Вся эта обычная жизнь человека, входившего в небольшое число привилегированных членов двора царя Бориса Годунова, рухнула в одночасье со смертью царя и последовавшей затем сменой власти в столице. Княгиня Мария Пожарская и ее сын потеряли почти всё из того, чего добивались огромными усилиями и на что потратили не один год. Верховая боярыня убитой царицы Марии Годуновой для нового самозваного царя Дмитрия Ивановича могла представлять опасность как ненужный свидетель последних дней семьи Годуновых. Больше ей во дворце, конечно, служить не пришлось. Да и было некому, так как мнимая мать самозванца, бывшая царица Мария Нагая – инокиня Марфа, стала жить не в кремлевских дворцах, а в кремлевском Вознесенском монастыре. Себя она окружила родственниками – Нагими. Связь со Степаном Степановичем Годуновым (через князей Хворостининых), которая в свое время могла способствовать князю Дмитрию Пожарскому, в начале царствования самозванца становилась пунктом обвинения. Кроме того, в Москву возвратился бывший соперник князя Дмитрия Пожарского по местническому спору князь Борис Лыков, ставший в начале царствования «Дмитрия Ивановича» одним из самых приближенных к нему лиц. Он носил чин кравчего, его обязанностью было «вина наряжать» на царских пирах и «столах», а такая служба требовала полного доверия. В дальнейшем он получил от самозванца высший чин боярина. Князь Борис Лыков, как мы помним, хранил тайное недоброжелательство к князю Пожарскому и, возможно, уже тогда рассказывал князю Василию Васильевичу Голицыну и другим новым приближенным царя Дмитрия Ивановича, как Пожарский «выдавал» их Борису Годунову. Однако самозваный царь в начале своего правления объявил, что не собирается никому мстить. Преследование князю Дмитрию Пожарскому вроде бы не грозило, однако и на службе самозванца он пока что был совершенно незаметен.
Позднее князя Бориса Лыкова, назначенного в бояре, сменил в кравчих князь Иван Андреевич Хворостинин, видимо, лучше подходивший к яркому и неординарному окружению царя Дмитрия Ивановича. Этому предшествовал местнический спор в сентябре 1605 года Лыкова с другим Хворостининым, ярославским князем Юрием Дмитриевичем. Тогда снова всплыло имя князя Дмитрия Пожарского. Князь Хворостинин доказывал, что князья Лыковы «с нами, холопи твоими, везде бывали безсловны, в менших товарыщи». Одним из аргументов был суд князя Дмитрия Пожарского с князем Лыковым в 101 (1602/03) году. Находясь в родстве с Пожарскими через свою тетку княгиню Анастасию Ивановну Пожарскую, Хворостинин, видимо, интересовался этим делом. Сам факт спора был ему на руку. Однако в своей аргументации князь Юрий Дмитриевич повторял всё то, что было известно об этой ветви рода князей Пожарских, не щадя чувства князя Дмитрия Пожарского: «А князь Дмитреев, государь, прадед и отец нигде не бывали в ваших государьских чинех и в розрядех окроме городничества и городовых приказщиков, а вашею царьскою милостью с нами, холопи твоими, нигде не смешивалися»[369].
И всё же свой шанс на продолжение службы при дворе князь Дмитрий Михайлович получил. Он упоминался среди стольников при встрече отца царской невесты сандомирского воеводы Юрия Мнишка и в разряде свадьбы царя Дмитрия с Мариной Мнишек в начале мая 1606 года. И в том, и в другом случае у него было особое поручение – стольник князь Дмитрий Пожарский «за ествою сидел» (на свадьбе – у послов короля Речи Посполитой)[370]. Бывают такие причудливые повороты истории! Надо вспомнить, что одним из послов в 1606 году был не кто иной, как велижский староста Александр Госевский, который спустя несколько лет окажется во главе польско‑литовского гарнизона в Москве. Именно он будет командовать теми, кто сожжет Москву 19 марта 1611 года, а стольник князь Дмитрий Пожарский получит тогда тяжелое ранение в бою в столице. Но до этого времени еще далеко, и пока Пожарскому было определено исполнять свою скромную роль в хорошо отрепетированном придворном спектакле.
Благодаря запискам поляков, приехавших на свадебный пир царя Дмитрия Ивановича и Марины Мнишек, можно больше узнать о том, чем были заняты стольники. Появление на пиру во время брачных торжеств «30 пар стольников», их одежду и порядок службы описал Станислав Немоевский. По его словам, стольники были одеты «в парчевых государевых армяках, с цепями, в чернолисьих шлыках». Сначала они «били челом» государю, а затем разобрали золотую и серебряную посуду из огромного буфета «в пол‑залы» и вышли с нею в сени. Потом четверо из них вернулись, они «принесли по миске и стали друг около друга (без поклона пред государем и без снятия шапок), держа по службе своей кушанья». Сохранился даже перечень блюд, которыми угощали польско‑литовских послов Николая Олесницкого и Александра Госевского: «лебяжье коленко с медом», «крыло печеного тетерева», «заячья головка», «вяленая лопатка ягненка», курица «с борщем», «тесто» и пироги, десерт и «конфекты»[371]. Однако все эти «вкусные» бытовые подробности мало что могут сказать биографам, ищущим мысли, взгляды, оценки или суждения. Мы увидим за описанием богатой золотой и серебряной посуды и перечнем «ествы», за которой «сидел» (то есть которую расставлял по столам) князь Пожарский, только вещный мир московских царей. Какие‑то детали особого поведения стольников уловил другой польский участник свадебных торжеств, заметивший, что «прислуга у царского стола отправляет службу по‑простому, без поклонов, и чашничие, которых здесь зовут стольниками, даже не снимали шапок, а только наклоняли голову»[372]. У Немоевского пир польских послов описан подробнее, от начала и до конца, когда стольники получили из собственных царских рук «пару соленых слив» – заветное угощение в знак высочайшего благорасположения. От него мы также узнаём, что все присутствующие стали свидетелями довольно неприятного инцидента, когда посол Александр Госевский пытался отказаться от того, чтобы самому подойти за чаркой с питьем к столу царя Дмитрия Ивановича. Только нешуточная угроза «выбросить посла в окно» в случае его отказа заставила Госевс‑кого подчиниться. Но с тех пор московские бояре (и стольник князь Дмитрий Пожарский тоже) должны были запомнить, каков характер у будущего узурпатора власти Боярской думы в Москве. Возможно, что именно тогда у князя Пожарского и появилось свойственное ему впоследствии стойкое неприятие самозванцев, хотя у молодого стольника, служившего при дворе, видимо, не было оснований не доверять официальной версии о происхождении царя Дмитрия Ивановича.
Едва вернувшись к дворцовой службе, князь Дмитрий Михайлович должен был пережить новый исторический поворот. 17 мая 1606 года самозваный царь был свергнут, и на престол взошел новый царь – суздальский Рюрикович Василий Иванович Шуйский. Князю Дмитрию Пожарскому, наверное, опять пришлось доказывать свою лояльность, так как прежние службы его самого и княгини Марии Пожарской царю Борису Годунову еще не были забыты. При дворе начинались новые времена, но теперь надежда князей Пожарских была на близость к князьям Шуйским (особенно Скопиным‑Шуйским). Родовое гнездо и некрополь последних тоже располагались в Суздале (некрополь в Рождественском соборе).
Первая известная служба князя Дмитрия Михайловича Пожарского при царе Василии Шуйском относится ко времени боев под Москвой в конце 1606 года с повстанческим войском Ивана Болотникова. Впервые в разрядных книгах упоминалось назначение стольника князя Дмитрия Пожарского в полки, а не на придворную службу. Царь Василий Шуйский поставил «за Москвою рекою против воров» полки бояр и воевод князя Михаила Васильевича Скопина‑Шуйского, князя Андрея Васильевича Голицына и князя Бориса Петровича Татева. Доверие царя, оказанное его молодому родственнику, еще недавно мечнику Лжедмитрия I князю Михаилу Скопи‑ну‑Шуйскому, было неслучайным. Молодой полководец, чье имя прославится в эпоху Смуты, впервые проявил свой талант. По сообщению разрядных книг, «с ворами бои были ежеденные под Даниловским и за Яузою». Одним из тех, кто командовал дворянскими сотнями и назван в списке «голов» в полку князя Михаила Скопина‑Шуйского, был князь Дмитрий Пожарский[373]. В итоге царю Василию Шуйскому, как известно, удалось отогнать войско Ивана Болотникова от Москвы, а затем преследовать и разбить его под Калугой и Тулой.
Помета «под Калугою» проставлена рядом с именами большинства стольников в боярском списке 1606/07 года. Однако это не относится к князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому. Существуют большие сомнения, остался ли он в тот момент служить в чине стольника или был переведен в другой чин. Боярский список 115 (1606/07) года сохранился не полностью. Имя князя Дмитрия Пожарского обнаружилось в той его части, которая долгое время считалась утраченной и была неизвестна исследователям. Упоминание о нем попало в продолжение перечня московских дворян[374]. Перевод из стольников в московские дворяне был обычным делом, он не мог считаться понижением статуса – если только речь не шла о представителях знатных родов, которые попадали в бояре и окольничие напрямую, минуя чин московского дворянина. Имя же князя Дмитрия Пожарского в перечне чинов двора оказалось записано рядом с именами московских дворян, служивших до этого чина в стрелецких головах, стряпчих и выборными дворянами в уездах.
Много лучше при дворе царя Василия Шуйского складывалась карьера зятя князя Дмитрия Михайловича, мужа его старшей сестры Дарьи стольника князя Никиты Андреевича Хованского. Он был дружкой «з государынины стороны» на царской свадьбе в январе 1608 года (избранницей царя Василия Шуйского стала княгиня Мария Петровна Буйносова‑Ростовская). Сестре Пожарского княгине Дарье Хованской в «чине бракосочетания» тоже отведена почетная роль, она упомянута как одна из «больших свах» новой царицы (вместе с Александрой, женой князя Михаила Васильевича Скопина‑Шуйского)[375]. Всё это обещало большую карьеру князю Никите Хованскому при дворе царя Василия Ивановича, однако случилось по‑другому. В самом начале лета 1608 года Пожарскому пришлось исполнить печальную обязанность погребения зятя, принявшего перед смертью схиму с именем Нифонт. 4 июня 1608 года князь Дмитрий Михайлович дал вкладом в монастырь деревню Елисеево и половину деревни Черепово в Мугрееве. С этого момента в родовой усыпальнице князей Пожарских в Суздальском Спасоевфимиевом монастыре появилась еще и могила князей Хованских[376]. И даже не одна. Среди надгробных плит из этой усыпальницы, найденных в конце 1980‑х годов, имелась и плита с надгробия умершего в младенчестве в том же 1608 году сына князя Никиты Хованского Петра.
На этом злоключения семьи Хованских–Пожарских не закончились. Примерно в это время умер другой младенец – сын самого князя Дмитрия Михайловича Пожарского, названный им в честь своего зятя Никитой[377].
Семейная жизнь князя Дмитрия Михайловича Пожарского скрыта, как и первые шаги его самостоятельной служебной карьеры. Можно лишь назвать имя его жены – Прасковья Варфоломеевна. Однако неизвестно, из какого рода она происходила и когда состоялась их свадьба. Нет сведений и о ее приданом, которое, как обычно это бывало, могло пополнить вотчинные земли князей Пожарских. Историкам приходится развести руками: «как будто его жена была круглой сиротой», – пишет Ю. М. Эскин[378]. У князя Дмитрия Михайловича и Прасковьи Варфоломеевны ко времени царствования Василия Шуйского было еще двое детей – дочь Ксения и старший сын Петр (его возраст вычисляется предположительно – по времени начала службы в 1621 году). Остальные дети, в том числе сыновья Федор и Иван, родились позднее.
Продолжение службы князя Дмитрия Михайловича пришлось на тяжелое время не только для него, но и для всего царства. Вокруг царя Василия Шуйского осталось совсем немного верных сторонников, и Пожарский оказался одним из них, хотя он и не входил в ближний царский круг. Под Москвой образовался Тушинский лагерь, откуда столице угрожал новый самозваный царь Дмитрий. У двух царей – настоящего и мнимого – были свои дворы и приказы. Присягу царю Дмитрию Ивановичу приносило всё больше и больше уездов и городов по всей стране, включая самый ее центр – Замосковный край и близлежащие к Москве города. В конце 1608‑го – начале 1609 года столица оказалась почти в сплошной блокаде. Единственная дорога, которую не успели занять сторонники Лжедмитрия II, лежала на юго‑восток, через Коломну в Переславль‑Рязанский, откуда шло снабжение хлебом. Перерезав эту дорогу, самозванец и его польско‑литовские войска («паны») могли поставить москвичей на колени.
Перед угрозой голода подданные царя Василия Шуйского должны были решать, держаться им дальше своей присяги или нет. Законность избрания князя Шуйского на трон с самого начала не признавали многие. Это и питало иллюзии о возможности возвращения ко временам «прежнего» царя Дмитрия. В отличие от Москвы, где каждый, кто хотел, видел растерзанное тело самозванца, лежавшее в течение нескольких дней на Красной площади, в стране могли верить в его чудесное спасение. Тем более что рядом с Дмитрием в Тушине опять появилась царица Марина Мнишек. Но что касается князя Дмитрия Пожарского, то его выбор оказался однозначным. Он служил только законному царю и больше никому
Первое самостоятельное назначение князя Дмитрия Михайловича в воеводы было связано со службой под Коломной в конце 1608‑го – начале 1609 года. Он возглавил небольшой отряд, посланный на выручку коломчанам, которым со всех сторон угрожали войска сторонников Тушинского вора. В этих боях, конечно, учитывалось стратегическое значение Коломны, где сходились речные пути по Оке и Москве‑реке. Помимо стремления к распространению своей власти на юго‑восток от Москвы у тушинского гетмана и полковников его войска, видимо, существовал более прозаичный план грабежа всех центров существовавших епархий (в том числе Коломенской), где можно было найти богатую архиерейскую казну. Однако и укреплены такие города были лучше других. Коломна располагала каменным кремлем, к тому же город давно служил местом сбора полков русского войска против крымских набегов и умел защищаться. В первую очередь Коломне угрожали отряды засевшего в соседней Кашире ротмистра Хмелевского. Однако в одиночку отряду одного из тушинских панов осуществить осаду города было невозможно. Его приступ к Коломне 15 декабря 1608 года был отбит[379]. Поэтому тушинцы решили собрать под Коломной больше сил и направили туда часть войска из Владимира. Об этом стало известно царю Василию Шуйскому, который послал на подкрепление в Коломну отряд во главе с воеводой князем Дмитрием Михайловичем Пожарским.
К 27 декабря 1608 года крестьяне дворцовой Гуслицкой волости направили челобитную с повинной в Коломну, «что своровали, неволею вору крест целовали». Однако крестьяне вотчины кремлевского Чудова монастыря в селе Высоком, или Высоцком (ныне город Егорьевск), в тридцати верстах от Коломны по‑прежнему держались присяги Лжедмитрию II.[380]Богатый торг, существовавший в Высоцком, интересовал тушинцев в первую очередь. Имея там зимние квартиры, они могли постоянно угрожать Коломне и ее округе. Князь Дмитрий Пожарский, получив назначение в Коломну, продолжил попытки одного из коломенских воевод Семена Глебова склонить крестьян села Высоцкое к отказу от воровской присяги.
Известие о его походе под село Высоцкое сохранилось не в записях разрядных книг, а в «Новом летописце», созданном в 1620– 1630‑х годах. Автор летописца уделил «побою литовских людей и русских воров в селе Высотцком» отдельную статью, в которой мог использовать воспоминания участников того похода (может быть, даже самого князя Дмитрия Михайловича). Летописец сообщил, что отряд князя Пожарского «поиде с Коломны» и пришел «в Высотцкую волость» «на утренней зоре», после чего враги были «побиты на голову». Князь Дмитрий Михайлович «языки многие поймал и многую у них казну и запасы поймал»[381]. Особое внимание к этому в общем‑то рядовому сюжету времен противостояния с тушинцами могло быть связано с тем, что от пойманных «языков» удалось узнать о планах тушинского войска, готовившегося к осаде Коломны. После разгрома им ничего не оставалось, как вернуться обратно во Владимир.
Историки немного по‑другому рассказывают о походе князя Дмитрия Михайловича Пожарского. Они склонны считать, что воевода, еще не доходя Коломны, напал на тушинцев и разбил их в селе Высоцком[382]. Однако остается вопрос: действовал ли Пожарский самостоятельно и был ли он послан непосредственно из Москвы или все‑таки из Коломны? В рассказе о битве в «Новом летописце» присутствует какая‑то скрытая интрига. Известно, что появление «стольника и воеводы» князя Дмитрия Пожарского в Коломне вызвало местнический спор с первым коломенским воеводой Иваном Михайловичем Меньшим Пушкиным. Наказ «117 года» воеводе князю Дмитрию Михайловичу Пожарскому, выданный из Разрядного приказа, «где он послан был на Коломну, а с ним был на Коломне Ивашка Михайлов сын Пушкин», а также грамота из Стрелецкого приказа времени их совместного коломенского воеводства сохранялись в архиве князя Пожарского и после Смуты[383]. Имя князя Дмитрия Михайловича писали в грамотах на Коломну на первом месте, потом шли имена других коломенских воевод – Ивана Пушкина и Семена Глебова. Это стало местнической «находкой» князей Пожарских[384], чему и воспротивился Иван Пушкин, выдвинувший свои претензии. Скорее всего, узнав о неподчинении Ивана Пушкина указам первого воеводы, князь Дмитрий Михайлович не стал отвлекаться на опасную распрю в условиях грозившей Коломне осады. Тем более что полностью повторялась такая же местническая ссора прежних коломенских воевод, когда под город приходил ротмистр Хмелевский. (Тогда воеводами в Коломне были Иван Матвеевич Бутурлин и Семен Глебов. Из Москвы с подмогой прислали князя Василия Семеновича Прозоровского и Василия Борисовича Сукина. Однако после назначения воевод «идти против Хмелевского» Иван Бутурлин отказался быть на вторых ролях. Потребовалось вмешательство царя, чтобы воевода выполнил царский указ[385].) Челобитную Ивана Пушкина удовлетворили и отозвали для разбора местнического спора с князем Пожарским в Москву: «Царь Василей велел их бояром судить». В походе из Коломны в Высоцкое князь Дмитрий Михайлович воспользовался полномочиями, данными ему при назначении в Коломну «с ратными людьми»; он сам возглавил приведенные из Москвы войска и обеспечил победу над противником.
20 февраля 1609 года состоялся разбор местнического дела в Москве[386]. Ивану Пушкину и князю Дмитрию Пожарскому была устроена очная ставка перед боярской комиссией. Местники должны были приводить свои «случаи», то есть службы предков, обосновывавшие их претензии командовать друг другом в Коломне. Князь Дмитрий Михайлович действовал так же, как и раньше в споре с князем Лыковым: «подал в случаях Татевых и Хилковых», то есть старших стародубских князей. Иван Пушкин, напротив, гордо подчеркивал, что «подавал однех Пушкиных», а представителей старших ветвей рода, имевших думные чины «Челядниных и Федоровых и Бутурлиных», не подавал, но готов был это сделать. Узнав о споре, возобновил свои претензии к Пожарскому и князь Борис Лыков. Ему передали, что, защищаясь в споре с Пушкиным, князь Дмитрий Пожарский якобы говорил, «будто он… учинен отечеством в версту» с князем Лыковым и прежний суд при царе Борисе Годунове был «не вершон для ровенства». Князь Борис Лыков ссылался даже на какую‑то «розрядную» грамоту, полученную князем Дмитрием Михайловичем Пожарским в Коломне 11 февраля, которая имела отношение к их давнему спору[387]. Но скорее всего, речь шла всё о тех же грамотах из Москвы, где имя князя Дмитрия Михайловича называлось первым в ряду коломенских воевод.
Царь Василий Шуйский на деле выдал князя Дмитрия Пожарского, поскольку принял доводы его противников и «велел бояром у княз Дмитрея Пожарсково взять иные случие, где бывали их Пожарские». Конечно, всем при дворе было известно, что предъявить князю что‑то особенное из служб своих предков было нечего, а потому исход дела с Иваном Пушкиным становился очевидным. Правда, с одной оговоркой. Царь принял на себя решение местнического спора: «и хотел тово суда царь Василей сам слушать». А дальше продолжения просто не последовало: «И тот суд у Ивана со князем Дмитреем при царе Василье не вершен»[388]. Слишком много забот было в тревожном 1609 году у царя Василия Ивановича, чтобы отвлекаться на запутанные и годами не решавшиеся местнические дела. Возможно, что он намеренно «замолчал» это дело, пустив его на самотек обычной московской волокиты. Не так много у него было в распоряжении успешных воевод, безусловно сохранявших ему верность, и царь не пожелал обидеть одного из них.
Еще одно назначение князя Дмитрия Пожарского, о котором редко вспоминают, относится к середине июля 1609 года. Тогда царь Василий Шуйский пытался мобилизовать на отпор тушинцам, угрожавшим Москве, всех, кого только мог. В Великом Новгороде с помощью шведов молодой боярин князь Михаил Васильевич Скопин‑Шуйский собрал наемное войско и двинулся с ним в сторону Твери. За поддержкой царь готов был обратиться даже к крымским и ногайским татарам или хотя бы убедить крымчаков не вмешиваться в русские дела. Весной 1609 года начался поход крымского войска во главе с калгой Джанибек‑гиреем (будущим крымским царем). Шуйский объявил, что крымские татары, вставшие под Каширой, пришли ему на помощь. Однако вместо обещанной поддержки они взяли предложенную русским царем богатую казну и двинулись обратно в Крым, разграбив по дороге еще ряд городов. Обманом была в 1609 году и «помощь» юртовских татар Ногайской орды[389]. Договариваться с крымским калгой и отвезти ему «дары» был послан из Москвы князь Григорий Константинович Волконский. А охранять посольство и ту самую откупную казну от «воров» отправили «в провожатых» князя Дмитрия Михайловича Пожарского[390]. Конечно, такое поручение являлось свидетельством доверия к нему со стороны царя.
Тем временем летом 1609 года под Коломной происходили важнейшие для царя Василия Шуйского события. Тушинцы так и не смогли захватить город, но им удалось осадить его и перехватить все дороги, идущие к Москве. Для столицы это означало торговую блокаду и отсутствие достаточного количества хлеба, который поставлялся до Коломны по Оке из Переславля‑Рязанского. Попытка рязанского воеводы Прокофия Петровича Ляпунова разблокировать Коломну оказалась неудачной (см. выше). Кроме того, ничего нельзя было поделать с мужиками из дворцовых волостей, окружавших Москву. Они, как в любой гражданской войне, думали по‑мужицки, прежде всего о том, как выжить самим, не очень‑то задумываясь о судьбе царя Василия Ивановича. Сборщик кормов с царской грамотой из Москвы или из Тушина воспринимался ими одинаково. Крестьян нещадно били и грабили как отряды Шуйского, каравшие за неповиновение, так и тушинцы. Более того, в условиях, когда царь по‑прежнему управлял из столицы, а польские пахолики и загонные люди свободно ходили в подмосковных волостях небольшими отрядами, легче было договориться именно с последними. Не случайно в период существования тушинского лагеря в подмосковных волостях фиксируются чрезвычайные органы управления, состоявшие из выборных крестьян и кого‑нибудь из заметных польских панов в чине ротмистра или полковника. Так удавалось поддерживать хоть какую‑то видимость порядка.
Из всех стихийно появившихся крестьянских заступников, умевших договариваться с «панами», прославился «хатунской мужик» (крестьянин Хатунской дворцовой волости) Иван Салков. Все знали его даже не по имени, а только по прозвищу. Он сумел сколотить небольшое войско, с которым охранял своих же крестьян как от карательных отрядов царя Василия, так и от мародеров, ездивших без дозволения из тушинского войска. Своей славой Салков в глазах современников сравнялся с небезызвестным Хлопком, в голодном 1603 году разбившим царское войско под Москвой. 26 октября 1609 года Салков, действуя совместно с ротмистром Анджеем Млоцким, нанес чувствительный удар по московскому правительству. Им был разбит отряд коломенского воеводы Василия Федоровича Литвинова‑Мосальского, везший обозы с продовольствием из Рязани[391]. Отряды Салкова подходили даже к Николо‑Угрешскому монастырю. Тогда опять понадобился князь Дмитрий Михайлович Пожарский, так как другие воеводы справиться с мятежником не могли. Как свидетельствует «Новый летописец», отряд князя Пожарского обнаружил салковское «воинство» на Владимирской дороге и нанес ему сокрушительное поражение на речке Пехорке. С поля боя вместе с Салковым сумели ускакать на конях всего тридцать человек, но уже через несколько дней они вынуждены были присягнуть царю Василию Шуйскому[392].
Большую часть царствования Василия Шуйского, кроме нескольких месяцев 1608 года, князь Дмитрий Михайлович прослужил в Москве. Он участвовал в боях с тушинцами около Москвы или в подмосковных волостях, но заметных именных назначений у него было мало. Попытка отправить его на воеводство в Коломну провалилась и окончилась громким местническим спором. В Москве князь Дмитрий Пожарский узнавал об успехах войска князя Михаила Васильевича Скопина‑Шуйского. Весной 1610 года объединенное войско из ратных людей князя Михаила Скопина и наемных сил во главе с Якобом Делагарди и другими иноземными офицерами вошло в столицу. Молодого представителя рода князей Шуйских приняли как будущего царя, что и сыграло роковую роль в его судьбе. В череде пиров, последовавших после вступления его рати в Москву, полководец получил отравленную чашу от своих недоброжелателей. Боярин – победитель Тушинского вора и последняя надежда Русского государства – умер 23 апреля 1610 года.
В начале 1610 года князь Дмитрий Михайлович Пожарский был отправлен на воеводство в Зарайск. В условиях начавшегося распада Тушинского лагеря царь Василий Шуйский укреплял наконец‑то освободившуюся от врагов дорогу от Москвы к Коломне и далее через Зарайск к Переславлю‑Рязанскому, а также всю линию обороны по Оке. Если учесть прежние службы князя Дмитрия Михайловича, то можно прийти к выводу, что его назначение стало продолжением его сложившейся «специализации» по обороне столицы с юго‑востока.
Крепость Николы Заразского, или Зарайск, куда был назначен на воеводство князь Дмитрий Михайлович, как и Коломна, обладала каменными укреплениями (они были построены в 1531 году). Зарайск был важным пунктом в обороне южной границы и рязанских земель от татарских нашествий. К концу XVI столетия этот небольшой город с крепостью и острогом насчитывал на посаде около 200 дворов[393]. Статус служилых людей, назначавшихся на службу в Зарайск, был невелик – это были осадные головы. Так, например, в октябре 1597 года на службу в Зарайск был назначен Семен Беклемишев (дальний родственник князя Дмитрия Пожарского по жене), а через какое‑то время его отставили и отправили служить «с городом»[394]. В царствование Бориса Годунова была проведена реформа «берегового разряда», новые опорные пункты сбора войска были выдвинуты дальше к Дикому полю, а крепости Коломны и Зарайска потеряли свое прежнее стратегическое значение. В течение всего Смутного времени осадные головы в Зарайск не назначались, пока сразу в статусе воеводы там не оказался князь Дмитрий Михайлович Пожарский. Рядом с ним воеводами в соседние города были назначены представители знати – князь Федор Тимофеевич Долгорукий в Рязань, боярин князь Михаил Самсонович Туренин в Коломну, окольничий князь Григорий Петрович Ромодановский в Каширу и князь Иван Михайлович Одоевский в Серпухов[395].
Назначение в город Николы Зарайского, где сложился культ почитания местного образа святого Николая Чудотворца, было символичным для князя Дмитрия Михайловича. В его родовом селе Волосынине (Мугрееве) тоже располагалась деревянная шатровая Никольская церковь[396]. Не случайно, что у князя сложились особые отношения со священником главного собора в Зарайске протопопом Дмитрием Леонтьевым. Эта дружба очень помогла зарайскому воеводе сохранить свою небольшую крепость как островок пусть относительного и неустойчивого, но спокойствия в бушевавшем вокруг море политических перемен. В первую очередь сказывалось соседство с Рязанью, где правил думный дворянин Прокофий Ляпунов, собиравший силы для свержения с трона царя Василия Шуйского и готовый ради этого вступить в союз с оказавшимся в Калуге самозванцем. После смерти князя Михаила Васильевича Скопина‑Шуйского Ляпунов напрямую обратился в Зарайск, прислав туда своего племянника Федора Ляпунова. Но Пожарский сделал то, что он делал всегда: остался верен присяге и, видимо, стал отговаривать Ляпунова от попыток объединения со сторонниками «Вора». Он еще раз доказал свою лояльность царю Шуйскому, когда от несчастливого самодержца отвернулись уже почти все.
Когда в Зарайске узнали о сокрушительном поражении правительственной армии под Клушином 24 июня 1610 года, начались волнения. По примеру соседней Коломны и других городов здесь готовы были всем «миром» снова присягнуть самозваному царю Дмитрию Ивановичу. К тому же хотели склонить и Пожарского: «И придоша ж на него всем градом, чтоб поцеловати крест Вору». Воевода, получив благословение протопопа Дмитрия, действовал решительно: он затворился с немногими сторонниками в зарайском кремле и пригрозил, что будет разгонять пушками взбунтовавшихся «мужиков». Но Пожарский не был бы тем Пожарским, которого мы знаем, если бы он ограничился только этим. Приведя толпу к повиновению, он пошел на своеобразный компромисс, уговорив жителей Зарайска пока не присоединяться ни к кому из претендентов, готовых сменить царя Василия Шуйского, а принять присягу тому царю, кого изберут в Москве: «хто будет на Московском государстве царь, тому и служить». Это, видимо, и была в тот момент самая мудрая и дальновидная позиция[397].
Следуя своим принципам, князь Дмитрий Михайлович должен был присягнуть вместе со всеми королевичу Владиславу, избранному на русский престол после сведения с царства Василия Шуйского. Договор Боярской думы с гетманом Станиславом Жолкевским об избрании королевича был заключен 17 августа 1610 года. Князь Дмитрий Пожарский по‑прежнему находился на воеводстве в Зарайске, но наводнившие Москву бывшие тушинцы не смогли простить ему последовательной поддержки Шуйского. В боярском списке «119» (1610/11) года рядом с именем стольника князя Дмитрия Михайловича Пожарского сначала было написано «в Зараском», но потом эту помету зачеркнули. В Зарайск на его место был отправлен боярин Никита Дмитриевич Вельяминов, «пущенный» в Думу «при Литве»[398].