание и доверие, чем оставление.
Депрессивная ситуация, лежащая в основе груди-которая-умерла[5], теперь проходит нитью через весь материал. Внимание к физическому и психическому состоянию аналитика, побуждение дифференцировать личность аналитика во внешнем мире от фигур переноса, проецируемых психической реальностью, и чувствительность к вторжению в аналитический процесс извне, все это интенсифицируется или может появиться впервые. Взрослый пациент, чьи сессии проходят рано по утрам, в течение нескольких недель настаивал на том, что я действительно стал выглядеть "свежее" и "счастливее" после его сессий, чем ранее, и при этом с неохотой брал полную ответственность за это изменение на себя самого. Пациентка-девочка теперь стала проявлять отчаяние и апатию всякий раз, когда ее мать приводила ее с опозданием, и считала, что семья оказывает на нее сильное давление, из-за финансовых обстоятельств, чтобы она закончила анализа и "уступила очередь маленькому брату". Она противодействовала этому, настаивая на том, чтобы приходить самостоятельно, отказываясь от покупки ей новой одежды и подчеркивая тот факт, что она получила стипендию для обучения в старшей школе.
У детей появляются два типа поведения вне анализа, которые, возможно, предназначены для защиты процесса от досрочного прерывания родителями. Одно из них – когда дома они выглядят несчастными по контрасту со сведениями об их веселости и кооперации в школе и т.д. Другое — молчание об анализе, достигающее скрытности, как прятание личных дневников.
На основе этой "несущей частоты"[6] процесса отлучения от груди более бурные конфликты интеграции проявляются как "модуляции". В некотором смысле все это связано с Эдиповым комплексом, в отличие от прегенитальных аспектов, наблюдаемых различным образом на третьем и четвертом этапах, когда зональная путаница и приближение к интроективной зависимости были на первом плане. В то время репаративные аспекты родительского коитуса были наиболее заметны, поскольку они связаны с возмещением ущерба, причиненного садистскими атаками, которые совершались от зависти и, позднее, ревности, особенно в связи с мастурбаторными привычками. Чем более складываются целостно-объектные отношения с внутренними и внешними фигурами, тем более на первый план выходит особая поглощенность репродуктивными аспектами коитуса. Это следует отличать от прежней озабоченности младенцами-находящимися-внутри внутренней матери, которая преобладала, в форме бредовой ревности, в прегенитальных аспектах Эдипова комплекса. Расщепление на "бизнес и удовольствие", которое было, все еще сохраняется и очень неохотно отступает, в контексте своего рода договорных отношений. Родителям позволяется успешно заниматься "бизнесом", при этом долго «скупясь» в отношении удовольствия в их половом акте.
Эта проблема репродуктивного аспекта родительского коитуса имеет наиболее важное отношение как к проблеме интеграции, с одной стороны, так и окончания – с другой. Это последнее является довольно очевидным в отсылке на "ожидание следующего ребенка", который займет место у груди матери. Менее очевидно – то, что тот же опыт доминирует на пути к интеграции сильно отщепленных частей Я, как уже отмечалось в дискуссии о собственнической ревности в главе IV. Это обнаруживается в материале, который отражает этот процесс, в котором отщепленный части постепенно изменяют свои репрезентации, примерно следующими шагами: машина становится животным, затем другом семьи, трансформируется в сиблинга и, наконец, понимается как часть себя. Между шагами друг-семьи и сиблинг разражается буря ревнивого собственничества, которая сопротивляется этому решающему шагу на пути к интеграции[7]. Этот шаг часто отражается в сновидениях и ассоциациях о новом-ребенке-в-семье.
Пока что мы относительно мало знаем, за исключением того, описала Мелани Кляйн в «Зависти и благодарности», об этом процессе в отношении наиболее отщепленных частей, а именно, завистливо деструктивных частей, и, еще меньше – о шизофренических частях. Однако, трудно представить, что такие продвинутые шаги к интеграции могут быть осуществлены, во-первых, вне сеттинга формального психоанализа и, во-вторых, без самой большой опасности: соматической болезни в первом случае и шизофренического эпизода – во втором. Но в одном я вполне уверен - когда такие части существуют (и они могут быть универсальными), нет возможности их успешной или достаточно безопасной интеграции, если не были заложены базовое психическое здоровье и сила характера. Любая модификация техники, которая стремится к поощрению их преждевременного появления на переднем плане аналитического процесса, является в наивысшей степени опасной
Поэтому, применительно к теории, очевидно, как я полагаю, нельзя ожидать, что психоанализ, в том виде, в котором мы можем практиковать его в настоящее время, выведет пациентов за пределы определенного полагания на правильное расщепление-и-идеализацию Я (селф) и объектов, как на скалу, на которой основано психическое здоровье. Например, представляется очевидном, что у всех содержится шизофреническая часть, которая должна быть отщепленной и спроецированной, чтобы сохранялось психическое здоровье, поскольку в самой ее природе заложена невозможность интеграции с другими частями личности.
На протяжении всех этих глав я подчеркивал, что сам процесс переноса является арбитром аналитического прогресса, пытаясь сделать очевидным, что внешние критерии, такие как "пациент-женился-и-с-тех-пор-живет-счастливо" не может быть научным описанием терапевтического достижения, так как аналитики должны иметь возможность сравнивать полученные ими данные. Может казаться, что здесь требуется некая вера в наше постижение внутренней работы психоанализа, что навлекает обвинение в фанатизме и бреде, но я не вижу выхода в ближайшем будущем. В. Р. Бион[8] предложил решетку, основанную на неаналитической записи, которая может оказаться ответом на нашу потребность в системе перекрестных ссылок, но пока мы научимся ее использовать, или пока не будет принята некая единая ее разработка (как периодическая таблица Менделеева привнесла такую рациональную запись в химию), у нас нет другой альтернативы, кроме как борьбы за более точное описание трансферентной ситуации и ее упорядоченного прогрессирования (patterned progression).
В качестве последнего шага в описании "естественной истории" аналитического процесса, я бы хотел описать свой опыт трех типов окончания аналитической работы: прекращения, прерывания по внешним причинам и прерывания из-за терапевтического тупика. Я уже описал основные принципы отлучения (от груди) при окончании. То, что, кажется, происходит, когда дата окончания установлена, является чуть ли не исступленным процессом обзора аналитического процесса, возможно, родственного в своих вызывающих тревогу аспектах регрессии очень маленьких детей, когда их матери беременеют. Насколько я могу понять, целью этого, похоже, является не столько консолидация опыта в психике пациента, сколько тестирование, посредством собственных воспоминаний, интроекции аналитиком пациента как личности. По этой причине часто возникают непрерывные вопросы типа: «Вы помните?» и, у детей младшего возраста, все еще в игровой комнате, могут воспроизводиться более ранние конфигурации игры, точно так же, как у взрослых появятся более ранние паттерны сновидений. Что будет аналитик делать с игрушками? Возьмет ли он в качестве пациента еще одного ребенка или взрослого? Желание выбрать следующего пациента из числа нуждающихся друзей, в частности, не проходившего анализ сиблинга или родителей; вопрос о том, будет ли использоваться материал пациента для написания книг или статей; желание, чтобы аналитик узнал что-то новое, так что аналитическая работа вносила вклад в аналитическое знание; и, наконец, апологетическое признание, что амбиции пациента ведут практически в любом направлении, но не в сторону выбора карьеры в качестве аналитика; все это выходит на передний план в тщательном смотре этого грустного парада. Последнее, и самое грустное из всего, приходит из признания желания ограничить все будущие отношения с аналитиком — держать его как будто в резерве — в болезненном контрасте с более ранними фантазиями о будущей социальной близости.
В отличие от этого вполне приятного, хоть и болезненного, процесса следует описать трагическое, или близкое к трагическому, окончание путем прерывания. Хотя это происходит при работе и с детьми, и со взрослыми, обычно это является прерыванием по внешним причинам, что, по сути, является обычным исходом при анализе ребенка, за исключением тех случаев, где родители сами проходили анализ. Тупик является наиболее частым исходом при нашей работе со взрослыми, особенно с преобладающей группой пограничных случаев, которые, похоже, заполняют аналитическую практику и реестр контрольных случаев.
В тех случаях, когда родители не находятся в анализе сами, можно только гадать о мотивах, которые лежат за большой частотой случаев принудительного преждевременного прерывания вопреки совету аналитика Я говорю не о случаях, где, с родительской точки зрения, не наблюдалось значительного улучшения, а о тех, где это улучшение наблюдалось, но необходимость дальнейших финансовых жертв не была для них очевидна. Мы не должны предполагать, что причиной насильственного прерывания является то, что родители, когда они впервые приводят детей на анализ, скорее всего, придерживаются нормативной, а потому, симптоматической, точки зрения. На самом деле, эти обстоятельства часто наводят на мысль, что подлинными причинами являются бессознательные мотивы ревности, зависти, и состояния психики, основанные на проекционной идентификации. Аналогичные мотивы зачастую можно предположить в поведении родителей по отношению к аналитику их ребенка, в форме, например, задержки оплаты, торговли из-за оплаты, попыток сократить количество сессий, собственные терапевтические вмешательства в развитие собственного ребенка (? Или речь идет о тех вмешательствах, которые родители хотят получить сами, наряду с собственными детьми? Therapeutic interventions of their own with the child), приписывание улучшения другим влияниям, а не анализу, особенно, "нормальному созреванию". Фактор непроанализированной покладистости, провокации и молчаливого одобрения со стороны ребенка часто вносит свой в это свой вклад и поэтому привносит элемент, сходный с описанным ниже "тупиком" в аналитической работе.
Аналитический процесс, который сопровождает установление даты принудительного прерывания, «рвет сердце», так как систематический развал всей предыдущей работы начинает пересиливать все усилия аналитика по спасению. Торжествующая неинтегрированная деструктивная часть инфантильной личности, как представляется, захватывает контроль, с насмешкой, негативизмом, утаиванием, лживостью, криками, ледяным безразличием и презрением к аналитику и его работе. Очевидно, что с этим можно справиться только с помощью интерпретации лежащего за этим отчаяния, поиском бессознательной уступчивости и, прежде всего, стоического принятия спроецированной боли. Я могу сделать одно оптимистичное замечание, на основе обильного опыта подобного рода за многие годы аналитической работы с пациентами, находящимися на военной службе (персоналом и членами семей военнослужащих), которое заключается в том, что удивительное количество последующей переписки указывает на сохранение достижений и восстановления позитивных аспектов взаимоотношений.
Случай прерывания из-за "тупика" - другой, потому что, какие бы дефекты мы ни обнаруживали в сотрудничестве нашего пациента, мы должны принять бремя того, что это все аналитические ошибки в результате ограничений самой науки и нашего индивидуального ее применения. Я убежден, что чаще всего это возникает на пороге депрессивной позиции (фаза IV) и что можно выделить два фактора как наиболее заслуживающие порицания в связи с этим, но которые очень тесно связаны. Это факторы неадекватности сеттинга и техники в аналитической работе, с одной стороны, и травматических факторов в истории развития пациента, - с другой. На этом я заканчиваю обсуждать эту тему здесь, так как это огромная техническая область.
В заключение этого раздела я хотел бы повторить, как я уже делал, возможно, слишком часто, что здесь была предпринята попытка описать на основе моей собственной работы и большого опыта супервизий взрослых и детских случаев, опыт естественной истории аналитического процесса, которым руководит аналитик. Он не может использоваться в сиюминутной работе аналитика, но только в качестве помощи для ориентировки в обращении с контрпереносом и при общении с коллегами.
[1] Spare – (прил.) запасной, свободный, лишний, умеренный, (гл).. - беречь, обходиться без, уделять, щадить, сберегать, избавлять.
[2] Clear-sightedness также можно буквально перевести как «ясный взгляд».
[3] (лат.) - "в память о",
[4] candid – прямой, честный, беспристрастный, откровенный
[5] См. Приложение K.
[6] Carrying frequency
1. Несущая частота: частота гармонических колебаний, подвергаемых модуляции сигналами с целью передачи информации. В самих колебаниях с Н. ч. не содержится информации, они лишь "несут" её. Спектр модулированных колебаний содержит, кроме Н. ч. боковые частоты, заключающие в себе передаваемую информацию (БСЭ).
2. Несу́щий сигнал — сигнал, один или несколько параметров которого подлежат изменению в процессе модуляции. Степень изменения параметра определяется мгновенным значением информационного (модулирующего) сигнала. (Википедия)
[7] См. мою статью «Соматический бред»
[8] “Элементы психоанализа” (Хайман), 1964. setTimeout(function(){parent.Translate.Run();},0);