Д. Мельтцер «Психоаналитический процесс»
ЧАСТЬ II
ГЛАВА YI
ПРОЦЕСС СО ВЗРОСЛЫМИ ПАЦИЕНТАМИ
МАТЕРИАЛ СЛУЧАЯ
Описанные события охватывают 6 месяцев перед началом менструации. Этот период совпал с переходом от игровой комнаты к [использованию] кушетки во время около 11-го дня рождения ребенка, к концу 4-го года анализа, который был начат из-за жалоб на нарушения обучаемости, склонности к несчастным случаям, приступов крика и патологически интенсивной ревностью к сиблингам.
В течение лечения характерными для этого ребенка были периоды работы и прогресса, за которыми следовали периоды насмешливого сотрудничества с праздным (пустым) повторением составляющей (форм) предыдущего материала и изобилием физической активности в игровой комнате, часто крайне опасной и вызывающей провоцирующей озабоченность. Инсценировке бессознательных фантазий всегда отдавалось большее предпочтение, чем графическим изображениям, но на третьем году [лечения] стали превалирующими речь и представление снов, в то время как действие почти исключительно выполняло функцию сопротивления. В самом начале четвертого года ребенок начал использовать кушетку в игровой комнате, и было предложено окончательное перемещение в консультационную комнату для взрослых. Тогда появился ряд проблем в переносе, которые как манифестное содержание концентрировались на этом перемещении.
Первая из этих проблем относится к успокоившемуся отношению части девочки- малышки к части ведьмы-кошки на инфантильных уровнях, которое в прошлом предохраняло ее от мышления и учения и [по отношению] к которому был направлен выставленный напоказ младенческий аспект ее безрассудной подвижности и с которым втайне накипал анти-родительский альянс[*]. Ранние попытки лечь на кушетку в игровой комнате были неуспешными из-за порывов к подвижности в виде ковыряния стены (деструктивно) или раскачивания трубопровода (эксгибиционизм). Это уменьшилось и было замещено излиянием цинических атак на анализ, взрослые ценности и на концепцию правды – атаки, призывающие на службу вербальные возможности, о которых нам не было известно ранее в лечении (см. Главу IV).
Но подобное изменение появилось не раньше, чем вышедшее на передний план расщепление отцовского переноса на героя и сумасшедшего папочку стало манифестным в игровой комнате из-за отказа смотреть на аналитика, лежа на кушетке. Страх рабочих на улице, мужчин в вагонах метро, текущая тревога в переносе и прошлое недоверие к своему отцу заполнили сны и ассоциации. Мы смогли распознать признаки страха того, что [на тебя] смотрят другие, вместе с подростковым желанием наряжаться, чтобы [на тебя] смотрели и свистели вслед.
Когда прорвавшая канализация затопила детскую комнату и стал чувствоваться смрад, тогда она предпочла перебраться в консультационную комнату для взрослых – временно, - она сделала на этом ударение, очевидно подозревая меня в каком-то принуждении в стиле Кортеса. Сны и поведение теперь ясно указывали на то, что два аспекта расщепления отцовского переноса были очень активными и вносили свой вклад в то, что она продолжала сидеть и смотреть на аналитика. Во сне она получала удовольствие от преследований доброжелательного обезьяноподобного существа по долгим коридорам и уходящим в бесконечность лестницам, дразня его, перепрыгивая через ступеньки и скрываясь за дверьми, до тех пор пока она не осознала, что другая девочка проделывала то же самое. Это ясно показало, что и флирт с папочкой героем – она часто говорила аналитику, что он выглядит как милая обезьяна – и полеты от сумасшедшего папочки комбинировались и детерминировали как ее поведение, так и манеру общения, в котором резкие смены тем и эпизодов невнимания к интерпретациям появлялись попеременно, приводя меня к веселому преследованию.
С приближением рождества более маниакальный вид не-сотрудничества постепенно уступал дорогу депрессивной озабоченности по поводу своей неспособности лежать или, фактически, «делать все от нее зависящее» в анализе. Теперь она беспокоилась, что она тратит время и деньги, что было бы лучше, если бы она остановилась и предоставила очередь своему младшему брату или сестре и т.п. Мы отчетливо продвигались к непереносимости ею зависимости от груди, которые документировались потоками несерьезной критики ее матери во внешней реальности и тенденцией задавать вопросы аналитику о разумности его техники в ее самых несущественных аспектах. Подозрительность по поводу импровизаций, рационализации и дезорганизации в материнском переносе отличались от подозрительности по поводу лицемерности в переносе на отца. Более утонченная претензия в стиле вы-нас-не-понимаете возникла вокруг Битлз-мании, но c меньшей убежденностью. Два сна в это время показали, что лежание на кушетке означало принятие зависимой заботы о ее грязных мыслях в противоположенность остаткам анально-мастурбационного альянса с кошкой-ведьмой. В первом сне она была в ванной в плавках (в тех, что обычно носит ее брат) и без сколько-нибудь развитой груди. Там был Хью (ее двоюродный брат). Потом он либо исчез, либо она не могла его видеть, она была без плавок и ее груди развивались. Этот сон предполагал, что некоторая кастрационная тревога маленького мальчика по поводу сумасшедшего отца была прервана ее младенческой зависимостью от матери, представленной как Хью («ю» [you = ты] – аналитик), которого можно видеть (сидя) и не видеть (лежа), соответственно.
Два дня спустя ей приснилось, что они (семья) были в Германии во время войны и должны были спуститься в убежище. Вместо того, чтобы в самом низу повернуть налево, она продолжала спускаться дальше туда, где был снят с пола каменный покров. Когда мама позвала ее, чтобы она поднялась, она отказалась, и тогда ее сон стал нарастающе маниакальным – она ехала за рулем скорой помощи, в огне и т.п. Теперь, в реальности подход к консультационным комнатам идет вниз по ступенькам снаружи с дверью на левой стороне, с внешней стороны которой находится крышка от канализационных труб, которую пациентка видела, когда ее отстраняли рабочие, чтобы почистить трубы в момент, когда затопило игровую комнату. Во сне она явно позволила своему уму пробраться в канализационную трубу, (будучи поглощенной мыслями о «Наци»-пенисах в своей анально-мастурбационной увлеченности), вместо того, чтобы купаться в своем анализе. Тонкий баланс между лежанием и сидением продолжался. Две недели спустя ей приснилось, что она выбиралась из грязного озера на травяной берег, в то время как погруженные [в воду] шляпы ведьм наводили на мысль, что у остальных [с этим] были серьезные трудности. У меня началась, - теперь она призналась, - первая менструация перед сном с «купанием».
Но между этими событиями, которые наводили на мысль о снижении эротического и мазохистического возбуждения, относящегося к кушетке в переносе на отца, у нас была очень ценная сессия, демонстрирующая некоторое расщепление в материнском переносе, который противопоставлялся ее решительности делать-все-от-нее-зависящее в аналитической работе.
В среду, два дня после сна «с канализационной трубой» и две недели перед сном «о грязном озере», она вошла в консультационную комнату, опаздав на две минуты, и сразу же была веселой по поводу окончания вчерашней сессии, на которой она рассказывала семейную шутку о г-не Х и его восхищением павлинами [peecock = павлин]. Она проигнорировала мое упоминание вчерашней интерпретации подсмеивающегося-над-взрослыми аспекта и того, что это основывалось, к ее веселью, на возбуждении по поводу двух грязных слов, таких как «мочиться» (pee) и «член» (cock). Вместо этого ее понесло на тему форм гробниц в их семье, прямых и слишком широких. Я снова проинтерпретировал ее увлеченность пенисами, которая определяла ее отношение ко мне в этот момент и препятствовало какой-либо аналитической работе, как это было во сне «с преследующей обезьяной».
На мгновение ее игривость прервалась и сердитое: «Но ведь это смешно!» заменило веселое подшучивание, но вскорости маниакальное настроение вернулось, на этот раз на тему сестринского подсмеивания над двумя женщинами по соседству, которые вежливо пригласили ее на чашечку чая и мороженое. Подражая мимике сестры она упорно продолжала свои попытки рассмешить меня до тех пор, пока не стало ясно, что пациентка чувствует, что жадность и презрение сестры были такими сильными, что она упустила из виду имена своих благодетельниц и таким образом даже не сумела прийти на встречу (с грудями).
Да, у нее был сон! - она неожиданно вспомнила. Нет, два сна, оба о комодах. В первом, верхние ящики комода в ее спальне были наполнены ее расческой и щетками, а средний большой ящик был открыт и пустовал. Затем она заметила, что маленькая темноволосая девочка, скрытая за комодом, протягивала руку перед комодом, начищая изнутри пустой ящик с помощью коричневого блеска для обуви. (Эта девочка, - в ее ассоциациях, - была похожа на образ девочки из книжки о усыновленных детях, той, что демонстрировала такие способности в балете). Когда я проинтерпретировал, что ящик в ее сне был связан с ее собственным ящиком в комоде в игровой комнате, она согласилась, - он был на том же самом месте. Когда я связал анализ в консультационной комнате с двумя верхними ящиками, ссылаясь на вчерашнее приравнивание расчесанных волос с приведением в порядок ее мыслей, она также согласилась. Но когда я предположил, что смесь озабоченности, (что ящик в консультационной комнате будет испачкан новым ребенком, как это обычно делала она), и ревности, (что она боится, что новый ребенок будет хорошо с ним обращаться, что эквивалентно полировке обуви, чего она никогда сама не делала), она возразила, что во сне она просто чувствовала, что этот ящик ей может когда-нибудь понадобиться, и вообще она не уверена, что ей не понадобиться вернуться в игровую комнату в анализе.
Во втором сне наверху белого комода дома в столовой было сложено много еды, приготовленной для пикника, - в Чилтерне[†], - и она смотрела, чтобы увидеть, были ли там также чипсы, которые там [все-таки] были. Я сначала проинтерпретировал, что этот сон демонстрирует, что ее отношение к матери-груди в анализе было расщеплено, что анализу позволялось быть исключительно купающей, приводящей в порядок (toileting) и чистящей матерью, но не приятной (delicious), проводящей пикники на холмах матерью, которая оставалась привязанной к ее матери дома. Как результат, во сне и скорее всего в реальности она вела себя особенно инфантильным образом, всегда искала промахи (взяли ли чипсы?) перед признанием достоинств (все остальные лакомства (delicacies)[‡] были выставлены) груди. Это относилось к постоянно присутствующей требовательной манере, в которой ее младенческая часть ведьмы-кошки все время придиралась и критиковала мою технику. Я предположил, что сидение на кушетке вместо лежания имело тенденцию охранять расщепление между туалетной мамочкой здесь и кормящей мамочкой дома (cм. Главу Ш).
Она продолжала возражать, что она теперь редко жалуется на еду дома, и вообще-то лишь изредка ест сладости между приемом пищи. Но чипсы она любит.
В этом материале [мы] уловили ситуацию переноса такой, какой она была в смутное время на пороге депрессивной позиции, описанного в Главе IV. Первые четыре года анализа [были посвящены] преодолению серьезных спутанных состояний, [возникших] благодаря проективной идентификации и зональным спутанностям; последние в основном концентрировались на дефектном расщеплении между хорошим и плохим и ее самой, где преобладали особенно тяжелые спутанности ануса и вагины и фекалий и пениса. Работа, в особенности на третьем году, привносила растущую дифференциацию от этой ее части кошки-ведьмы, которая раскрыла себя как порабощающая на инфантильных уровнях ее интеллект и способность любить. Работа по детактированию этой части от ее проективного положения внутри ее сестры и «плохих» друзей была действительно утомительной, однако весьма способствовала уменьшению гиперактивности [девочки] в игровой комнате и вытекающему из этого повышению вербализации и наличествующих умственных способностей для сотрудничества при аналитической работе. Этот переход красиво продемонстрирован в сессии, которая произошла приблизительно за девять месяцев до предыдущего материала, во время приближения перерыва на каникулы, который увеличил ее озабоченность моими предполагаемыми детьми. Это было время, когда ее переполняло возбуждение и конфликт насчет двух моментов: ее недавнего участия в театральном представлении и уроков балета, оба из которых вносили некоторое нарушение в наше обычное аналитическое время.
Неожиданно, в середине сессии в среду, лежа на кушетке в игровой комнате она вспомнила сон, и она была довольна, что прошло несколько недель с того момента, когда она в последний раз вспоминала сны. Сначала она выпалила: «Я была за столом, и кухарка поставила желе, и потом я гладила кошку, но это было уже в другом месте». Когда аналитик начал задавать вопросы, она стала нетерпеливой и, вскакивая с кушетки, схватила лист бумаги, чтобы нарисовать расположение [столовой], показывая, что это было во время школьного обеда. Сначала она была за столом с края, но потом во главе [стола] на месте старосты. «Кухарка, ну знаете, та женщина, что раздает еду – не знаю, готовит ли она ее – я даже не видела ее во сне – она поставила бумажный стаканчик с желе – смотрите! Сюда! (обозначает его на бумаге), это для нас, чтобы посмотреть, понравится ли оно нам и сильно ли нам захочется сладкого, которое нам принесли, или не очень. Мне сильно захотелось – разумеется! Потом, я не знаю, как, но я сидела на месте старосты, а кошка (тут она запрыгивает на стол, изображая мурлыкающую, вытягивающую спину киску, чувственно поглаживающую саму себя) была на столе, и я ласкала ее. Я не знаю, что это значит!» (прыгая на аналитика по направлению к полу).
По сути аналитик дал интерпретацию, что это был сон, демонстрирующий отношение между частью ее младенческой самости, которая чувствовала себя обиженной и жадной из-за праздников и из-за недавних вмешательств во время, и другой очень завистливой, хитрой частью, которая нам была давно известна как кошко-подобная и как связанная с ее мастурбационными фантазиями. Эта кошачья часть, действующая за ее спиной (обслуживающая женщина, которую она не видит), обслуживала ее примером ревности (jealousy) (желе! (jelly) – смотрите! (see) и сразу же переключила ее на мастурбационную рамку сознания (mind), (сидя в кресле старосты, поглаживая кошку), в проективной идентификации с большой сестрой мамочкой.
Ее мгновенной реакцией, практически несдерживаемой, было: «Да, это как Джейн. Она всегда говорит: «О, я слышала такое! – О, нет, вам не будет интересно...». Я не могу с этим ничего поделать, мне надо услышать все до конца, даже если я знаю, что это неправда. Но сейчас я сказала ей в конце: «И где тому подтверждения?», как вы меня спрашиваете, и это сработало». Она вернулась на свое место за игровым столом.
Здесь явно [видна] настырность по отношению к подвижности, исходящая из ее инфантильной, выставленной напоказ хитрой кошачьей части, и можно увидеть подобную внутреннюю структуру также во сне с преследующей обезьяной девять месяцев позже, где фактически «другая девочка», которая появляется, проделывая с обезьяной тоже самое, представлена как немного старшая девочка, обнаруженная скрывающейся за дверью, точно также как и обслуживающая-женщина-за-ее-спиной и «пример-jelly-see[§]» в [другом] сне.
-4-
Если мы систематизируем стадии сотрудничества пациента в течение четырех лет аналитической работы, упомянутой здесь, они будут приблизительно следующими:
I. Два года игры, характеризующейся физическими действиями в игровой комнате, немного игры с игрушками, очень мало рисования и вербальные отклики только по требованию.
II. Один год уменьшения действий, больше рисования и вербализации, короткий анализ сновидений.
III. Шесть месяцев – переход к взрослой технике (как во сне с примером ревности), начала лежать на кушетке в игровой комнате, но неспособна контролировать свои руки (ковыряется в стене и т.п.), свои глаза (смотрит на аналитика) и всплески [физических] действий вне кушетки.
IY. Шесть месяцев – переход во взрослую консультационную комнату и к полному [использованию] взрослой техники, а также ответственность, ставшая упроченной несколько месяцев после первой менструации и сна о травяном береге.
Это вид последовательности, которую характеризует – I – спонтанная игра, приводящая к II - репрезентации в игре, рисунках и рассказах, приводящая к III - анализу сновидений и к IY - «сотрудничеству». Слово «сотрудничество» припасено, как вы можете увидеть, для «взрослого» процесса ответственности за аналитическую работу, но не потому, что оно не играет роли при работе с детьми в смысле того, что пациент пойман в аналитический процесс и много работает внутри его, что противополагается безудержным попыткам разрушить его и прервать. Для описания этого кажется более подходящим использование такого термина как «работа», а термин «сотрудничество» припасти для функционирования, близко связанного с чувством и принятием ответственности. Интересно, например, что у описываемого ребенка возник следующий за принятием полной аналитической техники, «работы», кризис «сотрудничества», который занял шесть месяцев анализа, в сущности патовая ситуация, [возникшая] из-за ее неспособности прийти к решению по поводу продолжения анализа. В это время она неплохо училась в школе, ее социальные отношения со сверстниками были хорошими, «поведение» удовлетворительным», однако ее способность к заботе, ее способность любить или переживать благодарность были далеки от упрочнения. Другими словами, ее психическая боль была «на спаде», как это было описано в Главе IV. По мнению ее родителей, она могла бы приостановить анализ, и некоторые финансовые соображения также могли бы подтолкнуть ее сделать это. Так, между внешними и внутренними стандартами, на самом пороге депрессивной позиции и полного признания психической реальности, она задержалась шесть несчастных месяцев, включая перерыв на летние каникулы, на время которого оставалось неясно, будет ли она продолжать [анализ] или нет. Во время этой сепарации, когда она обнаружила, что много плачет, чувствует себя одинокой, быстро обижается и беспокоится из-за пугающих снов старого порядка, выкристализовалось ее решение по принятию полной ответственности за продолжение [анализа]. Она решила попросить обоих родителей и аналитика продолжать с невероятно плодотворными результатами - надлежащим «окончанием» вместо «прерывания» во время «процесса отлучения от груди» (Глава V).
Перевод Л.Ф. Варячич-Райко.
[*] См. Приложение H.
[†] Престижное место - коронные земли в графстве Бакингемшир в Великобритании – прим. пер.
[‡] Вероятно, интерпретация материнского переноса строилась на игре слов – delicious (в данном случае, переводится как приятный, прелестный, доставляющий удовольствие) и delicacies (лакомства) – прим. пер.
[§] «Желе-смотрите». Слышится как jealousy – ревность. – прим. пер.